Текст книги "Ближе, чем ты думаешь"

Глава 27

В ту ночь я спала посреди нашей кровати.

Так я пыталась – пусть и настолько жалким путем – взять ситуацию под контроль и хоть как-то уложить в голове оставившего меня мужа, брата, который вновь завел шашни с подружкой-наркоманкой, и людей, которые пытались отнять у меня ребенка.

Так я пыталась самоутверждаться (а вернее – заниматься самообманом) вплоть до утра. Слушание по моему делу не начнется раньше 10:30, а потому я в очередной раз откачала молоко, потом приняла душ и надела самое подходящее для суда платье, которое у меня было, – модель макси с длинными рукавами и поясом. Я обнаружила его в комиссионке и купила, несмотря на то, что каждый, кому не лень, утверждал: в нем я выгляжу вылитой Кейт Миддлтон[21]21
  Кэтрин, герцогиня Кембриджская – супруга герцога Кембриджского Уильяма. После свадьбы получила официальный титул герцогини Кембриджской.


[Закрыть]. Потом я разорилась на кофейню в центре Стонтона и теперь сидела за чаем с булочкой, держа в руках телефон и делая вид, что, как и любая женщина моего возраста, всецело поглощена этим замечательным аксессуаром.

Делала я все это просто потому, что прекрасно знала, куда направляюсь. В моих детских воспоминаниях слишком часто фигурировали судебные процессы по делам несовершеннолетних. И ни одно из этих воспоминаний не было приятным.

Больше всего я запомнила женщин. Все они выглядели грустно. Причем не просто из-за того, что утратили гордость, перестали заботиться о внешности – в общем, самооценка у них упала ниже плинтуса. И не потому, что у некоторых из них были синяки или шрамы; и даже не потому, что каждая из них уже успела почувствовать на своем горле руку системы.

Дело было скорее в том, что каждая из них продолжала по-своему удивляться: как это, я – и вдруг в одной комнате со всеми этими несчастными? А еще они осознавали когда-то сделанный выбор, который и привел их в эти стены: парень, за которого они никогда не должны были выходить замуж, наркотики, которые им никогда не следовало принимать, бедность, при которой приходилось крутиться изо всех сил, чтобы оставаться на плаву. Но все это не могло объяснить им, кем они были на самом деле. Или почему они стали теми, кем не должны были стать.

Я вспоминала, как злилась на своего отца за то, что он превратил мою мать в одну из таких женщин.

А теперь я сидела в кафе, изредка откусывая от булочки и делая вид, что сама не стала такой же.

Чтобы взбодриться, я стала думать об Алексе: может, это вернуло бы мне хорошее настроение, в котором я так отчаянно нуждалась. И все, что мне пришло на ум, было воспоминание о том, когда Алексу было не больше семи недель.

Тогда прошло дней шесть-семь с момента моего возвращения на работу, и мы все еще разбирались с переездом в новый дом. Долгие дни сменялись длинными ночами. Волнение от того, что у нас только что родился ребенок, практически улеглось. На смену ему пришла действительность, в которой ничего нельзя предугадать заранее, а воспитание ребенка превратилось в тяжкую повинность.

Я забрала Алекса у миссис Фернклифф и вовремя покормила его вечером. Скоро он должен был заснуть, и, в случае удачи, я тоже могла поспать до часу или двух ночи.

Алекс еще не умел смотреть на что-то конкретное – вы же знаете этот взгляд новорожденного, немного рассеянный и в никуда – но он вдруг сфокусировал свой взгляд прямо на мне. Его глаза были все еще того неопределенного цвета, который бывает только у самых маленьких детей, но давали надежду, что скоро они приобретут очаровательный сине-серый оттенок. В таких глазах запросто можно было утонуть.

И я просто смотрела на него в ответ, когда произошло чудо: словно его осенила какая-то невероятная идея – и по всему его личику разлилась широкая-преширокая улыбка.

Я думала, что, возможно, он улыбался и до этого. Правда, трудно было сказать, была это настоящая улыбка или он просто отрыгивал. Но то был первый раз, когда он явно понимал, что делает.

Это был один из тех моментов, которые навсегда остаются в сердце, которое я уже считала полным – но, как выяснилось, ошибалась: оно могло наполниться еще больше.

И вот я здесь, в кафе; и как же мне нужно вновь видеть этот взгляд и улыбаться ему в ответ. Почти так же нужно, как дышать.

Я заставила себя прождать до двадцати минут одиннадцатого, прежде чем войти в здание суда, хотя бы потому, что мне не хотелось выглядеть слишком взволнованной перед судьей, который должен был решать мою судьбу.

Пройдя мимо охраны, я преодолела знакомый переход к Суду по делам несовершеннолетних и семейным делам, который почти не изменился с тех пор, как я была подростком. Это была узкая «комната» с низким потолком и семью рядами скамей, немного смахивавших на церковные, за исключением того – и меня всегда это поражало – что здешнее место было дальше от Бога, чем только можно себе представить.

Там уже находился мистер Ханиуэлл, о чем-то перешучивавшийся с женщиной, которая, похоже, тоже была адвокатом.

Я впервые увидела его лично. Он выглядел старше, чем в телевизоре: ему было по меньшей мере шестьдесят пять лет, хотя из-за своего изнуренного вида он тянул на все семьдесят пять. Его нос был покрыт тонкой паучьей сеткой прожилок, указывающей на то, что он часто искал утешения на дне бутылки. Свой мятый костюм он сегодня сменил на синий пиджак и серые брюки. Галстук вверху почти горизонтально лежал на внушительном животе, а его конец торчал вниз по крайней мере на фут.

Когда он увидел меня, то начал пристально вглядываться, словно удивившись моему присутствию. Потом быстро извинился перед собеседницей и подошел ко мне. Оказывается, он прихрамывал, – то чего в телевизоре было не заметно, и припадал на левую ногу.

Он посмотрел на меня так, словно к моим щекам прилипли остатки еды, а он раздумывал, сказать мне об этом или нет. Затем его губы сложились в усталую улыбку.

– Миссис Баррик, могу сказать, что этим утром вы выглядите просто прекрасно, – сказал он, и при этом из неряшливого старика словно превратился в доброго дедушку. Думаю, дело было в его искренне теплой улыбке. А может быть, и в зрительном контакте.

Я вспомнила, что и он ни разу не видел меня воочию. До этих пор я для него была только телевизионным изображением заключенной, одетой в оранжевую робу.

– Спасибо, – сказала я.

Он на несколько секунд задержался на мне взглядом, а потом сел рядом, так, чтобы наш разговор не был слышен сидящим впереди.

– Все дела, запланированные на это утро, уже закончены, так что судья Стоун вроде как отдыхает, – сказал он.

Затем он перечислил мне людей, собравшихся в зале: Донна Фелл, адвокат, представляющая Социальные службы, привлекательная темноволосая женщина, которой на вид было около сорока лет; Тина Андерсон, специалист по семейным делам, с которой я уже встречалась; назначенный судом опекун, который будет выступать от имени Алекса; представитель назначенных судом специальных адвокатов и так далее.

Затем мне показалось, что глаза мистера Ханиуэлла выпучились еще сильнее, чем обычно. Я проследила за его взглядом, направленным к передней части зала, где в это время появилась директриса департамента социальных услуг долины Шенандоа Нэнси Демент. На ней был пиджак крикливой расцветки, а на плечах – эполеты. Лицо ее, казалось, было полностью зашпаклевано косметикой.

– Что она здесь делает? – пробормотал он как бы про себя. Затем, уже не смотря в ту часть зала, начал: – А это…

– Нэнси Демент. Я знаю. Разве в том, что она здесь, есть что-то необычное?

– Давно она тут не появлялась. По крайней мере с тех пор, как получила управленческую должность, – сказал он. Морщины на его лице, казалось, стали глубже.

– Тогда что она здесь делает?

– Понятия не имею, – сказал он. – Нам пора вон к тому столу. Думаю, мы скоро начнем.

Мы только что уселись, когда в зал целеустремленным шагом вошел заместитель шерифа и объявил:

– Всем встать!

Я встала, и тут появился судья Стоун. Это был высокий афроамериканец с изрядной проседью в черных густых волосах.

– Прошу всех сесть, – сказал он глубоким голосом, которым запросто мог бы исполнять басовые партии в церковном хоре. – Объявляется предварительное слушание по делу департамента социальных служб против Баррик. Мистер Ханиуэлл, полагаю, это миссис Баррик?

– Да, ваша честь.

– Здесь все, кто будет участвовать в процессе?

Головы сидящих в зале закивали.

– Хорошо, тогда давайте начнем. Мисс Фелл, прошу.

– Благодарю, ваша честь, – сказала Донна Фелл. – Мне хотелось бы для начала вызвать Тину Андерсон, специалиста по семейным делам Социальной службы долины Шенандоа.

В течение следующих двадцати минут Фелл беседовала с Андерсон. Вначале вопросы были в основном формальное: как долго она работала в социальной службе, какова ее квалификация и тому подобное. Затем они перешли к сути вопроса. Андерсон рассказала, как Управление шерифа уведомило социальную службу о проведении обыска в моем доме, что там, по всей видимости, находился ребенок и где она была во время проведения рейда.

– Вы стояли снаружи на лужайке, верно? – спросила Фелл.

– Да, мэм.

– И что вы заметили?

– Представители шерифа вышли наружу, держа в руках упаковки для расфасовки наркотиков: по их словам, кто-то явно готовился обслужить широкий круг покупателей. Кроме этого, они показали мне коробку с весами, список телефонных номеров, которые, по их словам, принадлежали известным в округе наркоманам, и мобильный телефон миссис Баррик.

Мобильный телефон миссис Баррик? Вот почему я не смогла его найти? Но как он попал в ту же коробку, где лежали все эти штуки, которых я до этого и в глаза не видела?

Но я быстро все поняла. Тот, кто подставил меня, должно быть, украл его со стола у входной двери – он лежал на самом видном месте – а потом подбросил его вместе с другими доказательствами, чтобы выставить меня окончательно виновной. Не могла же я утверждать, что никогда не видела содержимого той коробки, когда в ней же лежал мой телефон.

– И где, по словам представителей шерифа, они обнаружили это коробку? – спросила Фелл.

– В шкафу в детской.

Господи боже.

– Вы говорите – детская. Это комната, где спал ребенок? – спросила Фелл, не желая, чтобы судья хоть что-то упустил.

– Да.

– Представители шерифа вынесли оттуда что-нибудь еще?

– Да. После того как они нашли упаковку, весы и прочее, они обнаружили сами наркотики. Они показали мне несколько пакетов белого порошка, который, по их словам, был кокаином.

– И где, по их словам, он был обнаружен?

– Также в детской, пакеты были приклеены скотчем внутри воздуховода.

Это объясняло, почему была снята сменная крышка кондиционера. И также означало, что Алекс проспал всю ночь в нескольких футах от половины килограмма кокаина.

Затем Андерсон рассказала, как выяснила, что за Алексом присматривала Ида Фернклифф, имеющая лицензию социальной службы долины Шенандоа в качестве поставщика услуг по уходу за детьми, и как отправилась туда, чтобы забрать Алекса.

– А не могли бы вы описать состояние Алекса на тот момент? – спросила Фелл.

Я внутренне сжалась.

– Он был в отличном состоянии, – ответила Андерсон. – Он казался здоровым во всех отношениях, реагировал на все адекватно. Развит мальчик прекрасно, о нем явно хорошо заботились.

– Вы расспрашивали воспитательницу о ее наблюдениях за ребенком?

– Да. Она сказала мне, что, по ее мнению, мать очень любила своего сына и прекрасно ухаживала за ним. Поначалу она не хотела отдавать ребенка, поскольку очень сомневалась, что он подвергался хоть какому-то насилию.

На меня накатила теплая волна благодарности к миссис Фернклифф, такая сильная, что я едва не заплакала.

Затем Фелл спросила:

– И что вы предприняли, чтобы убедить ее в необходимости ваших действий?

– Я рассказала ей о том, что представители шерифа обнаружили в доме миссис Баррик.

– О кокаине?

– Да.

Это объясняло, почему миссис Фернклифф так резко дала мне от ворот поворот.

– Что вы делали дальше?

– Я отвезла ребенка в наш офис в Вероне, где мы провели более тщательное обследование.

– И что вы обнаружили?

– Ребенок оказался вполне здоровым. На теле не было никаких синяков или других признаков физического насилия. Но, учитывая, что в доме был обнаружен кокаин, мы были вынуждены провести стандартную процедуру проверки ребенка на наркотики.

– Какие тесты вы проводили?

– Мы сделали анализ крови, тест на проверку волосяных фолликул и анализ кожи.

Все это я выслушала с облегчением: наконец в дело вступила сухая наука, а не просто анонимные обвинения и самоуверенно говорящие представители шерифа. Тот или те, кто так обошелся со мной, могли подбросить в мой дом наркотики, но напичкать ими моего ребенка – более чем вряд ли.

Это могло стать решающим шагом на пути к доказательству моей невиновности. Я навалилась грудью на стол, а дача показаний между тем продолжалась.

– Вы проходили обучение, как проводить подобные тесты?

– Да, мэм. Причем не единожды.

– Вы уже получили их результаты?

– По анализу крови и тесту волосяных фолликул – пока нет. Для этого требуется время. Однако у нас есть результаты кожного анализа.

– Тогда давайте поговорим о нем. Не могли бы вы описать суду, как проводится этот тест?

– Это довольно просто. С кожи ребенка берется мазок, причем главное внимание уделяется рукам, поскольку это наиболее вероятное место в случае таких подозрений, если, конечно, в доме на самом деле были наркотики. Затем тампон запечатывается в пробирке, на пломбе проставляется имя проводившего анализ, чтобы впоследствии не возникло прецедента обвинить кого-либо в подделке. Потом пробирка отправляется на анализ в лабораторию Стонтона.

– Вы уже получили результаты?

– Да, мэм. Анализ кожи рук ребенка дал положительный результат на кокаин.

Я даже не успела понять, что делаю, когда вскочила. Все звучало крайне странно, так что я не могла усидеть на месте ни единой секунды.

– Нет, – выпалила я. – Нет, это невозможно. Тест был проведен некорректно.

– Достаточно, миссис Баррик, – судья Стоун окинул меня хмурым взглядом.

– Либо тест был проведен некорректно, либо результаты были фальсифицированы!

– Миссис Баррик, держите себя в руках, или я прикажу удалить вас из зала суда.

– Но, судья, вы не понимаете, здесь какая-то ошибка. Алекс никогда…

И тут я запнулась. Потому что кое-что вспомнила. Кое-что, произошедшее утром того дня, когда меня в первый раз выпустили под залог.

Я вошла в детскую, поражаясь, как она опустела, вспоминала высказывание Хемингуэя и заглянула в детскую кроватку. И на пеленке я увидела тонкую белую пыль.

Значит, это была вовсе не детская присыпка.

Глава 28

Компьютер, которым пользовались в офисе шерифа округа Огаста для снятия отпечатков пальцев, когда-то был лэптопом последней модели. Правда, было это аж в 2003 году.

Через полтора десятка лет он стал крайне капризным прибором, болезненно реагирующим на любое другое электронное устройство, находящееся в радиусе двенадцати футов, и работал так медленно, что Эми иногда казалось: не иначе его блоком питания служила белка в колесе.

Человеком, кому досталась незавидная работа по считыванию результатов этой кое-как работающей системы, был заместитель шерифа Джастин Херцог – мощного сложения мужчина, бывший чемпион по кикбоксингу, чьи коротко подстриженные волосы выглядели так, словно сошли со страниц полицейского каталога. Создавалось впечатление, что сражения с тормознутым и упорно сопротивляющимся компьютером были для него чем-то вроде избиения боксерской груши.

Работал он в небольшой комнатке, которая была насквозь пропитана запахом химикатов. Пока Эми наблюдала за ним, он медленно сканировал отпечатки, вводил результаты в компьютер, а затем долго подчищал полученное цифровое изображение, чтобы окончательно убедиться, совпадают результаты или нет. В конце концов его достало то, что Эми постоянно торчала у него за спиной, поэтому он зло сказал: «Может, я сам позвоню, когда закончу?»

Его звонок раздался около полудня. В ожидании Эми пыталась убивать время в беседах с детективами и едва не уронила телефон, чтобы успеть ответить.

– Ну и что у тебя есть? – возбужденно спросила она, словно это не ей пришлось бодрствовать с трех часов ночи.

– Боюсь, что ничем особым порадовать не смогу, – ответил Херцог. – Детективы вернулись с большим количеством отпечатков, и я, конечно, не успел обработать все. Но мы же ищем отпечатки двух конкретных людей.

– Жертва и преступник, – сказала Эми.

– Я назвал их субъектом А и субъектом Б. Набор отпечатков, полученных от жертвы, – это субъект А, и, понятное дело, они были повсюду. Сейчас я работаю над фрагментами отпечатков субъекта Б: он, понимаешь, не был так любезен, чтобы прямо положить свои пальчики на наш сканер. Как-то так.

– Понимаю.

– Я выбрал два лучших, а потом пропустил через нашу систему, так что получилось три вполне вероятных совпадения, – в принципе, ничего необычного в этом не было, Эми даже не нужно было об этом упоминать. – Но как только я взглянул на них, то сразу понял: кина не будет.

– Уверен?

– Я могу до бесконечности твердить тебе об особенностях арок, оборотов и петель этих отпечатков, если захочешь, но можешь поверить мне на слово. Мы не отхватили гран-при, получив их. Субъект Б нам по-прежнему неизвестен.

– Хорошо, – сказала Эми. – И что теперь?

– Дело твое, – сказал Херцог. – Можно отправить их в Роанок, если хочешь.

Она решила этого не делать. Конечно, результаты анализа отпечатков пальцев приходили из государственной криминалистической лаборатории быстрее, чем результаты анализа ДНК. Но все равно для этого потребуются целые месяцы.

– А ты можешь проверить, есть в системе человек по имени Уоррен Плотц?

– Да ради бога. Произнеси по буквам.

Она произнесла, наблюдая, как он, водя старой грязной мышкой, заполняет необходимые поля. Он нажал «поиск», и Эми ждала, пока закончит крутиться колесико на экране.

– Извини, – наконец сказал Херцог. – Никаких Уорренов Плотцев.

Эми скрестила руки и уставилась на экран, глубоко вдыхая переполненный химикалиями воздух. Ведь она подобралась к Уоррену Плотцу. Близко, ужасно близко. Но, как выяснилось, недостаточно.

Вполне возможно, что результаты анализа ДНК придут из государственной лаборатории в любой день, и отпечатки пальцев станут ненужными. Хотя на банке спрайта тоже могли остаться отпечатки Плотца. Как-то она не удосужилась проверить их наличие: возможно, потому, что ее насильник никогда не прокалывался на тему оставления отпечатков.

Но в любом случае придется ждать. Может, попробовать умолить директора лаборатории ускорить получение результатов: пусть это будет тридцать, ну, шестьдесят дней, но не ждать же все 156?

Раньше дело Плотца она не выставляла на всеобщее обозрение. Она была так терпелива, размеренна, осторожна…

Но кое-чего она больше делать не собиралась. Она думала о Лилли Притчетт, которую не смогла защитить от нападения; о Дафне Хаспер и других жертвах; даже о Мелани Баррик, которая заслуживала того, чтобы напавшего на нее насильника отправили в тюрьму, независимо от того, торговала она наркотиками или нет.

И Эми думала о женщине, с которой ей, возможно, и не придется встречаться: о той, кто сможет не стать жертвой, если только будет действовать решительно.

– Когда заканчивается твоя смена? – спросила она Херцога.

– Не раньше шести.

– Хорошо. Ты быстро не убегай. Думаю, у меня получится презентовать тебе отпечатки, которые совпадут с субъектом Б, где-нибудь к середине дня.

Она вновь отправилась в приемную, где убедила одного из детективов на пару минут одолжить ей компьютер с доступом к принтеру. Она зашла на страницу Уоррена Плотца в Фейсбуке, выбрала одну из фотографий, где он был без очков-консервов, и нажала кнопку «Печать».

Затем ненадолго уставилась в экран. Она знала, что юридическая характеристика личности преступника, имеющая право на существование, должна была включать в себя ряд определенным образом подобранных фотографий. Их должно быть минимум шесть, одинакового размера, внешнего вида и цвета. Даже обстановка должна была быть схожей: к примеру, нельзя было к пяти фотопортретам добавить один снимок откровенного содержания.

Регулирующее данный вопрос прецедентное право наплодило по этому поводу столько бумаг, что на их производство не хватило бы и целого леса. Верховный суд, как правило, иногда пересматривал этот вопрос в той или иной связи, что приводило к гибели сотен других ни в чем не повинных деревьев. Рекомендации Генерального прокурора по данному вопросу занимают не один том и постоянно обновляются.

Чтобы сотворить столь желанный им фотоальбом, потребуется много времени.

А свое время Эми больше не могла позволить себе тратить.

Пытаясь не думать обо всем этом, она распечатала еще пять фотографий Уоррена Плотца с Фейсбука. Она положила их в ту же папку, где уже лежал один снимок, а затем вернулась в Огаста Хелс. Она остановилась у двери в комнату Лилли – вдруг та спит, но оказалось, что молодая женщина сидела так, словно ожидала компании.

– Привет, – сказала та.

– Привет, Лилли. Как вы?

– Такая же усталая, как и раньше.

– У меня есть фотоотчет, не угодно ли взглянуть? Как думаете, сможете с этим справиться?

Лилли кивнула.

– Я собираюсь показать вам несколько снимков, один за другим, – сказала Эми. – Смотрите столько, сколько сочтете нужным. Искомого человека может на этих фото и не быть. Даже если окажется, что это так, ничего страшного. Просто попытайтесь сделать все возможное.

Эми передала первую фотографию Лилли, которая смотрела на нее в течение десяти секунд или около того, затем положила снимок лицом вниз на кровать перед собой и взяла следующий.

После третьего она сказала:

– Это… это ведь один и тот же парень, так?

– Нет, – твердо сказала Эми. – Очень даже не один.

Три года в юридической школе. Четырнадцать лет попыток разобраться с сотнями дел в Фэйрфаксе. Три года и другие сотни дел в Стонтоне. Никогда еще она сознательно не нарушала закон.

А сейчас она это сделала, ни на йоту не запнувшись.

Лилли вновь посмотрела на фотографии. Снова перебрала их одну за другой, затем вернулась к двум, примерно посередине. Еще немного поразглядывала их, и, наконец, выбрала четвертую.

– Это может быть он, – сказала она. – Он больше похож на того типа, чем любой другой.

– Хорошо, спасибо, – сказала Эми.

Свидетель положительно опознал подозреваемого из показанной серии фотографий. Мысленно Эми уже сочиняла обвинительные документы. Она запросто сможет оформить ордер за пару часов.

Ей некогда было заниматься должной подборкой снимков в досье. К тому времени, когда дело дойдет до участия в нем адвоката Уоррена Плотца, оно уже будет мало походить на то, которое только что листала Лилли Притчетт.

И к черту Верховный Суд.