Текст книги "Ближе, чем ты думаешь"

Глава 39

Эми Кэй не могла вспомнить, когда в последний раз она с таким нетерпением дожидалась субботнего утра.

Весь конец недели напоминал средневековую пытку, разве что инквизитор носил модные ботинки. Ей пришлось настоять на официальном расследовании по пропавшим наркотикам Муки Майерса, которое будет проводиться полицией штата под надзором Генеральной прокуратуры.

Она подписала этот приказ, одновременно осознавая его фундаментальную необходимость и неизбежно возникающую при этом огромную потерю времени. Кемпе несколькими неделями ранее уже провел неофициальное расследование: тогда он и выяснил, что наркота исчезла. Лучший следователь округа Огаста предварительно побеседовал со всеми, прежде чем приступить непосредственно к сбору улик, и тщательно просмотрел записи с камер наблюдения.

Его расспросы ничего не дали. Как и записи с камер, причем на жестком диске компьютера, к которому они были подключены, хранились данные только за последние тридцать дней.

Затем он настойчиво попросил шерифа Пауэрса пробить все данные через департамент, даже если для этого придется кое на кого надавить: ведь любой представитель офиса шерифа мог оказаться под подозрением, если не под прямым обвинением. Сам Пауэрс считал: кто бы ни похитил наркотики (а этим кем-то вполне мог оказаться представитель закона), даже для собственного употребления, этот кто-то сильно рискует тем, что его номер нарисуется после результатов тестирования.

Но даже столь агрессивные действия шерифа ни к чему не привели. Поэтому, помимо того, что она напрягла полицию штата, Эми настояла на проведении тщательного анализа политики и процедур, связанных с хранением улик. Впрочем, по сути, это было все равно, что запирать дверь конюшни после того, как лошадь уже украли. Но этим, так или иначе, надо было обязательно заняться.

Хотя все это, в принципе, было чепухой. И вот, наконец, наступило утро субботы, когда она могла забыть обо всем. В прогнозе говорилось, что наступивший день поздней зимы будет скорее похож на середину весны: выглянет солнце, подует легкий бриз, а температура будет такой, какой не видали с семидесятых.

Идеальный день для похода. Маршрут для себя и Бутча Эми определила по старой потрепанной карте под названием «Тропы округа Огаста», которую она купила за пять долларов в одном из бесчисленных антикварных магазинов Стонтона. Выпущена она была Корпусом гражданской охраны аж в 1936 году.

Молодежь, протоптавшая все эти тропы и составившая саму карту, – те отчаянные парни, которых ФДР[25]25
  Франклин Делано Рузвельт – 32-й президент США, одна из центральных фигур мировых событий первой половины XX века, возглавлял США во время мирового экономического кризиса и Второй мировой войны.


[Закрыть] обеспечил работой во времена Великой депрессии – теперь стала стариками, если вообще не поумирала. Выходит, то, что они успели сделать, пережило их самих. Но можно ли было по-прежнему пользоваться этими тропинками?

Так что Эми решила устроить себе настоящее приключение. Подкрепившись завтраком из вафель, облитых натуральным кленовым сиропом, она вошла в свой кабинет и разложила перед собой карту. Теперь нужно было выбрать первую тропу, по которой отправятся они с Бутчем.

Неожиданно ее внимание привлекли слова «гора Солон».

Там насильник напал на Лилли Притчетт.

Потом она увидела пещеру Вейерс. Именно здесь жила одна из первых жертв, о которой она узнала.

Деспер Холлоу Роуд. Это заставило ее вспомнить Мелани Баррик.

Прежде чем она отчетливо поняла, чего добивалась, Эми достала коробку с булавками. Она повесила карту на планшет возле своего стола и начала втыкать булавки в те места, где, по ее наблюдениям, совершались нападения. Иногда она сомневалась в точности адреса, поэтому ей приходилось поминутно сверяться с потрепанными архивами, которые хранила дома.

Но, как следует в них покопавшись, она решила систематизировать свою работу. Она начала снова, вынув булавки и снова воткнув приблизительно в тех местах, где не была уверена в правильности координат. Она просмотрела каждый файл, делая пометки там, где то или иное место находилось на современной трассе, которой еще не было, когда составлялась висящая перед ней карта.

Фишервиль – булавка. Стюартс Драфт – еще одна. Мидлбрук – снова булавка.

Булавки были синими, зелеными, желтыми – в общем, любых цветов, все, что она вытряхнула из коробки. Внешняя аккуратность была ей ни к чему. И выяснилось, что ничего похожего на эту карту возрастом почти в восемьдесят лет, на которой даже не было, скажем, интерстейт[26]26
  Скоростное шоссе между штатами.


[Закрыть] 81, она не представляла перед судом. Чем не повод возобновить ее расследование, хотя бы неофициально.

Когда она закончила, то прошлась по комнате, а затем попыталась посмотреть на карту свежим взглядом. И связной картины не получалось. Споттсвуд на юге. Гора Сидней на севере. Разлом Буффало на западе. Шерандо на востоке. Как говорится, все румбы компаса в наличии.

Но потом внимание Эми, когда она попристальнее вгляделась во всю эту географию, привлекло кое-что.

Прямо посередине, там, где был расположен город Стонтон, зияла громадная дыра в форме сердца.

Булавки окаймляли его края: например, была одна к северу от границы города, которая обозначала: здесь напали на Дафну Хаспер. А внутри – внутри не было ни единой булавки.

Правда, Стонтон не подпадал под юрисдикцию Эми. Рулила она в графстве Огаста. А у Стонтона была своя собственная полиция и свой адвокат содружества.

Но теперь, взглянув на расположение мест, где совершались акты насилия, Эми поразилась: до чего странно, что насильник никогда – по крайней мере так показывали ее наблюдения – не совершал нападений в черте города. А система в его действиях определенно была: многоэтажки, старые дома, в которые достаточно легко проникнуть, даже женский колледж.

Она никогда не спрашивала своих коллег из Стонтона, приходилось ли им в последнее время расследовать дела о серийных насильниках. Дэнсби от такого просто взбесился бы.

Были ли другие случаи, о которых она не знала? Может, найдутся и еще какие-то доказательства? А вдруг насильник просто не нашел никого на свой вкус в городской черте? Может, она зря так сосредотачивалась на местах нападений – то есть ее расследование так ничему ее и не научило?

Эми взглянула на Бутча, спящего на полу. Потом посмотрела в окно. День был теплым и солнечным, как и обещал прогноз.

Но она уже знала, что никуда не пойдет.

Она достала телефон и набрала номер начальника полиции Стонтон-Сити Джима Уильямса. Он всегда нравился Эми: мужчина, сочетавший в себе непринужденность манер с искрометным юмором. К тому же он с готовностью признавал свои ошибки и постоянно поучал своих подчиненных, что лучше извиняться за неправоту, чем потом влипать в серьезные дела. Смирение в разумных количествах было отличительной чертой шефа полиции Стонтона.

После того как они обменялись привычными шутками, Уильямс спросил:

– Ну, и чем я могу посодействовать сегодня доблестному округу Огаста?

Помня о том, что Дэнсби постоянно наказывал ей не разглашать свое расследование, она отделалась обиняками.

– Да так, пытаюсь кое-что расследовать, но конкретного обвиняемого пока нет, – сказала она, хотя на деле все было, конечно, далеко не так. – Могу ли я надеяться попасть в ваш архив?

– Стоп, а я что, буду выступать ответчиком? – пошутил он.

– Рановато пока, – поддразнила она в ответ.

– Ладно, – сказал он. – Встретимся на вокзале через пятнадцать минут.

Спустя пятнадцать минут она была там. Еще через пятнадцать минут она уже сидела за столиком в глубине архива.

К тому времени, когда стало вечереть, она как могла быстро просмотрела все нераскрытые дела об изнасилованиях, которые только смогла найти, стараясь ничего не упустить. В Стонтоне проживали примерно треть населения округа Огаста, поэтому и случаев там было меньше. Большинство из них было легко исключить: злоумышленник был не того роста, веса или цвета кожи. Лишь в несколько дел она вчитывалась по-настоящему, штудируя полицейские отчеты, чтобы понять, на верном она пути или нет.

Так или иначе, она закончила копаться в этих делах ближе к полуночи.

И за все потраченное время так и не наткнулась на насильника, предпочитавшего говорить шепотом.

Глава 40

Мои родители еще трижды пытались связаться со мной, оставляя на крыльце записки в пятницу, субботу и воскресенье.

В первой они просили меня пересмотреть мою точку зрения на их ходатайство об опеке над Алексом. Во второй говорилось: «Может, пообедаем вместе, пообщаемся?». Там же они предлагали деньги для найма адвоката. В третьей писали, что они за меня молятся и надеются получить от меня хоть какую-то весточку.

Но все это было фальшью. Конечно, мой гнев на них за выходные слегка приутих, но это вовсе не означало, что я готова была вновь раскрыть им свои объятия.

Похоже, к понедельнику они поняли, что мне для раздумий необходимо какое-то время, поскольку в тот день записки от них не оказалось. Не было ее и во вторник.

Я почти растворилась в странноватой рутине, поглотившей меня в эти дни. В «Доме вафель» я работала с одиннадцати до семи, плюс любые дополнительные смены, на которые я могла выйти, лишь бы доставить удовольствие клиентам, а вернее – получить от них достаточно чаевых, чтобы их хватило на взносы по ипотеке, то есть сохранить наш дом.

Когда я возвращалась домой, каждая моя косточка ныла, ноги дрожали, а вся я источала запах жира и подгоревшего кофе. И я вновь и вновь опускалась в кресло для кормления, держа на коленях плюшевого медвежонка, мистера Снуггса, и все думала, думала, думала об Алексе.

Несколько раз заходил Маркус. После того как Бен слинял, он часто навещал меня. Мы заказывали еду с доставкой (причем платил всегда он), смотрели фильмы, играли в настольные игры – такая вот история. Келли все время работала допоздна, так уж, видимо, повелось с тех пор, когда я виделась с ней в последний раз, так что нам обоим нужна была компания.

Время от времени я созванивалась с Тедди. Вроде бы они с Венди не спешили вновь сходиться и не часто виделись. Я всеми силами старалась помочь брату в этом.

Были и такие вечера, когда я просто не могла с кем-то видеться, поэтому оставалась дома, пытаясь ни о чем не думать. Тем самым я старалась освободиться от навязчивых мыслей о пропавшем ребенке и сбежавшем муже, которые до недавнего времени были моим миром. Я была готова с головой влезть в зомбоящик, чтобы в конце концов заснуть под какое-нибудь кулинарное шоу или под эпизод «Касла», лишь бы угомонить свой собственный внутренний пульт управления.

Срабатывало подобное далеко не всегда. Я настолько была охвачена собственным несчастьем, что даже не могла уследить за тем, что происходит на экране. Иногда я обнаруживала, что пла́чу, причем этот плач не поддавался никакому контролю, или откровенно реву в подушку, будучи не в состоянии сопротивляться нахлынувшему на меня цунами отчаяния.

В такие моменты я как нельзя более отчетливо осознавала, насколько реальна для меня возможность оказаться осужденной за преступления, которых не совершала. Два преступления и два наказания. Одно грозило мне пятью годами тюрьмы. Другое, причем гораздо более серьезное – потерей моего ребенка. И сроком, полагавшимся за него, была вся жизнь.

Я уже представляла себе, как, только что выйдя на свободу, я тяжелой и печальной походкой бреду с одной детской площадки начальной школы на другую, пытаясь отыскать своего ребенка, которого я, когда ему исполнится пять или шесть, скорее всего, просто не узнаю.

А что дальше? Да все то же. Причем это навсегда. Я понимала, что эта боль останется со мной. Какая-то часть меня всегда будет тосковать по нему.

Другое дело – боль от потери Бена. Со временем она пройдет. Но это не притупляло ее остроту. Я действительно скучала по нему: по его прикосновениям, по дружескому общению, по тому, как ему удавалось выставить в лучшем свете даже неприятные события, – но вместе с этим я и по-настоящему злилась на него. Он не должен был принимать за прямое предложение то, что я позволила ему уйти.

Дважды он звонил мне. Или типа того. По крайней мере, один раз я увидела на экране номер его телефона и почти сняла трубку, но потом решила, что не имею ни малейшего желания беседовать с ним. Когда же я прослушивала голосовые сообщения, для меня они звучали бессмысленным, едва различимым гулом.

– Я просто хотел услышать твой голос. Я только… Мне сейчас так одиноко. Я надеюсь… Я надеюсь, ты когда-нибудь прослушаешь это… И если ты это сделаешь, значит, для тебя наступили более счастливые времена. Правда, сейчас не самая подходящая возможность думать об этом. Такие мысли заставляют меня… В общем, я сильно скучаю по тебе. Я очень сильно по тебе скучаю. Я люблю тебя и просто хотел сказать тебе об этом. Чтобы ты знала.

Так что в ответ я как следует выругалась. Потом все-таки набрала Бену. Свою небольшую тираду я закончила словами: «Если ты так скучаешь по мне, какого же черта ты сбежал, болван?»

Еще один раз он попытался связаться со мной через эсэмэс, которое пришло как раз в то время, когда я выходила из «Дома вафель»: «Послушай, я знаю, что ты мне не ответишь. Я просто хочу, чтобы ты знала: я думаю о тебе. И постоянно скучаю. Я люблю тебя».

Все это чрезвычайно напоминало, что я по-прежнему в колледже, что я встречалась с парнишкой из студенческого братства, который решил меня кинуть, но потом ему вновь захотелось пробраться ко мне в постель, вот он и убеждает меня, что по-прежнему любит. И взаимностью на это я не ответила. Причем теперь, после пары раз, когда я почти поддалась искушению позвонить ему из-за сиюминутной слабости, решение не отвечать во мне окончательно окрепло.

Вот такое существование я влачила, попутно пытаясь хоть как-то справиться со своими проблемами с законом. Мистер Ханиуэлл по-прежнему пытался выпытать хоть у кого-нибудь из офиса шерифа имя загадочного информатора, дававшего показания по делу о том, что я якобы хранила дома наркотики, стремясь успеть к дате, на которую было назначено слушание.

Эти попытки адвоката напоминали бесполезные споры. Представители шерифа не желали раскрывать личность своего осведомителя: в конце концов, он был конфиденциальным. Судья пообещал, что приостановит процесс и опечатает протоколы, что вполне удовлетворило всю команду шерифа. Однако это решение не отвечало интересам прокуратуры Содружества, которая была чрезвычайно обеспокоена необходимостью по заслугам воздать так называемым свидетелям по делу о хранении наркотиков. Прокурор Эми Кайе не желала раскрывать имя информатора до начала слушания.

Но мистеру Ханиуэллу удалось справиться и с этой проблемой. Судя по всему, несколько лет назад в одном из процессов участвовал человек по фамилии Кинер: именно тогда апелляционный суд постановил, что Содружество должно раскрыть имя своего свидетеля, причем сделать это в разумные сроки, чтобы и у защиты было время подготовиться.

Пока все это происходило, я готовила в «Доме вафель» драники: прожаренные, пропаренные и во фритюре. Поэтому с подробностями я знакома не была.

Мне было лишь известно, что ко времени окончания моей смены мне на телефон пришло сообщение от мистера Ханиуэлла. Судья наконец-то разработал стратегию, которая удовлетворила все стороны.

И в эту стратегию входила личная встреча с ответчиком.

Первым делом в среду утром я встретила мистера Ханиуэлла в холле здания суда.

Он попросил меня надеть что-нибудь покрасивее, поэтому я выбрала голубое вязаное платье без рукавов, которое приобрела во время одного из своих походов по благотворительным магазинам. На нем же был все тот же серый костюм. Я начинала думать, что это единственный костюм, который у него был.

Как только я прошла через металлоискатель, он поднялся со скамейки и захромал мне навстречу.

– Доброе утро, миссис Баррик, – сказал он. – Вы сегодня просто очаровательны.

– Спасибо, – сказала я, пожимая ему руку. – А что тут вообще происходит?

– Да если бы я сам до конца понимал, – сказал он, пожав плечами. – Судья Роббинс был адвокатом Содружества в Уэйнсборо. Мы друг с другом поломали немало копий. Можете мне поверить: он не из тех, кто любит принимать сторону защиты. И он, как бы это сказать… не совсем придерживается традиций. Он сказал, что хочет встретиться с вами до того, как будет раскрыта личность конфиденциального информатора. И если вас интересует мое мнение, то лучше пусть он получит то, чего хочет. Вот за этим мы и здесь.

Пытаясь идти в ногу с неторопливым темпом мистера Ханиуэлла, я последовала за ним на второй этаж. Некоторое время мы просидели в приемной судьи Роббинса, ожидая, что он, как и подобает судье, предпримет что-нибудь, увидев, что подсудимый отсутствует. Затем нас вызвали в какую-то комнату, по всему периметру которой стояли картотечные шкафы, а посередине располагался величественный дубовый стол. За ним сидел блондинистый белый мужчина в темно-синем костюме. С двумя подбородками. Седоватая козлиная бородка помогала определить, где заканчивается первый и начинается второй.

Перед столом судьи стояли три стула. На одном из них восседала Эми Кайе.

– Доброе утро, судья, – сказал мистер Ханиуэлл, затем кивнул прокурору. – Миссис Кайе, приветствую.

– Заходите, заходите, – произнес судья. У него был высокий, слегка надтреснутый голос. Было похоже, что ему непросто выбраться из-за стола, когда он попытался это сделать, чтобы приветствовать нас.

– Судья, я хотел бы представить вам Мелани Баррик.

– Боже мой, Билл, она – твой клиент? – удивился судья Роббинс.

Наверное, он ожидал увидеть Мелани Баррик в том же виде, в котором она в свое время предстала перед видеокамерой – неряху с растрепанными волосами, облаченную в оранжевую тюремную робу. Как минимум трижды его взгляд сверху донизу обшарил мое тело. Я начинала по достоинству ценить мудрость мистера Ханиуэлла, не говоря уже о том, что он защищал меня. Теперь до меня дошло, что он подразумевал под эффектом внешнего впечатления, когда настаивал на суде без участия присяжных.

Когда я еще была студенткой-феминисткой, меня могли возмутить всякие штуки вроде объективизации женщины, патриархальной тирании и тому подобного, что в свое время казалось мне необычайно важным. Оно все еще оставалось таким, но гораздо важнее для меня теперь была судьба моего сына.

– Да, сэр, – ровным тоном сказал мистер Ханиуэлл.

– Приятно познакомиться, судья, – сказала я, будто не заметила, что он только что раздевал меня глазами.

Судья попытался взять себя в руки.

– Пожалуйста, присаживайтесь.

Мистер Ханиуэлл и я сели на стулья с левой стороны, словно находились в обычном зале суда. Миссис Кайе заняла стул справа.

– Миссис Баррик, – начал было судья Роббинс, но затем остановился. Похоже, он все еще был слегка потрясен. Наконец он продолжил:

– Как вы знаете, миссис Баррик, у прокуратуры Содружества есть некоторые проблемы с тем, чтобы раскрыть вам и вашему адвокату личность конфиденциального информатора, – сказал он, наклонив голову в сторону Эми Кайе. – Полагаю, ваш адвокат вам это объяснил?

– Да, сэр, – сказала я.

– Суть ее претензий мне понятна, разумеется. Однако вы сохраняете за собой конституционные права, и я не могу отказать вам в них. В конечном счете Содружество должно представить этого свидетеля, чтобы мы могли провести так называемое слушание по делу Фрэнка. Но прежде, чем я скажу вам и вашему адвокату, кто этот свидетель, я хочу, чтобы всем нам стало понятно еще кое-что. – Он указал на меня толстым пальцем. – Здесь, в нашей долине, мы не занимаемся запугиванием свидетелей и собираемся продолжать в том же духе. Понимаете? В Вирджинии убийство свидетеля является серьезным преступлением. Знаете ли вы, что это значит?

Я взглянула на мистера Ханиуэлла, чьи глаза выпучились сильнее обычного.

– Это означает, что вас могут приговорить к смертной казни, – продолжил судья.

Мистер Ханиуэлл судорожным движением схватился за стул. Даже Эми Кайе казалась озадаченной.

– Судья, – начала она, – я не думаю, что это действительно…

– Сейчас я говорю не с вами, миссис Кайе. Я беседую с миссис Баррик. Я в курсе, что на севере достаточно судей-либералов, которые с брезгливостью относятся к смертной казни. Я не из таких судей. Вы, конечно, не похожи на человека, который способен причинить кому-то серьезные проблемы. Но я не стану судить о книге по ее обложке. Если с этим свидетелем что-либо случится, я возложу ответственность за произошедшее на вас. Я не хочу, чтобы ему угрожали, я не хочу, чтобы его преследовали, я не хочу, чтобы кто-либо, с кем вы связаны, даже приближался к нему. И, клянусь богом, если он вдруг исчезнет, я позабочусь о том, чтобы вам сделали смертельную инъекцию, пусть даже если это будет последним актом правосудия, который мне удастся совершить. Вам все понятно?

– Судья, – сказал мистер Ханиуэлл, уже не в силах скрыть свое возмущение. – Подобное заявление крайне неуместно и ущемляет интересы моей подзащитной. Я не…

– Помолчи, Билли. Я не с тобой сейчас разговариваю, – сказал Роббинс и вновь уставился на меня. – Вам все понятно, мадам?

– Да, сэр, – сказала я в третий раз. А что еще я могла сказать?

– Хорошо. А сейчас… – произнес он и стал что-то искать на своем столе. – Ага. Вот оно. Итак, конфиденциальный информатор. Миссис Кайе была так любезна, что распечатала для нас его послужной список. Естественно, это не мальчик из церковного хора.

Такие подобными делами не занимаются. Однако рассматривать мы будем только те его действия, которые он предпринял в отношении данного дела. Мусолить его криминальное прошлое мы не станем. Это понятно?

Мистер Ханиуэлл на мгновение впился в него взглядом, а потом коротко ответил:

– Да, сэр.

Судья Роббинс положил папку на стол мистеру Ханиуэллу; тот поднял ее. Потом слегка повернулся ко мне, чтобы и я могла хорошо видеть ее содержимое. На первой странице был тот самый мой снимок, так что я чуть не упала со стула.

Секретным информатором оказался Слэш, он же Ричард Кодури, он же таинственный сантехник.

Выходит, он не только подбросил наркотики мне в дом, но и позвонил в офис шерифа, чтобы сообщить, что наркотики там, а потом соврал насчет того, что покупал их у меня.

А затем добавил – причем не только представителям шерифа, но и отдельным текстом работникам социальных служб – что я интересовалась возможностью продажи моего сына.

За это он получил пять тысяч баксов и кучу кокаина.

Я думала теперь только об одном: проблема стала бы неразрешимой, если бы этот тип Кодури взял да и умер от передозировки; а что, если его собьет случайная машина, или мало ли как еще может умереть наркоман; а что, если Тедди и Венди решили, что следующим заданием в их романтическом квесте станет его поиск.

У мистера Ханиэулла заклокотало в горле. Мне даже не нужно было говорить ему, что это – тот самый человек, которого я сфотографировала в «Харди». Он уже понял это и теперь пытался увязать все в одну картину, как и я.

– Спасибо, судья, – вот и все, что он сказал.

– Я серьезно, миссис Баррик. Вы не должны вступать в контакт с этим свидетелем, ясно?

– Да, судья, – ответила я.

– Тогда все в порядке. Я рад, что мы понимаем друг друга, – сказал он, вставая. – Спасибо всем, что пришли.

Трое из нас встали. Эми Кайе стала прощаться. Мистер Ханиуэлл не произнес ни слова. Похоже, он был просто в ярости и отчаянно хромал к двери, чтобы успеть выйти до того, как с его губ сорвется что-нибудь такое, о чем он впоследствии пожалеет. Я последовала за ним.

Когда мы вернулись в комнату предварительного ожидания, чтобы затем выслушать судейский вердикт, я подумала, что всему конец. Но Эми Кайе удивила меня, окликнув:

– Миссис Баррик, минутки не найдется?

Я повернулась к ней лицом. Она была старше меня примерно на десять лет, крепкая, с короткими темными волосами. Когда мы впервые встретились год назад, мы были по одну сторону закона. Теперь наши пути разошлись.

Любопытно, но что-то в ее поведении по отношению ко мне не изменилось. Что именно, я не могла сказать. Но вот мое пятисекундное тестирование она выдержала с честью.

– Да? – откликнулась я.

Мистер Ханиуэлл остановился и обернулся.

– Я не забыла, что случилось с вами в марте прошлого года, – сказала она.

– О… – вот и все, что я смогла сказать в ответ.

– Восьмое марта, – сказала она, глядя мне прямо в глаза, как бы давая понять, насколько она серьезна. Затем повторила:

– Я не забыла.

– Спасибо, – сказала я.

Она кивнула и вышла прочь.