Текст книги "Мое частное бессмертие"

4

Спасать негатив.

На следующее утро.

Прибыли. Из всех купе повалили с чемоданами.

Только мы с Серёгой сидим, не дёргаемся.

Выставили яуфы в проход (всего 6 яуфов) и сидим, смотрим в окно.

Должен подойти кто-то с плакатом: «Киноотдел». И носильщик с тележкой.

Ленинград. 5.20 утра.

Но вагон опустел.

На перроне никого.

Один Серёга там курит.

Странно.

5.30 утра.

«Ну?» – возвращается Серёга.

«Что – ну?» – отбрил я его.

«Где же эти твои… с киноотдела?..»

«Почему это они мои?! Николай с нами обоими договаривался!»

Но – странно в самом деле.

Проводница приходит. И тоже: «Ну-у?» 5.45 утра.

Я думал, мы родим, пока перетащим эти яуфы на перрон.

– Это был спектакль! – заявил тогда Серёга.

Мне не понравилось, каким тоном он это сказал.

Если бы он таким тоном сказал «Травка зеленеет, солнышко блестит!» – и то мне бы не понравилось.

Поэтому я ответил:

– Не понял!.. Какой ещё спектакль?..

– Малого академического!.. – огрызнулся Серёга. – Не было у него радикулита!..

– Сам ты Малый академический! – рассердился я. – Ему негатив спасать надо!..

– От кого?!.

Как будто сам не понимает.

Но он моргал с таким злым простодушием, точно и вправду не понимал.

Точно это кто-то другой – искал, куда свалить из Москвы.

Тогда я медленно скосил глаза – направо… налево…

Убедился, что – никого.

И… шёпотом… «Корчной… КГБ…».

И приложил палец к губам.

– Вот именно, КэГэБэ! Корчной!.. – громко, на весь перрон, повторил Серёга. – Дураков он искал – подставить вместо себя!..

– Не ори! – топнул я ногой. – Накличешь!..

В ответ он курить ушёл… в конец перрона.

Что-то странное с ним делалось в последнее время.

5.55 утра. Ждём.

6.00 утра. Ждём.

6.05 утра.

Странно.

И у меня зачёт в среду по зарубежному кино!

6.15 утра.

– Мне необходимо завтракать! – возвращается Гуденко. – Попрошу выделить сумму!..

А у меня рубль с копейками – вся сумма (эти, с «Киноотдела», должны подкинуть. Да только где они?!).

– На! – отдаю с презрением. – Иди завтракай!..

Он берёт и уходит.

Вот артист. То целыми днями на одних сигаретах с чаем. А то вдруг «необходимо завтракать».

Но я не сердился на него. Шутка ли, Афган. Пушечное мясо… И не только это. Неловко… гм… повторять такое… но он сам твердит об этом по 100 раз на дню… мол, с тех пор, как он повёлся со мной, стихи его оставили. В полгода – ни одного нового стихотворения.

Как будто я виноват!

Вдруг из-под козырька вокзала – толпа. На Серёгу.

Серёга встыл.

КГБ-Корчной?!.

А толпа увеличивалась так быстро, точно её в трубочку выдувают.

Накликали?!

КГБ-Армия-Афган?!.

Телогрейки, рюкзаки.

Х-хоп! – и затопили нас.

Кто бритый наголо, кто с патлами.

Рослые моряки в бушлатах вели их по перрону.

И тогда – вот что с моими мозгами стало!

Будто из одной геометрической ёмкости (допустим, цилиндр) они перекатились в другую (допустим, куб!). Вследствие чего вся картина стала убедительна, все глупые домыслы Гуденко налились правдой: Афган → менты в общаге → провокатор Николай Ф. со своим лжерадикулитом…→ всё для того, чтоб Гуденко в армию замести! На пушечное мясо!

Что делать?!

«Не дрейфь! – вспомнил я. – Куда ты, туда и я. Хоть в Афган, хоть…»

Господи, неужели я такое говорил?!

Да. Было дело.

Прощай, мама! Прощай, баба Соня!

Несколько секунд у меня было…

5

Но – ерунда. Бред.

Никакое не КГБ.

Просто салаги (пьяные в ж.).

Просто новобранцы.

Только и всего.

Кто-то обратил внимание на Серёгу.

«Зё-ёма-а!..» И – по спине – ба-бах! Это потому что Серёга тоже в морской шинели, хотя и без пуговиц.

И тогда вся толпа: «Зё-ёма-а! Айда с нами!.. Вэмээф! Лиепая!

Балтийский флот! Вэмээф! Лиепая! Балтийский флот!..» – по спине, по шее.

Меня бы вогнали в землю такими хлопками.

А Серёга ничего, стоит.

Но у него сделалось такое лицо, что я прощаю ему все его фокусы на 100 лет вперёд.

Затем они похватали наши яуфы – для смеха.

Думали, не весит нифига.

Уронили через пару метров.

Железо грохнуло.

Тогда моряки проснулись: «Оборзели салабоны!..»

И – пендюли выписывать.

Как раз им состав подали.

Ура, в общем.

Мозги вернулись вспять.

Снова мы с Серёгой вдвоём – на пустом перроне.

7.40 утра.

– Ладно! – говорю. – Нечего тут больше ловить!.. И у меня зачёт в среду по зарубежному кино!..

Встретились с ним глазами.

(«Я всё видел!» – сказали мне его глаза).

– Отдай рубль, – заторопился я, – пойду мамаше звонить, чтоб денег выслала!..

Отнял у него рубль и пошёл искать междугородку.

Ну и что он такого видел, думал я с обидой.

Как я за столб спрятался?!

А если б он был на моём месте?!

Сам накрутил: «КаГэБэ! Корчной!.. КаГэБэ! Корчной!..» А теперь недоволен.

И, погружённый в свои мысли, буквально влетаю в весёлую тётку с поднятым листом ватмана в руках: «Киноотдел». С красивой грудью.

6.25 утра.

6

КГБ-Корчной!..

В те же дни.

Летели через Бангкок.

В самолёте ещё поработал с текстом (открытого письма).

«Глубокоуважаемый г-н Брежнев! Пишет Вам гроссмейстер Корчняк, в прошлом чемпион СССР и победитель Олимпиад в составе сборной страны. Г-н Брежнев! Два года тому назад, будучи не в силах терпеть плохое отношение спортивных руководителей, я переехал на Запад.

В СССР остался мой 18-летний сын. Он арестован…»

В Маниле встретили пышно, с военным оркестром под дождём. Под зонтиками надели венки.

«Господин Брежнев! – тут же, в лицо фото– и телерепортёрам, под мыльным парным дождём зачитал Корчняк. – На днях в филиппинском городе Багио стартует матч между Советским чемпионом мира и мной, победителем турнира Претендентов. Это не первый наш поединок. Но, как и в московском матче 4-летней давности, я вступаю в игру, не располагая ни единым шахматным союзником. Г-н Председатель! В ходе ближайших недель и месяцев мир будет с волнением следить за ходом нового матча за корону. Важно, чтобы чемпион определился в справедливой борьбе! В связи с этим я прошу Вас: 1. Выпустить из заключения моего сына. 2. Не допускать давления и угроз в адрес западных шахматистов, готовых мне помочь!

С уважением,

Виктор Корчняк, гроссмейстер.

29 июня 1978, Манила, Филиппины».

По ковровой аллее – в павильон аэропорта.

Там другие телекамеры.

Снова зачитал: «Многоуважаемый господин Брежнев! На днях в филиппинском городе Багио стартует матч…»

Думал, встретит понимание: сына посадили, тренеров запугали.

Как бы не так.

Посыпались вопросы-подковырки.

Репортёр 1: «А о чём вы раньше думали – когда бежали из СССР?.. Вы вправду не понимали, что подвергаете вашу семью опасности?»

Ответил: «Понимал!» Репортёр 2: «Тогда почему вы всё-таки бежали из СССР?..» Ответил: «Потому что в СССР меня не выдвинули!.. Вот если б я, как мой соперник, происходил с Урала, то меня бы выдвинули наверняка!» Репортёр 3: «А здесь, куда вы бежали, вас выдвигают?» Ответил: «Главное, что здесь не выдвигают моего соперника!» Репортёр 4: «Помогает ли этот факт вашему несчастному сыну в тюрьме?!» Ответил: «Спросите об этом Председателя Брежнева! Судьба моего несчастного сына – в его руках!..» Репортёр 5: «Можно подумать, что Председатель Брежнев и есть подлинный отец вашего несчастного сына?!» Почесал в затылке: «Вы смеётесь, да?.. Смеётесь надо мной?..»

Как раз объявили прибытие советских самолётов. Все кинулись в их сторону.

Через час.

В автомобиле по дороге в Багио.

«Смеялись надо мной! – пожаловался Лёве. – Сыном попрекают!»

– Сволота! – посочувствовал тот.

И подсобрался. Как перед дилеммой. Ему хотелось ещё поговорить о сыновьях. Например, о своём сыне (студент ВГИКа! Так давно его не видел! И увижу ли когда?!). Но передумал – Виктору не будет интересно.

Въехали на перевал.

Кедровые горы обливались мутно-зелёным туманом.

Из тёмных ущелий обглыбые тучи шли – такие плотные, будто экскаватор выносит землю ковшом.

Ехали в глубоком, не оскорбительном друг для друга молчании.

Но потом Корчняк заговорил – снова о сыне. И заговорил он так давливо-горячо, с таким перехватом боли в голосе, будто и не было долгого молчания.

«Как я мог?! – спросил он Лёву. – Кто меня уполномочил, а?! Вот так вот взять… и сына родить!..»

И поскольку – редкий для Виктора случай – это был настоящий вопрос к собеседнику (а не монолог), то пришлось Лёве подумать над ответом. Подобрать слова. И ответить простыми и лёгкими словами. Понятными и умному, и дураку. Про такой порядок. Про инстинкт. Про то, что не мы первые, не мы последние. Поколение сменяет поколе…

– Кто уполномочил? – перебил Корчняк (он с полуслова всё понял).

– Но так принято!.. – пожал плечами Лёва.

– А вдруг они не хотят, – наступал Корчняк, – никого сменять! А вдруг они…

– Но такой порядок! – в ответ Лёва тоже стал подсекать его фразы, вбивать собственные клинья в наползание его речи. – И не надо… ха-ха… чтоб уполномачивали!..

– Порядок? – всё-таки не согласился Корчняк. – А вдруг они не рады будут – что родились!..

И погасил экран лица.

Отвернулся в окно.

В окне были горы в щетинистом лесу. Под деревьями снег при-жалил землю. А рядом, вперегонки с автомобильным серпантином, река-ручей неслась в валунах. Будто с цепи слетела – такое яростное несенье. Будто кто-то жуёт её оглодало!

Ещё время прошло – в тихом соседстве.

Потом стемнело, и снег стал как привидение.

Или как будто женщина переодевается за деревьями.

– Порядок! – вдруг опомнился Виктор. – Ничего себе порядок!..

После долгой тишины голос его был слаб.

– Это вот у Оли моей… – он отпил из термоса, – порядки!..

И стал говорить о мачехе.

О том, как в первую блокадную зиму отдавала ему свой паёк, а сама голодала. Порошок сахарного заменителя ела на работе. Сильная и волевая была в молодости. Не то что теперь. Теперь ногами еле шаркает…

И, обернувшись с переднего сиденья, показал, как Оля шаркает: полушажок левой → подтягиванье правой → полушажок левой… Но шарканье это полбеды. Хуже – головные явления! Во-первых, речь: вдруг у ней сильный и неприятный акцент пробился в словах. «Сходи в булочную!» – и то с акцентом. А во-вторых, склероз: вдруг она объявила, что она… гм… Хвола, а не Оля…

Беда, в общем.

Одно успокаивает: порядки её (тут он усмехнулся, даже подмигнул Лёве). Есть у неё свои многолетние порядки, которых она не бросит никогда: вот, например, отстаивать воду в кастрюле… подрезать куст алоэ в горшке… вытвораживать молоко в марле… жарить куриные шкварки для кота… а раз в месяц надевать выходной жакет с брошкой и топать на спектакль в БДТ… Благодаря этим порядкам она и на плаву.

– Ага! – заметил Лёва. – Значит, всё-таки ты веришь в порядки!..

Но Виктор опять сменил тему.

С куриных шкварок, что его мачеха жарит для кота, перескочил… на самого кота:

«Вот послушай, что с нашим котом было!»

И – опять-таки, редкий случай – уставился на Лёву, прося его полного внимания.

«Ну!» – разрешил Лёва (всё-таки его сердила манера Виктора: говорит с тобой, пока самому интересно, и обрывает на полуслове, когда наскучит).

«Дело было так!» – начал Виктор.

Был у них Мачик, домашний кот.

Мы с Олей думали, что он умный. Совсем как мы.

А на деле?!

Вдруг я понял, что он в зеркале платяного шкафа себя не узнаёт. Хоть мордой к зеркалу поднеси – не узнаёт!

– Ну… и…? – пожал плечами Лёва.

Он бы просто слушал и помалкивал, но Корчняк с пытливостью смотрел на него.

– Кто же прав? – от волнения Виктор говорил громко, почти орал. – Кот?.. Или зеркало?..

– Понятия не имею! – ответил ему Лёва.

– И я! – воскликнул Корчняк. – Не имею!..

И, поддавшись вперёд с заднего сиденья, провёл по Лёвиному плечу.

Успокоительно так.

С доверием.

– Но теперь-то ты понял, – спросил с ликованием, – зачем надо… чтоб вы-дви-га-ли?!.

7

В это время…

…Погружённый в свои мысли, буквально влетаю в весёлую тётку с поднятым листом ватмана в руках: «Киноотдел». С красивой грудью.

6.30 утра. Ленинград.

– Здрасьте, а где вы раньше были?! – возмутился я. – Почему не встретили?..

– Варька всё напутала, задница!.. – отвечала она с ослепительной улыбкой. – Носильщик!.. Носильщик!..

Втроём мы понеслись за носильщиком – к стоянке такси.

– У меня бэйби от него, она мне не соперница, ха-ха!.. – тётка была в теле, но бежала быстро. – Да и с Колькой – всё! Он подлец, Жюльен Сорель!..

Вообще она была красива, хотя бёдра низковаты.

В такси.

– Вчера тут целый день прыг-скок, встречала вас! – с переднего сиденья рассказала тётка. – Уже милиционер на перроне внимание обратил!..

– Ну, это он не из-за прыг-скок, – заметил Серёга, – внимание обратил!..

– А из-за чего? – тётка покосилась на него. – Да прям! – заулыбалась, когда поняла. – О’кей, коробку номер 6 привезли?.. Выцарапали у Варьки?..

– Ун моменто! – Серёга полез к себе в карман (вот клоун!)… и вдруг – ловко подменив направление – суёт ей руку.

– Сергей!..

Вот выскочка! Прямо-таки подловил её.

– Татьяна! – пробормотала она, пока он её белую руку тряс.

– Он шутит! – говорю. – Коробку номер 6 не удалось выцарапать!..

– Вот сучка! – подивилась она. – Но молодец! За всех его баб – отомстила!..

Невольно и я посмеялся – вслед за ней.

– А что там – в 6-й коробке?! – спросил Серёга.

– Прелести Варькины!.. – веселилась она. – Колька славы себе ищет любой ценой!..

И мы дружно поржали втроём.

Потому что вся её внешность была… как бы это объяснить?

Вот, скажем, есть круговорот воды в природе.

Этакий обруч испарений и осадков.

А она – в центре этого обруча.

Облака и туманы, моря и реки, воздух в стрелецких пиках влаги… – всё вокруг неё.

Поэтому я подумал, подумал… и тоже протянул ей руку.

Приехали.

Яуфы – из багажника.

– В подвал!.. – распорядилась Т. – О перила не бить!..

Понесли по ступенькам.

Руки уже отваливаются – от этих яуфов.

И с неспокойного канала – в спину воет.

– Значит, чтоб сидели как мыши! – попросила Т. в подвале. – Я на разведку, нет ли хвоста!.. Уф, вот только ради бэйби – помогаю ему! Чтоб у ребёнка отец был!..

И – на выход.

(Нет, клёвая, клёвая! Столько свежего веселья, подвижности. Точно веслом – по солнечной воде).

– Нет, а где это мы? – остановил её Серёга. – Имею я право знать?..

– Немного терпения! – посмотрела она ласково. – Значит, я на разведку!.. Пересидим тут до 9-ти, а потом … ха… к покойной свекрови поедем прятать!.. В Рабочий Посёлок!..

– Нет, а что там снаружи?! – не отставал Серёга. – Я так не согласен!..

…

Снаружи там была квартира… Пушкина (Татьяна: «Моя товарка тут экскурсовод!»).

Снаружи там была лестница, по которой его внесли на руках (Татьяна: «Два литра крови потерял! Самостоятельно подняться уже не мог!..»).

Снаружи там были его смертный диван… стол… окровяненная жилетка под стеклом.

И – никого, кроме нас.

Мистика.

Почему её товарка не работает в каком-нибудь другом музее? на овощебазе? на путиловском заводе?

Наверное, это потому, что весь мир был для нас квартира Пушкина.

6.50 утра.

8

Во внутреннем дворике.

Уселись на фигурной лавке в аллее.

Серёга поднял рюкзак. Распустил ремень.

Я следил, что он достанет.

Листочки со стихами.

Кроме стихов, там не было ничего. Ни зубной пасты. Ни запасных трусов. Одни только стихи.

Сбил он стихи в стопку и – к памятнику.

Я за ним.

– Я первый! – остановил он меня.

Вдоль аллейки приземистые деревья блестели зелёным жиром. Над крышей солнце надулось.

Серёга – бух на колени. Перед памятником. А в руках стопка со стихами.

Я отвёл глаза. Пусть А.С. выслушает Серёгу. А потом – и меня.

От этого всё наше будущее зависит. Станем ли мы великими поэтами.

И вот – была у меня пара минут, пока Серёга молится. Пока он перед Пушкиным камлает. Да, не более 5 минут – подобрать слова.

…Не знаю, что Серёга, а я поклялся А.С., что не погублю свой талант. Буду работать и расти. Постигать жизнь и проникаться жизнью.

И ещё я просил его доброго покровительства.

Именно так. Его… А.С. Пушкина… покровительства…

Потому что он есть (я вам слово даю).

Хотя и скончался 142 года т. н…

А если кто не понял или подумал, что ослышался, то я готов повторить.

Повторяю:

Вот здесь и сейчас, 17.06.1980, в 7 утра, в городе-герое Ленинграде, РСФСР, А.С. Пушкин услышал меня и – пока я говорю всё это! – изучает мой вопрос!

Это потрясало.

«Всё у нас с тобой общее! – заявил Серёга, когда я от памятника вернулся. – Осталось только общую женщину…»

Вечером. У покойной свекрови.

– Выпить хотите? – предложила Т., когда затащили яуфы в дом (в пригороде каком-то). – Ну и вляпалась! В йо-йо с КГБ играть!.. Ну Колька!..

– Ё-ё?!. – оживился Серёга. – Кого – ёё?..

– Иди в баню! – рассмеялась она. – Не закрывай! – спохватилась, когда увидела, что он и вправду (походочкой хозяина положения!) в ванную удаляется. – У меня стирка там!..

Во дворе через 10 минут. Ночь.

Возле бельевых шпалер я держал таз, а она выбирала пласты белья и, кое-как совладав с их мокрой тяжестью, накидывала на струну.

– Я знаю, у меня бёдра низкие! – вдруг поделилась она. – Эх, не надо было брюки носить при нём!.. Только юбки с высоким поясом!..

Перемена в ней, прежде такой весёлой, была пугающа! В милом лице недобрые скулы выступили.

– Гад Колька!.. – со вздохом она последнюю тряпку накинула на струну. – Хотя бы деньги на ребёнка давал!..

И ушла к дому.

В барачном небе облака вытянулись так остро, точно сильный ветер их гнал. Хотя бельё на верёвке висело, как каменное.

В кухне она со стуком бросила плиту замороженного мяса в раковину.

Полила кипятком из чайника.

Запела что-то под нос.

На меня – ноль внимания.

– Вы очень красивая! – объявил я тогда.

– Душой, да? – усмехнулась она, поливая мясо из чайника.

– Да нет! – заволновался я. – Вы… вы… как круговорот воды в природе!..

– Какой ещё… круговорот?!.

И вдруг – как посмотрит на меня.

Сквозь горячий пар из рукомойника.

Ещё ни одна женщина не смотрела на меня так.

Рисунок её красивых губ напоминал изгиб княжеского лука в русской сказке.

– Ну! – потребовала она. – Говори!..

Но тогда Серёга с мокрыми волосами вышел из туалет-ванной.

Через два часа. В темноте.

– Спите уже там!.. Чего не спите?! – проворчала Татьяна. – В пять утра подъём!..

– Никакого подъёма! – отвечал ей Серёга, поправляя подушку. – Я старый импотент!..

– Дурак! – прыснула она.

– Зато не опасен! – пояснил Серёга. – Иди к нам!..

Помолчали.

– Пусть Витя сперва! – попросила. – Про круговорот!..

– Нет! – предупредил я Серёгу.

– Зови её! – не слушал он. – Ну?!.

– Серёга! – повторил я. – Нет!..

Предчувствие потери на меня нашло.

– Зови!.. Или я сам…

– Серёга!..

– Иди к нам! – позвал он тогда.

Точно силок на суслика поставил в высокой траве.

Под одеялом я двинул его локтем. Больно. Он не среагировал.

– Если ты мне друг!.. – зашептал я.

Не реагирует.

– Ради Пушкина!!!.. – попросил его обречённо.

Не с кем говорить.

И она пришла.

Всплыла, как солевой бугор в чёрной воде.

Диван прогнулся в ногах.

Темнота была такова, что никакой разницы – глаза открыты или прикрыты.

– Ну! – занукала она. – Давай про круговорот!..

– Татьяна!.. – потребовал я. – Валите отсюда!

– А ты мне не груби, – обиделась она.

– Валите ради Пушкина, – настаивал я.

– Сам ты Пушкин! – посмеялась она. – Мальчики, ну вот сколько мне на вид?!. Намного я старее Варьки?!.

В темноте я чувствовал на себе её взгляд, – кривой от недоверия, ласкающий.

И тогда Гуденко полоснул с кровати, встал у балконной двери.

– Таньк! – позвал он. – А давай-ка проверим, сколько тебе на вид!..

И присвистнул ей как собаке.

Балконная занавеска обдувала его сухую фигуру в трусах.

– А давай! – в одной рубахе встала она рядом с ним. – Проверим!..

– Тоби-гери! – с грациозностью ступив на носок, он оттолкнулся от пола.

Загадочный шорох сопровождал его полёт.

Будто нож в 12 лезвий раскрылся.

– Класс! – Т. аж подлетела от восторга. – Научи!..

Вздувающаяся балконная занавеска накрывала их. Голая его рука захватила её голую руку.

– Блок рукой от цуки! – сказал он. Она – повторила за ним.

– Блок ногой от цуки!..

Она – за ним.

Воздух как сметана был взбит их движеньями.

Она так высоко поднимала ноги, что я отвернулся.

– Ну как?.. – зашептала она, устраиваясь под одеялом среди нас. – А Варька бы так смогла?..

Теперь её волосы были на моей щеке.

– Варька?!. – хмыкнул Серёга. – Близко не лежала!..

– Ха-ха! – её протестующее тело качнулось, как лодка на волнах. – Жаль, Колька не видит!.. Эй, ты!.. – пихнула меня локтем. – Уснул?..

Наехала подбородком на моё плечо. Как раз по нервному центру.

Я дёрнулся.

– Он всегда такой? – спросила Серёгу.

И, клянусь, провела рукой по моей спине.

– Он думает, он талантливей! – пояснил Серёга.

– Валите отсюда! – гаркнул я ей.

– Нет, жаль, Колька не видит! – повторила она. – Покойная свекровь – жаль, не видит, сука!..

– Она видит! – орал я.

– Кто видит… свекровь?!.

– Да, свекровь!..

– Ну тогда тем более… ха-ха!..

Я лежал с краю и мог бы отломиться от них. Встать, одеться и уехать. С яуфами, без яуфов.

Просто обязан был уехать…

Если б не её рука на моей спине.

Повернулся к ней.

Как будто сетку с фонариками набросили.

Они уж склеились, как мухи.

Не дыша.

И кровать не скрипит.

Брюки, свитер.

Прощай, Гуденко. Больше тебя нет. Понял? Нет тебя!.. Вали туда, где Слепая Даша.

К дверям.

– Пусти! – вдруг сказала она тонким голоском…

Прошла за моей спиной. В ванную.

Она была как разворошённый муравейник. Как новогодняя ёлка на помойке – числа 15-го января. Никакого круговорота воды в природе.

Толстые трубы зашумели в ванной.