Текст книги "Мое частное бессмертие"

2

Я двинул по бульвару, когда ночь уже моргала.

А пока ехал в метро, веко её совсем рухнуло.

И лежало, как зашитое.

ВДНХ.

169-й автобус.

Пьяный от дневной водки, бродил я по коридорам ВГИКа.

Здесь ещё довольно было жизни.

В левом крыле 3-го этажа я приостановился у кабинета ИЗО.

Толстая дверь казалась придублённой наглухо, но мне почудился стрёкот пишмашинки за нею…

И там, в кабинете ИЗО, у меня произошло что-то преступное с Илоной К., которая попадалась мне повсюду.

«Что ты тут… тэнькаешь? – спросил я пьяным языком. —

Тэньк-тэньк!.. тэньк-тэньк!..»

И изобразил пальцами – как она по клавишам тэнькает.

Но тогда она аж удвоилась от важности.

Это потому что Паола Волкова[72]72
  Паола Волкова – преподaватель кафедры ИЗО


[Закрыть] доверила ей кое-что перепечатать.

Не церемонясь, я в листы посмотрел.

«Этногенез Гумилёва» – вот что она тэнькала!..

«Умники! – хмыкнул я. – Нашли, что перепечатывать!»

«Да, умники! – отвечала Илона К. с вредностью. – А тебе что?»

«А то, – вспыхнул я, – что ерунда это: «пассионарии – фаза подъёма – фаза перегрева!..» Ерунда это полная!.. На постном масле!..»

«На постном масле! – захрюкала она, копируя меня. – А тебе что?..»

«Бог творит историю, дура! – топнул я ногой. – А не «пассионарии»!»

«Бог творит историю! – следом и она топнула ногой. – А тебе что?..»

И так противно она меня копировала… что я… напал на неё.

На письменном столе, между горшком с геранью и огромной пишмашинкой.

И я совершил с ней тот грех, что между не убий и не укради.

Да ещё и оскорбил: «Целка проклятая!»

А она заплакала: «А ты выкрест проклятый!»

Вот в чём предстояло мне каяться отцу Василию.

Ну, о’кей…

Неприятно. Но и не смертельно.

Отец Василий не опасный.

Как вдруг!.. Как вдруг!..

В толпе народа воронка образовалась.

Сбоку, из обклеенной золотом алтарной дверки, под недоумённое, а потом восторгнутое людское гудение, под какой-то обессиленный выдох счастья, служка с серой косицей выводил кого-то, пока невидимого, в левый придел, где исповедь.

Спиной, полусогнувшись, он пятился… на меня.

Перед ним все расступались на пути.

О. Василий, хотя и по ходу исповеди, тоже почуял перемену. Коротко оглянувшись, он бурно покраснел и, испуганно кланяясь, отступил в растревоженную толпу, давая место у аналоя тому, кого сутулый служка буксировал.

Точно неведомое светило в храме вспыхло.

Тесноты и духоты – не стало.

А возле шаткого, со скошенной столешницей аналоя складной стульчик возник.

Служка распрямился и отошёл.

И мы увидели Тихона Кроткого в клобуке.

Великого старца!

Шажочки его были столь мелкими, что между ними зазора не виднелось. Разминать комок пластилина в руках – и то амплитуда будет больше.

Он был такой же древний, как Габрилович. Если ещё не древнее.

От клобука и до пола, вдоль монашеского чёрного струения, в нём росту было как в 10-летнем ребёнке.

Само лицо его смотрелось как заметённое временем.

Это был очевидный святой, Серафим Саровский наших дней.

Но самое в нём удивительное было то, что, с 1945 года в затворе, он для одного Отрадненского храма делал исключение, выбираясь сюда (как снег на голову!) один раз в год. Не чаще.

И вот – как стоял я второй в очереди к непопулярному отцу Василию, так стал вторым к Тихону Кроткому. На исповедь. Про… кабинет ИЗО.

Бежать?

Под землю провалиться?

Тем временем весь левый придел бурлил. К святому старцу всех качнуло.

Вот он уже исповедует того, кто передо мной… Я следующий.

Ну всё.

Пропал.

3

Исповедь.

Складной стульчик был низенький, и Тихон Кроткий мал, как пенёк. Пришлось на колени.

Ох…

Сейчас только воздуху наберу…

Батюшка смотрел на меня слезящимися глазами, огромное лицо клонилось на грудь.

Потом он совсем уронил голову на грудь, и перед собой я увидел большое, огромное ухо в желтоватой седине, обращённое в мою сторону.

Это был знак – «давай!».

И я поведал ему о том, что замучен любовной скорбью.

Если открыть, батюшка, мою грудную клетку, – то всё там Варя Н.

Которая меня не любит.

Теперь уж в этом нет сомнений.

И вместе с тем… остаются большие сомнения. Сами посудите. Сидим мы как-то у Петриченко в комнате («мы» – это наша вгиковская церковь в катакомбах, а Петриченко – это самый главный, он прочитал уйму православных книг и теперь всех поучает и клеймит). И вот, значит, собрались мы у Петриченко и говорим на наши темы: ну там Флоренский – Бердяев… Шмеман–

Сурожский… отец Серафим Роуз (это к-й про НЛО пишет с православных позиций)… Пока Петриченко не спохватился, что уже 20.50, а в 21.00 буфет закроют. Меня и Володю Щ. отрядили за едой. Прибегаем на 9-й этаж, а там толпа! Я Володе: «Ты присядь, я постою!» Это потому что он с инвалидской тростью и в ортопедическом надутом башмаке. Он послушал и присел за столик возле балкона. Я – в очередь. Стою, прикидываю: то-сё, батон хлеба, сосиски, яйца… – что для братской трапезы берём. Но меня крик буфетчицы отвлёк: «Куда прёте, я закрываюсь!»

21.00, 25 мая, 1983 года, Москва.

На кого это она?

А это из коридора ещё люди вошли.

И Варя Н. среди них…

Вот как это передать, батюшка?! Увидеть её – впервые после «Нарвы»!

Нет слов, чтоб передать.

Ну, они все там увяли в дверях – под этим «куда прёте». Как поваленные кегли.

Но я махнул ей рукой.

Мол, давай сюда!

Как раз моя очередь к прилавку подходила.

Как в мультфильме – перенеслась ко мне.

И вот уже буфетчица отоваривает её.

Отвернулся, чтоб не палить ей затылок.

Был я всё-таки счастлив в жизни.

«Между вами было поле любви! – поделился Володя Щ., когда с 9-го этажа мы со свёртками поднимались. – Я видел!»

Батюшка, что это за «поле любви»?

Или вот другой случай.

Петриченко домосед, каких мало. А тут приходит Юсиф Алиев с горящими глазами (Юсиф – это тоже наш человек, тоже христианин, хотя и искушаем грехом чревоугодия) и говорит: «Поехали на Курский, там в буфете холодную курятину дают! Со свежим огурцом!» Умеет, гад, нарисовать картинку!

И так нас зацепило, батюшка, что встали и понеслись – с ВДНХ на Курский вокзал! В 11 вечера.

Приезжаем.

Так и есть! Курятина! Огурец! Оранжевая «Фанта» в веснушках пузырьков (по всей Москве всего несколько автоматов «Фанты»)!

Поели, попили.

И в обратный путь своим ходом!

Всегда буду помнить ту прогулку.

Москва меня, как телю, облизывала. Столько материнской ласки в прощальном выражении.

Заговорили о будущем. Об армии, которая мне предстоит.

Петриченко служил, говорит, не сахар.

«Но ты теперь христианин, вот и не бойся. Поупражняешься там в смирении!»

Ха. Славная перспектива!

И ещё я бы хотел отметить, что, пока мы с Петриченко обсуждали мою скорую армию, Юсиф привёл нас на пл. Ногина. В ночную пельменную «Огонёк» для таксистов. Это важная деталь, батюшка.

В «Огоньке» мы не оставляли тему.

«…Некий святой старец с Афона, – Петриченко размазал сметану по пельменям и обильно полил уксусом, – оставил пророчество: «Наше время родило святых. После нас будут достигать середины святости. Ну а далее и вовсе потонут во грехе. Аки свиньи. Но зато испытают скорби! И вот они-то и вознесутся выше

всех! За то, что претерпели!..» Полагаю, что это о нас!.. Полагаю, что мы-то и есть эти самые… аки свиньи… которые претерпят!..»

И покосился на меня и Юсифа.

Юсиф прикусил губу в волнении.

А я сделал весёлую морду.

И только через час, когда последним метро пригнали на ВДНХ, спрашиваю:

«Ну и что это … гм… за «скорби»… придётся претерпеть?..»

А Петриченко уже забыл, о чём говорил.

Он облокотился на перила эскалатора и ковырял спичкой в зубах.

И смотрел на меня с недоумением.

– Ну эти! – напомнил я. – Старцы с Афона… и «аки свиньи»…

– А-а-а! – включился он.

И, проделав что-то такое со своим лицом, так, что весёлое оживление и суровая постность вместе появились на нём, поцыкал языком со скукой:

– Речь о Последних Временах!.. А потому советую каяться и плакать!..

Монотонный эскалатор – и тот охнул от его слов.

– А как скоро, – уточнил я, – эти «последние времена»?.. Не скрою, голос мой звучал… нервовато.

– При нашей жизни, голубь! – просиял Петриченко (он как будто ждал моего вопроса). – Гарантированно при нашей!..

– Ну прям! – в растерянности я посмотрел по сторонам. – Так уж и «при нашей»!..

Навстречу народ по эскалатору ехал. Не толпа, конечно. Но всё-таки народ.

Слышали ли они то, что слышал я?!.

Нет. Никто не слышал.

– И что б-б-будет? – спросил я, заикаясь.

– Увидим! – пожал плечами Петриченко. – Старцы не открывают всех деталей!..

Я вот только не понимал, отчего он так доволен.

Аж порозовел от удовольствия.

Можно подумать, у него имелся свой собственный шкурный интерес в конце света.

Убил бы его – за такие речи.

Ведь я не написал ещё своих главных стихов. Не добился Вари Н… а он мне про конец света!

Я не согласен!

И вот Вы представьте, батюшка.

С тех пор как втюхался я в эту Варю Н. – не жизнь у меня, а колода карт.

Краплёных!

День и ночь, холодная курятина и свежие огурцы, Курский вокзал и ночная пельменная для таксистов… – какую карту ни потяну, всё Варя Н…

Всё Варя Н.

Потому что – вы не поверите! – она сама наросла встречным курсом.

Слово даю!

В ту самую минуту.

В начале второго ночи.

В метро ВДНХ.

В Москве, многовариантной, как звёздные скопления.

Мы поравнялись на эскалаторах. Лицо её посветлело.

Всё.

Батюшка, ну вот как мне быть?

Я умолк.

Огромное Ухо отдалилось.

И мы с отцом Тихоном погоревали на двоих.

После чего дрожащая голова его поехала в сторону иконы Казанской Божьей Матери на стене.

Он смотрел на Неё исподлобья.

Для выпрямленной осанки у него жизненных сил не осталось.

Было видно, как молитва заработала.

Она не могла остаться без ответа.

В ужасе я подался вперёд, и Тихон Кроткий медлительно, убеждённо прикрыл меня тёплой епитрахилью.

4

Багио. Филиппины. В те дни.

Роман о «нашем клане» был интересный. Многоплановый.

Но вместе с тем… какой-то нелогичный.

Недостоверный.

Вот, хотя бы курортная линия.

«Вот, иду я по аллее. Качу перед собой Львёнка в коляске. Глазею на витринки bijoutierie по бокам. И тогда вдруг свет неба переменился. Воздушный простор в конце аллеи стал ярок и раскрылся так, точно там обрыв. И теснина в скалах была разведена чем-то новым, блестящим. Да, гранитная теснина в кустарнике перестала быть тесниной, и я увидела м-е».

Что сказать.

С одной стороны, красиво, поэтично.

С другой, как свести «Львёнка» в сидячей коляске и 40-летнего как бы родственника Лёву в одно лицо?!

В книге: «…я присела возле коляски и стала направлять его крупную головку в сторону блестящего обрыва в скалах».

Тогда как в реальной жизни эта женщина совсем не рада была встретить сына после 36-летней (!) разлуки.

Или, например, любовная линия.

Почему она к мужу охладела? Будто он виноват в том, что детей – живого и мёртвого – через речку обменяли?!

Бедный Иосиф С.! Мало того что не любим, так ещё и заболел-умер. И – могила фиктивная!

Далее. Отец главной героини.

Кто он: столяр-неумеха?.. писатель-самородок?.. преступный эгоист, из-за которого вся семья в лапы к немцам попала?..

И таких вопросов (Корчняк стал вносить их в блокнотик) – пруд пруди:

1. Бессарабия – исторически – это Румыния или Россия?

2. Даки – это геты или готы?

3. Чей прах в действительности покоится в могиле Иосифа С.?

4. Кто в действительности отец «Львёнка» (Фогл?.. Иосиф С.?)?

5. Кто самый достоверный из историков: Плутарх или Геродот? Ксенофонт или Фукидид? Тацит или Тит Ливий?

«Не копай ты аж до Геродота! – посмеялся Лёва. – Копай, начиная с 28.06.1940. Это когда мать из Бухареста вернулась!.. от умирающего отца!..»

5

28.06.1940. Мать из Бухареста вернулась (Шанталь).

«Где Львёнок? – спросила я ещё в калитке. – Инсулин кололи? Запах ацетона был?..[73]73
  Лёва: «Ацетоном от диабетиков пахнет»


[Закрыть]»

– Мы тут! – из комнаты пропела мама. – Кололи четыре единицы в сутки!..

– Не паникуй! – добавил папа. – Не было запаха ацетона!..

– А ультиматум? – без сил я опустила чемодан на пол. – Был?..

– Не знаю, не интересуюсь! – отвечал папа нервно. – Ну был, был ультиматум! – поправился он. – Дураки такие! Сосредоточиться не дают!..

…

Ультиматум Йосефа Сталина мерещился мне повсюду: в центре города и на окраине у леса, справа на холме Иванос и слева на Трёх Полянах. В мамином сероглазом лице. В раструбах лопуха у сарая…

Папа говорит, что пол-Оргеева высыпало смотреть, как румыны уходят. Военный гарнизон, жандармы, примарь с своими чинушами, оба попа из Троицкого собора, m-me Angel с мужем… – все до единого слуги румынского короля покинули город.

– И нашлись дураки, – вставила мама, – что смеялись солдатам в лицо!..

– «Ну, погодите, жиды. Мы ещё вернёмся!» – процитировал папа оскорблённых солдат. – В самом деле, дураки!.. – вынужден был он признать. – Кто знает, как оно повернётся!..

– Но самый отчаянный дурак – это наш Шурка! – добавила мама. – Потому что он записался в патруль местной обороны и получил винтовку с 10 патронами. Кто-то накрутил его. И вот позавчера на Торговой он сорвал погоны с 2-х солдат. Не пойму, как его на месте не убили!.. А потом… – мама вопросительно посмотрела на папу, – говорить, не говорить…

– Говори! – разрешил папа.

– Потом он напал на прокурора Попу возле банка Резников!.. «Стой!.. Отдай оружие!»… и… и…

– «Стой, сложить оружие!» – со смехом поправил папа. – А не отдай оружие!..

Но я видела, что им обоим не до смеха.

Мама шумно выдохнула. Веки её покраснели.

– Ну-ка, без слёз! – прикрикнул папа. – Помяни моё слово, Шурка ещё генералом будет при этой власти!..[74]74
  Лёва: «В чине подполковника умер»


[Закрыть]

– Хочу видеть! – поджала губы мама.

И тогда папа снова стал говорить, что все вокруг только тем и заняты, что не дают ему сосредоточиться. Отвлекают своими ультиматумами.

…

На другой день.

Вернулись доктор Мотька Брик и др. военнообязанные. Мотька хвастал, как они румынов провели. В армейском строю – ать-два-ать-два – до темноты, а там к реке сбежали. Сидели в плавнях среди окуней. Дышали в соломинки от камыша.

Недолго, впрочем, и искали их.

Йосеф Сталин на пятки наступает.

Рапорт-РНО-999°4 (152-2). Секретно. Багио. ЗН – Москва-2.

Из разговоров Претендента.

Помощник Претендента: Мотька Брик – это который Изабеллу Броди сдал в НКВД! С мужем!..

Претендент: А кто такая Изабелла Броди?.

Пом. Пр.: Это которая Еву-Мушку обокрала в ссылке!..

Претендент: А кто такая Ева-Мушка?

Пом. Пр.: Это сестра твоей Хволы… или как её… Оли…

6

Рапорт-РНО-999°4 (152-2). Секретно. Багио. ЗН – Москва-2.

Из конспекта Претендента:

«Происхождение бессарабцев.

Расселение индоевропейских народов (4000 лет до н. э.):

→ романские народы (или?) фра(н)кийские народы,→

→ Даки (или гето-даки? По Геродоту – фракийские племена.

По С. Соловьёву – «франкийские», т. е. германские), Балканы, Тис, Дунай. Карпаты, междуречье Днестра и Южного Буга – 20–7 в. до н. э – 2 в. н. э.→

→ Римское завоевание – 2 в. н. э.→

→ I Болгарское Царство – 7 в.→

→ Византия – 8 в.→

→ II Болгарское Царство – 9 в.→

→ Киевская Русь – 10–11 вв.,→

→ Галицко-Волынское княжество – 12 в.→

→ Золотая Орда – 13–14 вв.→

→ Венгерские короли – 14 в. →

→ Независимое Молдавское княжество – 15 в.→

→ Польское королевство – 15 в.→

→ Независимое Молдавское княжество при Стефане Великом – 15 в.→

→ Османская Порта – 16–18 вв.→

→ Прутский поход Петра I – 1711 г.→

→ Османская Порта – 18–19 вв.→

→ Русско-турецкий мир 1806 года (создание Бессарабской губернии в составе Российской империи)→

→ Создание Королевства Румынии – 1877 г. →

→ 9.04.1918 – присоединение Бессарабии к Королевству Румынии→

→ 28.06.1940 – присоединение Бессарабии к СССР. Образование Молдавск. ССР».

Секретно. Багио. ЗН – Москва-2

Из книги, которую читает Претендент:

«Шанталь. На Реуте малярийные комары. Апрель 1941.

Йосеф Сталин дал приказ: не допустить эпидемии.

Львёнка покусали.

Мама приносит пучки травы, разминает стебли, чтобы выделился сок. Смазывает в местах укусов.

Но это полбеды – комариные укусы.

Беда, что в аптеке тонких иголок не стало (для инъекций инсулина). А наша тонкая иголка затупилась.

По поручению главврача Борисова я хожу по домам, где квартирует Йосеф Сталин со своими заместителями, и выдаю акрихин-хинин.

Нелёгкое это дело.

Они спят до полудня, приходится подолгу колотить в ворота. Бесить собак.

Вот, щеколда гремит.

Открывают люди в исподнем. Косматые. Или бритые наголо.

Мы пугаемся друг друга.

Интересно, кто из них Йосеф Сталин?

Они заняли лучшие дома: Воловских, Фрукт, Тростянецких… Господи, сколько раз мы с моим Иосифом бывали тут! Всякая петля на дверном засове, всякая щербинка в садовом булыжнике… всё родное. «Ny? Chi fachem ky restul serii?» («Ну! У кого какие идеи на остаток вечера?» – рум.) – как имела обыкновение спрашивать недалёкая M-me Фрукт после покера…

Я сказала себе, что не буду переступать порог.

Акрихин и хинин. Всё.

Но увы. Переступаю.

И от увиденного – голова кругом.

…

В воскресенье я отправилась в Бутучень – по губе реки, вдоль котельцовых карьеров. Убедиться, что скальный монастырь на месте и вековая крепость с булыжным валом обыкновенно выдаётся над рекой.

Всё так.

Отёкшая река в излуке была подведена так же своевольно и тонко, как в детстве. И её имя было Реут, как всегда. Но, спёкшись от жары, я входила в неё по грязевому дну – обмочить лицо, шею. И хотя вода была со слабым духом серы, памятным с детства, и её мутная гладь привычно искусана мальками и стрекозами… – это была другая вода.

А мой Иосиф? Не подменили ли его, живого и единственного, – лепёшкой моей памяти о нём, моего раскаяния и обиды?

Не подменили его Йосефом Сталиным, бритым или косматым?»

7

Секретно. Багио. ЗН – Москва-2.

Книга, которую читает Претендент:

«Шанталь. А в пятницу утром я встретила пьяного в городском парке. Там, где герб с орлами и «1829 годъ» на входной ротонде.

Ну, по порядку.

В 6 утра я шла с лекарствами вдоль парка.

Вдруг… у водоколонки человек на карачках.

В элегантном костюме, в шляпе.

Суёт лицо в струю. Голова отлетает от водобоя.

Я перешла дорогу.

– …Chantal!.. – окликнули меня. – Госпожа Стайнбарг!..

19 апреля 1941-го, Оргеев.

Это был Мотька Брик. Доктор.

Пьяный, как слободской.

Но при этом в шляпе и с лайковыми нежными перчатками, выставленными в кармане.

– Пока не поздно, – бормотал он, силясь с четверенек выправиться, – идёмте в НКВД!..

Мне бы удрать.

Но… эти лайковые перчатки…

Доктор Мотька Брик: «Потому что он напился и такое говорил!.. Такое агитировал!..»

Я: «Кто напился?..»

Мотька: «Волгин, кто!.. Про Пушкина!.. Про Палестину!..»

Я: «Не помню я никакого Волгина!»

Мотька: «Ну этот… ха… Изабеллы муж!.. А арестуют нас!..»

И… ой, мамочки… его бросило на меня. На колено подломился.

Дура! Беги!

Не убегаю!

Бог весть, что увлекло меня сильнее: его пьяная агония или перчатки, выставленные в кармане с такой неуместной, дикой элегантностью, будто всё вокруг осталось как было. Будто всё ещё поправимо для меня.

– Не помню я никакого Волгина! – повторила я, не умея отвести глаз от его перчаток, шляпы…

На коленях он подобрался ко мне.

– Это проверка, я чую! – с быстротой он нашёл мою руку своей рукой. – Я чую, надо первыми пойти и заявить!..

Бред какой-то!

Опомнившись, я стала руку отнимать.

Но он хватался как утопленник.

– Ты одна мне отказала!.. Почему?!. Почему?!.

И залапал бесстыдно.

– Докто-ор… – от омерзения я дышать перестала.

– С Фоглом – да! Со мной – нет?! Почему?!.

В ответ я ударила его сумкой.

Фельдшерским sас-dе-vоуаgе по голове.

Ударила снова.

Плюнула в него.

Побежала, наконец.

– Тогда я в НКВД! – крикнул он мне в спину. – Пусть знают, что Иосиф с румынами ушёл!..

ТПРУ-У-У-У!!!

– Иосиф никуда не уходил! – объявила я вернувшись. – Его из госпиталя перевели!.. У него липома, развившаяся в опухоль!..

В ответ он с деловитостью встал с земли.

Всего себя двумя руками обхлопал.

Пыль с костюма побил.

В НКВД, мол, идёт.

Как остановить его?!.

Так-так-так…

Я должна что-то придумать!

– Вы подлый! – придумала я со смехом. – Но в долгу я не останусь!.. Интересно, где он, этот ваш Фогл, а?!. Племянничек твой!.. Уж не удрал ли в Палестину?!.

Это было в яблочко! С «Вы» на «ты»!

– Так вот! – заключила я победoносно. – Только сболтни там про моего Иосифа!..

Но дело плохо. В панике я к Шурке понеслась. Шурке покровительствует русский военный комендант.

Коренастый человек с бритой головой и чёрной правой щекой. На

Шуркиной недавней свадьбе он главный гость был.

8

Далее из книги о «нашем клане»:

1. Шанталь → к Шурке (мл. брату) → Шурка, придумай, что делать, если обвинят, что Иосиф с румынами ушёл → Шурка придумывает: переписать на Иосифа могилу некоего Ёшки-пчеловода (беспризорную) → Дескать, это Иосиф тут лежит. Следовательно, он никуда не уходил, ни с какими румынами → Сказано – сделано. 2. И всё равно к ней с ночным обыском приходят.

Сцена обыска. Шанталь.

«…Синяя папка.

Акты о принятии государством ниспоренского имения…

Акты по лесопильному заводу:

1. Рама лесопильная W12-А

2. Брусоукладчик W14-1

3. Станок плющильный

4. Станок обрезной W12-G

5. Станок заточной ТА-7…».

Сидят, листают акты, проверяют по пунктам.

Понятой (наш квартирант) зевает, клюёт носом… но, встретившись со мной глазами, приодёргивается и ободряюще кивает. Это Ильин, молодой учитель из России.

Я как на иголках.

Как там Львёнок в спаленке?

Пока проверяют «акт о принятии», пожилой военный с улыбчивыми морщинами у глаз обходит комнату. Он ступает медленно, как бы без дела… он приостанавливается возле туалетного столика… настойчиво, хотя и негромко, притоптывает каблуком офицерского сапога по половицам… и, выставив тупое колено в натянувшемся сукне, опускается на скрипучий пол, заглядывает под кровать…

За дверным пологом дыхание Львёнка всё ещё ровное. Но уже не такое ровное, как было.

…

«… 26. Станок вальцовочный В180ПВ ЛБ

27. Торцовочный станок – 2 шт.

28. Раскройный станок Ц-250

29. Фуговальный станок СФ4-1Б…»

…

Сейчас Львёнок проснётся и запоёт. Всегда он поёт проснувшись.

…

Ну вот. Запел.

…

Сейчас он появится в дверях.

Будет выглядывать из-за полога и щуриться на лампу.

…

И тогда посветлеет в обеих комнатах.

…

Умеет мой сынок растоплять сердца. И при румынах все улыбались ему: даже надменные офицеры из комендатуры, даже самые грубые из gen'd'armes.

– Послушайте! – объявляю поспешно. – Мой сынок проснулся. Ему всего 4 года, и он невинен как ангел! Поэтому я должна предупредить! Этот доктор Мотька… и эта Изабелла Броди… ну, в общем, они любовники… были!.. А может, и до сих пор!.. Поэтому не верьте доктору Мотьке!.. Что бы он ни наплёл – не верьте!..

Военные (заинтересованно): «А что он должен наплести?»

Шанталь С.: «Про Волгина, её жениха!.. Да что бы ни наплёл!..»

Военные: «А ну-ка садитесь, напишите!.. (дают бумагу)… Вот тут!»

…

Сажусь… пишу.

…

Пожилой военный с улыбчивыми морщинками показывает Львёнку фокус. Монета между пальцами. Волнообразно водит рукой. Дует на руку. Монета пропадает.

…

«…28. Раскройный станок Ц-250

29. Фуговальный станок СФ4-1Б…

…

54. Доллары США (монеты)… в количестве…

55. Золотые украшения (кулоны, серьги…)… в количестве…»

…

Подписали акт и ушли.

Машина отъехала.

12.06.1941.

Ильин вернулся.

«Вы медвежье сало любите? – протягивает свёрток. – Попробуйте! Полезно!..»

И пока я свёрток открывала…

Ильин (на жаргоне[75]75
  Жаргон – язык идиш


[Закрыть]): «Скоро война! Совсем скоро. В эту субботу

или в следующую! Он, гад, всегда в субботу нападает!..»

– Кто? Мотька в субботу нападает? – невольно я тоже съехала на жаргон.

А потом осеклась. Посмотрела на него внимательно.

Ильин (по-русски): «Гитлер нападает! (смеётся)… А не Мотька!.. Так вот, хотите, я вам сына эвакуирую? С детьми наших офицеров!.. Вглубь страны!..»