Текст книги "Ближе, чем ты думаешь"

Глава 37

Человеку трудно привести свои мысли в порядок, если он только что вынюхал две дорожки кокаина и жаждал третьей.

– Что за хрень это такая? – думал Слэш, идя, опустив голову, прочь от «Харди».

Затем он спросил себя: «А что, если они действительно могут сообразить пять штук? Может, стоит вернуться?»

Заманчивое предложение, если честно. Работенка, которую он провернул с той мадам и о чем теперь вопили все газеты, была не особо трудной. Как-то ночью он спер ее телефон. Тот тип, который нанял его, точно сообщил, где его искать. А потом, на следующий день, он вернулся в тот дом, чтобы подбросить наркоту.

Всего несколько часов там и сям – и вот у тебя пять штук и куча кокса.

А вдруг и там так же легко выгорит? Что, если тот тип и горяченькая сучка Венди могли действительно организовать такое дельце?

Да нет. Слэш нутром чуял подвох. Зачем им понадобилось его имя? И почему они не платят наличкой, как все?

Он почти чувствовал, что это дело пахнет жареным, а зачем ему такое? Он уже сидел, и возвращаться на зону у него не было ни малейшего желания. За все то время, когда он занимался сомнительными делишками, он получил только один приговор – и то условно, подумаешь, разок промахнулся.

Правда, хороших деньжат ему срубить весьма хотелось. Вроде бы дело обстояло так: денек потрудишься – и вот тебе пачка стодолларовых бумажек. Но, похоже, не стоит рисковать даже из-за такого солидного куша.

Слэшу не давала покоя мысль о том, что Венди и тот парень могут наблюдать за ним или даже пытаться преследовать. Вдруг ему в голову пришла блестящая идея: пройти мимо здания отеля «Говард Джонсон», пока он окончательно не скроется из виду. Затем он вернулся, пройдя с другой стороны, и поднялся по лестнице в комнату 307.

Он пробыл там больше недели, смотрел HBO, насыпал и вынюхивал дорожки, – словом, культурно проводил вынужденный уединенный досуг, вывесив на дверь табличку «Не беспокоить». Он выходил, чтобы прикупить чего-нибудь, а потом возвращался назад, и праздник продолжался. Слэш недавно сорвал самый большой куш в своей жизни и теперь вовсю этим наслаждался.

Потому что, чувак, если вспомнить времена ночевок в «Миссии» или то, как ему доводилось спать в лесу, то балдеть в номере в «Говард Джонсон» было просто раем. Классная крыша над головой. Мягкая кровать, чтобы спать. Никто не орет на тебя, что ты удолбался, не надо тащить свой зад в какую-нибудь контору по утрам. И никто не галдит тебе про Иисуса.

Войдя в комнату, он надел цепочку на дверь: ему вдруг страшно захотелось проверить, как там поживают его запасы. Он вынул свою заначку из тайника.

Сначала он пытался сообразить, сколько же всего снюхал, пытаясь оставаться в пределах своей нормы. Скажем, восемь дорожек в день, не больше. Ну ладно, может, двенадцать. Или шестнадцать, но это уже край, всё.

Вообще в последнее время он как-то перестал за этим следить. Ну, была еще пара дамочек, с которыми он развлекался, и…

Подождите-ка. Разве это все, что осталось? А куда же делось остальное?

Ситуация с деньгами оказалась еще более поразительной. Из первоначальных 5000 долларов оставались жалкие четырнадцать стодолларовых банкнот. Однако дороговато оказалось жить в «Говард Джонсон», да еще и этот зануда-менеджер со своим обязательным депозитом в 500 долларов на случай причинения ущерба, поскольку у Слэша, понимаете ли, нет кредитной карты. Да, погулял он неслабо. Плюс еще эти бабы.

Стоп, а он действительно уже получил все деньги, которые мог?

Ему срочно нужно было занюхнуть. Немедленно. Это, знаете ли, ускоряет работу мысли. Он вытащил бритвенное лезвие, зеркальце и свернутую сотню, которой обычно пользовался: она помогала ему ощутить себя настоящим гангстерюгой.

Вот только кокс на сей раз отчего-то не вправил ему мозг. Наоборот, его начало мандражить. Куда делись все бабки? Их что, кто-то спер?

А что за парень был тогда с Венди? И как они узнали, чем он, Слэш, занимается?

Он посмотрел на кокс. Затем вынюхал еще одну дорожку.

В его голове уже царил настоящий кавардак. Но те мысли снова и снова так или иначе возвращались к нему.

Он должен позвонить человеку, который тогда нанял его. И все будет тип-топ.

Слэш долго возился со своим телефоном, пока, наконец, не нажал вызов.

– Чего тебе? – раздался в трубке мужской голос.

– Эй, это Слэш.

– Знаю, – отрезал мужчина. – Что тебе нужно?

– Я тут напоролся на чувачка, который спрашивал, мол, могу ли я подкинуть кокс кому-нибудь в дом. И держался так, словно знал про ту бабу, с которой я это тогда проделал.

– Что? Кто этот чувачок?

– Без понятия, – сказал Слэш. – Так, хрен какой-то. Я его первый раз видел. И с ним еще та цыпочка была. По-моему, ее зовут Венди.

– Венди? Ну-ка, опиши мне эту Венди.

– У нее… Черт, у нее такая шикарная задница, не поверишь. Огонь прямо.

– Какого цвета ее волосы?

– Каштановые. Или черные. Плевать.

– А глаза?

– Да не знаю я. На дойки ее загляделся.

– Что еще? Татуировки у нее были?

– Ага. Парочка.

– Хорошо, – прошептал мужчина. – Тогда не о чем беспокоиться.

– А вот хрен-то. Откуда они про меня узнали?

– Не в курсе. Может, ты сам кому трепанул? Ну, знаешь, похвалился перед дружком-наркошей.

– Нет, чувак. Я никому ничего не сболтнул.

– А я – тем более.

– Тогда откуда они узнали обо мне? – заорал Слэш.

– Сказал же, не в курсе.

И тогда Слэш начал:

– Я хочу еще денег. И кокса.

– Что? Нет. Забудь.

– Щас полная засада. Те типы про меня знают. Я на такое не подписывался.

– Что ж, это твоя проблема. Меня не колышет.

– Если меня накроют, тебе придется похуже, чем мне. Я праведником сроду не был.

Это было правдой. И они оба об этом знали.

– Черта с два, – сказал мужчина. – Да и нет у меня больше.

– Чего нет? Денег или кокса?

– Ни того, ни другого. Не звони мне больше.

Мужчина повесил трубку. Слэш втянул еще одну дорожку.

Глава 38

Первым моим порывом, как и всегда бывало в присутствии моих родителей, было защитить Тедди.

Я понятия не имела, почему они внезапно оказались возле моего дома, как вообще нашли меня, чего хотели от меня добиться. Как бы то ни было, но Тедди должен был остаться в стороне. Его отказ от наркотиков с трудом балансировал на краю пропасти (и этот край постоянно осыпался), особенно когда он смотрел на Венди. Я боялась, что, если он поймет, кто эти два незнакомца, это станет последней каплей, которая окончательно отправит его в бездну.

– Стойте, где стоите, – рявкнула я на своих родителей. – Не двигайтесь.

Хоть я еще и опиралась на грузовичок, чтобы сохранить равновесие, все же нашла в себе силы подойти к двери машины и распахнуть ее.

– Уезжай. Немедленно, – сказала я, пытаясь сдерживать дыхание.

– Кто эти люди? – спросил Тедди.

– Никто – ответила я.

– Ну… ну ладно, – запинаясь, ответил Тедди. – А ты уверена, что…

– Немедленно убирайся, черт бы тебя подрал, – процедила я сквозь зубы.

Мои родители уже приближались к его грузовичку. Я захлопнула дверцу за Тедди.

– Стойте, где стоите! – крикнула я на своих родителей.

Не могла я позволить им увидеть Тедди, даже сквозь лобовое стекло. Хоть и маловато было шансов, что они смогут распознать ребенка, которого в последний раз видели в возрасте девяти месяцев, в двадцатитрехлетнем мужчине. Но рисковать я все равно не хотела.

Они остановились. Я практически чувствовала неуверенность Тедди, так что дважды хлопнула по капоту и крикнула: «Пошли вон отсюда!»

Он в конце концов съехал с подъездной дорожки, а мне пришлось впервые столкнуться с родителями, бросившими меня на произвол судьбы двадцать два года назад.

Когда-то темно-каштановые, как и у меня, волосы моей матери стали почти полностью седыми. Морщины выветрили ее лицо. Но все же это была она, и ее теперешний образ был ярче всех моих воспоминаний. К тому же, если учесть все имевшиеся обстоятельства, она выглядела даже лучше, чем я могла предположить.

Хотя, с другой стороны, мне казалось, что лучше бы она умерла.

Плечи отца были по-прежнему широки, разве что он стал горбиться и уже не казался таким высоким. Его густые, песочного цвета волосы изрядно поседели и стали гораздо реже. К тому же он отрастил усы почти того же цвета, что и волосы.

Они стояли у бампера своей машины, и на их лицах одновременно отражались нервозность и надежда.

Даже не сосчитать, сколько раз, будучи подростком, я представляла себе этот момент: мои родители появляются словно из ниоткуда и заявляют, что вновь готовы принять меня под крыло. Большая часть моей воображаемой речи была посвящена длинному списку тех ужасных поступков и унижений, которым я постоянно подвергалась по их вине: я была убеждена, что перед тем, как заводить разговор о возобновлении семьи, мне нужно было как следует их наказать. В этих грезах наяву я переживала самые разные эмоции, хотя, как правило, начиналось все с яростных обвинений в их адрес, а заканчивалось благодарностью за мое спасение.

Но теперь, когда они в самом деле вернулись, я буквально задыхалась от ярости.

– Как вы меня нашли? – резко спросила я.

Мама начала:

– Прости, тыковка, я лишь…

– Хватит называть меня тыковкой. Я взрослая женщина. Меня зовут Мелани.

– Да, Мел… Мелани, конечно.

– Сначала мы хотели позвонить, – сказал мой отец. – Но, к сожалению, смогли отыскать только адрес, а телефон – нет. Мне так жаль, что мы…

Моя мама заплакала, ее охватила дрожь. Любой другой женщине в подобной ситуации я бы непременно посочувствовала. Но только не ей. Слишком много слез я пролила по ее вине.

– Твоя мама прочитала о тебе в «Интернете», – сказал отец. – Она искала тебя годами.

– Я постоянно молилась о том, чтобы разыскать тебя, – сказала мама. – Ведь соцработники никогда не сказали бы мне, куда пропали вы с Тедди. Мы знали, что семья, которая усыновила Тедди, покинула этот район, но не имели никакого представления о том, куда переехали те люди. В Службе социального обеспечения нам сказали, что, если вы сами решите обратиться к нам, это другой разговор, но сами они не вправе давать нам никакой информации о вас.

– Закон о конфиденциальности, – добавил отец.

Мама продолжала.

– Твой папа был в долгом рейсе, когда я прочитала о тебе в газетах… о том, что с тобой случилось. Мы приехали сюда сразу после того, как он вернулся из плавания. Я даже не предполагала, что у тебя теперь новая фамилия. Ты… Ты вышла замуж?

– Какая тебе разница? – огрызнулась я.

– Мелани, дорогая, мне очень, очень жаль. Я натворила столько мерзостей… столько всего… Даже не могу передать тебе, как я сожалею обо всем этом, – дрожащим голосом сказала она. – После того как мы потеряли тебя…

– Вы не потеряли меня, вы меня бросили.

– Конечно, конечно, – сказала она. – И я даже не надеюсь, что ты поймешь, в какой глубокой яме я оказалась в тот момент. Я… Я себя просто возненавидела. Во мне словно возникла огромная дыра… Наверняка ты не поверишь тому, что я говорю, но я действительно думала, что лишиться родительских прав – лучшее, что мы могли для тебя сделать.

– Отлично. Поздравляю, у вас это здорово получилось, – сказала я.

– Мелани, пожалуйста. Конечно, мы не заслуживаем прощения и даже не просим об этом. Но… Мы очистились. Это заняло несколько лет и причинило много боли, но мы, наконец, оба поняли, что практически до основания разрушили свои жизни, главным образом – из-за зависимости. Теперь мы препоручили себя в руки Христа и благодаря его любви больше не прикасаемся ни к наркотикам, ни к алкоголю. Мы ходим в замечательную церковь…

– Просто сказка, – ехидно заметила я. – Может, вы прямо сейчас туда и отправитесь?

Моя мать поднесла руку ко рту, пытаясь сдержать рыдания. А я вела себя именно так, как представляла, будучи подростком – до предела жестоко, словно опять оказалась девятилетней девочкой, которую бросили родители, и мне было уже все равно. Как бы я ни вела себя, все равно они заслуживали худшего.

– Мелани, – начал мой отец, – мы знаем, что ты сердишься, но…

– Замолкни, – рыкнула я на него. – Ты вообще не имеешь права голоса. Забудь о том, как ты поступил со мной и этой бедной женщиной. Как ты только не сел в тюрьму после того, что сделал с Шарлоттой?

Он поник головой.

– Что? Думаешь, я не знала об этом? – я уже почти визжала. – Или ты думал, что я забуду? Какой нормальный мужчина станет заниматься сексом с четырнадцатилетней девочкой, тем более с дочерью своей жены? Да ты просто отвратителен!

Было до крайности странно противостоять им и говорить то, что я так часто произносила мысленно.

– Да мы же не занимались сексом. Когда я был пьян, я просто…

– Заткнись! – заорала я. – Просто заткнись! Тебе нет оправдания за то, что ты с ней сделал. Никакого!

– Из-за этого твой отец провел пять лет в тюрьме, – тихо сказала мама. – Именно тогда он бросил пить и словно родился заново. С тех пор как он вышел оттуда, он не брал в рот ни капли. Не он совершал надругательства над Шарлоттой. Всему причиной алкоголь. Сам он никогда бы…

– А, так вот чем вы утешаете себя, чтобы спокойно спать? – я чуть не выругалась. – Что ж, рада слышать, что этот рецепт работает. А у меня все немного иначе.

– Я знаю, я знаю, – сказал мой отец. – Я ни в чем не виню тебя. Я… Мне безумно стыдно за то, как я поступал, и… На Страшном Суде мне обязательно это припомнят. Так что всю оставшуюся жизнь я буду следовать слову Иисуса и просить его прощения. Я…

– Почему бы вам не начать с того, чтобы поговорить с Шарлоттой? – усмехнулась я.

Это остановило их объяснения и прочие словесные излияния. Мама и папа буквально отпрянули друг от друга. Просто отшатнулись. Потом отец шумно выдохнул.

– Тебе ни о чем не известно? – спросила мама.

– О чем неизвестно?

– Шарлотта, она… Милая, это случилось уже очень давно. Шарлотта… умерла от передозировки наркотиков, когда ей было девятнадцать лет. Она убежала в Нью-Йорк и попала в… в очень неприятную историю. И… Ах, Мелани…

Эта новость докатилась до меня спустя столько лет и застала врасплох. Посреди дороги. Перед родителями, которых я не видела с девяти лет.

Я всегда считала, что Шарлотта была как я: искала новую жизнь и хотела выжить, несмотря на все травмы, которые умудрились причинить ей мистер и миссис Уильям Теодор Курран.

Вместо этого выяснилось, что именно она и пострадала от них сильнее всего. И на протяжении всех этих лет я должна была как оплакивать ее. Если бы я только знала. И все же, когда демоны настигли ее, она уже вырвалась из лап системы, а я была на другом конце штата. И никто даже не подумал сообщить мне о ее смерти. Никто не позаботился об этом.

– Замечательно, превосходно. Спасибо, что сообщили мне об этом через семнадцать лет, – сказала я, пытаясь отгородиться от них щитом сарказма. – Если вы не возражаете, я сейчас отправлюсь домой и буду смаковать эту новость. Спокойной ночи.

Я быстро направилась к переднему крыльцу своего дома и наткнулась на разбросанные луковицы – они по-прежнему лежали там, где я их оставила, но теперь они побурели и промерзли.

– Мелани, мы здесь, потому что хотим помочь, – жалобно сказала мама, делая в мою сторону несколько робких шагов. – Мы наняли адвоката. И подали в суд прошение о том, чтобы ребенка вернули в семью без каких-либо оговорок. Ведь мы же его бабушка и дедушка. И мы сможем позаботиться о нем, пока ты разберешься со своими проблемами.

Я снова повернулась к ним лицом. Это было страшнее любого кошмара, который только самая темная часть подсознания могла бы мне подсунуть.

– О Боже мой! – взвизгнула я. – Думаешь, это поможет? Думаешь, тебе памятник надо поставить за то, что ты типа воспитывала меня, Тедди и Шарлотту? Чтобы ты испортила жизнь еще одному ребенку? Ты что, серьезно? Да вы черт знает что несете!

Мой отец обнял маму.

– Я понимаю, каким шоком для тебя стала встреча с нами, – сказал он. – Вижу, как ты расстроена, и на это у тебя есть полное право. Но наш адвокат говорит…

– Даже слышать не хочу!

– Это лучший способ сохранить права на ребенка. Мы сможем усыновить Алекса, и он сможет жить с нами, пока ты будешь в тюрьме. А когда выйдешь, мы снова станем одной семьей.

Я обхватила голову руками, зажав между пальцами пряди волос.

– Семьей? Это что, шутка такая? Вы, вы говорите со мной о семье? Мы были семьей. А вы, сэр, швырнули ее в мясорубку своего пьянства и крутили ее, пока от семьи совсем ничего не осталось.

– Да, конечно, – сказал отец. – Я понимаю, ты слишком расстроена, чтобы толком поговорить прямо сейчас. Мы остановились в «Эконо Лаундж», это здесь недалеко. Можно хотя бы оставить тебе номера наших телефонов, чтобы ты смогла позвонить, если захочешь поговорить?

– Знаешь, чего я действительно хочу? – спросила я. – Я хочу, чтобы ты покинул и эту дорожку, и мою жизнь. Лучше всего у вас получалось быть родителями, когда вы держались подальше от меня.

Я открыла входную дверь, а затем захлопнула ее со всей силой, которую только нашла в себе.

Поначалу я слишком злилась, так что в голову даже не приходили связные мысли. Я побежала наверх в детскую, пытаясь хоть как-то увеличить расстояние между мной и родителями.

С относительной безопасности второго этажа я наблюдала за ними. Они прильнули друг к другу в каком-то странном объятии и, похоже, что-то обсуждали. Затем медленно направились к своей машине.

Примерно минуту они просто сидели там с работающим двигателем и включенным светом. На таком расстоянии мне было сложно понять, чем именно они занимались. И меня беспокоило то, что они, вероятно, пытались выработать новую стратегию для повторной атаки.

Наконец они выехали на дорогу. Но потом остановились. Отец вышел, открыл мой почтовый ящик и положил в него что-то, может, какую-то записку? Бумажку с номерами их телефонов?

Затем они уехали.

Первым осознанным чувством после их отъезда для меня стала злость на саму себя за то, что в общении с ними я пришла в ярость. Мне хотелось быть уверенной в себе взрослой женщиной, которая продолжала идти своим путем, но никак не дерзким подростком, набросившимся с налета на своих родителей и пытавшимся уколоть их во все места, в которые возможно. Ведь теперь они уже не могли манипулировать моей судьбой.

Однако гнев внутри меня не утихал. Ведь мои драгоценные папаша и мамаша не смогли выбрать лучшего времени, чтобы нанести мне визит, кроме как сделать это тогда, когда меня пытались разлучить с моим ребенком и отправить в тюрьму. И они не прислали мне письмо или что-нибудь в этом духе, чтобы я могла определиться с тем, хочу ли я вновь увидеться с ними или нет. Они поступили так, как сами сочли нужным.

Да, впрочем, о чем это я. Для Билли и Бетси поступать подобным образом всегда было в порядке вещей. Даже сейчас, когда они явились с так называемым предложением о помощи, я понимала, что на самом деле они пытаются сделать для себя из этого некий козырь, который потом озвучат на своих собраниях: «Хвала Иисусу, он помог вернуть нам дочь после всех этих страшных лет! Аллилуйя! Восславим Господа!»

Не зная, куда себя деть, я взяла мистера Снуггса и уселась в кресло для кормления. У меня не шли из головы слова отца, что они могли бы взять Алекса на воспитание, или усыновить его, или какие там еще нелепости он предлагал.

Невероятно, но я действительно обдумывала эти предложения. Может, это и был тот единственно верный вариант, когда я уже потерялась в догадках? Отец был прав: если суд препоручит Алекса в руки бабушки и дедушки, то он останется в моей жизни, даже если я окажусь за решеткой.

В Гучленде, менее чем в двух часах езды от Нортумберленда, находилась государственная женская тюрьма. Если бы меня отправили туда, они могли бы навещать меня каждые выходные. И я могла бы видеть, как он взрослеет. Что еще более важно – он знал бы, что у него все еще есть мать, что она его любит больше всего на свете и что все, чего она хочет – это быть рядом с ним.

А когда я выйду на свободу, мы снова сможем быть вместе. Сколько Алексу будет тогда, шесть? Наверняка для него это покажется странным. Хотя даже шесть – вполне уместный возраст, чтобы воспитывать ребенка, ведь впереди еще куча времени, прежде чем он покинет родное гнездо. В шесть лет только начинаешь терять молочные зубы. Вдобавок я была уверена: Роальда Даля они Алексу читать не станут, умножение не освоят, хорошим настольным играм не обучат, в общем, не будут делать ничего из того, что представляла себе я.

И, что греха таить, родители мои были далеко не идеальны. С моей стороны было бы настоящим безумием поверить в то, что они действительно изменились и что они станут заботиться об Алексе и искренне любить его до моего выхода из тюрьмы.

Другой вариант – Алекса навсегда оторвут от меня и выставят на аукцион среди таких же белых детишек.

Но станет ли от этого лучше или хуже? Возможно, эта милейшая парочка совершенно не подозревала, что фактически становится участниками серьезного уголовного процесса. Или им могли втереть, что на медицинское обслуживание ребенка или прочие якобы необходимые расходы уйдут десятки тысяч долларов. В моей голове крутились тысячи сценариев, в которых они выступали в роли любящих родителей.

Крутились они и крутились, но все заканчивались плачевно.

Во время этих терзаний я кое-что вспомнила. Мне было около семи лет, и отец только что прибыл из Новой Шотландии или откуда-то еще. В том возрасте я бездумно во всем подражала матери, поэтому, как и она, волновалась, когда он вернулся. Теперь у нас все будет иначе. Мама причесалась и надела новое платье. Мы хорошо, по-семейному поужинали, и я пошла спать, полная любви, тепла и светлых надежд.

Я проснулась от звука бьющегося стекла.

Отец преследовал маму по всему дому, бросал в нее пивные бутылки и кричал, что она чертова шлюха. Похоже (правда, это уже взрослая интерпретация происходившего тогда в моем понимании), мама не хотела заниматься с ним сексом, потому что у нее были месячные. И это привело моего отца в ярость.

Я босиком вышла из своей комнаты, готовая защитить маму. Правда, как я собиралась это сделать, понятия не имею. В итоге моя храбрость обернулась для меня болезненной раной на пятке – потом на нее пришлось наложить одиннадцать швов. Но теперь, вглядываясь в прошлое, я видела, что лучше уж пораненная нога, чем четыре назначенные мне месяца опекунства, когда о произошедшем узнал контролировавший меня социальный работник.

Таковы были мои родители, таково было мое детство. Эти их разговоры о перерождении, как им помог Иисус и все такое – сколько раз мне приходилось слышать подобное? Свой последний шанс они потеряли десятилетия назад.

Я, хоть убейте, не могла довериться людям, которые не смогли подарить мне настоящее детство, не говоря уже о том, чтобы поручить им заботу об Алексе.

Утром я позвонила мистеру Ханиуэллу, чтобы сказать ему, что хочу оспорить ходатайство моих родителей о предоставлении им опеки над Алексом.

Он выслушал меня почти без комментариев. Под конец я спросила:

– Как вы думаете, мое мнение будет иметь значение?

– Ну, у бабушки и дедушки нет никаких особых прав в процессах подобного рода, – сказал он. – Судья выслушает все наши аргументы. Исход ситуации, по всей видимости, будет зависеть от того, насколько хорошо то положение, в котором сейчас находится ваш мальчик. Судья поступит так, как будет лучше для вашего сына.

– Хорошо, хорошо, спасибо. Я очень ценю…

– Стойте, стойте. Не опережайте события. У меня есть кое-какие новости.

– Какие же?

– Да так, ничего особенного. Заседание по делу против социальных служб запланировано на десятое апреля. То есть днем позже совещания по уголовному делу. Но очень может быть, что на тот момент мы сможем кое-чем поделиться с судьей Стоуном.

– Будем надеяться. И чем же?

– Я показал ту фотографию парня со шрамом, которую вы послали мне по электронной почте, детективу из Стонтона, с которым я дружу.

– О, отлично, – сказала я. Он действительно среагировал очень оперативно.

– Детектив сразу узнал его. Имя Ричард Кодури что-нибудь вам говорит?

Ничего оно мне не говорило. Будь он таинственным водопроводчиком, Слэшем или Ричардом Кодури, мне никогда не доводилось слышать об этом человеке.

– Нет. Сожалею.

– Не скажу, что меня это сильно удивило. Мой приятель-детектив использовал несколько более грубые выражения, но, в общем, мистер Кодури, что называется, настоящая находка для полиции. Его неоднократно привлекали за бродяжничество, нахождение в пьяном виде в общественном месте и даже за справление нужд при всем честном народе – вот так.

– Что ж, прекрасно – ответила я.

– Будем считать, что так и есть. Мой приятель говорит, что у него на того типа есть досье чуть не со времен детского сада. По большей части он впутывался в дела с наркотиками, но на его счету также есть взлом чужой квартиры и преднамеренное нападение. Сейчас он на испытательном сроке. В течение пяти лет он должен вести себя паинькой, чтобы ему снова не навесили по полной программе. Все это мы можем использовать во время предварительного слушания. К тому же у нас теперь есть и визуальные доказательства.

– Что вы хотите этим сказать – визуальные доказательства? – спросила я.

Он ответил не сразу. Потом сказал:

– Ну, во-первых, должен предупредить вас, что наиболее разумно в таких обстоятельствах будет обойтись без участия суда присяжных. Понимаете, мы сознательно отказываемся от права на содействие присяжных и тем самым предоставляем судье единолично определять, виновны вы или нет. Правда, вокруг вашего дела было столько шумихи… Да и сам судья…

Я ждала, что он продолжит, но телефон молчал. Не выдержав, я спросила:

– И что же он?

– Миссис Баррик, мне приходится объясняться со всей возможной осторожностью, чтобы не выглядеть домогающимся вас старикашкой. Но вы помните, как на днях я попросил вас надеть свое лучшее платье?

– Да.

– Понимаете ли, для суда внешний вид подсудимого зачастую имеет огромное значение. Поэтому я и попросил вас надеть лучшее платье. Вы красивая молодая женщина, миссис Баррик. И на некоего конкретного судью это произведет прекрасное впечатление. Я хочу, чтобы он постоянно переводил взгляд с вас, в вашем замечательном платье, на этого Кодури с его татуировками и здоровенным шрамом. Итак, у нас есть Кодури с его россказнями, и вы, которые эти россказни внятно опровергаете. Вполне возможно, что мы сумеем убедить судью, кто здесь говорит правду, а кто – лжет. Вот так, возможно, нам и удастся победить. Вы со мной?

– Да, – сказала я. – Я с вами.

Перед моими глазами маячил Кодури, или Слэш, или как его там потом назовут, шмыгающий носом и постоянно дергающийся.

– Вот и хорошо. Скоро поговорим еще.

– Подождите, мистер Ханиуэлл.

– Да, миссис Баррик?

– Можно я задам не совсем обычный вопрос?

– Спрашивайте о чем угодно, миссис Баррик.

– Раз внешность, по-вашему, имеет такое огромное значение, то почему вы сами так одеваетесь?

В ответ он тихо усмехнулся.

– Хорошего дня, миссис Баррик, – сказал он.