Текст книги "Мое частное бессмертие"

9

Далее из книги «обо всём нашем клане».

Война. Июнь 1941 →

→ Шурка (мл. брат Шанталь) → в сержантскую школу → на фронт.

→ Ева-Мушка (жена Шурки) → в посёлок Садово, к своим родителям.

→ «Львёнок» → вглубь страны, с детьми работников НКВД (благодаря Ильину).

→ Ильин (к Шанталь): «Вашей семье выписан эваколист до Куйбышева! В 3 часа ночи с вещами у горсовета!».

→ Отец Шанталь и Шурки: «Не поеду я ни в какой Куйбышев! Не тяните корову на чердак!»

→ Быстрое наступление немецко-румынских войск. Быстрая оккупация Молдавии.

→ Ева-Мушка и её родители (Москович Ревн-Леви) бегут из Садово в Одессу.

→ Август-сентябрь 1941. Оборона Одессы. Фашисты на пороге города.

→ Ева-Мушка и её родители бегут из Одессы дальше на восток → но остановлены на КПП Николаевской дороги как «не имеющие эваколиста».

→ С целью получения эваколиста Ева-Мушка отправляет запрос в НКВД г. Ленинграда на имя Хволы Москович (старшей сестры).

→ Бои на окраинах Одессы. Высадка немецкого десанта.

→ Всякое утро Ева-Мушка ходит в горотдел НКВД за ответом от Хволы. Но ответа нет.

→ После очередного такого визита её арестовывают на месте – как сеющую панику среди населения (сентябрь 1941 г.).

→ Эшелон с заключёнными (вкл. Мушку) по маршруту Одесса → Новосибирск → Тюменская область.

→ Отход частей РККА из Одессы. Сдача города немцам и румынам (октябрь 1941).

→ Москович Ревн-Леви и его жена → расстреляны в пос. Дальник.

→ Ева-Мушка – ссыльная в рыболовецком совхозе «Зимовный», Усть-Енисейского р-на п-ва Таймыр. Работает на рыбно-консервном заводе.

→ Там же отбывает ссылку Изабелла Броди (её муж Волгин А. Ф. – заключённый Ивдельлага).

→ У Евы-Мушки диагностирован туберкулёз (начальная стадия, ноябрь 1943).

→ Изабелла Броди выпрашивает (выкрадывает?) у неё медицинскую карту с туберкулёзным диагнозом и добивается перевода на материк (с целью лечения).

→ Ева-Мушка «доходит» от туберкулёза в рыболовецком совхозе.

→ Врач О., бывш. з.к., теперь ссыльный, выхаживает её.

→ Ева-Мушка (в письме) Шурке: «Я полюбила другого!» Другой – это врач О.

А тем временем:

→ Хвола (не ответившая на запрос из Одессы) → её муж, Корчняк Лев, пропадает без вести в боях Ленинградского ДНО (Дивизия Народного Ополчения) в р-не Ладожского озера.

→ после войны её пасынок Виктор делает успехи то ли в шашках, то ли в шахматах.

→ Хвола отрицает получение какого-либо запроса от родных из Одессы.

А тем временем:

→ Оргеев захвачен немцами и румынами → отец Шурки и Шанталь («не тащите корову на чердак») → расстрелян за городом (вместе с другими нетрудоспособными).

→ Жирный Унгар (оргеевский юденрат[76]76
  Юденрат – комитет еврейского самоуправления, назначаемый немецко-румынской администрацией


[Закрыть]) → записывает Шанталь в «трудоспособные».

→ Шанталь → депортация (Оргеев→ Ботошаны→ ст. Раздельная → товарныйсостав→ Одесса-Сортировочная→ пос. Берёзовка→ пеший этап в пос. Богдановка (Берёзовский р-н Одесской обл.)

10

После 5:3 (27 партий).

Рапорт-РНО-999°4 (219-8). Москва-2 – Багио. Б-му.

«Есть мнение, что матч сильно затянулся. Список всего необхомого – мне на стол до 7 утра. Время московское (инвентарь, кадры). Доложить о морально-физическом».

После 5:3 (29 партий).

Рапорт-РНО-999°4 (254-2). Москве-2 и Б-му.

«Приказываю отмобилизовать все материальные и человеческие ресурсы для нанесения шестого завершающего удара! 3,5 месяца вошкаетесь! В чём там дело у вас? Москва-1».

После 5:4 (30 партий).

Рапорт-РНО-999°4 (273-1). Москве-2 и Б-му.

«Посдурели? Захотели 3-й мировой? Приказ: готовность № 1.

Москва-1».

Рапорт-РНО-999°4 (273-2). Багио. Б-му.

«Доложить немедленно, сколько времени надо закончить катавасию! Все до единого члены делегации отвечают головой! Москва-2».

11

Книга про «наш клан».

1. Шанталь → Пос. Лидиевка, Богдановский р-н, хутор «Красный Виноградарь» → трудлагерь «Александру Чел Бун» → расселение в телятнике → работа на перелопачивании зерна → сильные морозы → истощение.

2. Начальник жандармского поста: «Объявляю приказ румынского командования! Как враги румынского народа, вы сосланы в Транснистрию для того, чтобы физическим трудом искупить вину и помочь стране, ведущей священную войну против коммунистов. Вы должны строго соблюдать режим, установленный румынской администрацией. За любое нарушение режима, а также за плохую недобросовестную работу вас настигнет суровое наказание, вплоть до расстрела».

3. Шанталь → заболевание и смерть 4-летнего сына (токсическая диспепсия).

4. Жирный Унгар (юденрат) → перевод Шанталь на работу в отапливаемое помещение (свинарник) → котелки с горячей чорбой из жандармской кухни → и др. знаки поддержки и любви.

5. Шанталь → жирному Унгару: «Ты моих родителей на расстрел отдал! Не смотри в мою сторону!»

6. Жирный Унгар: «Нетрудоспособных я не мог не отдать!»

7. Шанталь: «Вот и не смотри в мою сторону!..»

8. Жирный Унгар: «Но так нечестно!»

9. Шанталь: «Кто бы говорил – про честность?!»

10. Унгар: «Так нечестно!.. Сколько лет я твоему отцу деньгами помогал!..»

11. Шанталь: «Ты?.. Моему отцу?..»

12. Унгар: «Да, твоему отцу!.. С детства он мне клялся… что ты будешь моею!»

Шанталь: «Врёшь!».

Унгар: «Вот расписка!..»

Шанталь: «О, мой бог!..»

Унгар: «Ага!.. Узнала почерк?!»

Шанталь: «О, мой бог…»

Унгар: «Тетрадки и чернила – и те на мои деньги покупал!..»

Шанталь: «Позор нашей семьи – его тетрадки!..» Унгар: «Я по всем его кредитам расплатился!» Шанталь: «Тогда запиши и меня… на расстрел!..» Унгар: «Ага! После меня!..» Шанталь: «Я не хочу быть!» Унгар: «Но я друг!.. я твой друг до старости и смерти!» Шанталь: «Тошнит от твоих слов!» Унгар: «Но я люблю тебя!.. Сколько помню себя – люблю!» Шанталь: «Запиши меня на расстрел, собака!» Унгар: «Не будет больше расстрелов! Я добился перевода к нам Идл-Замвла из Садово[77]77
  Идл-Замвл – прославленный цадик из Садово


[Закрыть]. А там, где Идл-Замвл из Садово, там не расстреливают!» Шанталь: «Мне нужно поговорить с Идл-Замвлом из Садово!..» Унгар: «Не выйдет! Идл-Замвл из Садово не подпускает к себе женщин!»

12

Увы, так оно и есть.

Многие чудеса приписывают Идл-Замвлу из Садово. Далеко не всему я верю. Но то, что до войны он жил как пещерный человек и выходил из дома только в темноте (чтоб не видеть женщин!), – это правда..

А тут – такая испорченная женщина, как я.

Спустя несколько дней.

Жирный Унгар → Шанталь: «Идл-Замвл ходит ко мне на конюшню за фуражом. Я попросил его поговорить с тобой. Сначала он и слышать не хотел. Но тогда я говорю: «Ребе, у меня к вам дело! Дали мне конские упряжи ремонтировать к весне. Уздечки починять. В напарники пойдёте?» Ух, как он обрадовался!.. Короче, приходи сегодня после работы на конюшню!»

На конюшне. После работы.

Идл-Замвл: «О чём ты хотела поговорить?..»

Шанталь: «Меня преследует мысль… что родителей убили – из-за меня!.. Ребёнок умер… тоже из-за меня!.. Сама война – из-за меня!.. Это правда?..»

Идл-Замвл: «Вы до войны делали мицвот?* (религиозн. заповеди – ивр.).

Шанталь: «Муж давал деньги на синагогу! Много денег! Никто другой столько не давал. А вот папа любил мушку! Просто не мог обойтись без сырокопчёной мушки! И покупал её на базаре у молдаван!..»

Идл-Замвл: «А бабушка?..»

(Откуда ему известно, что у меня бабушка была?!)

Шанталь: «Бабушка догадывалась, что мы едим свиную мушку!.. Она просила, чтоб мы ели с бумаги, а не с тарелки!..»

Идл-Замвл: «Почему у тебя только один ребёнок?»

Шанталь: «Я… не любила мужа!.. Я… бросила его… умирающего!..»

Идл-Замвл: «Был ли у него повод – беспокоиться о твоей неверности?..»

Шанталь: «Был…»

Идл-Замвл: «Зряшный повод?.. Или обоснованный?»

Шанталь: «Обоснованный!»

Идл-Замвл: «С излиянием семени?..»

Шанталь: «Да!..»

Идл-Замвл: «Ну тогда война – из-за тебя!»

Тогда я поднялась. Вышла в темноту. Мороз меня сдавил.

Идл-Замвл нагнал.

Вместе – к приземистому строению на краю оврага: нашему телятнику.

Идл-Замвл: (на бегу): «Не отчаивайся!»

Шанталь: (стуча зубами): «Неужели всех нетрудоспособных… убили из-за меня?!»

Идл-Замвл: (на бегу): «Да!.. Но не отчаивайся!»

Шанталь: (встав как вкопанная): «Откуда Гитлеру известно о моём существовании?!.»

Идл-Замвл: (встав как вкопанный): «לפיכך כל אחד ואחד חייב לומר בשבילי נברא העולםנברא אדם יחידי!» («Адам был создан в единственном числе. И потому каждый из нас должен сказать себе: Ради тебя был создан мир!» – Вавилонский Талмуд, Трактат Сангедрин 27-А).

Шанталь: (стуча зубами): «Но я не просила… ради меня… создавать мир!.. Не надо – ради меня!»

Идл-Замвл: «כל מעשה בראשית (לקומתן) נבראו לדעתן» («Все творения с их ведения сотворены!» – Вавилонский Талмуд. Трактат Рош-а-Шана 11-А).

Шанталь: (тронувшись с места): «Я не помню, чтоб меня спрашивали – хочу ли я быть сотворённой!»

13

«Не помнишь?» – спросил он горестно.

И, убедившись, что – нет, не помнит эта шикса[78]78
  Шикса – женщина, далёкая от нравственного поведения (идиш, сленг)


[Закрыть], чтобы когда-то давным-давно, ещё до появления на свет, имелся у неё выбор: быть или не быть, родиться или остаться втуне…

и, главное, будучи уверен, что никто, кроме неё одной, от сотворения мира и до наших дней не осквернял супружеского святого ложа, и, стало быть, все убийства, грабежи, пытки и надругательства лета, осени и начала зимы 1941-го, все дожди с градом и морозы с вьюгой имели место по её вине…

и, что интересно, этот исхудалый, с запавшими щеками Идл-Замвл, который за связку гнилого бурака и прелой морквы из конского фуража дубил и кроил кожу для предателя Унгара и шил постолы для березинских крестьян…

а с другой стороны, этот самый прославленный Идл-Замвл из Садово, про которого говорили, что если он только захочет, то заговорит Луну, и ни одна животная самка не забеременеет…

а по другим слухам, именно этот Идл-Замвл, который двоился и троился, четверился и пятерился, как преломлённый в линзе, и с ноября 1941-го по апрель 1944-го обитал од-но-вре-мен-но в Александру Чел Бун и на Весёлом Хуторе, в Богдановке и Доманевке, в Мостовом и Катоусе, в Берёзовке и Лидиевке, равно как и в других лагерях-гетто Заднестровья, где лечил наш дух и воскрешал наши тела…

ну, короче, тогда он и говорит: «Ты одна, и я один! Давай… э-э-э… помогать друг другу!»

Всем он помогал в нашем телятнике.

Но прежде всего – Богу.

Дескать, אַהֲבַת עולָם בֵּית יִשרָאֵל עַמְךָּ אָהָבְתָּ («любовью вечной возлюбил Он свой народ»).

– Возлюбить-то возлюбил! – спорила я. – Да только что Он может?!. Эти румыны, они как волки лютые! Сколько мой бедный муж натерпелся от них!..

«Что Он может?! – удивлялся Идл-Замвл. – Быть здесь!.. участвовать во всём!.. Вот что Он может!..»

Напуганная его криком, я опускала глаза и из-под опущенных век оглядывала наш унылый кров: шатоватые нары, едко тепелящую печь, тёмный потолок, заштропанный соломой…

«Быть здесь… Участвовать во всём»?!» Не видно, чтоб – Участвовал.

– Бог, что ли, плёлся с нами в пешем этапе (с побросанными по краям дороги трупами, оранжевыми от обмороженья)…

– Бога, что ли, закинули в товарняк на ст. Раздельная (без воды-еды-туалета на двое суток, среди стоячих трупов, затиснутых в толпу)…

– с Бога, что ли, сняли тёплую одежду в Доманевке…

– а в нашем телятнике Его ли сынок умер от кровавого поноса…

«Да, плёлся! – настаивал Идл-Замвл. – Да, закинули в товарняк!.. Да, сняли тёплую одежду… Да, Его сынок – от кровавого поноса… Нет места, свободного от Него!..»

– Приетень кэ приетень дар брынза ку бань! – напомнила я тоном моей мамы (Дружба дружбой, а деньги порознь! – рум.).

«Он с нами, Он здесь! – не слушал Идл-Замвл. – Потому что, если Он не здесь, то, значит, Он опыты проводит!.. А по какому праву?!»

И, видя, что не верю, – …вдруг выпаливает: «Ты вдова! И я вдовец!.. Идём под хупу[79]79
  Хупа – свадебный балдахин


[Закрыть]!..»

Всё, что было у него (самого себя!) отдал. Ради того, чтобы я в Бога поверила.

Говорят, что до войны он круглый год делал миквэ[80]80
  Миква – очистительный водоём


[Закрыть] в Днестре.

В самые лютые морозы полынью рубил.

Целый Днестр, от моря до Карпатских гор, делался целебной водой в те минуты, когда Идл-Замвл из Садово окунался в миквэ.

А когда он молится, то обсыпает себя печным пеплом и лежит обсыпанный на земляном полу.

Высокомерные немцы – обходят его стороной.

Лютые румыны – прикусывают языки в его присутствии.

Вечно пьяные шуцманы из местного населения – рычат как псы, наводят ружейные обрезы… но боятся. Боятся.

Потому что в лице его – Суббота.

Клянусь вам, что вечная Суббота – в сером тумане дней.

Не стану врать, что не завидовали мне.

Ого!

И тогда припоминали, что Идл-Замвл глубокий старик. Да ещё – двоится и троится. Четверится и пятерится.

Дескать, я за привиденье вышла.

Им виднее.

Зато с циклами Луны – всё хорошо. Семеро детей (с 1945 по 1957) – в браке с Идл-Замвлом из Садово…

14

Окончание испытаний.

1. Апрель 1944. Освобождение Транснистрии войсками Второго

Украинского фронта.

2. Сталин строит форпост социализма на Ближнем Востоке → (негласное) добро на выезд евреев, настроенных социалистически → в Палестину (через погранпункт г. Черновцы).

3. Шурка → офицер штаба Прикарпатского ВО (Черновцы) → записывает Шанталь и Идл-Замвла в «социалистически настроенные» и… способствует их выезду в Палестину.

– Стоп, стоп, я не понял! – спросил Корчняк, откладывая книгу. – Выходит, что ты в телятнике умер! От кровавого поноса!..

– Ну да! – со смешком неуверенности отвечал Лёва.

– А кого же тогда в летний лагерь отправили?! для детей работников НКВД?..

– Сам не пойму!.. – стал оправдываться Лёва. – Может, у неё и другой сын был!..

И поведал про своих братьев (по маме), талмудонов с пейсами, нисколько не обрадованных его появлению в Израиле в 1976 году. Испугались, как бы в семейное дело не полез. А дело у них – ого-го! Алмазные копи в Африке!

– А вот про пасынка там… – перебил Виктор, – который в шахматы играет… это кто?..

– А самому подумать?! – предложил Лёва.

– Я, что ли?..

– Ты! – подтвердил Лёва с торжеством.

– Нет!.. – сразу отверг Виктор. – Это не я!..

– А кто – я?.. – посмеялся Пешков.

И напомнил про 47-й год, про кубок с бегуном в шкафу…

Бесполезно.

– Это не я!..

И – спор окончен.

Точно влажная губка проехала по исписанной школьной доске, так лицо Корчняка опустело в одну минуту.

Неприятное деловое выражение встало в нём.

Дал обычные свои цэу на завтра: серый костюм, синяя рубаха… носки-ботинки… овсянка на воде на завтрак (с какой-нибудь ягодой)… а разбудить в 9, не раньше, но и не сильно позже…

И двинул к лифту – отдыхать перед партией.

Вот кадр!

«А вот не разбужу в 9!.. – в спину ему бросил Пешков. – И синюю рубаху не постираю!..»

«Что-о?» – не понял Корчняк.

И приостановил дверки лифта.

– В пальто, что! – выругался Пешков. – Я думал, хоть ты у меня есть! А тебе по фигу!..

И вот тогда… Будто сноп верхового пожара – по воздуху перелетел.

– Да, по фигу! – с пол-оборота завёлся Корчняк. – И не смейте обо мне писать в ваших книгах!.. Я сам всё знаю о себе!.. Никогда раньше он так не психовал. Даже когда партии дул. – Ну и что ты знаешь? – задвинул его Лева. – Знаток, ха!.. Но он не слушал. – Вы кто?! – психовал он. – Вы готы или геты? Вы фракийцы или франки? Вы… Вы… – Да кто ты есть без нас? – процедил Пешков. – Я… первее вас! – немедленно отвечал Виктор.

Дверки лифта били по нему, а он всё стоял с выставленными локтями и орал на Лёву («Я первее вас… я первее вас!..») таким некрасивым дурным голосом, что у Лёвы кулаки зачесались.

15

После 5:5 (31 партия).

Рапорт-РНО-999°4 (279-12-45).

Сов. секретно.

КГБ СССР

В Политбюро ЦК КПСС

В свете критической ситуации, сложившейся в матче на первенство мира по шахматам (счёт 5:5 – при игре до 6 побед) и учитывая исключительную роль Стайнбарга-Пешкова в поддержании на высоте морального и физического состояния Претендента предлагаем:

– воздействовать на Стайнбарга-Пешкова путём угрозы применения наказания к его сыну, Пешкову Виктору Львовичу, 1961 г.р., гражданину СССР, студенту ВГИКа (Москва),

– довести до сведения Стайнбарга-Пешкова о мерах воздействия по отношению к его сыну, как-то:

– …

Рапорт-РНО-999°4 (279-12-5.5).

Кишинёв – Багио (телефон):

Бывшая жена: «Лёва, это ты?.. Лёва, я решила тебе позвонить, потому что у нас общий ребёнок!..»

Пешков-Стайнбарг: «Кто это?!»

Б. ж: «Это Надя!.. Наш Витенька в опасности!..»

П.-С.: «Надя?..»

Б. ж.: «Да! Это Надя!..»

П.-С.: «Надя?!.. Откуда?»

Б. ж.: «Из своей квартиры!.. Очень плохо слышно!..»

П.-С.: «Из своей квартиры?!. Оп-па!.. И чего надо?»

Б. ж.: «Витенька в опасности!.. Как слышно?»

П.-С.: «Теперь нормально слышно!».

Б. ж.: «Ты всё понял про Витеньку?»

П.-С.: «Нет, я не понял ни слова!»

Б. ж.: «Наш Витенька в опасности!»

П.-С.: «В какой опасности?»

Б. ж.: «Сейчас… минутку… я успокоюсь!.. расскажи (всхлипывает), как ты?.. Семью завёл?»

П.-С.: «Не завёл!.. Откуда у тебя этот номер?..»

Б. ж.: «Значит, Витенька у тебя единственный ребёнок!.. Раз ты семью не завёл!..»

П.-С.: «Не твоё дело!.. Как ты меня нашла?»

Б. ж.: «Через посольство!.. Ты в команде перебежчика-дезертира… (плачет)… а покарают Витеньку!..»

П.-С.: «Да прям, покарают!»

Б. ж.: «Да, прям!.. Нет, мне трудно… Прости, я по бумажке (плачет)… Итак!.. Лёва!.. Мы с тобой давно идём разными дорогами по жизни! Давай не будем о том, кто больше виноват. Давай о том, что у нас общий ребёнок и ему грозит беда!.. Аллё, теперь ты всё понял?!»

П.-С.: «Ну и что за беда ему грозит?»

Б. ж.: «Итак!.. Наш ребёнок учится в Москве. По профессии он будет тем, кем был твой дед! И мой папа! Он проживёт долгую и яркую жизнь… если его не покарают… (плачет)… если дадут… (всхлипывает, сморкается) … доплыть до диплома…»

П.-С.: «Куда-куда доплыть?..»

Б. ж.: «До диплома!.. Приказ об отчислении уже подписан (плачет)… и о том, чтоб… о том, чтоб…»

П.-С.: «О том, чтоб – что?»

Б. ж.: «О том, чтоб … в Афганистан!.. Под пули!..»

П.-С.: «Ха! Пугают!»

Б. ж.: «Я своими глазами видела!.. Не губи сына!..»

П.-С.: «Да на понт берут!.. И при чём тут я?!.»

Б. ж.: «Ты работаешь на предателя!..»

П.-С.: «Да прям работаю! Борщи ему варю! Трусы его стираю! Вот и вся работа!»

Б.ж.: «Не губи сына!.. С тобой свяжутся!..»

П.-С.: «Зачем?»

Б. ж.: «Тебе объяснят!» (плачет)

П.-С.: «Кто объяснит?..»

Б. ж.: «Сделай то, что они попросят, Лёвушка!.. Ради всего хорошего!.. (плачет). Ради всего хорошего, что у нас было!»

16

«Всё хорошее, что было». А было ли оно?!

Что он помнил…

– Дата-место рождения (17.08.1937. Оргеев, согл. паспорту).

– Отец умер перед войной (ноль воспоминаний).

– Мама?.. (лучше б тоже ноль воспоминаний).

Далее.

– Детский лагерь НКВД под Одессой (ноль воспоминаний) → война, эвакуация в глубь СССР → детприёмник в Куйбышеве…

Там, в куйбышевском детприёмнике, память ярко вспыхивает – от ножниц, побежавших по голове.

Запомнил шишакасто-одинаковые головы в линию.

Кальсоны, брюки, телогрейки…

Там он много чего запомнил такого, что лучше бы забыть.

Ладно, дальше.

Побег → облава → детдом в с. Троицкое (Чувашия) → школа юнг в Лиепае → Балтийский флот → дмб 1958 → в Черновцы к дяде Шуре.

Далее.

– Черновцы, дядя Шура → в Молдавию на ПМК «Оргеев» → Надя… Надя… → Надя… Надя… Надя… → женитьба → любовь → сын → своя (!!!) квартира со всей обстановкой…

Вот так!

Вопреки детприёмнику и детдому, вопреки сиротству и садисту Андрей Ивановичу, вопреки неласковым нравам на военном флоте, вопреки бездомности, нищете, эмфиземе лёгких → вдруг своя 3-х комн. квартира с обстановкой, вдруг семья, тепло (Надька мне ногти стригла! На руках… гы… и на ногах!..) → пока, дурак, не впутался в торговлю: швейный цех → обувь на микропорке → уголовн. следствие → ИТЛ (Чувашия) → развод → отъезд → встреча с матерью и её новой семьёй (ювелирн. бизнес) → алмазн. биржа Т.-Авива → алмазн. шахты Ботсваны → $… 000 штраф (за потери веса при резке камня…) → суд, угроза тюрьмы → ожидание бумаг на переход к Фоглу в ФРГ…

Итак, что в итоге?

Если размотать плёнку жизни – то и смотреть не на что.

Кроме одного-единственного кадра.

Для которого и стоило быть.

«Один-единственный кадр…».

Много лет назад.

Совмин СССР постановил: «В целях упорядочения цен на продукты народного потребления – произвести Всесоюзную переоценку основных средств производства».

На Республиканский промкомбинат под это дело списали массу ремесленных «Зингеров». Паша Скобикайло (швейн. цех) куда-то их припрятал. А потом встречает и говорит: «Переходи ко мне, я штамповщика ищу. По деньгам не обижу, мягко говоря!»

Апрель 1960, Оргеев.

ПМК «Оргеев».

Пешков не стал бы переходить (цех далеко за городом). Но из-за огнетушителей у него эмфизема проявилась (гальваника!). Проблемы с дыханием.

Посоветовался с Надей, она говорит: «Конечно, переходи!»

В швейном цеху. Через месяц.

Посадили на обработку пластика. Штампить обувные формы из полистирола. Химия опять. И расценки не бог весть.

Но Скобикайло успокаивает: «Имей терпение! Вот только имей немного терпения!»

Шифрует явно.

Скоро прояснилось.

Ноябрь 1960.

Оказывается, есть подряд: колхозные мастерские в Садово, пр-во полистирола для мелиорации.

Невыработанный полистирол – себе на обувь!

Ну и хват Пашка!

Стали шить обувь на микропорке (на «Зингерах», на тех самых!). Кто в цехах, кто надомник.

Пешков смотрел-смотрел и не выдержал: «Давай-ка и я шить буду! Надоело штампить!»

«Давай, шей! – согласился Скобикайло. – Бери станок, осваивай!.. Но у меня одно условие: ты шьёшь, ты сбываешь! Чтоб без чистоплюев! чтоб по справедливости!»

Пешков покривился: «Да я… военный моряк… боцман на боевом корабле!.. И чтоб я с грузовика торговал?»

Решил идти обратно на огнетушители.

Но Скобикайло покупал при нём сибирские бурки у Волгина А. Ф., главного инженера. По 20 рублей бурка. Это надо было видеть. Как богатый нищего одаривает (хотя бурки из настоящего оленьего меха! им цены нет!). Волгин чуть не плакал от унижения (он не ворует, ему и на простую жизнь не хватало).

Пешков не хотел себе такой участи. И не только себе, но и Наде. Потому что у неё в семье никогда денег нет. Тесть запаял банку из-под кофе и по красным дням кидает по железному рублю в щель. Все накопления – в банке из-под кофе.

Потому и пошёл работать к Скобикайло.

Обувь сбывали методом выездной торговли. В деревнях, на полевых станах.

Через год внёс пай на 3-комнатный кооператив!

Ура!

Потому что с родителями не дело в одной квартире.

Суют нос в твои дела – раз.

И нелёгкий характер тестя – два.

Чем дальше, тем труднее его характер выносить.

Запретил, например, покупать колбасу в дом. «Сварите курицу или котлет нажарьте, если голодные! А колбаца – это баловство, а не еда!»…

Ну и другие пунктики в характере. Как, например, Отелло. Тёще Сонь Михайловне под 50, а он места себе от ревности не находит.

Или с воспоминаниями пристаёт. Про то, как он пешковского деда хотел спасти, а тот упёрся: «Не тащите корову на чердак!»

Эх. Сегодня Пешков дорого бы дал, чтоб послушать про тот чердак и про ту корову.

А тогда, в 1960-м, терпел с трудом.

Потому что одна Надька на уме. С глазами своими черножарыми!

Ах, как она смотрела на него в 1960-м, 61-м, 62-м. Даже немного ещё и в 1963 году. Она смотрела так, точно ветер с подволновкой бьёт привязанную лодку в пирс, или младенец учится лопотать «ты… ты… ты!». С таким самозабвеньем смотрела. Всякое её вымолвленное слово, и разлётные брови, и черноглазый напор лица – всё было тычком в него, в Лёву Пешкова, в сеточку его души, всё говорило «ты… ты… ты Лёва Пешков мой муж».

И от того, как близко она подходила, глядела в глаза, толкалась их общим животом (если родится мальчик – то Виктор (победитель), если девочка, то Майя (Весна)… – от всего этого умереть можно было! Умереть и не встать.

Рапорт-РНО-999°4 (279-12-5.5). Кишинёв – Багио (тлф.):

Бывшая жена: «И ещё один момент!.. Если ты поможешь… если сделаешь то, о чём тебя попросят… то вам уступят авторство книги! Твой дед будет автор! А папино имя не услышит никто!..»

…

Пешков-Стайнбарг: «Сколько мужчин у тебя было… после меня?»