Текст книги "Мое частное бессмертие"

18

Общага. Юсиф Алиев приступает к торгу.

– Лиля Брик пригласила меня домой, – объявил он, торопясь и оглядываясь на дверь, – обсудить «Маяка и Эйзена»!.. Идём!.. Почитаешь ей стихи!

И поглядел с прикидкой.

– Мои стихи?! – ахнул я. – Лиле Брик?!. А если ей не понравится?..

По правде, я многое бы отдал – за то, чтоб почитать стихи Лиле Брик.

Но Юсиф сам всё испортил.

– Я уверен, ей понравится! – слетело с его языка.

Конечно, он – упс-с!

Но – поздно!

Представляю, что он увидел в моих глазах.

Потому что мои стихи… гм-м… были пунктик номер 3 его подколок (после пункта номер 1 – кишинёвское ыканье и пункта номер 2 – нос с кружочками).

…

– Я подарю тебе карты[58]58
  Речь о порнокартах, которые глухонемые продавали в поездах


[Закрыть]! – мгновенно перестроился он. – Те самые… Десять любых!.. Ну?!.

Как правило, я не находчив. А вот тут – не дал маху!

– Оставь их себе!.. Мне уж не требуется!..

О, это было в «десятку»!!!

В яблочко!!!

И что самое клёвое: пропусти я тонкую плёнку торжества в голосе – это умерило бы всю сладость отмщения. Но я проговорил это равнодушно и скучно.

Я собирался ещё помучить его, а потом пожалеть и… рассказать.

Но не о том, как это было у меня с Александрой Л.!

А о том, что на словах это не передать.

Тем более на порнокартах.

В самом деле, это сильно отличается от порнокарт.

Вот пример.

В детстве во дворе у Хаса мы с пацанами подглядывали за мильтоном и его женой в окно подвального этажа… Так вот, это всё неправда. Обман зрения. Сам посуди. Летел я недавно из Кишинёва в Москву и слышал, как некий карапуз в соседнем кресле допытывался у своей мамаши: «Мама, а когда наш самолёт станет маленьким?»

Вот и у меня вопрос к тебе. Что есть истина:

– маленький самолёт на высоте 9000 м, наблюдаемый с Земли?

– или же я сам внутри этого самолёта?

Лично я выбираю 2-й вариант.

Но Юсифа трясло от нетерпения.

– Я возьму тебя к Виктору Халаби! – объявил он последнюю, самую высокую цену. – И он покажет тебе фотку Зейтунской Божьей Матери!

Увлечённые деталями нашей сделки, мы не услышали, как

Петриченко вернулся.

– Возьми меня к Виктору Халаби! – потребовал он с порога.

Юсиф охнул от огорченья, но отказать не посмел.

Потому что Петриченко был уже без очков. Слепой, огромный. И тяжело пыхтел на каждом слове. В таком виде он не отделял друзей от врагов.

. .

Вдвоём они направились к Виктору Халаби, аспиранту из Египта.

Этот Халаби прославился по 2-м пунктам: во-первых, он жил с красавицей-актрисой Верой Н. с курса Бондарчука. А во-вторых, будучи на каникулах в Египте, сфотографировал огненный женский силуэт над куполом церкви.

Якобы Богородицу.

С него даже подписку взяли в КГБ – о нераспространении этого фотоснимка на территории СССР.

… Уходя, пьяный Петриченко страшно ругал Виктора Халаби и его фотки – мол, никакой богоматери не существует, а огневые блики на фотках вызваны высокой сейсмической активностью в тех местах.

19

Адвокат Додик Варшавер (мне): «Не скрою от Вас, госпожа Стайнбарг, я в панике! Ведь мельница – это хлеб, это святое национальное! Это личный контроль Его Величества, госпожа Стайнбарг! Не говоря о том, что это строгая таксация и строжайший закон о ценовом максимуме, да-да!.. Мог ли я подумать, что Иосиф играет в такие игры?!»

Я стояла и смотрела на его руки. Которые он только что умыл.

«Мой совет, – под моим взглядом он убрал руки за спину, – идите… к прокурору Попа, милочка!.. Идите, не теряя минуты!..»

– Зачем, – пролепетала я, – мне к нему идти?..

«Вы женщина! – тонко улыбнулся он. – Вот и думайте, как смягчить его!..»

. .

Спустя 1 час.

В кабинете прокурора Попы.

Прокурор Октавиан Попа смотрел на меня с улыбкой.

Вместе с тем он не поднялся из-за стола и не пригласил присесть.

«Мой муж вложил все наши средства в Ниспоренское имение! – поведала я ему. – А сейчас он умирает от опухоли в Яссах!.. Он виноват перед вами! Но простите его!.. Ради Бога —

простите, слышите?!. Во искупление его вины я готова отдать вам аренду в Ниспоренах по самой скромной цене… если только вы отзовёте иск из Королевского Трибунала!..»

«Вы… мне… в аренду?» – переспросил он, устраиваясь с ещё большим удобством в кожаном глубоком кресле.

«Да, в аренду!» – повторила я, не чуя подвоха.

Отказываясь почуять подвох.

«Видите ли, я без средств… и с маленьким ребёнком на руках!..»

(«И у этого маленького ребёнка, – хотела я добавить, – подозрение на диабет!»

Но про диабет – не успела добавить).

– Eu gandesc ce voi glumiti! – настиг меня мелодичный высокий голос Октавиана Попы. («Я надеюсь, что вы шутите!» – рум.)

– Не шучу!..

– Вот так вот и не шутите?..

– Говорю вам, что не шучу!..

– Ну тогда вы Zidan’ Hytru!.. («хитрая еврейка!» – рум.) – сказал он и отвернулся в сторону.

Лицо его стало цвета мокрого асфальта.

– В чём же моя хитрость? – только и спросила я. – Ну-ка, объясните!..

– И она не понимает! – в волнении он привстал в кресле.

Как приблудившаяся лошадь, стояла я перед ним.

Но взгляд его отведён был куда-то в сторону, вдоль пошатнувшихся моих висков.

– Мне… сыну этой земли… – делился он с кем-то за моей спиной, – она согласна отдать… в аренду!.. по самой… ха-ха… скромной цене!..

Я обернулась.

Портрет Его Величества на стене.

– Хотя чему я удивляюсь!.. Ведь эта нация привыкла всех других держать за дураков! За тёмных варваров, почти животных!..

– Неправда! – хрипло возразила я.

– Так вот, придётся вам открыть, – с портрета он переехал глазами на меня, – что не все румыны дураки!.. Должен ли я просить прощения за это?.. Убирайтесь, аферистка!..

– Сам аферист!.. – я понеслась к двери.

– И мы ещё проверим, – загудел он вослед, – действительно ли ваш муж умирает в Бухаресте! С его-то хитростью!.. Или же он, не будь дурак, скрывается от Королевского Трибунала!..

– В Яссах!.. – обернулась я. – А не в Бухаресте!.. Он умирает от опухоли в Яссах!.. Идите и проверяйте!..

– Ну, тогда перед трибуналом предстанете Вы!.. Вы!..

Глава Вторая

1

«Давай, Витя! Жми, Витя!»

Amsterdam IBM 1976

«Soviet chess grandmaster seeks asylum in Holland after Moscow criticism».

From Our Correspondent

The Hague, July 27

(Амстердам ИБМ 1976. «Советский гроссмейстер попросил политическое убежище в Голландии после того, как попал в немилость на родине». Гаага, 27 июля. По сообщению нашего корреспондента».)

«Viktor Korchniak, aged 45, the Soviet top-chess player, has asked for political asylum in the Netherlands, the Dutch Ministry of Justice said today. He has been in the country for the past three weeks competing in the annual IBM chess tournament, in which he shared first place with Britain’s Tony Miles. Korchniak, whose whereabouts are being kept secret, has been granted a temporary residence permit, and a decision on his request will probably be reached within two weeks».

(«Один из ведущих шахматистов СССР Виктор Корчняк, 45, попросил политическое убежище в Нидерландах – согласно заявлению министра права. В течение трёх недель он находится в стране, где выступал в ежегодном шахматном турнире под патронажем ИБМ (1–2-е место с англичанином Тони Майлсом). Корчняк, чьё местонахождение в настоящий момент хранится в секрете, получил временный вид на жительство. Ответ по его вопросу ожидается в течение 2 недель».)

«…чьё местонахождение в настоящий момент хранится в секрете…»

Ночью из кухни донёсся такой шум, будто вся посуда попадала с полок по ранжиру.

С колотящимся сердцем Липа проснулся. Какая-то сила подбросила его из сна.

«Агенты! – шептала жена. – Агенты… агенты…»

С пестом для задвигания штор прокрался в кухню.

– Это я!.. – объявил человеческий силуэт возле газовой плиты. С кастрюлей в руках.

– Виктор?! – Липа отставил пест.

– Я прошу меня простить! – полуодетый Корчняк, хотя и ссутулился от страха, но кастрюли из рук не выпускал.

– Уф-ф!.. – Липа взялся за сердце. – У-ф-ф!..

Корчняк собрался что-то добавить, но его трясло от икоты.

Понемногу он вернулся к еде.

– Уф-ф-ф!.. – Липа сунулся к холодильнику. – Уф-ф-ф!.. Вам супу нагреть?..

– Нет!.. – Корчняк спиной упёрся о деревянную балку на стене.

– Но вы голодны, Виктор?..

– Я люблю есть один!..

– Как хотите!.. Уф-ф!.. – вздыхая и сокрушённо качая головой, Липа побрёл назад, в спальню. – Я думал, это агенты по вашу душу! (На агентах голос его подсел). Вам не холодно? – обернулся от дверей. – Дать другое одеяло?..

– Нет, нет!.. Не надо ничего!..

Было 4 утра. По окну дождь сползал.

Деревня Вей-Заан, Голландия. Ноябрь 1976.

– Когда он уедет? – спросила жена, подвигаясь на постели.

– Скоро!..

– Когда именно?..

– Уедет, когда бумаги придут!..

– Бума-аги!.. – проворчала. – В туалет, и то не выйти из-за него!..

– Я провожу тебя в туалет!..

– Не надо!.. – в негодовании она села на кровати (ей 41. Беременна первым ребёнком). Потом осторожно спустила ноги на пол.

Как нарочно, вновь грохот в кухне (хм, Виктор и вправду мог бы вести себя потише!).

Уйдя за пристенок, жена стала греметь там ведром.

Точно на ведре вымещала гнев.

А потом стало тихо – на короткое мгновенье.

И – жур-жур-жур… – струйка об стенки ведра.

– Я уверен, правительство не откажет ему! – Липа повернулся лицом к стене. – Он – великий шахматист!.. Поверь!..

– Он хмырь! – сказала она, вернувшись от пристенка. – А не великий!..

– Он второй в мире! – настаивал Липа. – А то и первый, если бы Брежнев не мешал!..

– Он предатель своей семьи! – присев на край кровати, она подтянула ноги, затем с разделением улеглась на спину. – А не великий!..

– Ха, а знаешь, как протекала наша партия в турнире?! – сменил он тему. – Всё время я был близок к ничьей! Жаль, в эндшпиле напутал!..

– Интересно, сколько денег они за него дадут?.. – перебила она.

– Кто?..

– Агенты!..

– Тс-с!.. Тс-с-с-с!..

Стекло в окне трясло от посыпистой снежной дроби.

– А ты бы мог, как он?.. – с мрачностью и вместе печалью спросила она. – Скрыться в другой стране! Бросить семью, детей!..

И усмехнулась с таким видом, точно не питала иллюзий.

– Ты меня знаешь!.. Я бы не смог!..

Помолчали. Каждый о своём.

Жёлтый рассветный жир в темноте всплывал.

И было слышно, как Корчняк шебуршит в кухне.

– Ну тогда там письмо из кассы! – кивнула на комод. – По налогу и дебеторскому долгу!.. Раз ты верный такой!..

– Про дебеторский долг, – вспыхнул Липа, – я и так в курсе!..

– Не сердись!..

– Тогда не подкалывай!..

– Я не подкалываю!..

– О да!..

– Ну ты ведь тоже шахматист, это всё ваши штучки!..

– А-а?.. Что?!. Повтори!.. Какие ещё наши штучки?..

– Отстань!.. Я о другом!..

– Ну нет!.. Объясни, это что ещё за… наши штучки?..

– Я о другом!.. Послушай внимательно!.. Санполиция в деревне!.. У Люка трихинеллу[59]59
  Трихинеллёз – болезнь млекопитающих, делающая их мясо непригодным для употребления


[Закрыть] подтвердили!..

– Что?.. Что-о-о?!.

С ползавода он расстроился до слёз.

– Всех мясо-сальных усыпят!.. Будет карантин!..

– Нет!.. Гады!.. Гады!.. Нет!..

– Ага!.. Плюнь им в лицо!..

– Я плюну!.. Нет, я напишу, что я с Люком – всё! Третий месяц общим грузовиком не пользуюсь!..

– Поверили тебе!..

– Я в суд пойду!..

– Гиблое дело!.. Я другое предлагаю…

– Ну…

– В лесу кабаний кал!.. Совсем свежий!..

– Ну?!.

– Кто со своими пулями выходит на отстрел, не попадает под карантин!.. Так санполиция объявила!..

– Я выйду! – с деловитостью он вытер слёзы. – Со своими пулями!..

– Когда?..

– Сегодня!.. Сейчас!..

Как раз в кухне холодильник стукнул – замочным запорцем.

– Ну как хомяк! – Липа сел на кровати. – Наесться не может!..

Нашарил носки, обувь.

– Пусть он на отстрел с тобой идёт!.. – надумала жена.

– Кто?..

– Ну этот… – кивнула в сторону кухни, – Брежнев!..

– Зачем?..

– Затем, что не ходи в лес один!..

Она права. Лес не хорош в ноябре: затрушенные канавы, иней на чернотропах. И темнеет рано.

Вышел в кухню.

В рассветной синеве Корчняк сидел под вешалкой на стуле.

– Виктор! – окликнул Липа.

Корчняк отвёл серый хлебный ломоть ото рта.

– Виктор! – оживился Липа. – Помните нашу партию на турнире?.. А что если б вместо 37.Rxe8 я сыграл b4?.. Добавило бы это шансы на ничью? Ведь темп всё равно потерян! Но хотя бы я коня ввёл в игру!.. В самом деле, Виктор, какова ваша оценка после 37.b4?

– Не знаю! – мыкнул Корчняк. – А у вас тут горы есть? Вроде уральских?..

– Горы вроде уральских? – удивился Липа.

И осмотрелся по сторонам – как бы в поиске уральских гор.

– Нет, у нас тут плоско всё!.. – сказал, оправдываясь. – И, кстати, мне в лес надо!.. Не хотите ли… э-э… за компанию?..

– Нет! – отказал Корчняк, таращась на свои пальцы в мясном жиру.

Но тогда дверь спальни скрипнула.

Жена в городском платье (у неё всего два таких) и в башмаках на босу ногу выступила оттуда.

И, как не у себя дома, пристыжённо, бочком (срамное ведро прикрывая)… – на улицу.

Вид её больно тронул Липу.

– Я не принимаю ваш отказ! – обратился он к Корчняку уже совсем другим тоном. – Видите ли, я не только шахматист!.. я первым делом фермер… по выведению… ха-ха… свиней!.. И мне надо, чтоб вы помогли!..

Сказав это, он направился к чёрному выключателю с вылезающей из-под обоев плетнёй проводов.

Перевёл хоботок из положения выкл в положение вкл.

Электрический свет медленно залил кухню.

Через всю кухню, быстрым шагом, Липа на Корчняка пошёл.

А подойдя – стянул брезентовую коротайку с одёжного крюка.

– Одевайтесь!..

Корчняк повертел коротайку в руках.

– Покурите на дорожку! – тем же новым ясным голосом велел ему Липа. – А вот в лесу чтоб не курили совсем!..

Корчняк покурил на веранде.

«Жена права! – думал Липа, поджидая его в саду среди гряд, возле вкопанного в землю бака для сточной воды. – Кормим-поим его десятый день!.. Пускай поработает!»

2

В лесу.

Отвязали собак.

Двинули.

Деревня вся спала, один канал шумел.

В нём бучалая вода, ещё подстёгнутая дождём, неслась под фонарями к почте.

– Простите, а вот вы Урал вспомнили! – Липа попробовал наладить беседу. – Это по какому поводу?.. Да, кстати! Я немного помню по-русски! Хотя прошло столько лет!..

«Да, кстати» и «немного помню» он (улыбаясь от стеснения) и вправду выкатил по-русски.

Думал удивить, растрогать.

Хм… Корчняк и бровью не повёл!

После крайних деревенских дворов принялась лесная колея.

Глубокий обрыв пал по левую руку.

Поджав для правильного дыхания губы и набрав носом воздух, Липа взял вкрутогор.

«Вот как! И бровью не повёл!.. – думал он. – А ведь если б не сантименты к России, фигушки привёз бы его сюда! Фигушки прятал в своём доме!»

В деревне ударило 5 на ратуше.

Деревня, оставляемая охотниками, быстро таяла из виду, пока не стала игрушечной в сравнении с величественным лесным подъёмом.

– Я родился в Лядах! – поведал Липа. – Ляды – это в польской Белорусии!.. Но в 39-м году мы от Гитлера удрали в СССР!..

Тут он помолчал, собрался с духом и… – опять на гладком русском:

– Отцу как мастеру по изготовлению печатей и штампов дали работу… в Ленинграде!..

Неужели и «Ленинград» – не стукнет?!.

Не стукнуло.

Хуже того. Корчняк, как ему показалось, посмотрел с укором.

«Чем он недоволен? – думал Липа. – Мне что, теперь и рта нельзя раскрыть?.. А что же тогда мне можно?! Только поить-кормить его? Только от агентов прятать?..»

Светало с усильем.

– Вам когда-нибудь приходилось охотиться?.. – расcтроенно, через силу, спросил Липа.

– Нет! – отвечал Корчняк. – Вот если б я родился на Урале…

Шли по колее вдоль обрыва.

Сырой дёрн оползал на краях и, удерживаясь впровис, открывал чёрные влоги между старой земной обшивкой и перекрученными лесными корнями, прущими из неё.

– Дался вам этот Урал! – хмыкнул Липа.

Настроение его упало. Из-за чего? Трудно определить. Из-за суровой ли рассветной краски, облившей всё вокруг? Из-за карантина? Дебеторского долга?.. Из-за собственных ли огорчений и обид, поднявшихся до красной линии?..

И тогда… Корчняк встал.

На месте.

Провёл рукой по лбу.

Бросил несмелый взгляд на Липу.

– Дело в том, – объявил он по-русски, – что все мои беды – из-за Урала! От того, что Карпов оттуда родом, и Урал выдвинул его!.. Тогда как меня не выдвинули ни Ленинград, где я родился, ни совхоз «Красный виноградарь», откуда моя мачеха!.. Эх, если б только она была с Урала!..

Обильное и горькое многословие его поразило Липу.

И хотя он всё равно не понял, при чём тут Урал… – сердце ответило сочувствием.

«Всё правильно! – подумал с состраданием. – До Урала и война не докатилась… Тем более там голодной блокады не было!..»

– Скажите, а в блокаду у вас, – спросил стеснительно, – какие карточки были?.. У нас с сестрой только И-ОЧ, как у иждивенцев!..

Мы одни только и выжили с ней!..

– А?.. – спросил Корчняк.

И посмотрел с упрёком.

3

Вступили в сосны. В сосновый частобор.

Верхушки сосен были одинаково выгнуты на восток.

– Так вот! – объявил тогда Липа. – Объясняю задачу. Мы идём стрелять кабанов. Которые заражают трихинеллой наших свиней! Вам стрелять не придётся, а только стоять на часах. Мне надо, чтоб другие фермеры видели вас и не стреляли на моём поле. Если услышите выстрелы, одиночный и два серийных, знайте, это я вас зову! И тогда спешите! Я буду возле убитого кабана, и я дам вам документ для офицера санполиции! Думаю, вы поняли, как это важно, чтоб кабан, убитый мной, был записан мне, а не другому фермеру! Поэтому будьте собраны! Я полагаюсь на вас!..

Усильственная, мрачная ходьба его пресекала саму мысль о привале.

Яркий сосенник сменился темнотой ельника.

И подъём в гору не делался ровнее.

– Перекур! – попросил поотставший Корчняк.

…

– Язва проснулась!.. – объявил он подойдя.

– Ну вот, – в досаде Липа побил палкой об землю, – теперь язва!..

Неспокойные собаки топтались по ельнику.

Корчняк стоял с задранной головой. С поднятым к небу лицом.

Из носа – кровь.

– Нате! – Липа пошарил в куртке и протянул носовой платок. – Если не брезгуете!..

Корчняк побрезговал.

…Вдруг собаки встыли обе. Восторг прогулки сдуло с морд.

Как с ковшика плеснуло студёным – как перед снегами – ветром.

Давясь рыком, собаки полоснулись в сторону.

– Кабаны! – вскрикнул Липа. – Стойте у шалашей, одиночный и два серийных, помните?..

Снег посыпал вальмя.

Рассовывая варежки по карманам, Липа углублялся в густыню леса.

На горе сосны почернели. От холода в них апельсинового света не стало.

В несколько минут лес побелел под снегом.

Липа высыпал патроны на ладонь.

Поставил на задержку затвора.

…Сухонькая вонь достигла его ноздрей.

Это Корчняк в ста метрах курил. Липа простонал от обиды.

Побежал на подсеку.

Корчняк брёл навстречу, отодвигая еловые ветки с усилием.

– Вы курили сигарету?! – Липа ему крикнул. – Как вы могли?!. Корчняк хватался за правый бок. Моргал полуслепо.

– Вы мне зверя спугнули! – Липу колотило от обиды. – Как вы могли?!.

– Упал! – Корчняк дышал с хрипом (для единственного вдоха он всю брюшнину подбирал). – Я думаю, ребро сломано…

– Ах, сломано ребро!.. – воскликнул Липа. – Вам больно, наконец?.. – Помогите! – потребовал Корчняк, хватаясь за ствол дерева.

В ответ Липа выставил перед собой ладонь – запрещая подходить.

– Так вот, мне тоже больно! – он отступил на шаг. – Потому что теперь я под карантином – спасибо вашей сигарете! Это 3 месяца без копейки дохода! А налог в местный совет вынь да положь! И проценты по дебеторскому долгу в народную кассу – вынь да положь!..

– Пойдёмте домой! – перебил Корчняк.

– Домой?.. – поднял брови Липа. – К кому домой?..

Падающий снег затыкивал лесные впадины и ямы. Запорошенный ельник подсел по огрузку.

– Если домой ко мне, то, спасибо, нет!.. – объявил Липа. —

Погостили – и хватит!.. Стоп!.. Не подходить!..

Всё быстрее он пятился от кое-как плетущегося к нему Корчняка.

Вдруг снег под Корчняком отворился. Был человек – и нет.

– Помогите! – донеслось из-под снежной рыти.

По собственным следам Липа с деликатным скрипом вернулся.

– Домой он захотел! – покачал головой. Худое лицо его вдруг сделалось красиво.

– Я к своему дому знаете как шёл?! – спросил глядя сверху. – Через раздел Польши!.. Через Вторую мировую!.. Через лагерь для перемещённых!.. А не так, как вы – чик и готово!..

Глаза его блестели.

Он повеселел.

Такая вдруг панорама открылась!

Такой вид на себя самого!

Советизация польских Ляд (1939)… Ленинградская смертная блокада (1941–1943)… DP-camp (лагерь для перемещённых лиц в Австрии)… нелегальный пароход в Страну (1945)… палестинские мытарства (1947–1950)… батрачество в тёмном северном краю (с 1954-го)… и, наконец, хотя и не сдобренная славой и прибытком, но исступлённо-высокая (от отца, умершего в блокаду) шахматная страсть (тема для тупых подколок и антисемитских смешков в семейке жены)… – во панорама!

– Знаете, кто мой дед был? – растёр он снегом пылавшее лицо. – Раввин Тойбер из Ляды! И прадед раввин Тойбер из Ляды! Слыхали про такую династию?.. Их книги в талмутойрэ учат!.. А я, их внук, свиней развожу! Чтобы только иметь норку на земле!.. А не так, как вы – чик и готово!..

Птица забилась в дубовой трещи.

– Десять дней ели-спали в моём доме!.. – повысил голос

Липа. – И притом ноль интереса – а кто же я такой!..

Снежный порох посыпал с веток.

– Да хоть бы фигурки расставить предложили!.. Поанализировать вместе!.. Например, 37.b4 вместо 37.Rxe8!..

– Я не анализирую с шахматистами ниже определённого уровня! – скорбно отозвался Корчняк из ямы.

– Что-о? – ахнул Липа.

Густохлопое небо насело низко.

Припуганные собаки вынырнули рядом.

– Помогите! – потребовал Корчняк, карабкаясь из-под поваленных деревьев.

Снежные лопухи запахивали его обратно в яму.

– Помо-о-очь?! – протянул Липа. – Ладно, помогу!..

…

– Помогу, если вспомните меня!.. – добавил. – Ленинград, 1943 год, ага?!. Дворец пионеров, кружок шахмат!.. Вспомнили?..

…

– Нет! – ответил Корчняк, подумав.

…

– Но почему? – поднял голос Липа. – Соврали бы – и то!..

…

Вместо ответа Корчняк лез со дна ямы и срывался.

…

– Я туда в 43-м году весной пришёл, как и вы! – сверху доносил ему Липа. – К Маку Владимиру Григорьевичу в кружок!.. И я-то помню вас!.. Почему же вы не помните меня?..

Стало совсем бело, тихо.

– Сами, – всхлипнул Корчняк на дне ямы, – помните себя!..

…

– Э, нет!.. – ответил ему Липа. – Мне нужно, чтобы ты меня помнил!..

И – заслушался.

Таким прекрасным было новоголосие его – во всецелой тишине.

– Ладно, будь!.. – заключил. – А я домой пошёл!..

– А я? – окликнули его со дна снежной ямы.

– Головка от х…! – посмеялся Липа.

Снег скрипел под увлечёнными его шагами.

– Если вспомнишь меня по Дворцу пионеров, – обернулся через 20 шагов, – то телеграфируй, я вернусь!.. Или если анализировать вместе захочешь… 37.b4 вместо 37.Rxe8!.. Ха-ха!..

И стал удаляться с проворством.