Текст книги "Мое частное бессмертие"

5

«Надь! – вывел Лебедев на бумаге (тетрадь кулинарных рецептов Сонь Мих-ны, первое, что под руку попалось). – Приходил твой первый, я отдал ему мамин телек для Вити. 450 руб. на столе. Там же и папка. Отдай Марине Адам из «Вечёрки», это её.

Итак, приходил твой первый… вёл себя как налётчик.

А я?

Он оскорбил меня словом и действием, а я не пробил ему голову за вторженье. Почему?

Hадь!.. Hадь!..»

Если бы сумбур мыслей в его голове всё-таки можно было натрясти на бумагу, то натряслось бы вот что: «Надя, я до сих пор не определился, есть мир или нету мира, есть я или нет меня! Если мир есть, то он прибил меня, как твой Пешков. А если есть я, то, значит, я первее мира! А если и мир есть, и я есть, то в какой пропорции нас добавлять друг к другу?! Надя, что первично: материя или сознание?! Надя, есть ли Бог?!.»

«Не поймёт!» – всхлипнул.

Скомкал бумагу.

В тёмной прихожей сел на стул перед трюмо.

Разбитая губа надулась. Липкая кровь по ней текла.

Нет, не может быть, что меня нет.

Я есть, но меня недостаточно много для существования.

Как так?!

А вот так.

С детства по сей день не накидал в топку жизни достаточно угля!

У всех свой мемуар.

Один я без мемуара.

Письма ихние доставляю.

Hа жёнах ихних женюсь…

(Подумав про ихних жён, он понял, кого ему с первой минуты жаба напоминала.

Hадю.

Особенно – когда снимала очки и тёрла усталые глаза).

Растерянность его была столь велика, что – хоть и вправду бери и Витьку усыновляй.

Или папашин роман переписывай.

Главное, прихватить хоть что-нибудь.

Hабрать весу – для существованья.

«Папаша у меня будет не учитель в «Princess Dadiani», а, допустим, подрывник! – придумал в отчаянии. – Потому что подрыв катакомб – это хорошо, это я оставляю… как и переход Sophie L. через Днестр по льду!..»

Вот так.

Витьку не усыновил, а мемуар… перепишу!..

«Да, у меня он пограничник, а до того студент, горное дело! Из-за ссоры с Sophie L. (измена? сделаем её ветреницей прелестной?) бросает университет, уходит в армию. Чтобы в одну из ночей Sophie L. перешла в СССР. По льду. Ух, какой разворот!»

Крал ли он?

Да ничуть.

Вон папка с бантиком. В кухне на столе. Что запомнил – его. А папку забирайте!

И вообще, кому эти никчемные серые люди интересны без того, чтобы я руку приложил! Без того, чтоб породнился с вами!

Нет, вправду.

Hадька – самодур. Витька – серость. Мемуар – словесная бурда.

Что бы вы делали без меня.

Итак. План романа.

1. Переход Sophie L. через Днестр, в 1935 году, в ночь папашиного боевого дежурства!

2. А в 1942-м он вытащит её из партизанских катакомб в Одессе. Там, где скалистый, в полыни-ковыле, обрыв над зимним морем!.. Ух!..

Только представить этот эпос! Этот грандиозный намыв событий!

Европа между двумя мировыми бойнями, великие диктаторы и малые мои герои со своими побегами. И послевоенное похмелье. И советский смершевец[44]44
  Смершевец – служащий советской военной контрразведки «Смерть шпионам»


[Закрыть], муж Sophie L., рыщущий по Европе, по лагерям для перемещённых лиц, в поисках ея…

Ух, сила!

Ну и чтобы доказать, что не краду! – публиковать не буду!

Ведь не для славы пишу, а… чтоб… чтоб меня достаточно было!..

В приподнятом состоянии духа он к дверям пошёл. Скрыться, пока Надя не вернулась.

И только возле дверей обнаружил, что – босой. Без носков.

Вернулся в спальню за носками.

«И вот… в разгромленной, капитулировавшей Румынии 1945 года… советский смершевец, ейный муж, обнаруживает голубков-любовников! С новорождённой дочерью! – вытащив коробку с носками из глубины шкафа, стал перебирать цветные и тёмные, хэ-бэ и синтетику, новые, подшитые в пару, и б/у, заправленные в бутоны. – Далее. Папаша → судебная тройка → на Колыму!..

А Sophie L?.. Что будет с Sophie L.! → А будет то, что уж очень сильно смершевец её любил → так любил, что простил → взял с (чужим!) приблядком!»

В тот день ему казалось, что «быть», это значит иметь роль во Всемирной истории. В покорении Урала и Сибири… В казацкой автономии и украинском голодоморе… в наползании арабов на Пиренеи, в эпохе великих географических открытий, в боях римлян с галлами, в Великой французской революции. И т. д. – согласно таблицам Гумилёва.

И ровно так была посеяна в нём и противобережная мысль: о всемирной истории как о части его, лебедевского, мира (не перевели бы отца в Молдавию в 1940-м, я бы не объелся виноградом до холеры. И – где бы вы тогда все были?! В какой безвестности!).

Ещё в один день могло ему вериться, что одна только слава (внутри СССР и за кордоном), упоминания по «голосам», письма иностранных дипломатов в его защиту, пьянящее внимание женщин… – они-то и есть сертификат «быть».

Но на другой день выходил он в другое мнение: одно только пустынное одиночество, пребывание в некоей условной комнате без дверей-окон, ещё лучше в погребе без электричества, – вот проверка: есть ли я. Есть ли я на самом деле.

Как бы там ни было, но на сём рубеже Алексей Лебедев покидает эти страницы (не забуду ему «Витька – серость»).

Более не будет о нём оставлено сведений.

Пусть сам свидетельствует о себе.

Отныне от него одного зависит – был ли он на самом деле. Или нет.

Глава Пятая

1

Хвола. Война.

По радио передали обращение «Ко всем трудящимся города Ленина».

Hа фабрике провели митинг.

Было решено: записываемся в дивизию народного ополчения (ДНО), комплектующуюся во Фрунзенском р-не.

Лев Корчняк подал заявление одним из первых. Он был мастер цеха, видная фигура.

Июль 1941, Ленинград.

В графе «семейное положение» он чётко написал «жена – Корчняк Ольга».

И проследил, чтоб оставили без исправлений.

– Ты моя жена Корчняк Ольга! – внушал он Хволе. – И не слушай никого!.. Что бы ни говорили – не слушай!..

– И Ариадну Меркурьевну… не слушать?! – не верила Хвола.

– Ариадна Меркурьевна… – вздохнул Лёва, – тебе свекровь!..

– Так уж и свекровь! – не преминула уколоть. – А чего вздыхаешь тогда?..

Как будто и так не ясно.

«Хотите развод через ЗАГС – отдавайте сына Виктора!» – шантажирует Нелли, законная жена.

Поэтому ЗАГС отпадает.

– Ну и ладно, проживу без ЗАГСа! – уверяла себя Хвола. – В ЗАГСе та же милиция, только не в ремнях-портупеях!.. Ещё возьмут и спросят про убийство Кирова!..

Пройдя ускоренную 3-дневную подготовку, отряд Фрунзенского ДНО выступил маршем на участки Онежско-Ладожск. перешейка, в р-н Лузского рубежа.

23 июля 1941 г., Ленинград.

И Ариадна Меркурьевна, Лёвина мать, признала Хволу наконец (хотя и католичка): «Добро, хватит по чужим углам! Переходи! Но только без этих своих… мешков! Ещё клопов сюда наведёшь!»

Переходить???!!!…

Из фабричного общежития (да, с мышами и клопами!) – в благородный дом на ул. Марата с дубовой дверью! С чугунной решёткой вдоль лестницы! В комнату с греческими вазами на буфете и навощёнными звёздами в паркетной мозаике! С 2 шкафами польских книг и дуплом камина в мраморной глазури!..

А мешки? Какие у меня мешки! Так, чемодан один (и я дезинфекцию сделаю – от клопов!).

Ур-ра!!!

Тем более что АМ женщина суровая, несентиментальная. К ней всё подцарапывалась родня, какие-то переселенцы из Белоруссии – дальше коридора не пустила.

«Нам самим выжить надо!»

И – на цепочку(!) входную дверь.

Хвола училась у неё.

Женщины конфетной фабрики выбыли по трудовой повинности в район пос. Лебяжье.

Строили там оборону.

Хвола боялась, что в её отсутствие неуравновешенная Нелли попытается Витьку переманить. Даже сны такие снились: о том, как Нелли приходит и переманивает: «Сынок! А у меня патефон с иголкой есть! И пластинок полная коробка!» И как бессловесный Витька уходит к ней – ради патефона с пластинками.

В воскресенье отпустили в город (помыться, постираться).

Прибегает на ул. Марата.

Витьки нет.

«В четыре утра, – сообщила свекровь, – собрали всех у школы. Для организованной отправки из города! Только и успела нашить метки на одежду!»

– Метки на одежду? – переспросила Хвола таким голосом, что старуха внимательно посмотрела на неё.

– Ну, чего носом сморкаешься! – отметила недовольно. – Спасибо надо сказать!.. Тут война будет!..

Хвола утёрла слёзы.

– И ещё что! – поменяла тему старуха. – Милиционер тебя искал!..

И показала на клочок серой бумаги в вазе на буфете.

– Если что, ты на окопах, я тебя не видела!..

– Да, я на окопах!.. – Хвола попятилась к дверям.

Но остановилась.

Собралась с духом.

– Дайте повестку!.. А то изведусь!..

– Правильно! – одобрила свекровь, подавая ей повестку. – Иди!.. И не дрожи там перед ними!..

По повестке. В тот же день.

Hа улице, возле застеклённого щита «Разыскиваются…» курил худенький военный в синей гимнастёрке.

Он обернулся и оказался… Антоном Козловским.

Гора с плеч!

…

– Это только на военное время! – оправдывался он, когда шли по коридору. – Войну выиграем, в пищевики вернусь! Паспорт при себе? А метрика?.. Отлично!.. Давай сюда!.. Значит, ты где? В Лебяжьем на окопах?.. – рот его не закрывался. – Хочешь, поближе переведём? На маскировки памятников, например! Всё дома ночевать будешь!

…

– Был запрос! – рассказал он, когда в комнату вошли. – На Москович Хвола! Ну ты-то Ольга, вопросов нет! А только в связи с положением на фронте приказано также и однофамильцев проверять! – и сунул какой-то лист для прочтения.

– Познакомься, золотая девушка! – рассказал он военному за вторым столом, при этом близко-близко поднеся к глазам Хволину метрику. – Верку, сеструху мою, с того света выходила! Верка от скарлатины умирала, помнишь?!.

– А-а, помню! – протянул тот доброжелательно.

– И на фабрике передовик! – ещё добавил Антон, чуть ресницами не задевая метрику. – У мастера цеха правая рука и, главное, работу с учёбой совмещает!..

Только на слове «совмещает» Хвола поняла, что это всё про неё.

«12.7.1941 на Николаевском КПП г. Одесса, – прочитала она по листу, – задержана гр. Москович Ева-Мушка (постоянное местожительство – пос. Садово Молдавской ССР)».

Здесь буквы заплясали в глазах, читать стало трудно.

«Предъ-яв-ле-но слу-жеб-но-е удостове… удостове… предъявлено служебное удостоверенье «Заготзерно МССР», – зашевелила губами по слогам. – А пас-порт не предъяв-лен, эва… эва… эваку… эвакуационный лист не предъявлен!»

– Ознакомилась?.. – Антон мягко потянул у неё лист из рук. – Москович Еву-Мушку знаешь такую?.. Не знаешь?.. Тогда распишись!..

И подсунул бланк для росписи свободной рукой.

Получилось так, что две его руки совершают два одинаково важных действия на противоходе: левая отнимает запрос Николаевского КПП г. Одесса, а правая вручает бланк Фрунзенского райотдела НКВД г. Ленинград.

Левая – отнимает маму-папу-Еву-Мушку.

Правая – присуждает все права на Витьку.

Возвращая запрос, Хвола скользнула глазами по тексту и, уже без дробления на слоги, без мельтешения печатных букв в глазах, вобрала в душу и в мозг всё недочитанное:

«…гр. Москович Ева-Мушка утверждает, что из-за быстрого немецко-румынского наступления вынуждена покинуть территорию МССР и направляется в г. Ленинград к сестре.

В силу объявленного режимного профиля г. Одессы и усиления борьбы с засланными немецко-румынскими диверсантами, просим установления личности сестры или подтверждения отсутствия таковой в городе.

Имя сестры: Хвола Москович, возраст: 1915 г.р. Hа территорию СССР проникла в 1935 году с территории боярской Румынии (ИИП-42)».

Подпись. Печать.

– Ну да ты вообще не с тех краёв! – подвёл итог Антон. – Садись, чего стоишь!.. Садись, пиши спокойно!..

Хвола уселась.

– Одессу трясут! – рассказал он своёму товарищу, пока она пером по бумаге вела. – С Молдавии туда гражданское населенье побежало!

– Молодцы Одесса, – одобрил его товарищ, – чётко просеивают!..

– Ого! – подтвердил Антон. – Через самое мелкое сито!..

– Не моя это работа! – посетовал он на улице, когда прощались. – Я по фабрике скучаю!.. Ладно, бывай! – пожал ей руку.

– Стой! – закричал ей в спину.

Остановилась.

Медленно вернулась.

– Ну а личные-то просьбы… – подошёл вплотную, – есть?.. Давай, пользуйся моментом!..

Личная просьба была.

Даже 2 просьбы:

1. Эвакуировать к черту Нелли (в составе облфилармонии, потому что нельзя ей Витьку доверять!).

2. Пасынка Витьку из эвакуации вернуть. Потому что пропадёт он без присмотра.

Если бы Антон потребовал объяснений, она объяснила бы всё как есть: Нелли для Витьки родная мать, но при этом бабочка безбытная, все сколько-нибудь ценные вещи давно в ломбарде на Бассейной. Перья из подушки, и те в ломбард снесены. Чего тут говорить, если и областная филармония, где у неё трудовая книжка, не включила её в списки эвакуируемых, до того низкий авторитет…

Но Антон не требовал объяснений.

А только переспросил: «Как пасынка полное имя?»

И записал – «Корчняк Витя (10 лет)» – в блокнотике.

Он как бы занавес обрушил на сцене – этим своим росчерком в блокнотике.

Как бы пресёк новые, дополнительные просьбы.

Поэтому про перевод с рытья окопов в Лебяжьем на маскировку памятников в центре города Хвола не стала напоминать.

Выживу и на окопах.

2

Через год.

Хвола Корчняк.

Свекровь Ариадна Меркурьевна, физически крепкая, волевая женщина, умерла от анемии в марте (карточка 3-й категории, для иждивенцев).

Соседи по квартире – умерли все 8 человек (карточки 2-й и 3-й категории).

И только Нелли, хилая изнеженная белоручка, выстояла в первую блокадную зиму (наверное, спит с мужчинами за продукты и дрова).

И вот – приходит она с утра пораньше и затягивает старую песню: «Отдавайте Виктора!»

«Ему уже 11 лет, пускай он сам решает!» – ответила на это Хвола.

«Не уже, а ещё только 11 лет! – заулыбалась Нелли. – Уж я-то, как родная мать, знаю, сколько ему лет! С точностью до минуты!.. Это про Вас никто не знает: кто Вы и откуда!..»

И, довольная сделанным эффектом, повернула к мальчику весёлое лицо: «А у меня теперь пианино есть, пойдём – играть научу!»

В тот же день большеухий стриженый мальчик с рюкзаком на спине покинул квартиру – за ручку с Нелли.

Март 1942, Ленинград.

Была третья суббота марта.

Пошла в ДК завода текстильного машиностроения.

Круглый год там крутили комедии.

Вот, даже косолапого дурака Шарло крутили – несмотря на осадное положение в городе.

Но дело не в Шарло.

А в том, что: в третью субботу каждого месяца… в темноте кинозала ДК завода текстильного машиностроения, в 9-м ряду… встречались с Софийкой. С первого года придумали такое правило.

Ну чтобы душу отводить.

Но в этот раз Софийка опаздывала.

Вот и люстру в зале потушили… а её нет.

«Ленинградский боевой киножурнал № 323» – засветилось на экране.

И тогда – на 2-й минуте боевого киножурнала – подсел военный в полушубке.

«Хвола, выйдем!» (идиш).

Зажал ей рот.

Потащил на выход.

Кто это?

Что Вам надо?!

Венька?

Венька-Пётр?!

В фойе ДК.

Венька-Пётр: «А теперь слушай внимательно и не перебивай я офицер подземной советской республики города Одесса прилетел с продовольственным самолётом за вами потому что вы тут с голоду помрёте и Софийка и ты!»

Господи, и вправду Венька… Пётр… вот и шов над бровью.

Венька-Пётр: «Ты только представь что я преодолел в Одессе из немецкого кольца вышел сюда через немецкое кольцо проник иди собирайся вылетаем на рассвете…»

Господи, Венькин шов над бровью, это когда яблоня осыпалась в саду и одноглазый Шор дал нам грабли и велел сгребать червивые на компот, а мы давай сгребать друг дружку, пока Ева-Мушка (вечно заигрывалась, матрёна!) не достала Веньку… (Петра)… железными зубьями по лицу.

Венька-Пётр: «Не скрою, умираю без Софийки, убеди её улететь!»

Хвола: «Но я не решаю за неё!»

Венька-Пётр: «Ты в зеркало давно себя видела? И Софийка не краше, 7 градусов в комнате, руки-ноги уже не сгибаются, и продать нечего, а я устрою вас при штабе диверсионных групп, там котловое питание с мясом, хлеб по буханке в день на человека, только убеди её лететь, без тебя она не согласна!»…

И с силой сжимал руку, чтоб не дремала, и ладонью бил по щеке.

Хвола: А статья 39? Перечёркнутая прописка?

(Кого эвакуируют, тому перечёркивают прописку с потерей права на жилплощадь, так в народе пугают).

Венька-Пётр: Военнослужащим не перечеркнут! А вы считаться будете военнослужащие! Поэтому убеди её лететь!..

Хвола: Хорошо, я попробую!

Венька-Пётр: И ещё вопрос, но только смотри в глаза и говори одну правду: тебе тут Рэм не попадался? Ну, тот сын сторожа с Тирасполя, я слыхал, он в Ленинград за Софийкой приехал, но только смотри мне в глаза!

Хвола: Рэм с Тирасполя?.. Нет, не попадался!..

Венька-Пётр: Точно не попадался? Смотри в глаза.

Хвола: Отстань. Говорю тебе, не попадался.

А улететь я готова (после того, что Витька ради пианино ушёл). Комнату запру, ключ и продкарточку (1-й категории) – соседке.

Но в тот же вечер… приходит женщина.

«Я Нора, сестра Нелли!.. Нелли легла[45]45
  Легла – в блокадное время ослабела до потери способности двигаться


[Закрыть]!.. Она просит вас простить её и спрашивает, согласны ли вы принять мальчика обратно?»

– Не согласна!..

– Не согласны?..

– Не согласна!.. За мной родственник приехал!.. улетаю завтра!..

– Но у мальчика мышечная дистрофия! Ноги не сгибаются!»

3

И не одна только мышечная дистрофия…

Был у него дефект в развитии: он буквы не запоминал.

Нет, ну сами буквы, то есть аа-бээ-вээ-гээ-дээ… он способен был усвоить.

Но в письме он не умел соединить их в слова.

А в чтении не отделял слова одно от другого, не соединял их с картинкой предметов, которые эти слова обозначали.

Апрель, 1943, Ленинград.

Директор школы Угадов М.И. вызвал Хволу на беседу:

«Пишите с ним диктанты, купите ему азбуку в кубиках! Делайте с ним всё, что в ваших силах! Как сыну ополченца я даю ему год! Под свою ответственность!»

«Год? – ужаснулась Хвола. – А дальше?..»

Как будто и так не ясно!

Интернат для УО[46]46
  УО – умственно отсталые


[Закрыть] – вот что через год.

Но в ту весну открыли Дворец пионеров в Аничковом дворце.

Кружок «Шахматы-шашки» вёл тренер В.Г. Мак. Сухопарый, седой, с чёрными, умно-язвительными глазами. Кандидат в мастера спорта СССР.

Он хорошо на Виктора влиял.

Но Виктор не знал меры. Придёт из школы, и – не обедая – за стол с шахматной позицией. Обхватит голову руками, и – нет его.

А диктанты?! А азбука в кубиках?!

Хвола пришла к В.Г. Маку посоветоваться.

Её пугали категорические заявления Виктора: «Никем не хочу быть – только шахматистом!»

И сама лунатическая поза его над шахматной доской пугала. А ещё больше – хвастовство: «Вот увидишь, Оль, я буду чемпион!»

В.Г. Мак выслушал и говорит: «Завидую!.. Будь я в молодые годы такой упорный – ходил бы в мастерах!.. Ну ничего! – понизил он голос. – Я из Виктора сделаю!»

– Кого сделаете, – не поняла Хвола, – из Виктора?..

– Мастера, кого ещё! – и Владимир Григорьевич пожал плечами горько и мечтательно. – Мастера спорта, я имею в виду!..

– Мастера спорта СССР? – не поверила она.

– Нет, Канарских островов! – зашептал он со смехом. – Конечно, СССР!.. Он же молодой ещё! И ленинградец по рождению – не то что мы с вами!..

– А я ленинградка! – выпалила она.

– Вот как? – поднял он бровь. – Ну в таком случае я – тоже… хм-м… ленинградец!..

И, приняв серьёзный тон, добавил:

– Не бойтесь, я с него слово возьму – чтобы в школе только на «хорошо» и «отлично»!..

Результаты двукратного чемпиона СССР среди юношей, кандидата в мастера спорта В. Корчняка (20 лет):

1951. Полуфинал 19-го Первенства СССР, Ленинград (+6–4=8, 5–8-е место). 1-я мастерская норма.

1952. Четвертьфинал 20-го Первенства СССР, Ленинград (9 из 15, 4–6-е место). 2-я мастерская норма.

1952. Первенство ЦС ДСО «Наука», Одесса (+10–0=1, 1-е место). 3-я мастерская норма.

Но в школе Виктору делали поблажки: как без пяти минут мастеру спорта СССР.

Приняли в ЛГУ им. Жданова на истфак.

Чтобы с такими дефектами развития – в ЛГУ?!

Хвола отказывалась верить.

1952. Полуфинал 20-го Первенства СССР, Минск (+7–3=7, 2–4-е место). Присвоено звание «Мастер спорта СССР».

1954. Первенство города, Ленинград (+6–3=3, 3-е место).

1953. Турнир памяти Чигорина, Ленинград (+8–3=4, 1-е место).

Зато общительный. Каждый день приводит обедать кого-то из друзей.

«У него меньше! – указывает Хволе на тарелку друга. – Налей ему, как мне!»

«Ага, разбежалась – как тебе!.. – думала она, игнорируя его идиотские просьбы. – Я вот разве что Еве-Мушке налила бы, как тебе! Разве что маме с папой – как тебе!.. Но всё пропало! Всё!..»

Это было весной 53-го, когда целыми сутками не покидала фабрику. Телогрейку – на пол, короткий сон между восьмипалыми крепленьями станка, и – снова за работу.

Бордюгов, мастер цеха, сказал, что в мае будут выдвигать на Трудового Красного Знамени…

– Кого? – не поняла. – Выдвигать?!.

– Тебя, Оля! – пояснил Бордюгов. – Тебя!..

Меня?

Самоотвод!

1953. 20-го Первенство СССР, Москва (+8–3=8, 4-е место).

1953. Полуфинал 21-го Первенства СССР, Вильнюс (+7–3=4, 3-е место).

1953. Первенство города, Ленинград (+8–2=3, 1-е место).

1953. 21-го Первенство СССР, Киев (+10–3=6, 2–3-е место).

В 54-м Виктора послали на турнир в Бухарест, дали суточные.

– Самоотвод! – потребовала Хвола.

Но он не послушал: с какой это стати – самоотвод?

– Тебя в лавку за керосином нельзя послать, – стала пугать его, – а тут Бухарест!.. Поэтому – самоотвод!..

– Да пойду я за керосином!.. – заверил он.

И – к дверям, обуваться.

– Стой, дурак! – остановила его. – Не надо за керосином!..

Но он получил там 1-й приз. В Бухаресте. Привёз обновки.

– Где пиджак? – спросила его через неделю.

– А-а… отдал Вальке!..

– А ботинки?..

– Петьке!..

(…Ваньке… Серёжке…)

1955. Первенство города, Ленинград (+16–1=2, 1-е место).

1955/56. Международный турнир, Гастингс (Англия) (+5–0=4, 1–2-е место).

1956. Полуфинал первенства СССР, Тбилиси (+9–2=8, 1-е место).

Но он не имел понятия о том, как жить, как зарабатывать.

Уже присвоено звание «гроссмейстер СССР» (билет номер 17), а бедствовали, как и раньше.

Немного легче стало только в июле 1957-го, когда чемпион мира Ботвинник отказался от стипендии (в связи с поступлением на работу в НИИ), и Спорткомитет СССР единогласно присудил её Виктору Корчняку (872 руб. 65 коп. в месяц).

Как подающему большие надежды.