Текст книги "Хроники возрожденного Арканара"

Да, Ельцин был символом перемен во время «демократической революции», и мужественно и достойно вел себя во время трагедий в Вильнюсе и Риге. Он возглавил сопротивление ГКЧП, и он заслуженно был избран первым президентом России – у него тогда не было и не могло быть конкурентов. Он не добивался закрытия критикующих его СМИ, он не приказывал преследовать бизнесменов, финансирующих оппозицию, при нем можно было свободно проводить оппозиционные митинги и участвовать в выборах, и его политические оппоненты не получали длительные тюремные сроки. При нем в стране не было атмосферы «осажденной крепости» и критику власти не объявляли «экстремизмом». Все это – правда.

Но правда – и другое.

Именно при Ельцине, и именно его усилиями была создана политическая система, позволяющая власти не зависеть от граждан, а Путин лишь творчески развил и продолжил это политический курс, обогатив его своими чекистскими знаниями.

Получив власть демократическим путем, Ельцин категорически не хотел этим же путем ее лишиться. Что мы и увидели во время президентских выборов 1996 года, когда альтернатива была простой: или Ельцин, сохранивший власть, или Ельцин, отказавшийся ее отдавать. Именно оттуда берут свое начало все последующие избирательные кампании, все больше и больше напоминающие советские «выборы без выбора». И разгон пусть и несимпатичного многим (хотя на фоне нынешней Госдумы это – недосягаемый демократический идеал), но законно избранного российского парламента – это Ельцин. И самодержавная Конституция, написанная под «доброго царя», ослабившая парламент, и даровавшая президенту практически неограниченную власть – это Ельцин. И федеральные телеканалы, превращающиеся во время выборов в министерство пропаганды – это Ельцин. И всевластие исполнительных органов, не контролируемых представительной властью, а потому грубо пренебрегающих интересами граждан – это Ельцин. И откат от демократии «во имя реформ» – это Ельцин. И, конечно же, две страшные войны в Чечне – это тоже Ельцин…

А еще Ельцин – это коррупция и привилегии для номенклатуры, залоговые аукционы и присвоение доходов от нефти и газа узкой группой лиц (чем, собственно, ельцинская «Семья» лучше кооператива «Озеро», и в чем принципиальная разница между Абрамовичем и Тимченко?). И, конечно – назначение преемника, который в первую очередь, гарантировал ему и его семье блага и неприкосновенность…

Те, кто сегодня восхваляет «строителя новой России», как правило, избегают упоминаний о перечисленном. И не дают ответа на простой вопрос: если Ельцин был демократом – что помешало ему сделать преемником человека с демократическими взглядами? Не настолько же он не разбирался в людях, чтобы счесть Путина таковым? Или злой колдун Березовский его заворожил? Но, может быть, верный ответ на этот вопрос – в том, что Борис Николаевич к тому времени давно уже перестал быть демократом?

Политиков оценивают не по замыслам, а по результатам. Не по тому, с чего они начинали, а по тому, что оставили после себя. Чем закончил Ельцин? Известно: «ушел, дав нам Путина» (с удовольствием цитирую Гарри Каспарова).

«Ельцин питал отвращение к насилию и был приверженцем демократических ценностей», – уверяет Мариэтта Чудакова.

«Может быть, и питал, не знаю. Но он начал гражданскую войну в стране. И при нем были убиты десятки тысяч невинных людей – во время бомбардировок городов. При нем армия и спецслужбы поняли, что похищение людей с целью выкупа – действительно отличный бизнес. Это, видимо, и есть – «демократические ценности», – отвечает ей в своем блоге профессор Александр Кобринский. И я не могу с ним не согласиться…

Наследство Ельцина – это демократические ценности, дискредитированные в глазах миллионов людей.

Наследство Ельцина – это слова «реформы» и «демократия», ставшие ругательствами.

И наследство Ельцина – это Путин. Которого, как простодушно признает сегодня Валентин Юмашев, Ельцин считал «своим политическим сыном».

Надо ли удивляться, что сын продолжил дело отца?

Память подвела Чубайса

«Все, что тогда задумывалось, сводилось к двум глобальным целям. Перейти от советской плановой экономики к рыночной, от авторитарной советской модели – к демократии. Первое сделать удалось, второе – нет», – отвечает Анатолий Чубайс на вопрос о том, о чем мечтали он и его друзья на своих семинарах в конце 80-х годов.

Не в первый раз Анатолий Борисович откровенничает, выступая в родном вузе (помнится, здесь же осенью 2003 года он заявлял, что «на всю обозримую историческую перспективу политикой России должна стать политика либерального империализма»). Но на сей раз он превзошел самого себя.

Как там в известной песне? «Что-то с памятью моей стало – то, что было не со мной, помню»?

Конечно, студенты ИНЖЭКОНа могут не знать (и уж точно не могут помнить), как все было на самом деле. Но ведь еще живы те, кто помнит. И, наверное, отреагирует на слова бывшего главного приватизатора, а ныне – главного нанотехнолога страны, большей частью в непарламентских выражениях… Впрочем, будем использовать парламентские. И напомним факты читателям – среди которых немало молодых, для которых происходившее двадцать лет назад – это, как говаривал Остап Бендер, «еще до исторического материализма».

Именно Анатолий Чубайс и его бравые реформаторы были страстными (с того самого «конца 80-х годов») поклонниками чилийского опыта, и мечтали о «российском Пиночете», который силой проведет либеральные реформы.

Именно они, получив власть, стали главными архитекторами нового, уже не «советского» авторитарного режима.

Именно они задумали и провели в 90-е годы в жизнь принцип «реформы без демократии» – потому что понимали: экономические реформы, которые кажутся им необходимыми, могут быть реализованы вопреки мнению большинства граждан только авторитарными методами.

Именно они требовали «сильной исполнительной власти», избавленной от контроля представительной.

И уж точно при этом они не мечтали о демократии, которая стала бы непреодолимым препятствием на пути проведения «непопулярных реформ» – поскольку они решительно расходились с интересами большинства общества…

Давным-давно, в марте 1990 года, в журнале «Век XX и мир» был напечатан фрагмент подготовленной Чубайсом и его друзьями «аналитической записки по концепции перехода к рыночной экономике в СССР».

Это был программный манифест будущих радикал-реформаторов, и он убедительно доказывает, что их будущие действия (когда авторы записки получили возможность реализовать свои концепции на практике) были не ошибкой, неизбежной при прохождении ранее неведомого пути, а абсолютно сознательной линией.

Прекрасно представляя себе (по опыту любимого ими генерала Пиночета) социальные последствия «ускоренных рыночных реформ», они предрекали снижение уровня жизни, рост дифференциации цен и доходов населения, возникновение массовой безработицы, сильнейшее социальное расслоение, забастовки с требованиями недопущения роста цен, поддержания высокого уровня занятости и повышения зарплаты в соответствии с ростом цен. И предлагали правительству в этих условиях взять «правильный тон» по отношению к обществу: «никаких извинений и колебаний!». А именно – «ужесточение мер по отношению к тем силам, которые покушаются на основной костяк мероприятий реформы».

Реформа «рискует встретить недовольство и даже сопротивление большинства политических сил и социальных групп общества»? Значит, придется ограничить полномочия демократически избранных Советов или распустить их. Установить запрет на забастовки. Ввести жесткий контроль за информацией (сохранив, правда, «плюрализм и гласность во всем, что не касается экономической реформы»). Беспощадно «подавить любое возможное идеологическое сопротивление». Чтобы избавить правительство от критики, возможно, придется «задержать принятие законов о печати и политических партиях». И далее: «в самое ближайшее время идеологам реформы из состава политического руководства страны необходимо поставить под свой контроль все центральные средства массовой информации»…

Если это называется «мечтами о переходе от авторитарной советской модели к демократии» – хочется понять: что же, в таком случае, Чубайс и его друзья назвали бы авторитаризмом?

Нет никаких сомнений: при той экономической политике, которую они проводили, «гайдаро-чубайсовские» реформаторы на свободных и честных выборах были бы решительно отстранены от власти (недаром еще более-менее свободные думские выборы 1993 года они умудрились проиграть даже при подавляющем административном преимуществе – их спасла ельцинская Конституция, практически лишившая парламент реальной власти).

Прекрасно понимая это, они (под крики о недопущении «коммунистического реванша») сделали все для того, чтобы выстроить авторитарную политическую систему, позволяющую власти не зависеть от граждан и их предпочтений и стать де-факто несменяемой.

Ведь только такая система, – с бесконтрольными президентом и правительством, бессильным парламентом, и, что крайне важно, с отсутствием независимого суда, – позволяла провести номенклатурную приватизацию и передать доходы от нефти и газа в руки узкой группы лиц, тесно сращенных с правящей группировкой. И таким путем обеспечить «своим людям» конвертацию власти в собственность, а потом – конвертацию полученной собственности во власть. А потому то, что мы видим сегодня, не случайный «вывих», не «сталинское извращение верного ленинского пути», а сознательное продолжение давно выбранного курса.

Когда Владимир Путин начинал свое правление, один из российских политологов грустно констатировал, что следствием десятилетия демократических реформ стало построение авторитарного режима.

Пришлось ответить, что это означает лишь одно: реформы не были демократическими.

«Ты только не сверни

на полдороге…»

Михаилу Сергеевичу Горбачеву – 80 лет.

Свобода слова и демократия, рыночная экономика и частная собственность, конкурентные выборы и многопартийность, ослабление цензуры и освобождение политзаключенных, открытие границ и прекращение гонки вооружений, падение Берлинской стены и уход из Афганистана.

Даже если бы только чем-то одним из этого перечня мы были обязаны Горбачеву – и то он, безусловно, был бы среди великих.

Но все это – его заслуга.

Когда-то я был одним из тех, кто сразу ему поверил. «Ты только не сверни на полдороге, Михал Сергеич, Михал Сергеич!», – напевали мы вмиг разлетевшуюся по стране кавээновскую песенку.

Потом – одним из тех, кто его критиковал. За непоследовательность и медлительность, за прославление Сталина и изгнание Сахарова с трибуны съезда, за речи о «происках антиперестроечных и деструктивных сил, стремящихся свернуть страну с пути социалистического выбора» и отказ от всенародных выборов президента…

На то, чтобы понять, сколь многим мы ему обязаны, понадобилось полтора-два года наблюдения за его преемником.

Очень многое из того, что сделал Горбачев, приписывают Ельцину – но это миф, написанный (как обычно бывает в истории) победителями.

Его – властителя шестой части суши, – никто не заставлял начинать перемены в стране. Сколько бы нам потом не рассказывали о падении цен на нефть и непосильной гонке вооружений, технологическом отставании от Запада и стремлении советской номенклатуры превратиться из коммунистов в капиталистов. На его властный век с лихвой хватило бы ресурсов: десять-пятнадцать лет он мог править самовластно, безмятежно и комфортно.

И все же он решился, изменив не только свою судьбу – судьбу страны и мира.

Сравнения двух президентов, чьи дни рождения и юбилеи отделены лишь месяцем, неизбежны.

Начиная политические реформы, Горбачев добровольно ослаблял свою власть.

Все реформы Ельцина вели только к усилению его власти. Горбачев не предотвратил (или не смог предотвратить) кровопролития в Нагорном Карабахе и Тбилиси, Вильнюсе и Баку. Но, ужаснувшись этому, он не допустил кровопролития в Москве. И он, помнивший о «Пражской весне» и Будапеште, не отдал (хотя и мог!) приказ советским оккупационным войскам сохранить «социалистический лагерь».

Ельцин не испугался крови – ни в Москве (в октябре 1993-го), ни, тем более, в Чечне.

Ни Горбачева, ни его соратников никто не мог обвинить в коррупции, воровстве и обмане граждан собственной страны. Ельцин (а тем более – его окружение) стали символами и того, и другого и третьего.

Горбачев, уходя, не требовал для себя и членов своей семьи неприкосновенности.

Ельцин сделал это главным условием своей отставки. Горбачев, перестав быть президентом, многократно и публично высказывал свое несогласие с тем, что творили его преемники.

Ельцин молчал, что бы не происходило (единственное исключение – возвращение советского гимна). Как будто, соблюдая неписаный договор, на условиях которого ему и «Семье» даровали неприкосновенность.

Горбачев, потерявший власть, сохранил необычайную притягательность. Его общества ищут, к нему прислушиваются, им восхищаются.

Ельцин, потерявший власть, тут же стал неинтересен практически никому, кроме близких друзей и родственников.

«Ах, как вы все меня торопили, – грустно скажет мне Михаил Сергеевич при первой встрече осенью 1996-го, – мол, надо быстрее и решительнее! И не понимали, что быстрее было нельзя: тогда все бы рухнуло. А потом мы недооценили угрозу прихода к власти группы Ельцина, основанной на популистских лозунгах. Радикализм всегда привлекателен обещанием быстрых перемен к лучшему…».

Это был съезд «Яблока», где его встречали и провожали овацией, брали в плотное кольцо видеокамер и диктофонов и выстраивались в очередь для того, чтобы с ним сфотографироваться. А в соседних с ним креслах в первом ряду сидели его давние оппоненты – Юрий Афанасьев и Виктор Шейнис, Леонид Баткин и Егор Яковлев.

А за год до этого, в мае 1995-го в Петербурге отмечали 10-летие перестройки. После выступления Горбачева на трибуну Мариинского дворца вышел мэр Анатолий Собчак, и заявил «мы выслушали традиционную по своей длительности речь последнего Генерального секретаря, который всегда хотел только власти». Тут Михаил Сергеевич не выдержал: «Эх, Анатолий Александрович, хотел бы я только власти – ты бы меня и сейчас встречал, как Генерального секретаря!». И пока оторопевший Собчак искал, что ответить, Горбачев задумчиво добавил: «Да, пожалуй, и не ты бы встречал». Присутствующие начали тихо сползать под свои кресла…

Испытание властью выдерживают немногие.

Испытание потерей власти – единицы: это дано лишь самым великим.

Таким, как Михаил Горбачев.

Низкий Вам поклон, дорогой Михаил Сергеевич.

Упущенный шанс

В начале ХХ века Россия могла вступить на путь парламентаризма

Сто пять лет назад – 27 апреля 1906 года – в Таврическом дворце в Санкт-Петербурге начала работать I Государственная дума. О том, что она была избрана после известного «манифеста 17 октября», знают многие. Как и о том, что эта Дума проработала только 72 дня и была распущена царем. А вот о том, к чему она призывала и почему именно была распущена, известно куда меньше: ни в советские, ни в постсоветские годы об этом старались не вспоминать. В советские годы – потому что Ленин называл роспуск Думы «концом либеральной гегемонии, сдерживавшей и принижавшей революцию». А в постсоветские – потому что Дума выступала за подконтрольность правительства парламенту, что диаметрально расходится с действующей в последние два десятилетия идеологией «сильной исполнительной власти».

Главный тезис кадетов

В «манифесте 17 октября» устанавливалось «как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы». Однако Дума, в соответствии с «Основными государственными законами», изданными за четыре дня до начала ее работы, получала законодательную власть, но при этом не имела возможности контролировать тех, кто должен был исполнять принимаемые ею законы. Все управленческие механизмы остались в руках бюрократии, а министры несли ответственность перед царем, но не перед Думой.

На выборах победила конституционно-демократическая партия (кадеты), называвшая себя еще «партией народной свободы», – политическая сила отчетливо либеральной направленности. Вот ее основные тезисы: свобода печати, собраний и совести. Неприкосновенность личности, гражданское равноправие вне зависимости от пола, национальности и вероисповедания, упразднение сословных различий. Выборы на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Всеобщее бесплатное начальное обучение. Законодательные гарантии политических свобод и охраны труда. Проведение политической амнистии и отмена смертной казни. Переход к восьмичасовому рабочему дню. Наделение крестьян землей через принудительный выкуп части помещичьих земель…

Только эти реформы, как считали кадеты, были способны предотвратить революционный взрыв и направить страну на путь мирного конституционного развития. Но они не могли быть проведены в условиях неограниченного самодержавия и полновластия бюрократии. И потому главным тезисом кадетов стало установление контроля Думы над деятельностью исполнительной власти.

«Нет настоящего конституционного строя, где нет ответственности министров», гласил предвыборный манифест кадетов. Они настаивали на политической реформе: чтобы правительство формировалось из числа депутатов парламентского большинства, а не назначалось царем, ибо «один царь не может знать нужды всего 150-миллионного народа», и чтобы министрами назначались «только такие лица, которые согласятся править государством, как укажет Дума».

Как только Дума начала работать (ее председателем был избран кадет известный юрист, профессор Московского университета Сергей Муромцев), кадеты начали энергичную кампанию за «ответственное министерство».

«Пусть не говорят, что нам нужно постепенно доразвиваться до парламентарного строя, – писал в мае 1906 года депутат Думы Николай Кареев. – Нет, он должен быть введен немедленно». Кадеты полагали, что только привлечение общества к делам государственного управления может дать возможность мирного решения социальных проблем. Отвечая на возражения «октябристов», выступавших против ответственности министров перед парламентом и призывавших к «сильной власти», кадеты отмечали: сильная власть возможна «только на почве доверия и сочувствия народных масс».

Кадеты добились принятия обращения Думы к Николаю II, где говорилось о необходимости всеобщего избирательного права и политической амнистии, о законодательных гарантиях политических свобод и охраны труда. Но главным было и оставалось требование ответственных министерств и создания правительства парламентского большинства.

Заложница правительства

Понятно, что в правительстве эти предложения не вызывали ни малейшего восторга. А поскольку закон фактически делал Думу заложницей правительства (парламент мог внести законопроект только в том случае, если министр, к которому обратилась Дума, отказался это сделать), исполнительная власть широко этим пользовалась.

Правительство Ивана Горемыкина не внесло в Думу ни одного законопроекта – единственным исключением стало предложение о выделении из казны средств на …сооружение прачечной при Юрьевском университете. А премьер, выступая с думской трибуны, отверг все парламентские инициативы: и аграрную реформу, и всеобщее избирательное право, и политическую амнистию, и, конечно же, введение «ответственных министерств».

В ответ кадет Владимир Набоков (отец знаменитого писателя) заявил: «Раз нам говорят, что правительство является не исполнителем требований народного представительства, а их критиком и отрицателем, – мы можем сказать только одно: «исполнительная власть да покорится власти законодательной!». После чего Дума подавляющим большинством голосов высказалась за немедленный выход правительства в отставку и «замену его правительством, пользующимся доверием Думы».

Предложения кадетов нашли поддержку не только в обществе (где авторитет Думы был куда выше, чем авторитет правительства), но и среди самой власти: многие высокопоставленные сановники понимали, что лишь политические реформы и привлечение общества к делам государственного управления могут уберечь страну от революции. Одним из них был комендант императорских дворцов генерал Дмитрий Трепов, имевший огромное влияние на царя. На переговорах с лидером кадетов Павлом Милюковым (потенциальным главой «правительства парламентского большинства») Трепов заявил: «Когда дом горит, то выбор может быть только один: или сгореть в нем, или рискнуть на скачок с пятого этажа, хотя бы и с риском сломать себе ноги».

Предложения кадетов были благосклонно встречены царем, стал обсуждаться состав и программа кадетского правительства, в начале июля 1906 года лидеры кадетов «сидели на чемоданах» и ждали вызова к Николаю Второму в Петергоф. И тут все внезапно переменилось.

7 июля премьер Горемыкин привез Николаю проект указа о роспуске Думы, подготовленный министром внутренних дел Петром Столыпиным (одновременно с роспуском Думы он получал пост премьер-министра), а 8 июля царь подписал этот указ.

Роль Столыпина (ставшего в постсоветские годы образцом «великого реформатора») в провале первой попытки введения парламентаризма в России упоминается редко. Как правило, его поклонники твердят о «столыпинской» аграрной реформе, в борьбе с террором (забывая, правда, про «столыпинские галстуки»). Между тем именно Столыпин убедил царя отвергнуть предложения кадетов – как «западный образец конституционного устройства», не подходящий к «русским корням».

Почему – известно: Столыпин был категорически против того, чтобы правительство формировалось Думой и несло перед ней ответственность. Именно потому Столыпина так почитают российские «правые», начиная с Гайдара и Чубайса и заканчивая Немцовым и Касьяновым, для которых парламент всегда был «помехой в проведении радикальных реформ». И именно потому анекдотической сегодня выглядит их попытка назваться «партией народной свободы»: подлинная «партия народной свободы» – кадеты – выступала с прямо противоположных позиций. Предшественниками же «правых» являются оппоненты кадетов – октябристы, выступавшие против «ответственных министерств». Они всегда поддерживали «сильную исполнительную власть», и потому современники ехидно называли их «партией последнего правительственного распоряжения»…

Мифы и факты

Следующая попытка установления парламентаризма в нашей стране пришлась уже на начало 1990-х годов и закончилась печально известными событиями осени 1993-го, когда российский парламент вновь был разогнан. Причем по той же причине, что и в начале века: исполнительная власть категорически не желала отвечать перед властью законодательной.

С того времени нам не устают внушать, что Россия может быть только президентской республикой, а парламентаризм – непригодная для нашей страны форма государственного устройства. При этом в пример неизменно приводят Германию и Италию, где, мол, в свое время фашисты пришли к власти парламентским путем. Однако это не более чем миф.

По словам историка Владимира Кара-Мурзы, в Италии в 1922 году, когда король Виктор Эммануил III назначил Муссолини премьер-министром, Национал-фашистская партия имела в парламенте всего 36 из 535 мест. Уже после этого, в апреле 1924 года, «Национальный список» Муссолини победил на выборах, проходивших в атмосфере запугивания и административного давления.

Аналогично развивались события и в Германии: на выборах в ноябре 1932 года НСДАП получила лишь 33% голосов, и Гитлер был назначен рейхсканцлером по указу президента Гинденбурга в январе 1933 года вовсе не по итогам выборов, а в результате сговора крупного бизнеса и правящих элит. А затем, после провокации с «поджогом Рейхстага», отменили основные гражданские права и свободы, и в марте 1933 года были проведены несвободные «выборы», где на избирательных участках дежурили нацистские штурмовики и эсэсовцы. Но даже на этих «выборах» НСДАП не смогла получить большинство, набрав только 44% голосов…

И последнее. Все без исключения посткоммунистические страны, успешно прошедшие путь из тоталитаризма в демократию, выбрали систему, в которой правительство формируется парламентским большинством. А чисто президентская форма правления стала уделом Казахстана, Белоруссии и России. Сравнение уровня жизни и уровня политических свобод в «парламентарных» и «президентских» республиках говорит само за себя. И заставляет еще больше сожалеть о шансе, упущенном летом 1906 года.

Самоубийство Ленсовета

Два десятилетия назад, – 12 июня 1991 года, – избиратели Ленинграда получили в руки сразу три бюллетеня. Один – по выборам президента РСФСР. Второй – по возвращению городу его исторического названия Санкт-Петербург. И третий – по выборам мэра города, которого впервые избирали всенародно.

С инициативой о введении этого поста выступили депутаты Ленсовета. Инициаторов предупреждали (в том числе и автор этих строк), что это – политическое самоубийство. Они не послушались. Результаты – налицо.

О прямых выборах главы исполнительной власти в Ленсовете заговорили осенью 1990 года, когда выяснилось, что председатель Ленсовета Анатолий Собчак желает руководить не депутатами, а всей городской жизнью, искренне считая себя не спикером коллегиального органа, а первым лицом города. Которое, по его глубокому убеждению, должно не терять время на «бессмысленные дискуссии» в Ленсовете, а единолично принимать решения.

К тому же, усилиями популярного у журналистов Собчака и при активной помощи Александра Невзорова в городских СМИ довольно быстро был сформирован весьма неприглядный образ Ленсовета – как органа, состоящего из некомпетентных, но амбициозных людей, мешающих профессору Собчаку работать, и только и делающих, что ставящих ему палки в колеса…

Исполнительная власть в городе существовала – Лен-горисполком, подчиненный Ленсовету, возглавлял Александр Щелканов. Он согласился занять свою должность лишь при условии, что Ленсовет будет ему доверять и не будет ежеминутно «влезать» в компетенцию председателя исполкома. Ленсовет и не «влезал», а вот его председатель – непрерывно: раз за разом Собчак принимал решения «через голову» Щелканова, и тут же сваливал ответственность за тяжелое положение в городе как на депутатов, так и на исполком, не выполняющий его мудрые указания. Не раз и не два Щелканов пытался подать в отставку – но его уговаривали остаться, а Собчак тем временем выдвинул эпохальную идею совмещения постов председателя Ленсовета и председателя Ленгорисполкома. К счастью, безрезультатно. Однако, кризис был очевиден – и тут у депутатов возникла другая идея: введение поста всенародно выборного мэра города.

Авторы этой идеи призывали к разделению властей по образу и подобию цивилизованного мира. Они много и охотно цитировали Монтескье, и убеждали коллег в необходимости формирования самостоятельной мэрии, которая возьмет на себя всю полноту ответственности за хозяйственные вопросы. Предполагалось, что если пост мэра будет введен, и на него будет избран Собчак (в чем никто не сомневался), то он, наконец-то, займется любимым делом, будет единолично руководить и принимать решения, и не сможет перекладывать ни на кого ответственность за положение дел в городе. Заодно Ленсовет избавлялся от парализующего его работу председателя…

Ближайшее будущее показало, насколько эфемерными были эти надежды – ничто не помешало Анатолию Собчаку, возглавив исполнительную власть, тут же сделать «козлом отпущения» власть представительную. Что касается ответственности, то много и горячо говоря о «безответственных депутатах», сам профессор Собчак никакой ответственности ни перед кем нести не собирался. Впрочем, главное было не в этом.

Весной 1991-го, когда Ленсовет обсуждал введение поста мэра, я только что за грудки не хватал своих коллег-депутатов, убеждая их этого не делать. И объяснял: введение поста единоличного руководителя исполнительной власти, избираемого жителями, которого Ленсовет не сможет снять и на решения которого не сможет повлиять – катастрофически неразумное решение! Хотите расширить полномочия председателя Ленгорисполкома – расширяйте их, но не создавайте независимую от Совета исполнительную власть. А как только вы поставите во главе мэрии человека, не терпящего возражений, не любящего законы, но при этом пользующегося поддержкой горожан – вы подпишете себе смертный политический приговор! Все реальные полномочия, с которыми связана власть – финансовые, имущественные, кадровые, – немедленно «уйдут» по другую сторону от границы разделения властей, и вы ничего не сможете с этим сделать.

И все это закончится тем, что представительная власть станет ненужной помехой для могущественной исполнительной. После чего с ней поступят так же, как кукушонок поступает со своими соседями по гнезду. Что называется, как в воду глядел…

К сожалению, поддержало эти опасения меньшинство депутатов Ленсовета. Замечу, впрочем: далеко не все депутаты Ленсовета хотели немедленно избрать мэра (даже те, кто выступал за введение этого поста, не хотели спешить). Особенно резко против выборов выступала фракция «На платформе ЛНФ», полагающая, что предоставлять единоличные полномочия Собчаку чрезвычайно опасно, учитывая его авторитарные привычки. Тем не менее, 18 мая 1991 года решение о введении поста всенародно избранного мэра, определении его полномочий и назначении выборов на 12 июня было принято на сессии Ленсовета. Хотя и большинством лишь в один голос.

Именно этот голос и решил судьбу питерской демократии – она сама приговорила себя к уничтожению. Парламентская республика в Ленинграде превратилась в президентскую – и с этого момента Ленсовет был обречен.

Сформированная мэрия лишь по недоразумению могла называться «исполнительной властью» – при том, что решений

Ленсовета она не исполняла и исполнять не собиралась. Лен-совет оказался лишен возможности влиять на кадровые назначения в мэрии, поскольку ее структуру мэр определял самостоятельно, и так же самостоятельно назначал всех должностных лиц. Мэр получал право распоряжаться городской собственностью – правда, в соответствии с законодательством и нормативными актами Ленсовета, но эти акты он ни в грош не ставил (хотя более 200 незаконных решений Собчака по имущественным вопросам было отменено Ленсоветом, а все суды на эту тему мэр проиграл).

Все это сопровождалось несмолкающими заявлениями мэра о том, что депутаты, мол, «вмешиваются в работу мэрии», и вообще все они – «враги реформ», «бездельники, держащиеся за свои кресла», «болтуны» и «демагоги». И охотно подхватывалось в СМИ, где в 1992-1993 годах было очень модно бороться с «всевластием Советов» и восхвалять «реформаторов» из исполнительной власти…