Текст книги "Ближе, чем ты думаешь"

Курран посмотрел на шерифа, который в ответ промолчал.

– Пожалуй, нет, – ответил Курран.

– Благодарю вас. Вы сказали, что гуляли по кладбищу. Но кладбище Торнроуз – место весьма обширное. В каком его районе, хотя бы приблизительно, произошла эта ссора?

– Точно сказать не могу. Наверное, где-то у центра.

– После того как вы убили этого мужчину, вы передвигали труп?

– Нет, мэм.

Эми на мгновение взглянула на Пауэрса. Они оба знали, что памятник генералу Джону Эколсу был гораздо ближе к западному входу на кладбище, чем к его середине. Впрочем, это были пока только придирки. На самом деле Эми только набирала обороты.

– Вы прикасались к телу?

– Нет, мэм.

– Но вы были уверены, что тот человек мертв?

– Да, мэм.

– А во сколько это произошло?

– Где-то посреди ночи. Я точно не знаю. На мне не было часов.

– Будем считать, что в полночь, хорошо?

– Да, около того.

– Что ж, это почти соответствует тому времени смерти, которое мы установили, – сказала Эми. – Но, может быть, вы сможете кое-что нам прояснить. Жертва была так истерзана, что наш судмедэксперт даже не смог определить, две или три пули было выпущено в нее. Сколько раз вы стреляли?

Курран не замешкался ни на секунду.

– Три, – ответил он.

Эми посмотрела на Пауэрса, который в ответ закатил глаза и пробормотал проклятие.

– Хотя теперь, когда я как следует подумал, я мог выстрелить и два раза, – сказал Курран. – Точно не помню. Я ведь был просто вне себя, понимаете? И…

– Мистер Курран, Ричард Кодури не был застрелен, – сказала Эми. – А вам следует понимать, что дача ложных показаний тоже является преступлением.

Курран уронил голову, почти ударившись лбом об стол. Отведя взгляд, он украдкой смахнул навернувшиеся на глаза слезы.

– Прости, Мелани, – сказал он. – Я сделал все, что мог.

Потребовался еще час, чтобы разобраться в той ахинее, которую нес этот Билли Курран.

Шериф рассчитывал, что они могут сделать вид, мол, никакого Куррана и вовсе не появлялось, но Эми даже слышать подобного не желала. Неспособность компетентных органов разобраться в оправдательных доказательствах – даже в том, правдивыми или ложными были показания человека, якобы имевшего отношение к делу – означала крах обвинительного приговора. Они должны были подтвердить все документально и довести до сведения защиты. Тяжело, однако, выступать в роли хороших парней.

Выходя из кабинета Пауэрса, Эми направилась по коридору к выходу, когда услышала, как чей-то мужской голос окликнул ее. Она обернулась и увидела знаменитую прическу помощника шерифа Джастина Херцога.

– Слушай, я только что собирался тебе позвонить, – сказал он.

– Правда? А зачем?

– Есть что показать, если у тебя найдется минутка.

– Конечно, – сказала Эми и последовала за ним в его тесный кабинет.

Херцог сел и начал пытаться пробудить дряхлый компьютер к жизни. Эми иногда спрашивала себя: интересно, как часто ему хочется врезать по этой железяке?

– Не в курсе, говорил ли тебе шериф, но ты знаешь того парня, которого они нашли на кладбище?

– Ричарда Кодури?

– Да, его. Наверное, шериф решил, что я тут окончательно протух или типа того, вот и поручил нам проверить отпечатки в номере отеля, где он остановился, сечешь?

– Да, Пауэрс что-то такое говорил.

– А он сказал, что я проторчал там все выходные?

– Вот об этом как раз нет.

– Веришь или нет, но я ему обязательно про это выскажу, если он зажмет мои сверхурочные. В общем, ты, конечно, представляешь, что отпечатков там была просто уйма. Большинство, понятное дело, оказались бесполезными. Некоторые – так просто, ансабы, – он употребил жаргонное словцо для неизвестных данных. – Ну и, конечно, кое-какие принадлежали жертвам, чьи отпечатки уже хранились в базе. Но среди них оказались такие, что я прямо стойку сделал. Причем они были довольно приличного качества. Такое впечатление, что оставивший их тип пальцы прямо жиром смазал. Мы нашли их на комоде, отполированном воском. И мне думается, что пальчики эти свеженькие, поскольку на комоде других не было – похоже, его не так давно протирали.

Херцог защелкал мышкой. Жесткий диск компьютера так отчаянно хрипел, что Эми даже стала опасаться, как бы он не задымился.

– Ладно, поехали, – сказал Херцог, перетащив на экран два отпечатка. – Теперь попытайся закосить под меня и взгляни на эти пальчики с моей колокольни. Я уже где-то их видел. Это как… Ну, типа как встретить в толпе знакомое лицо. Бац – и ты уже не можешь оторвать от него глаз.

– Понимаю, – сказала Эми.

– Видишь вот этот? – сказал он, указывая на отпечаток, который был на экране слева.

– Да, – сказала она.

– Его сняли с комода в комнате 307 отеля «Говард Джонсон».

– Ясно.

– Я начал думать, где я мог видеть его раньше? – сказал Херцог. – И стал перебирать в уме последние случаи. Вот и вспомнил подробности дела об изнасиловании Притчетт: того парня я еще окрестил субъектом Б.

– Я думала, что это Уоррен Плотц, но это ведь не так?

– Так-то оно так. А теперь угадай, кто бы это мог быть?

– И кто же?

– Тот же, кто оставил отпечатки на комоде. Я уже нашел шестнадцать схожих точек. Фиг оспоришь.

Эми Кайе так и уставилась на экран.

– Другими словами… – начала было Эми, но она была так ошарашена, что даже не смогла закончить фразу.

За нее продолжил Джастин Херцог:

– Другими словами, человек, который изнасиловал Лилли Притчетт, недавно побывал в номере, где жил этот Ричард Кодури.

Глава 48

Мой новый дом был ровно восемь футов в ширину и десять футов в длину. Я так точно это знаю, поскольку у меня не было других занятий, кроме как измерять камеру с помощью одиннадцатидюймового листа бумаги вместо линейки.

Кроме тяжелой стальной двери, единственным отверстием в бетонных стенах было окно высотой восемнадцать дюймов. Я даже узнала, что такие окна делаются специально по указанию Верховного суда: все заключенные, находящиеся в одиночном заключении, должны иметь источник естественного света – отсутствие его считается жестоким и необычным наказанием.

Кстати сказать, стекло в моем окне было матовым, так что я не могла видеть, что происходит снаружи. Образно выражаясь, региональная тюрьма Мидл-Ривер показывала восемнадцатидюймовый средний палец и мне, и Верховному суду.

Было и два источника искусственного света. Один из них – люминесцентная лампа, утонувшая в потолке и защищенная металлической решеткой. Другим был кусок небьющегося стекла шириной в два фута и толщиной в два дюйма, вделанный в дверь и пропускавший свет из коридора.

Ни одним из них я не могла манипулировать по собственному желанию. Свет надо мной включался автоматически каждый день в шесть часов утра и горел до десяти часов вечера. Свет в коридоре не отключался никогда. Там было светло в любое время, отчего я спала спиной к двери, чтобы хоть как-то спрятать глаза.

Каждое утро в семь приносили завтрак. Обед был около полудня. Ужин наступал в пять тридцать.

Все так называемые блюда доставлялись через узкую щель в двери чуть ниже стекла. На моей стороне двери был небольшой выступ, где едва умещался лоток с едой, и его приходилось снимать оттуда крайне аккуратно, иначе еда оказывалась на полу. Кое-кто из заключенных дожидался, пока я не подойду к двери, чтобы взять поднос. Остальным, похоже, было наплевать.

Единственной, с позволения сказать, мебелью были кровать, раковина и унитаз. На кровати лежал трехдюймовый матрас, которому было не под силу скрыть от моей спины твердую поверхность нар. Из крана над раковиной текла только холодная вода. Унитаз представлял собой кусок кованой нержавеющей стали без сиденья и смыва. Экскременты либо соскальзывали в него, либо нет. Иногда, если они застревали, мне приходилось поливать их водой до тех пор, пока те не исчезнут.

Но, несмотря на всю эту мрачность, я продолжала пытаться делать хоть что-то, чтобы во мне не иссякло молоко. Я изо всех сил пыталась не думать о том, в какое ужасное место я попала, стараясь представить, как серо-голубые глазки Алекса неотрывно смотрят на меня.

На этот раз для того, чтобы молоко наконец полилось, потребовалась целая вечность. Когда оно пошло, я, как могла, прикрылась. Вряд ли это помогало: в углу торчала камера, и мне было прекрасно известно, что за мной наверняка наблюдали охранники – в большинстве своем мужчины. Пойди попробуй тут остаться незамеченной.

Но я упрямо продолжала свое занятие, повторяя себе, что Алекс был бы мне за это благодарен.

Помимо этого, я отжималась, приседала, – словом, делала все возможное в ограниченном пространстве маленькой камеры. Впрочем, я скорее заботилась о том, чтобы сохранить здравый смысл, нежели поддержать физическую форму.

Еще одним важным моментом было то, что один из охранников как-то по дороге на работу занес мне книгу из тюремной библиотеки.

Последняя в региональной тюрьме Мидл-Ривер состояла почти полностью из развлекательной литературы: романов и детективных историй. Одна книга мне так понравилась, что я перечитала ее несколько раз. Главным ее героем был следователь-журналист по имени Картер Росс, и как же я была ему благодарна за то, что он хотя бы на несколько часов позволил мне отвлечься от реальности.

В одно и то же время ежедневно – опять же, спасибо Верховному суду – я протягивала руки в то же отверстие, через которое подавали еду, и на мне защелкивали наручники. Потом вели к внешней клетке, втиснутой между двумя бетонными стенами. Там я уже не могла мерить расстояния с помощью своего листка. Поэтому только могла предполагать, что площадь этой клетушки составляла пятнадцать квадратных футов.

Каждые несколько дней, согласно не вполне понятному мне распорядку, эта клеть орошалась душем, который мне приходилось принимать под пристальным взглядом охранника.

Так и текла моя жизнь, день за днем. Идущие на поправку наркоманы любят толковать о том, как достигли самого дна, о том, как поняли, что ниже им уже не опуститься, о том, что нужно наконец обрести человеческий облик.

Странно, но я некоторым образом им завидовала. По крайней мере, они в конечном итоге нашли низшую точку своего падения. Но в карцере ведь сидели не они, а я.

Было похоже, что я каждый день, раз за разом, опускаюсь на самое дно жизни.

Глава 49

Самым любимым занятием Эми Кайе в юридической школе был практикум уголовного права – этот предмет она изучала на третьем курсе.

Свой первый урок профессор начал с того, что крупно написал на доске: «Всегда базироваться на уликах». Эта фраза, хоть и потускневшая со временем, оставалась там до конца семестра: так он хотел выделить самое важное из всех записей, которые появлялись рядом с ней.

Теперь перед Эми встало огромное искушение позвонить этому профессору и спросить, что же ей делать, если улики, на которых она базировалась, не имели ни малейшего смысла.

Мужчина, изнасиловавший Лилли Притчетт и десятки других женщин в течение почти двух десятилетий, каким-то образом оказался в гостиничном номере Ричарда Кодури.

Того самого Ричарда Кодури, который вплоть до своей безвременной кончины был звездным свидетелем по делу Мелани Баррик.

А Мелани Баррик оказалась жертвой того самого насильника.

Могло ли мироздание допустить, что тип, настучавший про наркотики, и насильник встретились по чистой случайности? Подобное не укладывалось для Эми ни в какие рамки.

И убийство произошло прямо в черте города Стонтона. Значит ли это, что ее утыканная булавками карта только для того и пригодилась, чтобы окончательно ее запутать? Правда, сейчас речь шла об убийстве, а не об изнасиловании. Но мог ли насильник действовать и в Стонтоне? Может, в архивах просто не было необходимой информации? Мог ли он не шептать, совершая свои злодеяния?

Эми чего только не предпринимала. Она рисовала блок-схемы, временные шкалы и диаграммы Венна[30]30
  Диаграмма Венна – диаграмма, которая визуально отображает все возможные логические отношения множеств, каждое из которых, как правило, представлено окружностью. Каждое множество представляет собой набор данных, у которых есть между собой нечто общее.


[Закрыть], отчаянно пытаясь сделать общую картину хоть немного более четкой.

Но все это было пустой тратой времени.

После нескольких дней отчаянных попыток Эми решила, что имеет дело либо с дичайшим совпадением, либо с еще одной нерешенной загадкой.

Между тем у главного заместителя адвоката Содружества было достаточно других дел. Пришел отчет судмедэксперта об обследовании тела Кодури, в котором подтверждалось, что причиной смерти была травма от удара тупым предметом – следовательно, это действительно было убийство. В сопроводительной записке говорилось, что жертва, похоже, какое-то время пыталась защищаться, может быть, убитому даже удалось оставить легкие ранения на теле нападавшего. Но они все еще ждали отчетов от токсикологов и других специалистов по изучению улик – а на теле улик было немало – которые должны были поступить из государственной лаборатории в Роаноке.

Другие линии следствия: проведенные шерифом опросы, попытки найти орудие убийства, – ни к чему не привели.

Обо всем этом Эми сообщала Аарону Дэнсби, чтобы окончательно увериться: он будет приводить все более или менее разумные доводы, чтобы доказать факт хранения Мелани Баррик наркотиков с целью их дальнейшего распространения. В ее личном календаре, заведенном для Дэнсби, такие моменты именовались «стратегическими сессиями». Хотя, как считала Эми, эти самые сессии скорее напоминали молитвы о том, что если землетрясение и случится, то пусть не у нас.

Она пыталась предугадать, где ее босс может облажаться на этот раз. Во время суда над Муки Майерсом Дэнсби чуть не забыл задать детективу Кемпе целый список вопросов, которые подготовила Эми. На суде по делу об убийстве за два года до этого Дэнсби зачем-то сказал свидетельнице, у которой были неопровержимые доказательства, что она вполне может подождать, пока суд сам поинтересуется имеющейся у нее информацией. И если бы Эми не заметила эту женщину буквально за несколько секунд до начала вступительных прений, ее бы дисквалифицировали как свидетеля.

У Дэнсби был просто поразительный дар процессуальной некомпетентности. Как бы уверенно он ни держался – и Эми, хоть и неохотно, но признавала, что он действительно был неплохим оратором – но в мелочах ему доверяться было нельзя. На предстоящем судебном разбирательстве Мелани Баррик, похоже, станет очередным грубым промахом Аарона Дэнсби и не заслужит оправдательного приговора.

Эми запланировала свою первую стратегическую сессию на утро пятницы, в 9:30.

– Вот список вопросов для Кемпе, – начала Эми, вытаскивая подшитый в принесенной ей папке лист бумаги и передавая его Дэнсби. – Хочешь начать с них?

Мгновение Дэнсби разглядывал его.

– Не совсем, – сказал он.

Эми раздраженно нахмурилась.

– Аарон, нам действительно нужно…

– Слушай, этот Кемпе останется при своем мнении. Он всегда такой. Давай не будем тратить на это время, – сказал Дэнсби. – Что мне действительно интересно, так это то, какие действия собирается предпринять адвокат Коко-мамы? Ведь получается, что наркотики ей на самом деле не принадлежали, верно?

– Да.

– Так. И каким же образом она собирается убедить в этом судью? Я все утро думал об этом, пока ехал на работу: если бы я был ее адвокатом, что бы я сделал?

Эми слегка выпрямилась. Может быть, последние три с лишним года действительно пошли Дэнсби на пользу.

– Что ж, это отличный вопрос, – сказала она. – Правда, я еще не проверяла, оформлялись ли какие-то новые повестки. Подожди-ка.

В Вирджинии ни одна из сторон не была обязана представлять список свидетелей для приобщения его к делу. Единственный способ, которым защита могла воспользоваться – обратиться к суду с просьбой оформить новую повестку: это была обычная практика, когда возникали опасения в неявке свидетеля. Любые просьбы подобного характера должны были быть поданы в течение десяти дней после заседания, а до намеченного срока оставалось как раз десять дней.

Эми подняла трубку на столе Дэнсби и набрала добавочный номер секретарши судьи Роббинса. После того как ей ответил женский голос, Эми отпустила пару сакраментальных шуточек, а после перешла к истинной цели своего звонка:

– Обращалась ли защита с просьбой о подаче новой повестки по C-R-1800015700? – спросила она, упомянув номер дела Содружества против Баррик.

– Подождите минутку, – ответила секретарша.

Потом немного пощелкала клавишами. И ответила:

– Да, вчера поступил такой запрос. Посмотрим… Нас попросили вызвать Бобби Рэя Уолтерса, дом 102 по Деспер Холлоу-роуд в Стонтоне.

Эми узнала названный адрес: недавно она собственноручно отмечала его на карте. Выходит, это был сосед Мелани Баррик. Вероятно, его вызывали ради показаний о том, что он не замечал усиления активности наркодилеров поблизости или в окрестностях.

Это было уже лучше. Содружеству теперь не нужно было доказывать, занималась ли Баррик продажей наркоты: просто ее у нее оказалось больше, чем необходимо для личного потребления.

В трубке снова послышались щелчки клавиш. Затем секретарша сказала:

– А вот это вам точно понравится. Нас попросили обратиться к Деметриусу Майерсу, находящемуся в исправительном центре Хейнсвилла.

– Муки Майерс! – выпалила Эми, отчего Дэнсби нахмурился.

– Знаешь его – значит, любишь, – расхожей фразой ответила секретарша.

– Хорошо, – сказала Эми. – И больше никому?

– Нет. Но я позвоню вам, если появится что-то новое.

– Спасибо, – сказала Эми.

Дэнсби сидел, скрестив на груди руки.

– Я все правильно услышал? Защита вызывает в суд Муки Майерса?

– Ага.

– И зачем им это делать?

– Без понятия. Теория шерифа заключалась в том, что Баррик заняла место Майерса в его делах. То, что она продавала, якобы имело ту же марку, и список клиентуры соответствовал. Однако правда это или нет, к делу особого отношения не имеет.

Дэнсби отстучал костяшками пальцев короткую дробь.

– А что, если Муки придет и скажет: «Пусть только эта дамочка попробует влезть в мои дела», – спросил Дэнсби, подражая голосу Майерса, отчего Эми съежилась.

– Во-первых, я сомневаюсь, что он пойдет на такое. Это же опрокинет его собственную апелляцию. А во-вторых, ну и что? Ее поймали на хранении наркотиков. Это единственное, что имеет значение.

– Да я понимаю, но… Мне как-то неспокойно. Выходит, мы упустили что-то из виду? До чего-то не додумались?

– Да, – ответила Эми. – Не додумались.

– И что теперь со всем этим делать? – в голосе Дэнсби уже звучала паника.

Эми на секунду уставилась глазами в стол.

– Мы просто должны быть уверены, что эта дверь не откроется.

– Ты это о чем?

– О том, что ни при каких обстоятельствах мы не станем упоминать Муки Майерса во время слушания по нашему делу. Во время открытия заседания мы не будем называть его имени. Не станем спрашивать о нем Кемпе. И если защита начнет пытаться завести о нем разговор, мы станем возражать, что это не имеет отношения к делу. Обычно обвинение отталкивается от определенных доказательств, а защита пытается эти доказательства разрушить. Мы попытаемся поменять эти стороны местами.

– Думаешь, это сработает?

– Может быть, – сказала Эми. – Скоро мы это узнаем.

Глава 50

Примерно через полторы недели моего пребывания в камере мне становилось все труднее отслеживать дни, которые были похожи друг на друга, как две капли воды: я занималась очень важным делом, а именно лежала на нарах, глядя в потолок. И тут открылось окошко для подачи еды.

Было поздно для обеда и рановато для ужина, так что мне было понятно, что это может означать. Я поднялась и свесила ноги на пол.

– Давай, Баррик. Время прогуляться, – услышала я из-за двери.

Через квадратное окно двери я увидела плотно скрученные дреды и обширное тело офицера Браун – похоже, моей единственной здешней знакомой начиная с незапамятных времен.

Я встала и, как послушная марионетка, протянула руки в дверную щель.

– Мне ждать от тебя каких-нибудь выходок, Баррик? – спросила она.

– Нет, офицер Браун. Конечно нет.

– Тогда, думаю, можно наплевать на формальности, – ответила она.

Прошло так много времени с тех пор, как кто-то проявлял ко мне хоть какую-то доброту, так что ко всему я относилась с подозрением. Это что, трюк какой-то? Неужели она думала, что я могу выкинуть что-нибудь эдакое? Раньше она была добра ко мне, и это хоть как-то утешало меня, но… почему?

Я чувствовала какую-то неловкость, когда она открыла мне дверь и повела меня по коридору. Я уже настолько привыкла к тому, что мне вечно приходится ходить со скованными запястьями, что, еще даже не успев толком выйти из камеры, уже протянула перед собой руки. Впрочем, для места, в котором я оказалась, это было вполне естественно.

Офицер Браун постоянно маячила позади, пока мы не вышли на улицу. Когда мы добрались до клетки, где мне было суждено провести следующий час, она распахнула передо мной ее обвитую толстой проволокой дверь.

Клетка была втиснута в промежуток между двумя зданиями, каждое из которых было высотой в несколько этажей, так что солнечный свет попадал в нее только в определенные часы дня. Было уже так поздно, что я уже упустила свой шанс. Последние лучи были как минимум в десяти футах над моей головой, отражаясь от стены рядом с клеткой.

Сегодня было, если я не ошибаюсь, второе апреля. Суд надо мной должен был состояться ровно через неделю. День был теплым, так что, по-моему, наконец произошла долгожданная смена времен года. В долине Шенандоа наступала еще одна чудесная весна, пусть даже подобные вещи были скорее абстракциями для человека, который проводил в изоляции двадцать три часа в день.

Офицер Браун почему-то не запирала клетку, чем лишь усилила мое беспокойство. Сначала никаких наручников, теперь это. Она что, хотела дать мне возможность сбежать? И что мне полагалось за подобное? Неужели есть что-то хуже карцера?

Потом она спросила:

– Ты по-прежнему не помнишь меня?

– Извините, – сказала я. Затем добавила: – Никак не могу вспомнить.

– Я Трэйси. Трэйси Браун. Мы были вместе у мисс Агнес.

Дом мисс Агнес для девочек был одним из приютов, в котором мне довелось оказываться. Там мне пришлось пробыть несколько месяцев между четырнадцатью и пятнадцатью годами.

– Ты когда-то здорово помогала мне с математикой, – продолжала офицер Браун. – Помнишь? Я терпеть не могла дроби. Никто и никогда не мог научить меня, как с ними обращаться. И ты стала первой, кто посоветовал вырезать из бумаги круг и сказала, что в этом весь секрет. А потом ты заставила меня разрезать его пополам и сказала, что его половина и есть одна вторая. После этого у меня в голове все прояснилось. Понимаю, давно это было.

В моей голове всплыло смутное воспоминание о пухлой черной девочке с косичками, на голове которой была глубокая складка, которую эти косички и скрывали.

– Ах да! Трэйси Браун! – проговорила я, и в моей голове словно что-то прояснилось. – Ты еще любила есть на ужин кукурузные хлопья. Мы не могли даже заставить тебя попробовать что-нибудь еще.

– Ага. А сейчас, знаешь, я даже смотреть не могу на коробку с этими хлопьями, не то что есть их, – ответила она, но в голосе ее сквозила улыбка.

– У меня то же самое со спагетти. О, – вспомнила я, – как-то я оказалась в приемной семье, и мама пичкала нас этими макаронами шесть дней в неделю, ей-богу, не вру. Меня и сейчас знобит, когда я пробиваю их на кассе в магазине.

Она снова засмеялась. И как же мне было приятно при звуках этого смеха вновь почувствовать себя человеком впервые за несколько недель.

Но затем смешливость исчезла из ее голоса.

– Ты как-то сказала мне, что самую главную часть себя нужно держать под замком, – сказала она, постучав себя кулаком по груди там, где было сердце, – и никогда, никому не позволять туда проникнуть. Знаешь, как бы хреново все ни было, мне это понравилось. Ты еще тогда сказала, что только так тебе и удалось спастись. И это… это реально помогло мне пережить трудные времена.

Я кивнула.

– Знаешь, в здешних местах это тоже очень хороший совет, – сказала она тихо.

– Да, – сказал я, глядя на бетон под моими ногами. Она все еще не заперла клетку, даже не прикрыла дверь.

Мне хотелось закидать ее вопросами. О том, как долго она пробыла у мисс Агнес. О том, была ли она усыновлена. О том, как она выжила и сумела устроиться на такую выгодную работу.

Но она перебила мои мысли, сказав:

– Надеюсь, ты не будешь возражать, но я следила за тобой с тех пор, как ты впервые появилась здесь. У меня есть двоюродный брат, который работает в офисе шерифа. Скажи, ты… ты давно говорила со своим адвокатом?

– Не очень, а что?

– Не знаю, поможет тебе это или нет, но объявился какой-то тип и попытался признаться в убийстве этого парня на кладбище.

На какие-то секунды меня охватила надежда, но тут в моей голове промелькнуло одно сказанное ей слово.

– Что ты хочешь сказать словом «попытался»? – спросила я.

– Как выяснилось, он солгал. Он сказал, что застрелил парня. Но парня на кладбище не застрелили.

– Кто… кто мог оказаться способен на такое?

– Мой двоюродный брат сказал, что его зовут Курран. Что-то вроде Куррана. А ты что, знаешь его? – спросила она.

– Он мой биологический отец. Понятное дело, лишенный родительских прав.

Трэйси поднесла ладонь ко рту. Теперь у меня не оставалось сомнений, как ко мне относится эта достойная выпускница заведения мисс Агнес.

– Ого! – выдала она.

Я с глубокой радостью убедилась, что не ошиблась в ней.

– Ладно, – извиняющимся тоном сказала она. – Мне все-таки придется закрыть эту штуку.

– Понимаю.

И затем, чтобы дать ей понять, что я не держу на нее никакого зла, я улыбнулась ей. Клянусь.

И после ее ухода я на какое-то время осталась в маленькой бетонной комнатушке. Наконец, я встала и взглянула вверх, в небо, в ту высь, где воздух тонок, а облака – легки.

Где-то, под тем же самым небом, был и мой отец. И, возможно, впервые в моей жизни я почувствовала, что хочу поговорить с ним.

В известном смысле это могло помочь тому, чтобы мы заново начали отношения – ведь я никогда толком не понимала этого человека. Когда я была маленькой, меня постоянно смущало, почему он все время так злится. Что я такого делала, чтобы разозлить его? Почему меня вечно ругают нехорошей девчонкой? И если бы я постоянно убиралась в своей комнате или вовремя чистила зубы, смог бы он меня наконец полюбить?

Теперь он представлял для меня еще большую загадку. Тот Билли Курран, которого я знала, без зазрения совести избивал жену и даже не думал о том, чтобы хоть изредка приласкать падчерицу, а слово «альтруизм», похоже, и вовсе отсутствовало в его словаре. Он был полной противоположностью этому.

Может, я смотрела на все не под тем углом? Каким же он на самом деле был?

Но сколько бы я ни думала об этом, я не могла понять, чего он пытался добиться своими действиями. Он старался занять мое место в тюрьме, возможно, даже в камере смертников. Да, он потерпел неудачу; но его действия были бескорыстны.

Тем более если учесть тот факт, что он точно знал, во что ввязывается. Есть такие люди, которые ни разу не оказывались в тюрьме – которые искренне верят (хотя и заблуждаются): тюрьма не такое уж плохое место. Сидят себе, допустим, трое бездельников и наслаждаются халявными койками, занимаясь исключительно тем, что круглые сутки бьют баклуши.

У моего отца подобных иллюзий быть просто не могло. Пять полных ужаса лет он провел, отбывая наказание в качестве осужденного за сексуальное насилие над ребенком, что по тюремным понятиям означало – держись, тебя вот-вот уделают. Он по-настоящему понимал, что значит потерять свободу.

И он был готов туда вернуться, чтобы взять всю вину на себя. И все это ради меня.

Действительно ли он изменился? Могли ли тюрьма, трезвость, Иисус и двадцать лет размышлений над своими ошибками превратить его в антипода того мерзавца, которого я знала, когда была маленькой девочкой?

Может, моя мать была права. Возможно, в нем всегда оставалось что-то хорошее.

А еще может быть, просто может быть – но все же в это можно было поверить после двадцати девяти лет сомнений – он все-таки любил меня.