Текст книги "Ближе, чем ты думаешь"

Глава 23

Все выходные тяжесть на душе у Эми Кайе никак не проходила.

Прошло четыре месяца с тех пор, как Уоррен Плотц совершил очередное нападение на женщину. К настоящему моменту он должен превратиться в один сплошной сгусток скопившейся сексуальной энергии, и этот сгусток вот-вот взорвется. Эми практически слышала, как тикает детонатор.

И понимание того, насколько она была близка к получению настоящих доказательств, с помощью которых его наконец-то можно было бы привлечь к ответственности, превратило ожидание в какой-то изощренный вид пытки. Вроде китайской пытки водой.

Она всерьез задумывалась над тем, чтобы поймать его на месте преступления или по крайней мере помешать его очередному нападению. Затем она отвергла эту идею, справедливо сочтя ее смесью глупости и безрассудства. Она была юристом, а не полицейским. Она боролась с преступностью в зале суда, а не на улицах.

Но все равно. Он был где-то там. И наверняка уже преследовал очередную жертву.

Сможет ли она его арестовать? Как же заманчиво это звучало. Давняя жертва много лет спустя выдвигает догадку… тот факт, что Плотц нападал и на других… то, как образ действий Плотца вписывался во временну́ю схему нападений…

На суде все это выглядело бы просто прекрасно. Но Эми должна была быть честна перед собой: далеко не все в этом деле аккуратно клеилось друг к другу. Опасность заключалась в том, что, если она арестует его, а судья позднее постановит, что у нее нет объективной причины, обвинительный приговор может попросту рухнуть. Все жалуются на то, что реальный преступник может быть освобожден из-за какой-то мелкой ошибки в процессе, какой-то формальности. Но они, кажется, забывают простую истину: закон и есть чистая формальность.

Она просто должна быть терпеливой.

Но это заставило ее пронервничать все выходные. Обычно Эми не контактировала с офисом шерифа в субботу или воскресенье. Джейсон Пауэрс должен позвонить ей, если что-то случится. В противном случае она понимала: придется ждать понедельника.

В эти выходные она четыре раза звонила диспетчеру, чтобы спросить, не произошло ли какого-либо серьезного преступления. В промежутках между звонками она так волновалась, что то и дело таскала Бутча на прогулки, пытаясь успокоиться. Собака же просто выбилась из сил.

Но, когда она проснулась утром в понедельник, все еще ничего не произошло.

«Ничего не поделаешь» – всякий раз говорили ей в таких случаях.

На работу в то утро она шла очень медленно. Ночью над долиной Шенандоа повис густой, плотный туман: было похоже, что ему потребуется весь день, чтобы рассеяться. А то и целого дня не хватит.

Но обычно Эми нравилась такая погода по утрам. Именно она делала жизнь в долине интересной, непредсказуемой. И, казалось, она лучше понимала горы, именно когда они возникали из рассеивающейся пелены.

Но сейчас эта пелена выглядела зловеще.

Она могла выдохнуть: днем было безопасно. Плотц предпочитал темноту раннего утра.

Поэтому Эми с нетерпением ждала именно наступления дня, чтобы попытаться отвлечься, сосредоточившись на другой работе, которая давно ждала ее. Вместо этого, прибыв в офис, где работали адвокаты Содружества, она с удивлением обнаружила написанную от руки записку от Аарона Дэнсби.

Эми,

Пожалуйста, зайди ко мне как можно скорее. Это важно.

А.Г.Д.

То, что Дэнсби оказался в офисе в понедельник утром, было уже само по себе необычно. Для него утром понедельника обычно являлась середина среды.

Желая поскорее покончить с этим, она убрала все со стола и отправилась в его красиво обставленный угловой кабинет, который специально украшала его жена Клер; в результате он стал выглядеть так, словно сошел со страниц Южной жизни[19]19
  Альманах о бытовой и культурной жизни в американских южных штатах.


[Закрыть].

– Привет, – сказала она, просунув голову в приоткрытую дверь. – Ты меня искал?

– Да, заходи.

Под глазами у него темнели мешки. Он все еще слегка походил на Мэтью МакКонахи, но теперь казалось, что этот МакКонахи тронулся умом.

– Ты в порядке? – спросила Эми, проявляя обычно не свойственную ей заботу о благополучии своего босса. – Выглядишь сильно усталым.

– Да, да, я в порядке, – сказал он, отмахиваясь, когда Эми подошла к его столу. – Мне нужно поговорить с тобой о Коко-маме.

– Знаешь ли, у нее есть имя. Мелани Баррик.

– Какая разница.

Эми нахмурилась. – Ну и что там насчет нее?

– Ты видела субботнюю газету?

– Да. И?

– Партия тоже ее видела.

Когда Аарон говорил о партии, он имел в виду местную политическую партию, к которой и сам принадлежал. Для Эми ее состав представлял загадку: не то это была сравнительно большая группа законопослушных граждан, не то лишь босс и группа его сопящих осведомителей, заседающих в прокуренной комнате. В любом случае сомнений в важности поддержки этой партии не было никаких. Она понимала, что без этой поддержки Дэнсби никогда бы не выиграл выборы. И его предстоящее переизбрание зависело тоже от нее.

– Та-а-ак, – сказала Эми. – И что дальше?

– Они беседовали об этом на собрании вчера вечером. Потом заговорили о планах на ноябрь. В основном речь шла о государственных офисах, но в разговоре прозвучало и имя адвоката Содружества. И мне, честно говоря, этот разговор не совсем понятен. Все звучало как-то смутно.

– Смутно… насчет чего?

– Линия! – взорвался Дэнсби. – Партийная линия! Моя кандидатура под сомнением!

Эми вдруг поняла, почему Дэнсби выглядел таким уставшим. Похоже, он, будучи слишком взволнованным, не спал всю ночь. В округе Огаста на протяжении нескольких поколений действовала однопартийная система. И если найдется кто-то, как следует разбирающийся в этой самой партийной линии, велики были шансы, что Дэнсби останется без работы. А это никак не способствовало его карьере, которую он так старательно строил. Вундеркиндам не полагалось терять голоса во время переизбрания.

– Извини, тебе придется еще кое-что прояснить мне, – сказала Эми. – Какое отношение партия имеет к Мелани Баррик?

– Прямого отношения она не имеет. Но это засело у них в головах. Я думал, что после Муки Майерса я показал им, что могу справиться с этой работой. Но слышала бы ты, что они говорят о Коко-маме. Типа, как это: женщина и мать, торгующая наркотиками? Это же… моральная деградация… попрание законности и порядка…

«Оставь эти фразочки для присяжных», – подумала Эми.

– Разве адвокат Содружества позволил бы произойти подобному, находясь на посту? – продолжал Дэнсби. – Когда мы прижали Муки, то прижали как следует. Майерс провел минимум десять лет в качестве почетного гостя Содружества Вирджинии, и вряд ли недавно поданная им апелляция хоть что-то изменит. Я уверен: крайне важно не давать никакого спуску и этой Коко-маме. Это покажет партии, каков я на деле. Когда суд? Мы можем перенести дату?

– Дата еще не определена. Ее даже пока не привлекали к суду.

– Давай сделаем все, чтобы ускорить ход событий. Партия заканчивает сессию в середине апреля. Я хочу, чтобы к тому времени Коко-мама была осуждена.

– Аарон, уже март, – она остановилась, чтобы посмотреть на телефон, – двенадцатое число. Сомневаюсь, что до середины апреля мы сумеем хотя бы отыскать судью, у которого найдется время для разбирательства подобного масштаба.

– Да ладно, – бодро сказал он. – Я думаю, что четвертая поправка гарантирует ей право на экстренное судебное разбирательство.

– Вообще-то шестая поправка, Аарон.

– Без разницы. Ты же поняла.

– Заседание по делу о ее нападении на офицера полиции назначено на восемнадцатое мая. До этого по делу о наркотиках не планируется ничего.

– Нападение на офицера? – произнес он. – Когда она это сделала?

– На прошлой неделе в соцслужбах кое-что случилось. Ситуация слегка вышла из-под контроля.

Он задумчиво посмотрел на нее.

– И на какой срок мы можем задержать ее в связи с этим?

– Это преступление шестого класса. Но она раньше не привлекалась, а полицейский, насколько я понимаю, практически не пострадал. Если честно, дело это дутое. Я никогда не обращусь с ним к присяжным, поскольку они могут решить, что мы передергиваем. Я было собиралась заявить об этом, но потом разрешила ей пройти досудебную программу по замене уголовного наказания на альтернативное. Но даже если бы получилось, скорее всего, судья назначил бы ей посещение курсов по управлению гневом, а затем на шесть месяцев оставил бы под контролем. Или что-то в том же духе. Но как бы ни повернулось дело, ей, по всей видимости, разрешат подать апелляцию как по обвинению в нападении, так и касательно хранения или торговли наркотиками.

Дэнсби, не колеблясь, сказал:

– Это «nolle prosequi», точно говорю.

– Да ну? Ты уверен?

Nolle Prosequi на судебном сленге означало, что обвинитель не намерен осуществлять уголовное преследование. В принципе, Эми только этим и занималась, превратив это в некую сделку: она согласилась отменить все обвинения, лишь бы получить признание вины по одному интересующему ее делу.

– Да. Не желаю, чтобы хоть что-то мешало рассмотрению дела о хранении наркотиков. Именно оно главным образом интересует партию, – сказал он. – По сути… У нее ведь по обоим делам один и тот же адвокат, верно?

– Насчет дела о наркотиках адвоката ей пока не назначили. Но да, обычно так и происходит.

– И кому досталось такое счастье?

– Биллу Ханиуэллу.

– Это такой тип с выпученными глазами?

– Да, он.

– Ведь он простой топорник, верно?

«Да он в большей степени адвокат, чем ты когда-нибудь сумеешь стать», – подумала Эми.

– Я бы не стала его недооценивать, – сказала она вслух.

– Думаешь, он разберется?

– Полагаю, да, если все обстоит так, как мы считаем.

– Хорошо, тогда вот что мы сделаем. Почему бы тебе не предложить подвинуть вопрос о нападении на офицера в пользу ускорения рассмотрения дела о наркотиках? Как думаешь, сработает?

Эми поджала губы.

– Не знаю. Может быть. Во-первых, мы должны найти судью, график которого позволил бы этим заняться.

– У тебя все получится, – сказал Дэнсби, решительно кивнув. – И еще подумай: без меня ты в этом месиве окончательно потеряешься.

Он одарил ее очаровательной (по крайней мере, он так считал) улыбкой. Эми старалась изо всех сил не закатить глаза.

– От тебя со смеху помрешь, – сказала она.

Он еще раз широко улыбнулся. Да, адвокатом он был паршивым, но таки у него имелись задатки политикана.

– Спасибо за помощь, – сказал он. – Дай мне знать, если будут новости, хорошо?

– Конечно, – сказала она.

По правде говоря, несмотря на все недостатки Дэнсби и неприятные черты его характера, Эми вовсе не хотелось, чтобы над ней воцарился новый босс. Сейчас у них было идеальное дело. Она продолжала выступать в роли адвоката Содружества по тем вопросам, которые имели для нее значение; она рассматривала дела и вершила правосудие так, как считала нужным, без всякой там политической чепухи.

А на замену Дэнсби вполне мог прийти мелкий царек со своими представлениями о том, как ей необходимо поступать. Чего доброго, придется спрашивать у такого типа разрешения отлучиться в туалет.

И ты это прекрасно понимаешь, черт возьми.

Глава 24

Я чувствовала, что меня выжимают снова и снова, когда рано утром в понедельник меня разбудили и заставили отвечать на все те же вопросы в суде Блю Ридж. Смогу ли я вытерпеть подобное еще раз?

Если бы это было так просто.

К полудню понедельника я вновь сидела на жесткой скамейке в оранжевой робе, один вид которой не оставлял сомнений в том, что перед вами – преступница, и ждала вместе с другими заключенными перед камерой, транслирующей судье наши лица.

Когда наконец настала моя очередь, вид у судьи был еще более скучающим, чем на прошлой неделе. Пока я заходила в комнату и устраивалась на стуле, он дважды зевнул.

Он сообщил, что мне предъявлено обвинение в хранении наркотиков с целью дальнейшего распространения, согласно Списку II, а затем задал мне все те же вопросы: понятны ли мне обвинения и есть ли у меня адвокат. Затем он сказал, что, поскольку мистер Ханиуэлл защищает меня по прочим обвинениям, он будет представлять меня и по этому делу.

«А разве у меня есть выбор?» – хотела спросить я. Но вместо этого сказала: «Благодарю, ваша честь».

В нижней части экрана появился мистер Ханиуэлл, одетый в тот же мятый серый костюм, который был на нем в прошлый раз – возможно, это было нечто вроде профессионального факсимиле.

– Ваша честь, если позволите, я хотел бы посоветоваться с моей клиенткой пару минут, прежде чем начать слушание по нашему делу.

– Приступайте.

– Доброе утро, миссис Баррик, – сказал он, поворачиваясь ко мне. – У госпожи Кайе, прокурора, есть для вас необычное предложение, и мне хотелось бы обсудить его с вами, прежде чем принять его от вашего имени.

– Хорошо, – сказала я, присаживаясь.

– Содружество согласилось снять с вас обвинение в нападении на офицера полиции. Но в обмен на это они попросили обратиться в суд с обвинением в хранении наркотиков гораздо раньше, чем мне было бы удобно.

– И как скоро это случится?

– Мы проверили список заседаний судьи Роббинса в Окружном суде, и у него есть возможность на один день взяться за процесс девятого апреля.

Как говорится, и к гадалке не ходи: 9 апреля было стопудово раньше, чем 18 мая! Возможность вернуть Алекса на месяц раньше превосходила все мои ожидания. Я почти вскочила со стула.

– Я готова, – быстро ответила я.

– Стоп, стоп, подождите минутку, – сказал мой всегда-так-медленно-говорящий адвокат. – Я хочу все обдумать. Я понимаю, как приятно сознавать освобождение от обвинения в нападении, но обвинение в хранении наркотиков – вещь гораздо более серьезная. Будем тянуть четыре недели, чтобы как следует подготовить защиту. Не так уж это много времени. Мой дедушка всегда говорил: «Тише едешь, дальше будешь».

Похоже, этот человек считал, что ему принадлежит все время на свете. Апрель, май или июнь – какая ему разница. Он не мог понять, что внутри меня тикают часы, и каждая отбитая секунда сопровождается взрывом. Этих месяцев жизни Алекса мне уже никогда не вернуть. Они были так драгоценны. Я читала книги о воспитании детей. Все они подчеркивали, насколько важна каждая фаза развития, особенно в первый год жизни. Имел значение каждый месяц. Каждый день.

Может, с моей стороны и было глупо спешить с судом. Но в отличие от мистера Ханиуэлла – а также прокурора, и судьи, и всех остальных – я по-прежнему верила в свою невиновность. Именно поэтому я и сказала все то, что сказала.

– Все будет хорошо, – произнесла я. – Я согласна на эту сделку.

Мистер Ханиуэлл посмотрел на меня так, словно я внезапно нанесла ему сокрушительный удар.

– Хорошо. Значит, девятое апреля, – сказал он, затем кивнул в сторону прокуратуры.

За этим последовала длительная дискуссия о подходящей сумме залога по делу о хранении наркотиков. В конце концов мистер Ханиуэлл заставил Содружество согласиться на 40 000 долларов. Возможно, мне бы удалось взять кредит в 20 000 долларов, под обеспечение, но кому-то так или иначе придется откуда-то взять десять процентов от других 20 000 долларов.

Я знала, что у Тедди столько нет. У Бена тоже – если, конечно, он еще не успел сбежать на Север – даже если его карта обслуживалась по специальному плану, предусматривавшему расторжение брака.

После того как это было улажено, судья объявил об окончании трансляции из главного окружного суда. Как только он встал, камера в здании суда начала поворачиваться вправо, и судья пропал из кадра. Я продолжала смотреть на экран, пока его весь не занял стол клерка; потом фон сменился стеной, потом – прокурорским столом.

К тому времени, когда камера остановилась, она была направлена назад на галерею, которая была почти пуста: там сидел лишь один человек.

Это был Маркус Петерсон. Я почувствовала огромный прилив благодарности за это неожиданное проявление доброты. Увидеть его даже мельком было все равно что на заброшенном пустыре обнаружить прекрасный розовый куст.

– Маркус! – крикнула я. – Спасибо! Спасибо что пришел! Ты лучший!

Однако было очевидно, что Маркус меня не слышит. Скорее всего, трансляция уже была отключена.

– Хорошо, Баррик, давай, – сказал охранник. – Пошли.

– Это же Маркус! – сказала я, как будто это имя могло ему о чем-то сказать.

– Угу-угу, – ответил он. – Пошли.

К тому времени экран уже совершенно опустел.

Воспоминание о том, что я видела моего друга всего два часа назад, продолжало греть мне душу. Тут подошел тот же самый охранник.

– Давай, Баррик, – сказал он. – Собирай вещи.

– Меня выпускают под залог? – спросила я.

Он кивнул.

Маркус. Это должен быть он. Маркус никогда не выставлял это напоказ, но у его семьи водились кое-какие деньги – по крайней мере, достаточные для того, чтобы ему не нужно было считать копейки, как нам.

Я поспешно собрала бюстгальтеры и нижнее белье, свернула их в клубок, потом расписалась за получение джинсов и толстовки. Быстро переодевшись и попытавшись придать волосам сколько-нибудь презентабельный вид, я вышла в зал ожидания.

И, конечно же, он был там. Когда мы впервые встретились пятью годами ранее, мне было двадцать шесть лет, а Маркусу – тридцать четыре: это заставляло меня думать, что он на целую половину поколения старше меня. Но как только мы стали друзьями, я уже никогда не замечала этой разницы в возрасте. То ли я была старовата душой, то ли он ей слишком молод, но мы, что называется, нашли друг друга. Не думаю, что у нас хоть раз был неприятный разговор или возникал неловкий момент.

С тех пор как на моем горизонте появился Бен, он божился, что щедрость Маркуса по отношению ко мне была мотивирована чувствами, которые заходили далеко за пределы обычной дружбы. Как-то Бен заметил, что Маркус обладает магической способностью материализовываться всякий раз, как только у меня возникает желание потусоваться.

Я была готова поклясться, что все это абсолютная чепуха. Маркус, конечно, в своем роде воздвиг мне памятник. Но он просто был рубаха-парень, и все тут. И теперь снова доказал это.

– Привет тебе, – тихо сказал Маркус.

Маркус был среднего роста и телосложения, русоволосый и голубоглазый. Сейчас ему было тридцать девять, но с его мальчишечьим лицом он выглядел лет на десять моложе.

– Не могу передать, до чего я рада тебя видеть! – сказала я, идя навстречу ему по комнате.

Мы обнялись. По части обнимашек он был что надо – не из тех, кто сдерживает себя. Бен всегда воспринимал наши объятия как еще один признак того, что у Маркуса ко мне чувства, как бы смешно это ни звучало. Маркус почти ни слова не упоминал о своем неудавшемся браке; а главное, в отличие от Уоррена Плотца, Маркус никогда не пытался меня трогать, даже когда мы вместе выпивали. В смысле, он не носил обручальное кольцо, хотя и его в наши времена нельзя считать доказательством стопроцентной гетеросексуальности. И когда он упомянул имя Келли, я понимала, что имя это запросто может принадлежать мужчине. Только когда я познакомилась с Келли, перестала удивляться.

– Я так волновался за тебя, – сказал он, по-прежнему не выпуская меня из объятий.

– Спасибо, – сказала я. И отпустила его. Он держал руки еще пару секунд, а затем тоже отпустил меня.

Я глубоко вдохнула и резко выдохнула.

– Маркус, с твоей стороны это просто замечательный поступок, но я не… Я даже не знаю, смогу ли когда-нибудь рассчитаться с тобой.

– А тебе и не нужно. Я не выступал как поручитель. Просто отправил куда нужно двадцать тысяч и получу их назад, как только ты предстанешь перед судом.

– О боже, Маркус, это… Это восхитительно!

– Да ничего такого, – сказал он, покачав головой, словно не сделал ничего важнее, чем одолжить мне ручку. – Просто окажи мне маленькую услугу: не говори Келли об этом, ладно?

– Угу, конечно.

Мне не хотелось становиться для него проблемой – да и могла ли я позволить себе стать ей после того, как он спас меня от шести недель отвратительного сна и не менее отвратительной еды, но раньше он никогда не просил скрывать что-либо от его жены. Они были из тех пар, которые имели общую страницу на Фейсбуке и знали пароли электронной почты друг друга. Насколько я знала, у них не было секретов.

– Просто я продал кое-какие акции, которые оставили мне дедушка и бабушка, и…

– Боже мой, Маркус, ты не можешь…

– Не принимай так близко к сердцу. На самом деле все гораздо прозаичнее. Мне кажется, что эти акции скоро упадут. А находиться в склепе под названием здание суда как-то безопаснее, чем на рынке. Потом я скажу Келли, что решил их продать. Все будет хорошо. Это почти что самый настоящий беспроцентный займ.

– Хорошо, – осторожно сказала я. Может, я и поступала эгоистично, но у меня сейчас было гораздо больше других поводов для беспокойства, чем переживать из-за невинной лжи Маркуса.

Затем я добавила:

– Спасибо.

– Пойдем, – сказал он.

Мы вышли из здания в окутанный туманом день: Погода идеально мне подходила в метафорическом плане, ведь мое будущее было столь же туманным.

Считая, что мне необходимо развлечься общением, Маркус трещал всю дорогу обратно на Деспер-Холлоу-роуд.

Когда мы приехали, машины Бена на подъездной дорожке не было. Оставался ли он в магазине матрасов? Или он уже в Филадельфии?

Маркус остановился.

– Давай закажем чего-нибудь поесть или типа того? – спросил он. – Келли сегодня работает допоздна, так что мне пофиг, где быть.

– Спасибо, не надо. Мне, – тут я взглянула на место, где Бен обычно парковал свою машину, – есть о чем позаботиться.

– Хорошо, – сказал он.

Я схватила с пола грязный клубок нижнего белья и посмотрела ему в глаза.

– Еще раз спасибо за все.

– Не напоминай, – сказал он, затем слегка ухмыльнулся. – Серьезно, не вспоминай больше об этом.

– Хорошо, хорошо, поняла, – сказала я.

Мы обнялись в последний раз, и я ушла, помахав ему на прощание, прежде чем подняться по ступенькам к входной двери.

Прошло не больше трех секунд, когда я поняла: что-то здесь неладно.

Но обстояло все не так, как несколько дней назад, когда весь дом был перевернут вверх дном.

Сейчас было что-то другое. В доме образовались какие-то пробелы. Чего-то не хватало, хотя я и не могла с ходу сказать, чего именно.

Мебель вроде бы стояла там, где и должна. И телевизор на том же месте. А музыкальный центр…

Вот оно что. Музыкальный центр.

Там, где раньше стояли виниловые пластинки Бена, зияла пустота.