Текст книги "Муравечество"

Глава 67

– Хотите еще пачку «Утреннего бленда»? – перебивает Гипно Боб.

– Да, хозяин.

– Круто. Сейчас пробью. Продолжайте.

Транки проводят заседание кабинета, во время которого пятьдесят Транков сидят за длинным дубовым столом и одновременно ругаются, словно какой-то воинственный греческий хор дебилов.

– «Слэмми» – это плохо. Это все знают. Очень плохо. Это я точно могу сказать. Но вы и так знаете. А что нужно нам? Любовь. Мы любим наших граждан. Хочу сказать, что «Слэмми» – плохая корпорация. Я их зову Слизнями Слэмми. Слизни Слэмми хотят ваши кровно заработанные деньги. Вот и все, что их заботит. А нас заботит, чтобы с вами поступали честно. И пора перестроить нашу страну. Вернуть ей величие. Для меня всегда первый вариант – дипломатия. Но Слизни Слэмми смеются над нами. Ну, все, хватит с нас, люди. Потому что мы вернем этой стране былое величие. А что насчет диггеров? Нужен нам коммунизм? Нет. Я придумал им название. Зову их Сраными диггерами. Потому что вы их вообще видели, народ? Выглядят они не ахти, прямо скажем. И боятся сражаться. А мы любим сражаться. Я прав? Мы миролюбивый народ, но не позволим нами помыкать. И проследим, чтобы Сраные диггеры и Слизни Слэмми об этом узнали. И они тоже будут счастливы. Заключим сделку, выгодную для всех, но для нас – в первую очередь.

В другом конце пещеры Марджори Морнингстар берет мегафон.

– «Слэмми» заботится о вас, потому что «Слэмми» – это и есть вы. Люди – это работники и клиенты «Слэмми». Нашей компанией не заправляет ни один робот, и уж тем более – не десять тысяч. Мы знаем, что вам нравится. Мы понимаем, какой должна быть еда. Мы знаем, что вам интересно. Мы знаем, какие лекарства идут вам на пользу, какие возможности вам нужны в телефонах. Мы в «Слэмми» верим, что это роботы должны работать на людей, а не наоборот. И, конечно, мы воздаем должное честности диггеров. Однако сомневаемся в мотивах их предводителей. Не хотят ли они посеять рознь между людьми? Пригоден ли их коммунистический план для такого сложного общества, как наше? Все академические исследования показывают, что нет. Кто вам будет делать телефоны? Фильмы? Бургеры? Разве пара фокусов равна проверенной системе управления? «Слэмми»: никаких фокусов. По вторникам второй бургер бесплатно.

Я бросаю тряпку от швабры в мусор, вхожу в мою (или Б3) квартиру и ищу что-нибудь для маскировки. В моих (его) шкафах полно стильных талесов[166]166
  В иудаизме молитвенное облачение, представляющее собой особым образом изготовленное прямоугольное покрывало. – Прим. ред.


[Закрыть], ботинок «Докерс», рубашек с броскими узорами. Ничего полезного для маскировки. Заглядываю в шкаф Клоунессы Лори. Он под завязку забит шейтелями[167]167
  Парик из искусственных или натуральных волос, который носят многие замужние еврейки, принадлежащие к ортодоксальному иудаизму. – Прим. ред.


[Закрыть]. Большинство – определенно женские, но есть несколько в стиле «пикси», сошли бы за «мальчишескую» стрижку в моем случае. Всегда любил «мальчишескую» стрижку. Я беру парик под названием «Мишель Уильямс». Он для платиновых блондинок и, если честно, очень мне идет. Надо сказать, как на двадцать лет помолодел. Я сбриваю бороду, чтобы полностью замаскироваться, и замазываю родимое пятно косметическим карандашом Клоунессы Лори.

Далее нахожу ансамбль из черного брючного костюма, белой рубашки и черного банта на ворот – думаю, сойдет за мужскую одежду. В парике я слегка похож на фокусника, и отчасти, пожалуй, так и есть: я мастер словесных фокусов. Ворую пачку налички и ухожу.

Когда прохожу мимо вахтера в вестибюле, он поднимает глаза.

– Вам вызвать такси, миссис Розенберг? – окликает он.

Я отрицательно качаю головой и отмахиваюсь, не оглядываясь. Даже не пытаюсь изобразить ее голос.

* * *

Дома я нахожу Клоунессу Лори на кровати, в смятении.

– У нас в квартире кто-то побывал. Пропали мой парик «Мишель» и брючный костюм от Александра Маккуина, – говорит она.

– Как странно, – отвечаю я.

– И две тысячи долларов.

– Кому все это может понадобиться?

– Здесь что, пахнет старой шваброй? – спрашивает Клоунесса Лори.

Я лезу рукой под блейзер и тереблю «Кел-Тек PR-9» в кобуре.

– Это что, «Кел-Тек PF-9»? – спрашивает Клоунесса Лори.

– Да, – говорю я, – или PR-9.

– PF-9. Это разве не женский пистолет?

Я молча сижу в нашем звукоизолированном (но ни в коем случае не Б-гоизолированном) сборном шуле[168]168
  Шул (идиш «школа») – то же, что синагога. – Прим. ред.


[Закрыть]. Конечно, я прихожу сюда молиться, но иногда и просто продумать. Другой бы сказал: «Б., разве подумать – это не то же самое, что помолиться?» И я бы согласился, ибо продуктивное применение величайшего дара Хашема человечеству – человеческого разума – это вид молитвы в самом прямом смысле. Сегодня моя «молитва» – это попытки вспомнить мельчайшие завитки великолепного полотна Инго. Ибо в идеальном произведении искусства ключом для понимания всего целого бывает мельчайшая деталь. Может ли «Сад земных наслаждений» Босха существовать во всей полноте или хотя бы иметь хоть толику смысла, если убрать из верхнего левого угла крайней панели гризайли крохотное изображение Б-га? Он едва ли видим, и все же он является источником энергии – нет, причиной – всего, что там есть, и более того – всего, что было, есть и будет. Вероятнее всего, точно так же дело обстоит со всеми до единого элементами выдающегося творения Инго. Следовательно, с вышней…

– Ты сейчас подумал «вышней»? – спрашивает Клоунесса Лори, которая рядом полирует свечи для шабата.

– Нет, – отвечаю я.

– А, – говорит она.

Следовательно, с наивысшей серьезностью я должен заглянуть в недра своей памяти о фильме Инго, чтобы выловить эту пропущенную, критическую деталь. Я вижу, как Мэдд и Молли – голые, афроамериканские, очленённые – ухаживают за больным ребенком, тоже голым, афроамериканским и очленённым. Невзрачную палату освещает единственная лампа накаливания, висящая на проводе. По телевизору, на который никто из присутствующих не обращает внимания, идет древний черно-белый фильм. Я пробиваюсь мимо «центрального» действия сцены, чтобы сфокусироваться на этом единственном элементе заднего фона, этой, так сказать, мерцающей гризайли. На экране двое – один толстый, другой худосочный – занимаются какой-то клоунадой. Я пытаюсь перевести внимание от завораживающего первого плана с угнетенными красавицами и подобраться к мутному образу на маленьком телеэкране в углу. Двое – один в федоре, другой в котелке – стоят на сцене с занавесом за спиной, перед незримой публикой. Отец и сын? Не могу сказать наверняка, но один действительно кажется старше второго, хотя не пойму, какой из них.

– По-моему, Дэвид Седарис – чмо.

– Писатель?

– Да. Он писатель. Видел его в ток-шоу. Пришел в розовой плиссированной рубашке, жилете в блестках, блейзере и шортах.

– И это тебя расстроило?

– Он выглядел как придурок.

– Какая-то слишком агрессивная реакция на человека в шортах.

– Да он сам хотел выглядеть как придурок.

– С чего ты так решил?

– Стал бы мужик так одеваться?

– Может, он думал, что это красиво? Мне больше интересно, откуда у тебя такая радикальная реакция.

– Не знаю. Может, я козел.

– Ну, я не говорю, что ты козел. Просто говорю, когда у человека такая агрессивная реакция на то, что не имеет реального влияния на его жизнь, интересно узнать почему.

– Не знаю. По-моему, ведущий – антисемит.

– А при чем тут одежда Седариса?

– Это ведущие одобряют, как одеваются гости.

– Что-то не уверен.

– По-моему, это он хотел, чтобы Роберт Седарис выглядел как придурок.

– Дэвид Седарис.

– Дэвид Седарис.

– И Дэвид Седарис не еврей.

– Дай я тебя спрошу: лично тебе не было бы стыдно пойти с ним в ресторан?

– С Дэвидом Седарисом? В смысле если бы он был так одет?

– Да.

– Нет.

– Серьезно? Не думаешь, что на вас стали бы пялиться?

– Нет. Думаю, всем было бы все равно.

– Серьезно?

– Ну, разве что в Монтане. Может, там бы я переживал, что нас побьют, но не здесь.

– Серьезно?

– Никто даже бровью не повел бы. Разве что, может, подумали бы: ого, Дэвид Седарис идет.

– А если бы он был не Дэвид Седарис?

– В смысле просто неизвестный парень в такой одежде?

– Да.

– Всем все равно.

– Серьезно?

– Ну, разве что в Монтане.

Полагаю, это комедийная реприза, но мне она не кажется смешной. Впрочем, я не знаток и даже не любитель комедии. Однако знаю Дэвида Седариса и с большим удовольствием читаю его книги – не из-за юмора (которого не понимаю), но из-за пафоса. Более того, если убрать из всех книг Дэвида Седариса «шутки», я бы этого и не заметил. Для меня это «вода», разбавляющая настоящий посыл – посыл о человеческой жестокости, человеческой хрупкости и человеческом отчаянии. Почему же Инго вставил эту репризу с отцом и сыном, одетыми в стиле актеров водевиля, в телевизор на заднем плане сцены, где Мэдд и Молли ухаживают за ужасной раной ребенка?

То, что это в точности отражает наш разговор с моим отцом, который состоялся всего лишь на прошлой неделе, слишком бросается в глаза, чтобы быть совпадением. Возможно ли, что эта сокрытая крупица и есть частица Бога в фильме? Та сокрытая частица, которая объясняет все? Все в мире фильма и вне его?

Я заселился – по крайней мере, пока не найду что-то более доступное – в ковчег за стопкой тор внутри переносного надувного шула Б3. Здесь удивительно просторно и можно подслушивать, когда Б3 и Клоунесса Лори уходят из квартиры, после чего я выбираюсь, чтобы привести себя в порядок и поесть. По вечерам пятницы и субботы – когда, как я знаю, ковчег будут открывать – ночую в их спортзале, поскольку в шаббат в этом доме никто не занимается спортом. Также я обнаружил, что в своем новом костюме могу приходить и уходить безо всяких происшествий, поскольку вахтер, похоже, не способен отличить меня от Клоунессы Лори. Так что я могу продолжать работу с гипнозом – теперь мне помогает Пророк Фор, потому что Гипно Боб внезапно оставил бизнес и стал сценическим актером, как Барассини. Пророка Фора он мне посоветовал, когда я пришел в офис, который Гипно Боб еще держит, но теперь только для хранения множества актерских париков.

На тротуаре в Сент-Маркс-Плейс я вижу на раскинутом покрывале – среди бонгов, стеклянных дверных ручек и всякой всячины – потрепанную книгу Барбосае «Авеню Бесконечного Регресса». Сбиваю цену у продавщицы-хиппи до сорока пяти центов (она просила пятьдесят, но они тебя не будут уважать, если не торгуешься) и ухожу с находкой. На полях книги множество заметок. Я пытаюсь их прочитать, но каракули отвратительны и совершенно нечленораздельны. Смог я разобрать следующее:

Ямочка

Вергельд

Кондукторша

Агеласт

Бражный

Мокша

Пижон

Au pied de la lettre[169]169
  Буквально (фр.).


[Закрыть]

Псефология

Карецца

Ямочка (опять)

Очевидно, у читательницы есть претензии к Барбосае, и не сказал бы, что я ее виню. Я знаю, что это «она», потому что в Гарварде моей второй специальностью была графология, и сомнений нет: автор – женщина, от тридцати четырех до сорока трех (на время написания), американка, с высшим образованием, алкоголичка, цисгендер, нарцисс с самоповреждением в анамнезе, жертва бытового насилия, склонна к вымыслу, болям в руке и постыдным прилюдным скандалам. Мало того (а, еще она маленькая), со своими огненно-рыжими волосами, бездумностью, атлетичным сложением и пышными бедрами она создана для меня. По ее почерку я даже вижу, что мог бы ее осчастливить – может, не в своей нынешней маскировке, но если однажды освобожусь от потребности прятаться, то, знаю, мы сплелись бы в самых страстных из романтических конфигураций. Все это очевидно по ее почерку. И, конечно, нас связывает общий интерес к книге Барбосае. Зачем же еще искала она сие малоизвестное произведение и зачем исписала его так старательно? Зачем же еще писала мне – ибо писала она явно мне – на полях о нежном способе заниматься любовью под названием карецца? Кто же еще купил бы эту книгу в Сент-Маркс-Плейс; кто же еще знает о карецце? Ах, Рената – ибо я не сомневаюсь, что так ее зовут (великая Рената Адлер[170]170
  Рената Адлер (1937) – американская журналистка и кинокритик The New York Times в 1968–1969 гг.


[Закрыть]? Возможно. Она же, разумеется, знакома с моим творчеством). Я уверен, что имя автора – Рената, поскольку наука графология позволяет исследователю определить, какие буквы автор использует чаще всего. Полагаю, ее могли бы звать и Таран, но надеюсь, что нет. Я брожу по северу города, фантазируя о Ренате, о том, как проведу время за полной дешифровкой ее записей на полях, как найду ее, как мы медленно, осторожно сблизимся, ведь в прошлом оба пережили ужасные травмы, но стоит обрести полное доверие – и нас ничто не остановит. Мы станем «it»-парой Нью-Йорка, зваными гостями на всех приемах, объектом зависти для богачей (из-за истинности нашей любви) и обычных людей (из-за наших богатств).

Пока я жду светофора на углу 14-й и 5-й, молодой человек просит меня показать фокус. Обычно, когда такое случалось в прошлом (довольно часто), я отказывался, ведь я не дрессированная обезьянка, но на данный момент, пока я скрываюсь, у меня нет средств заработка, и, хоть обычно уличные фокусники не богаты, кое-кто (Стивен Удивительный, Великий Тоби и Абра Ка Дабни) ведет довольно комфортную жизнь. У меня с собой серебряный доллар для фокусов – который раскладывается на четыре четвертака, – так что получается незаметно подсунуть его в чужое ухо, а потом достать. Молодой человек в изумлении, вокруг меня собирается толпа. Скоро я прогоняю весь свой репертуар: левитация, глотание зажженной сигареты (мог поклясться, у меня не было с собой сигарет, тем более – зажженной в руке), чтобы потом она появилась из носа собаки, распиливание женщины пополам, исчезновение Статуи Свободы. Через два часа я накопил тридцать долларов. Вот это улов! Я переживал, что, возможно, привлек к себе ненужное внимание, так что с облегчением услышал, как все говорят: «Спасибо, мэм», – пока я убирал свой набор для фокусов. Возможно, получится заниматься этим на постоянной основе. Подумываю назваться Мисс Терия – просто чтобы сбить со следа ищеек. Да и звучит неплохо. Может, Престидиджи Тация, хотя вряд ли это поймет средний турист на Таймс-сквер. Возможно, Эль Люзия. Вообще-то даже весело придумывать. У девушек всегда самый лучший выбор имен.

Глава 68

Ночью, в ковчеге, я слушаю, как Б3 обсуждает с Клоунессой Лори свои новые мысли о фильме Инго.

– Б-г в деталях, – говорит он Клоунессе Лори, как уже говорили многие, только почти никогда не опуская «о».

– Еще говорят «дьявол в деталях», – парирует Клоунесса Лори. – Так что, пожалуйста, будь осторожнее, Б.

– Так или иначе, друг мой, жена моя, жена и друг, суть в том, что, лишь исследуя малейшие пустяки, можно надеяться понять великое. Глупец, я верил, что целиком осмыслил chef d’oeuvre Инго, его meisterstück, его remek-djelo, его…

– На скольких языках ты знаешь слово «шедевр»?

– Самое важное слово, друг мой, жена моя, самое важное из всех слов.

– Ну да. Но я серьезно спрашиваю.

– Шестнадцать.

– Вау.

– Впечатлена?

– Еще бы. Почему нет?

– Я обязан вернуться, сосредоточить электронный микроскоп своей эйдетической памяти на всем фильме. Его невозможно изучать слишком пристально. Каждое слово, каждый жест, каждый актер массовки, промелькнувший на заднем плане, каждый язычок пламени, каждая сосулька, каждый пенис девушки, каждая пролитая в битве капля крови, каждый безнадежный вздох, каждая разбитая мечта, каждый…

Господи, он просто невыносим, думаю я в ковчеге. И как Клоунесса Лори его терпит? Я подсматриваю в щелку на стыке дверец. Лори со скучающим видом разглядывает ногти.

– …сколотый ноготь на ноге, каждый брызг дождя в нейтральном поясе планеты, каждая телевизионная передача, каждая нота музыкального сопровождения, каждый…

– Б.? – говорит Клоунесса Лори.

– Да? – говорит он.

– Я поняла. Серьезно. Детали – это важно.

– Ладно.

– Просто завтра мне рано вставать, и…

– Нет. Я понимаю. Все нормально.

– Может, продолжим разговор завтра?

– Конечно. Конечно. Ты ложись. Я тут пока просто…

– Ага. До встречи в кровати.

Клоунесса Лори быстро уходит, Б3 погружается обратно в размышления, а я засыпаю.

Транки обнаруживают компьютер метеоролога – уже пыльный и давно заброшенный. Включают его.

– Привет, – говорит компьютер.

– Нам нужен способ победить шоу «Слэмми», – говорят они в микрофон.

– Шоу? – переспрашивает компьютер.

– Их развлечения. Шоу. Ну, знаешь.

– Ясно. Ну, в моих файлах хранится изобретение из далекого прошлого. Называется брейнио.

– И что оно делает? – спрашивают Транки.

– Передает информацию напрямую в мозг публики.

– Хм. То есть можно слать в мозг картинки Транка?

– И не только их.

– Но для уточнения? Можно слать картинки меня?

– Да, – вздыхает компьютер.

– Мне нравится. Это может стать очень популярно.

– Можно даже заставить полюбить то, что увидят люди. Можно транслировать и чувства.

– Да?

– Еще бы. Это же мозг. Там все чувства и есть.

– Интересно. Я и не знал. Но название так себе. Брейнио. Это что вообще значит? Как хлопья «Чириос»?

– Как мозг. Потому что это действует в мозгах. Так что… Брейнио. И в единственном числе.

– А. Дошло. Как «Чириос». Лучше бы назвать транкио.

Я просыпаюсь под стук закрывающейся входной двери. Они ушли. Пора позавтракать. Я направляюсь на кухню, наливаю себе миску молока с хлопьями «Кошер Чармс» (розовые дрейдлы, желтая маца, оранжевые ермолки, зеленые мезузы) и за едой смотрю новости. Президент Транк (когда он успел стать Транком по-настоящему?) беседует на передаче «Фокс и друзья» со Стивом Дуси о том, как важны роботы, а также о том, что сам он – не робот.

– И Россия присылает много алюминия, и я облагаю этот алюминий пошлиной – и, кстати, стал бы я так делать, если бы был роботом, позвольте спросить? Нет. Потому что роботы сделаны из алюминия – это по-британски значит «металл». Никто этого не знает. Так что я бы работал против себя. И я не хочу сказать, что роботы не важны для нашей экономики. Очень важны. И мои сторонники это знают. Но еще никто не относился к роботам так сурово. Они не заменят американских рабочих. Так что когда лузеры из «Нью-Йорк Таймс» говорят, что я робот, – в смысле можете себе такое представить? «Фейк-Ньюс».

Я выключаю, надеваю костюм Клоунессы Лори и направляюсь в офис Пророка Фора.

– Клоунесса Лори? – недоумевающе спрашивает Пророк Фор.

– Нет, это я. Инкогнито, в костюме Клоунессы Лори. Стоп, ты знаешь Клоунессу Лори?

– Мы раньше рядом выступали на улице Уличных артистов. Она умела загребать деньги.

– Стоп, а где находится улица Уличных артистов?

– На 49-й, между 7-й и 8-й.

– А там нужно разрешение? Потому что я подумывал стать фокусником.

– Да. Там трехлетний лист ожидания, и город требует как минимум диплом бакалавра.

– В уличном актерстве?

– В исследованиях уличных выступлений. Да.

– Хм.

– В Колледже криминального правосудия Джона Джея есть курсы, но на них – трехлетний лист ожидания.

– Чтобы попасть на курсы?

– Чтобы получить анкету для подачи.

– Кажется, все это идет вразрез с духом уличных выступлений.

– Три года назад произошла уличная катастрофа, погибло двадцать туристов, когда виолончелистка без лицензии случайно наканифонила свой смычок взрывчаткой С-4. Так что логично, что закручивают гайки.

– Понятно.

– Мой совет – когда мы сегодня закончим, отправляйся прямиком в «Джон Джей» и записывайся на получение анкеты. Она пригодится.

– Ладно.

– Итак? Приступим?

Я киваю.

Тед щелкает моим переключателем.

Флотилия обманом заставляет Кастора читать объявления о кастингах в «Вэрайети», сказав, будто он читает «Нью-Йорк Таймс». Просматривая открытые кастинги, она на ходу выдумывает для Кастора новости.

– Война с Боливией. Их президент Монтойя национализировал фермы гуавы, и гуавовое лобби в Вашингтоне давит на президента Транка, чтобы он дал отпор. Транк обещает создать подразделение вооруженных сил из роботов под названием «Отряд великих боевых роботов Америки: Рассвет Возмездия».

Между тем мы видим, как она записывает себе контакты по кастингу на «Бабочки все еще свободны снова».

Флотилии, которая регулярно выступает в любительском театре города Амарилло «Маскарад» и всегда хотела стать профессиональной актрисой, но не имеет ни ресурсов, ни смелости взять и попробовать, откуда-то взбрело в голову, что она сможет испытать жизнь нью-йоркского актера, если уговорит попробовать в этом свои силы Кастора Коллинза и будет наблюдать его глазами – может, даже шептать советы, пока он выступает. Это в самом прямом смысле станет коллаборацией. Из-за общественного давления актерам теперь запрещено законом играть персонажа, который значительно отличается от него (нее, тона). Так что у Кастора есть преимущество на пробах на роль Дона Бейкера в мюзикле «Бабочки все еще свободны снова», поскольку Дон Бейкер, как и Кастор, слепой. За роль, конечно, бьются и другие слепые актеры, но никто из них в детстве не появился волшебным образом на космическом корабле, в отличие и от Кастора Коллинза, и от персонажа Дона Бейкера.

На пробах Кастор читает роль с именитым бродвейским актером Барассини, который сыграет Барассони, именитого бродвейского актера, с кем у Дона Бейкера начинается романтическая связь. Барассини разрешается играть именитого бродвейского актера, потому что он именитый бродвейский актер.

Флотилия, наблюдая за пробами глазами Кастора, влюбляется в Барассини.

Сеанс кончается. Я тороплюсь записаться в лист ожидания на подачу заявки в «Джон Джей», потом скрытно даю без разрешения несколько выступлений в Бездомном переулке и Зассанном переулке в Финансовом квартале. Здесь полиции не наблюдается, особенно по воскресеньям, так что можно работать без помех. Я зарабатываю четыре доллара семьдесят три цента, в основном от бездомных в Бездомном переулке, и всего семьдесят два цента от ссущих в Зассанном переулке.

Я почти уверен, что кто-то влезает в нашу квартиру, пока нас нет. Все признаки налицо: отпечатки ботинок в ковчеге, убывание моего кошерного крема для бритья, не содержащего молока, «фокусы» в истории поиска в браузере. Клоунесса Лори говорит, что я параноик, что всему наверняка есть логичные объяснения. Что, например, да, она не может найти свои шейтель «Мишель Уильямс» и брючный костюм от Александра Маккуина, но уверена, что наверняка забыла их в микве после ритуального погружения.

– А как же ты тогда попала домой?

Она осекается.

– На метро, – отвечает она.

– Нет, в смысле как ты попала домой без брючного костюма?

– А. Ну, значит, в тот день я надела два брючных костюма, да? Было холодно, и я пододела утепляющий брючный костюм из «Л. Л. Бин». Так что вполне логично, что про второй я забыла.

– Ты звонила в Манхэттенскую микву, чтобы там поискали?

– Б., это брючный костюм от Александра Маккуина за две тысячи пятьсот долларов. Никто не сдаст его в бюро находок.

Наверное, она права. Я параноик. Наливаю себе миску с хлопьями.

– Что-то в «Кошер Чармс» в последнее время недокладывают хлопья, – говорю я.

Я подслушиваю из вентиляции (в ковчеге стало слишком рискованно после инцидента с отпечатком ботинка – я грешу на грязь из Зассанного переулка), когда Клоунесса Лори говорит, что пойдет выгулять осла.

– Если будешь проходить мимо «Шлимски», купи там еще «Кошер Чармс» и кошерного крема для бритья, ладно? – окликает Б3.

– Ага, – отвечает она с некоторым раздражением и хлопает дверью, отчего вентиляция раскрывается и я вываливаюсь на пол перед Б3. Какое-то время он меня разглядывает.

– Началось «Вторжение похитителей тел»? – говорит он, доставая пистолет из розовой наплечной кобуры.

– Какое? – спрашиваю я. – Есть три киноверсии и, конечно, рассказ Джека Финни, на котором они все основаны.

– Я знаю, – говорит он. – Естественно, я знаю.

– Тогда какое?

– Естественно, фильм тысяча девятьсот семьдесят восьмого.

– Естественно, – соглашаюсь я. – Остальные ужасны.

– Ужасны.

– Но нет, я не похититель тел.

– А кто?

– Друг мой, это ты, так сказать, похититель тел.

И снова я слышу далекую музыкальную ноту.

– Не будь идиотом, – говорит он.

– А ты не будь мной, – парирую я.

– Слушай, я владелец этой дорогой квартиры. И это ты живешь в моей вентиляции, и, полагаю, жил в моем ковчеге, и, полагаю, днем переодеваешься в мою жену.

– Даже если так, – говорю я, – ты – моя замена, и, смею добавить, даже не первая.

– Просвети же, – говорит он. – Что случилось с твоей первой заменой?

– Если так интересно, я его убил.

Б3 взводит пистолет, или как там это называется. Кажется, взводит. Я подныриваю под ствол, и после того, как мы несколько минут боремся на полу, гремит выстрел.