Текст книги "Ближе, чем ты думаешь"

Глава 44

Той ночью я спала мертвым сном.

Наутро случилась следующая история. Когда я в очередной раз повернулась с боку на бок и увидела на часах 6:28, то приказала себе подняться с постели и действовать продуктивно – например, даже заняться йогой перед работой.

Но затем я снова уснула.

И тогда мне опять приснился сон, ставший чем-то вроде уродливого сорняка моего подсознания. Независимо от того, сколько раз я думала, что выдрала его оттуда с корнем, он упорно возвращался и с каждым разом становился вдвое страшнее.

В этом сне я слышала шепот человека, который меня изнасиловал. Как и в реальной жизни, я никогда не видела черты его лица. Он выглядел нависшим надо мной в темноте силуэтом и говорил тем же ужасным шепотом, который, казалось, исходил прямо из воздуха – словно этот человек находился везде и нигде одновременно.

Кое-что в этом сне иногда менялось: например, место. Иногда это был дом моих родителей в Нортумберленде; иногда – один из приютов, в которые мне приходилось попадать; реже это была квартира на первом этаже, где он и напал на меня.

Но этот шепот… Он всегда был одним и тем же. Такое мне никогда не забыть.

Для сна типична быстрая смена обстоятельств, и он протекал всего за несколько мгновений, прежде чем на меня вновь нападали. Тот субъект подходил ко мне с другого конца комнаты, потом прижимал палец к своему рту и закрывал мне рот другой рукой, на которой была надета кожаная перчатка. Во сне физического насилия не происходило никогда. Но гораздо ужаснее было его ожидание.

Когда я открыла глаза, на часах было 10:47; я была вся в поту. Моя смена начиналась в одиннадцать. «Дом вафель» находился всего в пяти минутах езды, так что, если постараться, я еще могла успеть. Времени принимать душ уже не было. Я надеялась, что клиенты не заметят, как от меня несет страхом.

Когда я ехала на работу, то пыталась думать об Алексе. Иногда эти воспоминания причиняли боль, но на сей раз в голове всплыло кое-что приятное – время, когда я еще была им беременна.

Я имею в виду второй триместр. Естественно, какое-то время мне казалось настоящим чудом, когда внутри меня Алекс двигался и ерзал. Но все эти едва заметные движения – которые, тем не менее, казались мне самой значительнее, чем весь мир – были слишком слабы, чтобы Бен мог их заметить. Всякий раз, когда я просила его положить руку мне на живот, он улыбался мне, но в конце концов признавался, что так ничего и не почувствовал.

Затем однажды воскресным утром, когда нам некуда было спешить, мы с наслаждением валялись в постели. Алекс тогда двигался особенно активно: он уже достаточно подрос, чтобы начать как следует пинать меня изнутри. Вот я и заставила Бена еще раз положить руку мне на живот.

Не прошло и трех секунд, как Алекс решил переменить свое положение. Бен даже вскрикнул и отдернул руку – так он был поражен. Как он выразился, под его рукой словно проскользнула небольшая змейка. Так что какое-то время мы между собой называли Алекса «змейкой», хотя у нас было еще по крайней мере с полдюжины ласковых прозвищ для него.

С тех пор Бен постоянно спрашивал меня, спит Алекс или двигается. Когда я отвечала, что не спит, Бен в шутку обращался к Алексу и спрашивал, не хочет ли тот дать ему пять.

Иногда я делала вид, что теряю терпение, и спрашивала: «Может, братаны подождут, пока я не схожу в ванную». Или типа того. Но почти всегда я была в восторге от подобного. В течение всего последнего триместра я наконец почувствовала, что моя беременность одинаково важна для нас обоих, в то время как на первых сроках она принадлежала мне одной.

Воспоминания так захватили меня, что, подъехав к «Дому вафель», я даже не обратила внимания на то, что на его парковке стояли три машины со знаком департамента шерифа округа Огаста на бортах. Впрочем, в том, что они там находились, ничего особенного не было: парковка находилась рядом с главной автомобильной артерией округа, чуть ли не в шаге от головного офиса.

Потом я вышла из машины и внезапно увидела, как шесть здоровенных парней, одетых в черную униформу, окружают меня со всех сторон. Некоторые из них держали руки на оружейных поясах.

– Мелани Баррик, положите руки на свой автомобиль, – рявкнул один из них.

Я была так поражена, что поначалу никак не отреагировала. Просто стояла в своей замасленной рабочей одежде, пытаясь понять, что же такое происходит. Тот, кто, похоже, возглавлял эту группу, так быстро оказался рядом со мной, что я даже не успела отстраниться. Он схватил меня за запястья и прихлопнул их к капоту моей машины, затем с силой надавил на спину, отчего я согнулась почти пополам.

– Не двигаться, – приказал он.

Он быстро провел руками по моему торсу, затем – по ногам, отчего меня едва не стошнило. Затем заставил меня выпрямиться, завел руки за спину и надел на них наручники.

Когда он подтолкнул меня к машине, я наконец нашла в себе силы спросить:

– Что происходит? Зачем вы это делаете?

Он не ответил.

– Пожалуйста, прекратите, – бессмысленно молила я. – Расскажите же, что случилось?

Именно тогда он и сказал:

– Вы арестованы за убийство Ричарда Кодури.

Глава 45

Эми Кайе узнала сногсшибательную новость от одного из представителей шерифа за несколько минут до того, как вошла в ту пятницу в здание окружного суда.

Тело с раздробленным черепом было найдено на кладбище Торнроуз, в нескольких футах от памятника генералу Конфедерации Джону Эхолсу.

Других подробностей полицейский не знал. Однако к середине утреннего заседания Эми смогла, наконец, проверить поступившие ей сообщения. Именно тогда она узнала, что жертва была опознана как Ричард Кодури.

Тогда Эми попыталась связаться с Джейсоном Пауэрсом. Он наверняка знал, что Кодури и есть тот информатор, который сообщил полиции о Коко-маме. Зато он, скорее всего, не был в курсе, что Мелани Баррик впервые услышала имя Кодури лишь два дня тому назад.

Мобильник Пауэрса молчал, так что Эми решила сделать ход конем и позвонила ему домой. Жена шерифа сказала, что он – как и обычно – допоздна патрулировал окрестности, а теперь спит, но позвонит сразу после того, как проснется.

Эми вернулась в здание суда, крайне обеспокоенная тем, что у нее сквозь пальцы утекают драгоценные первые часы после совершения преступления; к тому же, видимо, никто не понимает, что вообще происходит.

Зато сама она, похоже, кое-что поняла. Городская полиция Стонтона тоже использовала Кодури в качестве информатора. Как только полицейское управление и офис шерифа обнаружили, что у них есть общий интерес к Кодури, они решили объединить усилия в расследовании его смерти. И пока Эми перед лицом судьи пыталась привлечь к ответственности недобросовестных граждан, которые вовремя не провели техосмотр своих машин, эти две структуры совместными усилиями работали, как могли.

К тому времени, когда Эми решила сделать перерыв на ланч, она узнала еще одну новость: Мелани Баррик была взята под стражу.

Наконец, около четырех часов вечера пятницы, когда она вернулась в свой офис, ей удалось связаться с Пауэрсом по телефону.

– Алеу, – сказал он.

– Привет. Похоже, у вас, ребята, сегодня был трудный день.

– Ага. Зато у нашей любимой наркодилерши выдалась весьма напряженная ночка.

– Ну да, ну да, – ответила Эми. – Слушай, я весь день проторчала в суде, так что не успела выдать вам порцию личных предостережений от прокурора, то есть себя. Так вот, я хочу сделать это сейчас. Ты уверен, что это она? Не пойми меня неправильно: я понимаю, что все указывает на ее виновность и делает главной подозреваемой. Но я была в кабинете судьи Роббинса в среду, когда он сказал ей, что, если что-нибудь случится с Кодури, он возложит всю ответственность на нее.

– Да, милейший судья говорил мне об этом сегодня по меньшей мере трижды. Держу пари, если бы в его кабинете был электрический стул, он немедленно вцепился бы в рубильник.

– Ладно, ты в курсе, что у него на уме. Но Мелани Баррик ведь не совсем безголовая. Тебе не кажется, что с ее стороны совершить подобное было бы, ну… слишком нагло? Убить парня после того, как судья популярно объяснил ей, что ее в таком случае ждет?

– Ну так преступникам плевать на закон. Потому они и преступники.

– Слышала я уже такое, – сказала Эми. – И понимаю, что это, скорее всего, сделала именно она. Я просто хочу убедиться, всех ли подозреваемых мы как следует рассмотрели? Такие ребята, как Ричард Кодури, обычно долго не живут. Вероятно, есть и другие, которые были бы вовсе не прочь снести ему башку. А вдруг это сделал кто-то из тех, на кого он стучал? Мне не хотелось бы, чтобы мы упирались в одного подозреваемого, как баран.

– А, да ты, похоже, не совсем в курсе.

– Не в курсе чего?

– Недавно позвонил С.М.Э[29]29
  Судебно-медицинский эксперт.


[Закрыть]. На обнаруженном в кармане Кодури листке бумаги было имя и номер телефона Мелани Баррик, а также слова «полночь» и «Торнроуз».

Несколько секунд Эми пыталась переварить услышанное. А присяжные проглотили бы все это, даже глазом не моргнув: «Жертву, можно сказать, буквально вытащили из могилы, чтобы получить ее показания».

– И как же мы рассуждаем? – спросила она. – Кодури звонит Мелани Баррик, женщине, на которую он настучал, и отправляется на встречу с ней на кладбище. Он что, решил, что она хочет обменяться с ним кулинарными рецептами? Не мог же он быть настолько тупым?

– Ты просто не знала Рика Кодури, – посмеиваясь, ответил Пауэрс. – Благослови его боже, но у молотка мозгов больше, чем было у него.

– Я пытаюсь быть серьезной.

– Я вообще-то тоже. Вполне возможно, он не знал, что имеет дело именно с Мелани Баррик – той самой, которую он сдал. Может быть, она назвалась другим именем, когда продавала ему наркоту. Ее настоящее имя ничего для него не значило.

– Как это не значило? Ее имя было на страницах каждой газеты!

– Рик Кодури был не из тех, кто любит читать газеты, – сказал Пауэрс. – Скорее всего, он подумал: «Сделка и сделка, ничего такого», – вот и не смог с собой совладать. Такие, как Кодури, без зазрений совести продадут родную мать за сотню баксов. Если он считал, что поход на кладбище принесет ему деньжат, то вряд ли слишком беспокоился о собственной безопасности. Тем более он знал, что встречаться будет с женщиной. Так что рассчитывал, в случае чего, одолеть ее. Откуда он мог знать, что она прихватит с собой бейсбольную биту?

– А орудием убийства точно была бейсбольная бита? Мне об этом не говорили.

– В общем, нет, это пока мои домыслы. С.М.Э. говорил, что травмы на его теле были нанесены тупым предметом, так что решение вроде бы напрашивается само собой. Мол, если ранений была бы всего пара, то он смог бы дать более точные сведения. Но череп Кодури был просто раскрошен, так что теперь вряд ли удастся точно определить, что именно послужило орудием убийства. Но Коко-мама по-любому не осталась перед ним в долгу.

– Если только это была она, – Эми буквально распирало.

– А кто еще, по-твоему, мог это сделать?

– Вот тут и зарыта собака. Мы должны не просто доказать, что это она: пусть нам придется вывернуться на изнанку, но мы должны железно обосновать то, что рассмотрели все возможные варианты. Дело очень серьезное, и она запросто может получить не одного, а двух адвокатов. После того как ее осудят, апелляция будет подана в Верховный суд автоматом. Заметь, в Вирджинии полно адвокатов, протестующих против смертной казни. Какой-нибудь умник обязательно сумеет найти способ вывести это дело на федеральный уровень, так что апелляции потом посыплются одна за другой. То, что мы сделаем в ближайшие две недели, следующие десять лет будет по косточкам разбираться такими людьми, о которых мы и представления не имеем. Так что нам нужно быть железно уверенными в каждом своем шаге.

– Понимаю, понимаю. Вот поэтому у меня под рукой достаточно ребят, которые именно по этой причине занимаются, так сказать, дикой охотой. Кстати, мы проверили записи с камер, установленных на кладбище, правда, не могу похвастаться, что оттуда удалось что-то вытянуть. В «Говард Джонсон» – там, где останавливался Кодури – у нас есть и свои детективы, и несколько вольнонаемных парней. Они изо всех сил роют его комнату на предмет отпечатков и прочего. К тому же мы шерстим все кладбище, пытаясь найти орудие убийства, и опрашиваем всех, кто мог там хоть что-нибудь увидеть прошлой ночью. Если вдруг обнаружится, что во всем этом замешан кто-то другой, клянусь тебе, мы не станем молчать.

– Спасибо, – сказала Эми. – Держи меня в курсе, хорошо?

– Не волнуйся.

Что-то в словах шерифа округа Огаста все же не давало ей покоя, когда она повесила трубку. К подозрениям насчет самого Пауэрса и его подручных это не имело отношения – она смогла (почти) выбросить их из головы. Полученный тяжелым трудом опыт подсказывал ей: ничто не приводит к бо́льшим ошибкам, чем расследование, которое ведут слишком уверенные в своей правоте люди, особенно следователь, считающий, что уже получил ответы на все вопросы.

Глава 46

Весь следующий день, пока дотошные представители шерифа перебрасывали меня с рук на руки, я старалась все отрицать.

Пусть даже меня и постоянно обвиняли, хоть и ошибочно, в каких-то жутких преступлениях, я продолжала верить, что скоро произойдет нечто, благодаря чему с меня снимут обвинения. Может, найдутся вещественные доказательства, которые помогут изобличить настоящего убийцу. Или на сцену выйдет новый свидетель. А кто-нибудь поумнее остальных – может быть, этим кем-то будет Эми Кайе – наконец выяснит, как же на самом деле все обстоит.

Хоть что-нибудь ведь должно было произойти.

Пока я сидела в штаб-квартире шерифа, мне разрешили коротко повидаться с мистером Ханиуэллом. Я сказала ему, что не имею ни малейшего представления о том, как Ричард Кодури нашел свою смерть. В девять часов я уже была дома, одинокая и сонная; впрочем, в моей ситуации это никак не помогало. Вот бы позвонил Маркус и опять предложил заказать тайскую еду…

Я спросила мистера Ханиуэлла, не мог ли он обратиться к Бобби Рэю Уолтерсу, чтобы засвидетельствовать видеозапись того, как я ехала по дороге, ведущей к моему дому, а потом не уезжала оттуда всю ночь. Разве эта запись не подтвердила бы мой рассказ?

Но нет. Мистер Ханиуэлл отметил, что видео, на котором была видна только часть подъездной дорожки, недостаточно для того, чтобы подтвердить: я не покидала свой дом пешком или как-нибудь иначе. Так что, какой бы паранойей ни страдал Бобби Рэй, все его съемки мне не помогли бы.

Потом мистер Ханиуэлл сказал, что, даже имей я железное алиби, меня все равно будут держать под прицелом. Обвинитель продолжал бы утверждать, что я была наркодилершей, связанной с обширной преступной сетью, то есть таким человеком, которому было раз плюнуть заказать чье-то убийство. Так что закон в любом случае одинаково отнесется ко мне, и неважно, сама ли я совершила преступление или заплатила кому-то другому, чтобы он это сделал.

Обвинение, так или иначе, должно быть мотивировано: получается, раз у меня была веская причина прикончить Ричарда Кодури, я автоматически становилась виновной.

Вскоре меня отправили в магистрат, а оттуда почти без промедления – в региональную тюрьму Мидл-Ривер. Похоже, дела мои стали совсем плохи – я уже настолько хорошо понимала происходящее, что даже знала, что последует дальше: сдача личных вещей, подписание неких документов (хотела я того или нет), передача меня из одних рук в другие.

Даже унижение от того, что мне засовывали пальцы туда, куда только возможно, начинало казаться рутиной.

После того как надо мной в очередной раз как следует поизмывались, меня снова облачили в оранжевую робу. Я была уже готова к тому, что снова стану широко известной заключенной, причем не в приятном смысле: сокамерницы наверняка станут издеваться надо мной гораздо сильнее, ведь они наверняка уже знают гораздо больше о смерти Ричарда Кодури, чем я.

Надсмотрщик уверенно нацепил на меня наручники. Мы шли по коридору и достигли той точки, на которой я – мне это было уже известно – должна была повернуть направо.

Вместо этого он толкнул меня влево.

– Куда мы идем? – спросила я.

– В одиночку, – холодно ответил он.

Одиночное заключение. Также известное как карцер. Мне уже доводилось слышать, что подобным образом заключенных наказывают за плохое поведение. Подразумевались под этим двадцать три часа одиночества в сутки, к тому же вы не могли посещать библиотеку и пользоваться теми немногочисленными свободами, которые давала тюрьма. А ведь именно эти маленькие свободы хоть как-то скрашивали тюремную жизнь.

– В одиночку? За что? Ничего такого я не делала, – заговорила я, пытаясь справиться с растущей во мне паникой.

Этот паренек хмыкнул.

– Я не в курсе.

– Стой, погоди, – взмолилась я. – Меня же только обвинили. Они же ничего не смогли доказать. Я не делала этого!

Но меня уже толкали в спину по этому странному коридору.

– Не сомневаюсь, – сказал он. – Знаешь, все, что мне известно, – начальник приказал отправить тебя в карцер, там ты будешь в полной безопасности и под защитой.

– Под защитой? От кого?

Тот снова рассмеялся.

– Защищать будут не тебя. Защищать будут от тебя всех здешних обитателей. Ничего, привыкнешь. Раз тебя осудили – посидишь в карцере. В смысле, в камере смертников.

От слов «камера смертников» у меня ушла земля из-под ног. Кровь, казалось, совершенно отлила от головы, а ноги перестали слушаться. Я почувствовала, что падаю на пол. Потом, как в тумане, услышала, что этот достойный представитель исправительного учреждения зовет на помощь медиков.

Выходит, меня уже принимали не просто за наркоторговку. Я стала настоящим монстром, безжалостной убийцей, и мое вопиющее пренебрежение к закону привело меня на путь, ведущий к смертной казни.

Пятилетним сроком уже и приблизительно не пахло. Выходит, остаток своей жизни я проведу как корова, которую ведут на бойню.

Я могла потратить несколько лет, взывая к правосудию. А может, мне отведут гораздо меньше времени. Где-то я читала, что в Техасе происходит больше всего казней, но в Вирджинии этот процесс совершается значительно быстрее. Благодаря упрощенной подаче апелляции переход от обвинения к наказанию опережает здесь любую другую часть страны. Внезапно время для меня словно растянулось. Оно шло и быстро, и медленно.

Но, как бы то ни было, теперь я навсегда останусь не просто Мелани Баррик, а печально известной убийцей. И все, что Алекс когда-либо сможет узнать о своей ужасной матери от добропорядочных граждан: судей, прокуроров и присяжных, – это то, что они вынесли решение, что мир станет лучше, если меня казнят.

Никогда больше я не встречусь с ним, пусть даже под чьим-то надзором, поскольку мои права на него как биологической матери оказались аннулированы. Социальные службы не разрешают детям посещать камеру смертников, а Департамент исправительных учреждений не позволит мне сделать ни шагу оттуда.

Но я смело шагнула бы в вырытую для меня могилу, если бы могла еще хоть раз обнять Алекса.

Глава 47

Решение по делу судья Роббинс вынес первым, утром в понедельник.

Ходатайство об отмене ордера на обыск в деле Содружество против Баррик было решительно отклонено. По мнению судьи, в данном случае закону было все равно, солгал ли конфиденциальный информатор или нет: в любом случае он уже испустил дух. Ордер же был выдан на основании принятых под присягой показаний в присутствии представителей офиса шерифа. Пока им доверяли, а для обратного никаких оснований не было, не возникало и весомого прецедента для отмены ордера.

В проведении повторного слушания тоже никакой необходимости не было. Показания покойного Ричарда Кодури были признаны юридически несущественными.

Через несколько минут после того, как Эми Кайе получила по электронной почте соответствующее уведомление, ей пришло письмо от секретаря судьи, в котором напоминалось, что судебное разбирательство по-прежнему назначено на 9 апреля. В случае, если заинтересованное лицо не получило такого уведомления, по решению судьи процесс состоится с участием Кодури или без оного.

Эми пыталась переварить последствия такого решения: может быть, допущенная ошибка могла быть обратима, а решение впоследствии и обжаловано; и тут в дверях ее кабинета возник Аарон Дэнсби, лучась бодростью.

– Привет! – восторженно изрек он.

– Привет, – ответила Эми, потрясенная тем фактом, что он уже во второй понедельник за месяц появился на работе.

– Ты уже знаешь, какое решение приняли по делу Коко-мамы?

– Конечно. А ты? – сказала она недоверчиво. Она не могла вспомнить, когда в последний раз Дэнсби более или менее имел представление о сути решений по ходатайству защиты.

– Еще как. Я почти знал, каким оно будет, – ответил он.

– Это как же?

Он закрыл за собой дверь в ее кабинет.

– Я был в клубе на выходных и там натолкнулся на Роббинса, – заговорщицким тоном сказал он.

– Натолкнулся?

– Может, скорее стоит сказать, что это он натолкнулся на меня. Мы там обедали вместе с Клер, и вдруг появляется он и говорит: «Привет!» Оказывается, это он занимался делом Коко-мамы. В клубе все только и судачили об этом.

Дэнсби уселся, не дожидаясь приглашения. Эми иногда задавалась вопросом: может, ему лучше было бы стать репортером какой-нибудь желтой газетенки? Похоже, всякие сплетни и интриги волновали его куда больше, чем исполнение закона.

– Он уже принял несколько порций – ты же знаешь, как он любит скотч, – продолжил Дэнсби. – Он уселся рядом с нами и начал рассуждать о том, что ничего не спустит с рук Коко-маме, что всем нам необходимо жестко держать дела в руках и не позволять преступникам верховодить, ну и прочее такое. Потом сказал мне, что уже вынес решение по отклонению ходатайства Коко-мамы и теперь просто ждет утра понедельника, чтобы официально объявить о нем.

– А кто-нибудь посторонний слышал этот ваш разговор?

– Не знаю. А что?

– Потому что ты сейчас говоришь про то, что судья и адвокат Содружества обсуждали судебные вопросы наедине, а это неправомерно.

– Ладно, ладно, как скажешь. Но я еще не сообщил тебе самого вкусного.

Ну конечно. Его «самым вкусным» наверняка были какие-нибудь гадости.

– После того как он сказал мне, что отклоняет ходатайство, он стал давать мне советы, как нам действовать дальше, – сказал Дэнсби. – Говорил, что когда он, дескать, сидел в моем кресле и бла-бла-бла. Но, так или иначе, дал понять, что мы должны придерживаться графика и в первую очередь разобрать дело о наркотиках. Получается, что, когда Коко-мама предстанет перед судом по делу об убийстве Кодури, она уже будет осуждена за уголовное преступление. Он сказал, что это здорово увеличит шанс, что ей сделают смертельную инъекцию. А ты что об этом думаешь? Можем мы так поступить?

– Да, конечно, – сказала Эми. Не нравилось ей все это: судья и адвокат Содружества вроде как составили заговор в каком-то загородном клубе. А особенно ей не нравилось то, что при всем при этом осужденная уже подавала запрос о проведении суда без участия присяжных.

– Вот и славно. Мы ведь по-прежнему будем упирать на хранение наркотиков? – спросил Дэнсби. – В смысле теперь, когда он отклонил ее ходатайство, дело помчится со страшной скоростью, так?

– Конечно. Ордер признан законным, так что все собранные доказательства будут иметь силу. В общем, все упрощается.

– Чудно, чудно. А как ты сама считаешь? Может, мне послать Роббинсу бутылку «Гленливет», чтобы он дал мне бесплатную юридическую консультацию?

– Не смей этого делать – процедила Эми.

– Шучу, – сказал он, потом подмигнул ей. – Кстати, я все еще раздумываю над тем, как нам получше обстряпать это дело. Когда намечено заседание?

– На девятое апреля, – сказала она, стараясь выглядеть безразличной.

– Ладно. Понял. Продолжай свой благородный труд.

Вставая, он дважды стукнул костяшками пальцев по ее столу, а затем вышел прочь из ее кабинета.

Эми подождала, пока он удалится, а потом нахмурилась. Похоже, когда он говорил о предстоящем заседании, то собирался занять на нем место ведущего адвоката – ведь это было его прерогативой, он же, в конце концов, адвокат Содружества.

Значит, Эми придется работать еще усерднее. Чтобы подготовить Аарона Дэнсби к заседанию, ей обычно приходилось тратить втрое больше времени, чем на свою собственную подготовку.

Эми вернулась к своей работе, все еще размышляя о странном поведении судьи, читающего адвокату морали о том, как тому следует поступать.

Не прошло и двадцати минут, как зазвонил ее телефон. Это был шериф Пауэрс.

– Привет, это Эми.

– Привет, – ответил он. – У тебя на это утро назначен процесс или еще что-нибудь?

– Нет. До середины дня – ничего.

– Вот и хорошо. Думаю, тебе захочется зайти ко мне.

– А что такое?

– У нас тут один парень. Он только что явился и сознался в убийстве Ричарда Кодури.

Со всей возможной быстротой, какую могли предоставить ее машина и ноги, Эми оказалась в конференц-зале офиса шерифа округа Огаста. Там был и лейтенант Питер Кемпе. А также шериф Джейсон Пауэрс собственной персоной.

Эми неловко улыбнулась им. Они не знали о том, как она составляла свою карту, помеченную булавками, равно как и о том, что, сидя там, она все еще думала (пусть даже вероятность ее предположений была ничтожна): «Прямо здесь находится тот, на кого она охотилась целых три года».

Ее внимание привлек человек, которого только что ввели в зал. Высокий мужчина, широкоплечий, с изможденным лицом. Эми определила его возраст примерно под пятьдесят. Было похоже, что большинство времени он проводил на открытом воздухе.

Она встала, но этот мужчина, похоже, не собирался подходить к ней для рукопожатия. Пауэрс указал на ближайший стул по другую сторону длинного стола, у которого стояла Эми.

– Сядьте там, – сказал Пауэрс, и мужчина опустился на стул.

Шериф посмотрел на Кемпе.

– У тебя есть записывающее устройство?

Кемпе помахал маленьким цифровым диктофоном, затем поставил его перед мужчиной и нажал кнопку.

– Порядок, – сказал Пауэрс. – Ты уверен, что запись пошла?

Кемпе поднял вверх большой палец.

– Хорошо. Тогда продолжим, – сказал Пауэрс. – Сэр, не могли бы вы назвать свое имя?

– Уильям Теодор Курран, сэр. Но обычно меня называют Билли. Билли Курран.

– Спасибо, мистер Курран. Вы явились сюда добровольно, не так ли?

– Да, сэр.

– И вам сообщили о вашем праве на адвоката.

– Что вы имеете в виду?

– То, что вам, если у вас есть на то желание, будет назначен адвокат, – сказал Пауэрс.

– О да, – ответил Курран.

– И вы отказались от этого права?

– Да, сэр.

– Понятно. А теперь, что бы вы хотели сообщить нам?

– Ну, понимаете, я это сделал, – сказал Курран.

– Что вы сделали?

– Я убил этого парня на кладбище. Мелани Баррик не имеет к этому никакого отношения.

Внимание Эми привлекла интонация, с которой он произнес имя Мелани. Не похоже было, что он говорил о незнакомом человеке. В его голосе звучала странная теплота. И вдруг Эми поняла. Курран. Довольно распространенная фамилия. Но это была также фамилия, которую Мелани Баррик упоминала, когда описывала обстоятельства совершенного над ней насилия. Но какое отношение к нему мог иметь этот парень?

Пауэрс продолжал спрашивать:

– Почему вы его убили?

– А что, мне нужна была причина? Просто взял и убил.

– Но вы… вы знали свою жертву до этого? Может, вели с ним какие-то дела?

– Нет. Ничего подобного. Мы с женой гуляли по этому кладбищу в четверг вечером. Нам просто нравятся кладбища. Вот мы и шли, разглядывая даты на могилах. И тут к нам пристал этот парень. Мне он показался настоящим одержимым, и я… Я забеспокоился, что он может причинить боль мне или моей жене. Вот я и убил его. В целях самообороны.

– Ваша жена наблюдала все это?

– Да, сэр, – сказал Курран. – Мне бы хотелось, чтобы она тоже появилась здесь: она расскажет вам то же самое, если вы ее спросите. Но к убийству она не имеет никакого отношения. Это все я.

– А что вы хотите сказать тем, что он – доводил вас? Чем именно доводил?

– Ну, понимаете… Сначала он попросил у нас денег, а я сказал ему нет. Мне показалось, что он хочет нас ограбить. Потом он начал угрожать, вот и вывел меня из себя.

– У него было оружие?

– Не знаю. Может быть.

– Но вы сами видели оружие?

– Да… По-моему, у него был нож, – сказал Курран. – Впрочем, я могу и ошибаться. Ведь темно было.

– Так он… пытался вас зарезать или что-то в этом роде?

– Не знаю. Все так быстро произошло. Я просто… Ну, я просто испугался, а он продолжал угрожать, вот я и убил его, пока он не сделал что-нибудь со мной или с моей женой.

– А почему вы решили признаться в этом?

– Потому что я читал в газете, что какая-то молодая женщина была за это арестована, а мне не хотелось, чтобы из-за меня наказывали кого-то другого.

– Но, если это была самооборона, почему вы сразу же не позвонили в полицию?

Курран поерзал на своем стуле.

– Потому что я – официально зарегистрированный сексуальный преступник. И мне нужно держаться подальше от неприятностей.

– А… – выдал Пауэрс, словно сказанное все проясняло.

– Я не думал, что кого-то сильно взволнует, что убит какой-то мерзавец, – сказал Курран. – А потом я прочитал об этой девушке в газете, вот и решил: пойду и очищу совесть.

Пауэрс посмотрел на Кемпе. Никто из них, похоже, не подозревал о связи имен Курран и Мелани Баррик. А эта связь, похоже, обращала в пух и прах любые доказательства по этому делу, которые имелись у шерифа. Эми с нетерпением ждала, когда же эти детали всплывут на допросе и шериф наконец-то поймет, что его обман разоблачен.

Вместо этого Пауэрс сказал:

– Хорошо. Что ж, я ценю, что вы пытаетесь нам помочь, сэр. Но вы же понимаете, что нам придется подвергнуть вас перекрестному допросу?

– Да, сэр. Вы исполняете свой долг, я понимаю.

– У вас есть адвокат?

– Нет, сэр.

– Что ж, в таком случае суд вам его назначит.

Эми перестала следить за этим словесным пинг-понгом. Она переключила внимание на Пауэрса. Почему шериф все это затеял? Разве он не пребывал в пятницу в полной уверенности, что убийцей была Мелани Баррик, и никто иной? Неужели он все так неправильно понял, что теперь стремился удалить эту историю с убийством из всех рапортов и отчетов?

Карта с воткнутыми булавками. Пропавшие наркотики. Рейд в дом Баррик. А теперь – чуть ли не моментальное согласие с заведомо ложным признанием. Между этими четырьмя вещами не было очевидной взаимосвязи, они не вели ни к чьей выгоде. Как может помочь шерифу то, что этот парень валяет тут дурака, принимая на себя убийство, совершенное явно кем-то другим?

Эми никак не могла понять. Но была обязана положить конец этому балагану. Ложное признание только испортило бы всю картину с обвинением Мелани Баррик.

– Подождите минутку, – сказала она так громко, что головы всех трех мужчин повернулись к ней. – Мистер Курран, я Эми Кайе, представитель прокуратуры Содружества. Вы не будете против, если я задам вам несколько вопросов?