Текст книги "Ближе, чем ты думаешь"

Глава 29

Трудно описать, каково это: сидеть в зале суда, когда над тобой стоят и пристально следят уважаемые, рациональные, порядочные люди. Стоят и думают: «Во дает мамаша, позволила своему ребеночку покататься в кокаинчике».

У секретарши было такое лицо, словно ей было неприятно дышать со мной одним воздухом.

Судебный пристав взирал на меня с открытым презрением. Он явно не мог дождаться того, чтобы вернуться домой и рассказать жене о таракане в человеческом облике, который заполз в суд, где он заседал.

Судья Стоун, который едва не выгнал меня из зала после моей эскапады, продолжал искоса смотреть на меня. Для него, видимо, я уже не просто была женщиной, которая утратила контроль над собой. Я была воплощением зла.

И как же я боялась за здоровье Алекса! Оставались ли на нем просто следы, или он все же сумел проглотить достаточно? И какие могут быть последствия, если он все-таки это сделал?

Но больше всего меня мучил один вопрос: какому кретину могло прийти в голову поставить под угрозу жизнь ребенка? И чего вообще мог хотеть подобный субъект?

Эти мысли настойчиво бились у меня в голове, так что последняя часть показаний Тины Андерсон прошла для меня как в тумане.

Вновь мне удалось собраться только тогда, когда на трибуну для свидетелей поднялась Нэнси Демент со своими эполетами. Своим вечно радостным голосом она назвалась и подтвердила суду свои полномочия.

Донна Фелл потихоньку начинала понимать, зачем тут появилась Демент.

– Миссис Демент, не могли бы вы рассказать суду, как мисс Баррик и ее ребенок впервые привлекли ваше внимание? – задала вопрос Фелл.

– По данному вопросу меня попросила вас проконсультировать Андерсон, – ответила Демент. – Она сказала мне, что ей позвонил лейтенант Питер Кемпе из офиса шерифа округа Огаста, и хотела, чтобы я поговорила с лейтенантом Кемпе о кое-каких аспектах этого дела.

– И что же вы обсуждали с лейтенантом Кемпе? – спросила Фелл таким тоном, словно уже знала ответ.

– Он сказал мне, что работал с конфиденциальным информатором, связанным с уголовным делом против г-жи Баррик, и что конфиденциальный информатор поделился определенными сведениями с канцелярией шерифа, которые могут представлять для нас интерес.

– И что это были за сведения?

– Информатор сказал лейтенанту Кемпе, что миссис Баррик хотела продать своего ребенка.

– Продать ребенка?! – загремел судья Стоун.

Одно высказанное вслух предположение так сильно его оскорбило, что он даже отвернулся от Демент. Потом поворотился всем телом ко мне. Едва ли на его лице могло отразиться еще большее отвращение.

По крайней мере на данный момент мне было все равно. Откровение для меня уже произошло. Вот почему Демент ничего не сказала мне тогда, на прошлой неделе, в ее офисе. И хотя вроде бы становилось понятно, с какой стороны пришло это ужасное обвинение, сразу же возникал следующий вопрос: кем был этот – конфиденциальный информатор?

Как я ни убеждала себя, что все это плод воспаленного воображения Нэнси Демент, все напрасно. Не стала бы она втирать лейтенанту полиции заведомый вымысел.

Так что этим информатором должен быть реальный человек, сообщивший им ложные данные.

Я тихо и быстро заговорила с мистером Ханиуэллом.

– Все это неправда. Неправда. Я не знаю, кто этот конфиденциальный информатор, но он лжет. Я никогда никому не говорила, что хочу продать своего ребенка.

Донна Фелл подождала, пока судья в очередной раз справится с шоком, затем продолжила:

– И как вы на это отреагировали?

– Меня это просто ошеломило, как и остальных, – сказала Демент. – Как я уже говорила, я работаю в этом агентстве тридцать три года и никогда не сталкивалась с подобной ситуацией.

– Что вы делали дальше?

– Я запросила у лейтенанта Кемпе подробности, но он ничем не смог поделиться со мной. Мне кажется, лейтенанта Кемпе больше беспокоил тот факт, что мисс Баррик продавала наркотики, а все, что касается возможной продажи ребенка, он собирался оставить нам. Я сказала лейтенанту Кемпе, что мне нужно больше сведений, и спросила, могу ли я сама поговорить с конфиденциальным информатором.

– Что ответил лейтенант Кемпе?

– Он колебался. И сказал, что Управление шерифа скрывает личности своих осведомителей – я, безусловно, это понимаю. Он спросил, может ли он передать некоторые мои вопросы конфиденциальному информатору, а затем передать мне ответы. Я сказала ему, что, учитывая суть проблемы, мне нужно поговорить с информатором лично. Мы муссировали этот вопрос до тех пор, пока не решили, что лейтенант Кемпе приведет информатора в свой кабинет и попросит его позвонить мне оттуда.

В этот момент мистер Ханиуэлл выпрямился с такой силой, которой я в нем даже не подозревала. И впервые с тех пор, как он вошел в мою жизнь, он начал вести себя так, будто защищал невинную женщину.

– Ваша честь, я должен возразить. Похоже, миссис Фелл хочет, чтобы миссис Демент вспомнила подробности разговора, который, как утверждает этот конфиденциальный информатор, он вел с миссис Баррик. Я знаю, что миссис Баррик – сторонница партии, поэтому то, что она говорит, нельзя принимать за слухи. Но то, что сообщила вам миссис Фелл – совершенно определенно слухи. Если представители социальной службы желают, чтобы разговор конфиденциального информатора и миссис Баррик подтвердился, давайте вызовем его и приведем к присяге. В противном случае я не понимаю, как суд может позволить г-же Демент приводить ее разговор с информатором в качестве доказательства.

Даже не знаю, что это вдруг на него нашло. Но когда он закончил, я обнаружила, что аплодирую ему стоя и вот-вот поцелую его пухлую морщинистую щеку.

Наконец-то за меня вступился кто-то, к чьим словам здесь прислушиваются.

Даже лучше: сам судья Стоун, похоже, задумался над доводами моего адвоката.

– Миссис Фелл? – сказал он. – Что вы можете сказать по этому поводу?

Адвокат истца выпрямилась, отчего стала казаться еще выше.

– Ваша честь, мне ничего так не хотелось бы, как пригласить этого конфиденциального информатора и попросить его дать показания. Но в данных обстоятельствах это просто невозможно. Однако я также думаю, что нельзя сбрасывать со счетов полученные от него сведения, а другого способа их продемонстрировать, кроме как воспроизвести запись, не существует.

– Мне бы хотелось напомнить, что суды давно признали важность для закона сведений, получаемых от конфиденциальных осведомителей; особенно это касается дел о наркотиках. Мы доверяем сотрудникам правоохранительных органов, которые выступают в качестве присяжных, выносить собственные суждения о достоверности данных, полученных от своих информаторов, и мне кажется вполне разумным, что в делах подобного рода суд доверяет лейтенанту Кемпе. Он не подобрал своего осведомителя где-то на улице. Его услугами лейтенант Кемпе пользовался и в других случаях, поскольку считал этого человека надежным.

Судья снова повернулся в нашу сторону.

– М-р Ханиуэлл?

– Ваша честь, я согласен, что суды признали важность осведомителей в уголовных делах. Но мы имеем дело не с уголовным, а с гражданским правонарушением. И любой суд признает полученную от осведомителя информацию не более чем слухом, возможно, даже из третьих рук. Я бы попросил вас полностью игнорировать показания миссис Демент. Сейчас речь идет об основных судебных процедурах.

Судья Стоун сжал пальцы, что сделало его просто воплощением справедливости. В зале воцарилось молчание.

Не могу сказать, что до меня полностью дошел смысл этого только что произошедшего словесного поединка. На занятиях по литературе меня не учили, как разбираться со слухами. Но последствия того, что собирался высказать судья, были мне, безусловно, понятны.

По сути, так для меня определится возможность повидаться с сыном, если дело затянется. Если отбросить показания Нэнси Демент – весь этот абсурд, которым снабдил ее загадочный информатор – у социальных служб не было бы оснований отказывать мне в посещениях своего ребенка, пусть и под надзором.

На короткий миг я представила, как снова обнимаю Алекса, как его мягкие, пушистые волосы касаются моей щеки; как его теплое маленькое тельце прижимается ко мне. Потеря всего этого была настоящей болью, пусть даже и фантомной.

Судья Стоун всем своим немалым весом вновь опустился на место, затем скрестил руки, глядя в противоположный конец зала. Затем он посмотрел на мистера Ханиуэлла и произнес фразу, которая буквально разбила мне сердце.

– Извините, мистер Ханиуэлл, но я не могу принять ваше возражение, – сказал он. – Если бы это был суд присяжных, я был бы полностью на вашей стороне. Но, как вы знаете, закон признает, что судья может в деталях оценивать подобные доказательства, дабы они имели должный вес. В конце дня я должен решить, что необходимо предпринять в интересах этого ребенка. А для принятия этого решения мне необходимо использовать все имеющиеся в моем распоряжении доказательства. Заверяю вас: я учту возможность того, что часть имеющейся информации может оказаться просто слухами. С этой оговоркой я и принимаю ее.

Мистер Ханиуэлл снова сел. На меня он не смотрел. Возможно, он даже не понимал, как последние слова судьи опустошили меня.

А может быть, он знал это наверняка.

Фелл вновь продолжила с того, на чем остановилась.

– Итак, миссис Демент, вы приняли предложение лейтенанта Кемпе поговорить с конфиденциальным информатором?

– Да.

– И когда вы позвонили ему?

– Позже в тот же день. Информатор позвонил сам и подтвердил, что миссис Баррик спрашивала его, знаком ли ему кто-нибудь заинтересованный в покупке ребенка. Информатор, помня о том, что его принимают за человека, знакомого с криминальным миром, сказал, что может ей помочь разобраться с этим. Миссис Баррик сказала ему, что хочет минимум пятьдесят тысяч долларов.

Когда она назвала сумму, судья Стоун, прищурившись, взглянул мне прямо в лицо. И в тот момент я почему-то поняла: я могу полностью игнорировать все эти судейские разговорчики насчет того, какой вес может быть придан тем или другим доказательствам.

Когда Нэнси Демент закончила, по виду судьи можно было практически предсказать, какое решение он примет по делу Мелани Энн Баррик. Мои собственные показания, на протяжении дачи которых мистер Ханиуэлл изо всех сил пытался вернуть суду хоть какие-то крохи доверия ко мне, похоже, только упрочили его в своем мнении.

Потом судья Стоун, причем весьма желчно, произнес несколько фраз. Он начал с озвучивания предварительного решения об изъятии ребенка, тем самым подтвердив приказ об экстренном отчуждении, который он издал на прошлой неделе. Он сказал, что мне нужно устроиться на работу и избегать тюрьмы, если я хочу оставить хоть какую-то надежду на то, что смогу вновь жить в одном доме с Алексом.

Также он озвучил охранный судебный ордер против меня, упомянув, что я, будучи в сознании, не имею права приближаться к Алексу на расстояние менее пятисот футов, не имею права предпринимать попытки отыскать его и не могу общаться с приемной семьей, которая будет опекать ребенка.

Видимо, моя нижняя челюсть расстроилась вместе со мной, потому что все время отвисала. Я, конечно же, могла сколько угодно говорить себе: «Меня подставили, кто-то действовал за моей спиной, мастерски манипулируя законодательными рычагами в собственных целях», – но все это почти никак не отражало объективную реальность.

Факт же был в том, что закон – вместе со всей королевской конницей и всей королевской ратью – только что изрек свое слово.

И слово это гласило, что меня признали такой матерью, от которой следует держать подальше ее собственных детей.

Глава 30

Покидая здание суда, я была так поражена и ошеломлена, будто меня последние два часа лупили пыльным мешком по голове.

Мне нужно было как можно дальше убраться от этого ужасного здания с его затхлым воздухом и нелепыми обвинениями, поэтому, выбравшись на улицу, я резко бросилась к своей машине.

На мгновение мне показалось, что я слышу, как кто-то зовет меня по имени. Но я отбросила эту мысль. Здесь меня искать никто бы не стал.

Однако потом призыв раздался снова:

– Миссис Баррик! Миссис Баррик!

Я обернулась и увидела мистера Ханиуэлла. Похоже, всю дорогу из зала суда он следовал за мной.

– Погодите немного, – сказал он.

– Я… мне нечего вам сказать, – бросила я в его сторону, затем ускорила шаг.

– Вы забыли свою сумочку, – сказал он.

И он помахал этой самой сумочкой, а затем, отчаянно хромая, двинулся ко мне так быстро, как только мог.

– Подождите, – попросил он. – Я ведь старик. Мои времена беготни за девушками давно прошли.

Я двинулась ему навстречу, чтобы хоть как-то сгладить грубость своих слов: эдакий извиняющийся жест за то, что ему пришлось догонять меня.

– Спасибо, – сказала я, когда он вручил мне мою сумочку. – Я вам очень благодарна.

Я было снова повернулась к своей машине, и тут выяснилось, что мистер Ханиуэлл еще не закончил.

– Пожалуйста, подождите секунду. Просто подождите, – задыхаясь, произнес он. – Мне нужно немного поговорить с вами.

– О чем тут говорить? – раздраженно ответила я, кивнув в сторону здания суда. – Судья меня ненавидит и сделает все возможное, чтобы мне не вернули сына.

– Погодите, погодите. Судья Стоун просто… В общем, он впервые вас видит, так что ему пришлось задать свой тон во время разбирательства. Просто некоторые женщины не воспринимают суд достаточно серьезно, вот он и слегка давит на них поначалу.

– Слегка давит, значит, – сказала я.

– Миссис Баррик, – произнес он, все еще не отдышавшись.

А затем удивил меня следующей фразой:

– Пожалуйста, давайте присядем?

Он указал на каменную скамью, стоявшую под деревом перед зданием суда.

– Да ради бога, – ответила я.

Пока он хромал к скамейке, я, можно сказать, фактически вела его под руку. Я бы предложила ему как следует опереться на меня, если бы не думала, что могу его этим обидеть.

– Ух. Так гораздо лучше, – сказал он, садясь.

Он похлопал ладонью рядом с собой. Когда я села, он вытащил носовой платок и промокнул им лицо.

– Знаете, я постараюсь быть с вами абсолютно откровенным: это было черт знает что такое, – сказал он. – Не уверен, что мне когда-либо доводилось участвовать в подобном пятидневном слушании… да тут надо скорее употреблять слово «поединок». Так что, если вы чувствуете себя растерянной, я вас не виню. Потому что сам чувствую себя так же.

– Спасибо, – сказала я. И я действительно была ему искренне благодарна.

– Жаль, что мне так и не удалось задвинуть куда подальше всю эту чушь с показаниями конфиденциального информатора, – продолжил он, качая головой и запихивая в карман носовой платок.

– Я очень ценю вашу попытку, – сказала я. – Но кто этот конфиденциальный информатор? Вы можете как-то это выяснить?

– Мы могли бы, – ответил он.

– Но как?

– В общем, я подумал над этим, и мне кажется, что все эти так называемые адвокаты, которые там сидели, могут по-настоящему пригодиться. Ордер на обыск регистрируется в официальном реестре, так что поднять его – не проблема. Проблема в том, что в документах будет указан только номер, но не имя этого информатора. Единственный способ, с помощью которого мы можем, так сказать, разоблачить его – оспорить сам ордер.

– И вы можете сделать это?

– Разумеется. В любом случае эти сведения имеют отношение к заведенному на вас уголовному делу, а слушание по нему будет происходить в окружном суде. Я могу подать ходатайство об отмене ордера на том основании, что конфиденциальный информатор дал представителям шерифа заведомо ложную информацию. В итоге судья неизбежно потребует представления этого самого информатора. Тогда начнется так называемое слушание по ходатайству. В зависимости от того, как все пойдет, ваше дело даже может решиться одним махом.

– Что вы хотите этим сказать?

– Когда я приведу этого типа к присяге, надеюсь, что смогу сбить его с толку и уличить во лжи. Может, даже не в одной. Как только судья поймет, что конфиденциальный информатор пытается выкрутиться, ему не останется иного выбора, кроме как аннулировать ордер. А если властные структуры утрачивают ордер, то все доказательства, найденные в результате обыска по этому ордеру, теряют силу, и становятся, как мы говорим, – гнилыми яблочками. И тогда дело лопнет.

– Лопнет, в смысле…

– Сдуется, – сказал он. – Без доказательств никакого дела быть не может. Прокурор должен будет снять обвинения.

Я глубоко вздохнула. Было так заманчиво выслушивать стратегию мистера Ханиуэлла – простую, понятную и, казалось бы, такую реальную – что во мне зародилась надежда.

Но разве я не знала, насколько опасными могут быть такие эмоции?

Я посмотрела на дерево, нависшее над нами. Его почки были готовы лопнуть, и под их тяжестью уже сгибались ветви. Это был один из предвестников весны, времени перерождения. И я вновь вспомнила о тюльпанах перед моим домом.

Когда-то их вид тоже наполнял меня оптимизмом, и посмотрите, что произошло в итоге.

– Вы действительно думаете, что это сработает? – спросила я.

– Мы не узнаем, пока не попытаемся.

Мы. Теперь я снова раздумывала над местоимениями и переосмысливала их; услышав же, как первое лицо множественного числа сорвалось с его губ, я действительно воодушевилась. И когда я по-новому взглянула на своего морщинистого защитника, то задумалась, что же на него нашло. До недавнего времени он относился ко мне так же скептически, как и все остальные. Что-то явно изменило его образ мыслей.

– Мистер Ханиуэлл, спасибо, но… Позвольте спросить, отчего вы так настойчиво пытаетесь мне помочь?

Этот вопрос, казалось, развеселил его.

– Миссис Баррик, я понимаю, что выгляжу не ахти, но все же я ваш адвокат.

– Нет… Я знаю, но… Я не наивная дурочка. Вам за ваши услуги платит суд. И у вас, вероятно, был миллион клиентов, певших те же песни, что и я, что они, мол, совершенно невиновны. И вы… Не будете же вы говорить, что верили им всем. Я уверена, что поначалу вы совершенно не верили и мне. Но сейчас, в суде, вы действовали, ну, я не знаю… как-то иначе.

Он слегка усмехнулся.

– На это… так сразу и не ответишь.

– Пожалуйста, попытайтесь.

Некоторое время мы сидели молча, пока он подбирал подходящие слова. Когда он наконец начал, его голос – говорил он все так же медленно, словно его рот был набит мраморными шариками – зазвучал одновременно как-то глубже и печальнее.

– Миссис Баррик, я не первый день занимаюсь такими вещами. Может быть, мне не всегда это хорошо удается, и, безусловно, особой выгоды тут не получишь, но тем не менее я варюсь в этой кухне уже очень много времени. Если бы вы просидели на моем месте сорок лет, то поняли бы: хорошие и плохие люди – понятия абстрактные. Все мы балансируем где-то посередине, так что место, на котором человек сидит в суде, часто зависит только от постановки вопроса. Вы следите за моей мыслью?

– Конечно.

– Я не обманываю себя насчет того, кем могут оказаться мои подзащитные. Возможно, они действительно совершали плохие поступки, тут вы правы. Но на самом деле многие из них – вовсе не плохие люди, хотя кое-кто в системе правосудия очень хотел бы выставить их в дурном свете. Моя работа – представлять всех одинаково. И, разумеется, я должен быть убежден в том, что суд относится к ним справедливо. В удачные дни я даже могу заставить тех, кто облечен властью, взглянуть на моих клиентов так, как это делаю я сам: увидеть, что в этих людях сочетается хорошее и плохое, как и в каждом из нас. Вероятно, это лучшее, что я могу сделать для большинства из них, так что могу спокойно спать по ночам, потому что знаю: я старался изо всех сил.

Он остановился и тяжело вздохнул.

– Но иногда, время от времени, появляется клиент…

Мистер Ханиуэлл молча смотрел на дерево, под которым мы сидели.

– Когда я увидел вас сегодня утром в зале суда, я был действительно поражен…

Слова из него выходили с трудом, он почти задыхался от них.

– Знаете, вы мне кое-кого напомнили. А когда я увидел на вас это платье, я, похоже, понял, когда заметил вас впервые.

– Что вы имеете в виду? – спросила я.

– Я вижу вас, миссис Баррик, – сказал он загадочно. – Я вас вижу.

– Не понимаю.

– Не думаю, что смогу это объяснить, – сказал он. – В любом случае это не имеет значения.

Он медленно поднялся со скамейки. К моему удивлению, на его глазах выступили слезы. Он снова вытащил свой платок и промокнул лицо.

– Я вижу вас, миссис Баррик, – сказал он в последний раз. – И, если честно, это пугает меня до смерти.

– Что вы имеете в виду? – спросила я. – Мистер Ханиуэлл, подождите!

Но он уже хромал прочь.