Текст книги "Муравечество"

Глава 79

Звучит музыка: «В районных клиниках „Слэмми“ мы гарантируем осмотр у квалифицированного консультанта по здравоохранению в течение пятнадцати минут после прихода. Мы знаем: когда болен, меньше всего хочется ждать в длинной очереди. В „Слэмми“ мы не испытываем ваше терпение, зато вы испытываете счастье!»

Диггер выкапывает своим войскам столь необходимые припасы: амуницию, лекарства, сухпайки. Но ее дар как будто сошел на нет. Диггеры несут крупные потери, теряют веру в предводительницу. Диггер не понимает, что произошло. Впервые задается вопросом о существовании Бога. Конечно, она так и не узнает, как знаем мы, что все из-за смерти метеоролога.

«„Слэмми“ приветствует всех диггеров. Ваша предводительница обманула вас; у нее нет божественного дара. Она шарлатанка, и ее махинации наконец разоблачены. Поддержите „Слэмми“ на войне и получайте скидку 50 % на продукты или фирменные товары „Слэмми“ Время акции ограничено. „Слэмми“: не копайтесь долго!»

В мыслях мелькает киновоспоминание о Мадде и Моллое, порхающих по пещере Шерилда.

– Слушай, я тут думал. Пока я собирал в пещере ягоды, нашел аппараты для клонирования.

– Ладно. И? – говорит Мадд.

– Что, если мы себя клонируем…

– Ты хочешь себя клонировать?

– Я так и сказал. Если мы себя клонируем…

– Зачем?

– Я же как раз пытаюсь объяснить. Если мы…

– Ладно, говори.

– Я и пытаюсь.

– Ладно.

– Если мы себя клонируем, а потом воспользуемся той машиной времени…

– Той машиной времени?

– Да. Чтобы отправить наших клонов во время, когда родились…

– У нас есть машина времени?

– Пока я собирал в пещере съедобные грибы, нашел компьютер, который может отправлять всякие штуки в прошлое.

– Это возможно?

– Почему бы и нет. Для компьютера есть простое руководство по эксплуатации.

– Ладно. Хорошо. Только один вопрос.

– Да?

– Что такое клон?

– Генетическая копия человека.

– Как скульптура.

– Нет.

– В смысле реально реалистичная скульптура.

– Нет, он живой.

– Как когда я был живой скульптурой в начале нашей карьеры? Боже, можно ли быть настолько молодым?

– Нет. Как копия. В точности как человек. Двигается, разговаривает.

– То есть как секс-кукла.

– Нет. Как… однояйцевый близнец.

– А. Ладно. Кажется, понял. Как мой близнец Труп, который умер в младенчестве.

– Да. Только живой. Короче, если мы пошлем в прошлое этих клонов, то они вырастут и получат тот шанс на комедийный успех, которого нас лишили.

– А с чего ты взял, что они захотят быть комиками?

– Они же мы. Мы хотим быть комиками.

– Да, но они вырастут в других обстоятельствах. Это может толкнуть на другой путь.

– Не улавливаю.

– Это старый вопрос «бытие определяет сознание или сознание определяет бытие».

– И в чем этот вопрос, еще раз?

– Бытие определяет сознание.

– Это не вопрос.

– Ну, знаешь, ребенок сразу таким рождается, или его характер создается тем, как к нему относятся.

– Рождается.

– Откуда ты знаешь.

– Я чувствую комедию у нас в крови.

– Это нелогично.

– Как тогда объяснишь Пикассо, Моцарта, Джо Юли-мл.[199]199
  Настоящее имя Микки Руни (1920–2014) – американского актера, одного из наиболее известных комиков Голливуда и Бродвея. – Прим. ред.


[Закрыть]?

– Отцы научили их своему роду занятий, который в итоге перешел к ним.

– Исключение подтверждает правило.

– Почему бы просто не оставить их в нашем времени и не вырастить комиками самостоятельно?

– Юмора больше нет. Я вообще не знаю, какого черта там творится. Не удивлюсь, если комедию скоро объявят вне закона.

– «451 градус по Баринхольцу».

– Чего?

– Айк Баринхольц – это такой комик.

– Ага.

– Ну, из MADtv?

– И?

– Как «451 градус по Фаренгейту».

– Что – как?

– «451 градус по Баринхольцу».

– Ага. Хотя все равно не понял, о чем ты вообще.

– «451 градус по Фаренгейту» – роман Рэя Брэдбери.

– Так?

– О том, как в будущем объявят вне закона чтение.

– О’кей.

– И «Баринхольц» звучит похоже на «Фаренгейт».

– Ну, допустим.

– И ты сказал, что введут запрет на комедию. Вот я и пытался придумать комедийное слово, чтобы вставить после «451 градус» ради прикола про запрет комедии. И «Баринхольц» – самое лучше, что я придумал. По крайней мере, навскидку. Он комик.

– Ладно. Мы с этим закончили?

– Да. Но мне кажется, твоя идея опасна. Невозможно изменить прошлое без страшных последствий.

– И на чем основано это утверждение?

– На фильмах. На парадоксе убитого дедушки.

– Это еще что?

– Маленькая перемена в прошлом может вызвать огромные изменения в настоящем. Нет, погоди, это эффект бабочки. Парадокс убитого дедушки – это что нельзя убить в прошлом своего дедушку, потому что тогда ты не родишься, а следовательно, не сможешь вернуться в прошлое и убить своего дедушку.

– Это нашей темы не касается.

– Значит, в плане нет никаких убитых дедушек?

– Ни одного.

– Ну, тогда, наверное, ладно. Полегчало. Но как мы поймем, что у нас получилось?

– Мы поймем мгновенно. Потому что если получится, они станут знамениты в прошлом.

– А если не станут?

– Будем слать клонов, пока какие-нибудь двое не станут.

– Такое ощущение, что тут есть какой-то логический подвох, но не могу его нащупать.

– Ш-ш-ш. Дай возьму мазок с твоей щеки.

«Десять центов с каждого проданного бургера мы жертвуем „Книгам на пленке“ для слепых, „Книгам на бумаге“ для глухих и „Книгам на колесах“ для паралитиков. Мы в „Слэмми“ заботимся о ваших проблемах! Слепой, глухой или на коляске – с нами в „Слэмми“ вы как в сказке!»

Здесь, в этом месте, я в печали. Миновали дни, возможно, и недели. Я три раза звонил насчет моего клона, но он все еще не готов. Сломался какой-то насос. Я сижу один, ем обед и смотрю, как у оброненных крошек «Слэммитальянского Кальцони-О» роятся пещерные муравьи. Я уже давно восхищаюсь трудолюбием и чувством общности муравьев. С раннего детства был исследователем энтомологии со специализацией в мирмекологии. Более того, позже, в Гарварде, со мной занимался сам Эдвард Осборн Уилсон. «Вы выдающийся молодой человек, – написал Уилсон убористой палмеровской каллиграфией в моем выпускном альбоме. – Среди лучших, с кем я имел удовольствие заниматься. В будущем вы обязательно далеко пойдете на любом поприще, будете заниматься со множеством великих людей. Я люблю вас. Наша любовь форева. – Эдди». Муравьи, вероятно, самые интересные члены отряда перепончатокрылых – бесспорно, самые разумные. Но только в виде суперорганизма, ибо интеллект проявляется только в колонии в целом. Давайте признаем: отдельный муравей – дебил. Тогда как конкретная колония из 700 000 муравьев в Судане показала IQ выше, чем у Мэрилин вос Савант из журнала «Парейд»[200]200
  Американская писательница, в 1980-е попавшая в Книгу рекордов Гиннесса как обладательница самого высокого IQ в мире. – Прим. ред.


[Закрыть]. Также они легко разбили Бобби Фишера в шахматы. Да, это произошло во время его очередного психического припадка, когда, по всей видимости, его больше интересовало орать на исландских зрителей с еврейской внешностью. Но все-таки: это же муравьи!

«„Слэмми“: в двух шагах и одном туннеле от вас».

Муравьи существуют на Земле практически без изменений около двухсот миллиардов лет и считаются одним из самых успешных видов на планете. Сравните, скажем, с хомо сапиенс при их каких-то жалких полутора тысячах лет. Вопрос в том, чему мы, человечество, можем научиться о долговечности у муравья? Муравьи, как и люди, существа социальные. Думают и действуют с мыслью о других. Их индивидуальные решения всегда идут во благо общества. Конечно, они могут быть агрессивны и воинственны по отношению к другим муравьям – но только к муравьям вне их собственной колонии. Вот где муравьи и люди расходятся. Люди – животные социальные, но даже в собственных сообществах ведут себя враждебно по отношению друг к другу. Эта индивидуальная состязательность и станет нашей погибелью. Выход для людей – рождаться в кастах, как муравьям. В идеальном мире нельзя взять и решить, скажем, стать кинокритиком; им либо рождаешься, либо нет. В подобном мире не будет зависти. Мне бы после возмужания доверили должность кинокритика «Нью-Йоркера», и все бы понимали, что я – эксперт во всем кинематографическом. Другие бы рождались врачами, или гимнастами, или заготовщиками болванок для шляп. Мы бы вносили равный вклад в нашем конкретном роде занятий во имя общего блага. Могли бы, как и муравьи, по-прежнему ненавидеть всякие другие колонии, но в пределах своей собственной поддерживали бы мир. Никто бы не считал себя неудачником, потому что у представителей так называемых «низших» профессий не было бы особых ожиданий (или разочарований). Так что, например, мусорщика уважали бы так же, как…

Концовка фильма! Ей-богу, теперь я ее вспомнил! Она происходит через миллион лет, в будущем! Ну конечно! Кальций! Ну конечно! Все еще не вспоминается миллион лет до нее. Остается пробелом. Возможно, благодаря последовательному припоминанию заключительного сегмента этот огромный провал вернется сам собой, или хотя бы получится восстановить его по частям. Как кинокритик, киноман, режиссер, наперсник покойного Джозефа Кэмпбелла (при жизни, конечно же! Ха-ха!), изобретатель и, возможно, единственный практик кинопросмотра задом наперед, я считаю себя чрезвычайно и уникально подготовленным для обратной реконструкции сюжета. Прямо как мой новообретенный друг Кальций. Мы во многом похожи – этот самый непохожий на других муравей и я.

И вот так просто возникает полностью вспомненный конец фильма Инго. Где же все это время он был погребен в этом чудовищном чуде под названием мой человеческий мозг? Как был погребен? Ответа нет, но концовка тем не менее – вот она. Я уверен. А фильм в пещере – неправильный, ложный, поддельный, дезинформирующий вздор (но ради чего и от кого?). Вот остаток настоящего фильма. Да, многое еще отсутствует. Еще отсутствует миллион лет. Не говоря уже о всех путаных и взаимоисключающих моментах, продолжающих сосуществовать в теле фильма, а также пропусках и прочем, но эти противоречия и отсутствующие отрывки есть и в воспоминаниях о моей собственной жизни. Быть может, как раз это и пытался сказать своим фильмом Инго: такова неразбериха человеческого разума, и не только моего. А может, и только моего, ведь фильм, кажется, снят для меня и только меня одного, но при этом разве в той пустой версии, которую я недавно видел, Инго не сказал, что до меня были и другие зрители, и не намекнул, что другие зрители будут и после? Так что я вообще уже ничего не знаю. Но знаю одно: вот он, конец. Так что, возможно, смогу додумать и остальное. Пока что я знаю вот что:

Глава 80

Фильм кончается через миллион лет, в будущем. Люди давно вымерли. Основное существо на планете – гиперразумный муравей. Всего один. Все остальные муравьи – те же самые нормальные тупые муравьи нашего времени. В смысле, конечно, не тупые, потому что муравьи, спору нет, интересные и таинственные насекомые, как я и говорил, et chetera, но этот самый умный муравей знает исчисление, интегральное исчисление и умеет летать, но не как крылатые муравьи. Этот умеет летать на истребителе, который построил собственными руками. А, и у этого муравья есть руки. Четыре. И две ноги. В общем, этот муравей, почему-то назвавшийся Кальцием (намекая на свои калькуляционные навыки?), хоть остальные животные не настолько умные, чтобы вообще понимать идею имени, господствует на планете. Но даже со всей своей властью, особняками и драгоценностями он очень одинок, потому что ему не с кем разделить жизнь. Какое-то время он живет с муравьихой, которую звал Бетти (и искренне любил), но она не представляет, что происходит, просто то и дело пытается вернуться обратно в колонию, тыкаясь в стены особняка. В конце концов он ее отпускает и смотрит вслед под песню Пола Саймона – кажется, «Зови меня Эл», которую, по размышлении, наверняка взяли из-за этих строчек:

 
Меня беречь ты будешь,
Чтоб о тебе я пел.
Тебя звать буду Бетти,
И, Бетти, если хочешь,
Зови меня Эл.
 

Вся остальная песня не очень подходит, насколько я могу судить. В конце концов, муравья зовут Кальций, а не Эл и даже не Альций. Так или иначе, Бетти уходит, и Кальций (Эл?) одинок. Он читает. Он смотрит брейнио. Он глядит на звезды и дивится безмерности космоса. Он трудится в лаборатории, изобретая вечные двигатели и различные препараты в помощь человечеству – в смысле муравечеству.

У одного из изобретенных им препаратов есть необычное и неожиданное свойство. Он путешествует назад во времени. По крайней мере, так заподозрил Кальций, потому что обнаружил капсулу в отделе «Вторник» своей еженедельной таблеточницы, хотя изобрел ее только в среду. На следующий день таблетка лежит в отделе «Понедельник». «Как это может быть?» – гадает вслух Кальций. Раскрывает капсулу, чтобы изучить гранулы лекарства, но они мгновенно исчезают.

– В прошлое? – снова гадает он, тоже вслух.

Заглядывает в лаборатории в банку с таблетками, но обнаруживает, что и они пропали.

– В прошлое? – снова гадает он и снова вслух. – Что же я сделал? И вопрос важнее: что сделало с прошлым мое открытие, если вообще что-то сделало?

Вопрос Кальция заставляет зрителя переосмыслить весь фильм: чем путешествующий во времени препарат Кальция повлиял на прошлое? Обретают ли новый смысл некоторые самые запутанные эпизоды предшествующей киноистории? Или теряют смысл?! Или остаются по смыслу точно такими же?

– Не существую ли я сам в этом времени, – гадает Кальций (в этот раз молча, но в муравьином закадре), – только потому, что отправил назад это фармацевтическое создание? Прошлое, которое я создал, создало меня? Надо погрузиться в свои многочисленные дневники и графики, чтобы узнать, не найдется ли там что-нибудь о путешествующем обратно во времени химическом соединении.

Скоро Кальций находит в дневнике любопытную запись трехдневной давности:

«Странно, – писал он, – оказывается, кажется, будто может показаться, что среди моих друзей, других муравьев, началась слабая вспышка ранее неизвестной болезни: симптомы гриппа, легкая слабость. Не знаю, чем ее можно объяснить. Болезнь кажется незначительной. Возможно, стоит вернуться в лабораторию и поработать над лекарством, просто на случай, если в следующие дни их симптомы усугубятся».

Не поэтому ли он и разработал это самое лекарство, которое стало путешествующим во времени созданием? Ум заходит за разум, как мой, так и Кальция.

В дневниковой записи четырехдневной давности он натыкается на следующее: «Похоже, среди некоторых моих друзей началась вспышка болезни: ужасные симптомы гриппа, сильная тошнота, единичные летальные исходы. Я обязан приступить к созданию лекарства».

Днем ранее: «Что происходит? Ни с того ни с сего началась крупная вспышка ужасных, ужасных симптомов гриппа и чрезвычайно сильной тошноты, среди моих друзей множество смертей. Лекарство! Лекарство! Думай, Кальций, думай!»

Еще днем ранее: «Все мои друзья мертвы. Почему? Как? Что за кошмарная хворь их прибрала? Ах, если бы у меня было лекарство!»

И днем ранее: «Все мои друзья внезапно стали ожившими зомби! Я растерян. Изобрести ли лекарство? Но от чего? Можно ли исцелить зомбизм? Есть ли вообще слово „зомбизм“? Некогда проверять в словаре моего авторства! Они скоро нападут! У меня почти нет надежды!»

Днем ранее: «Мой особняк подпалили зомби, которыми внезапно, без предупреждения, стали все мои собратья-муравьи. Уже ничего не поделать. Перестраивать? К чему. Все пропало».

Как необычно, размышляет Кальций. Разрушение происходит задом наперед, забираясь в прошлое. Сегодня мой особняк на месте, вчера – разрушен. Что за новый ад я породил?

Он проверяет дневник девятидневной давности: «Весь мой город сожгла стая зомби-муравьев! Откуда они взялись? Все мои документы горят!»

После девятого дня записи обрываются. Он никогда не узнает.

Кальций плачет, потом что-то панически пишет на обратной стороне списка покупок. Мы слышим его мысли в закадре:

«Я не могу найти других записей. Мне никогда не узнать, что произошло. Возможно, я смогу изобрести для себя какое-то средство путешествия во времени, чтобы узнать, что воздушное бешенство (так я его назвал) поделает с миром в прошлом. Но подобное средство невозможно. Нельзя путешествовать назад во времени (если только ты не есть [было?] воздушное бешенство [возможно]). Путешествие во времени идет вразрез со всеми законами физики, а также законами трех штатов. Делать нечего, только продолжать жить и быть благодарным, что я не изобрел воздушное бешенство на следующей неделе, потому что иначе сегодняшний мир был бы совершенно иным, ужасным местом. И все же, продолжая жить, я не могу не задуматься о грядущем прошлом. Некое таинственное, вымершее философское создание однажды написало: „Понять жизнь можно, только оглядываясь назад, а прожить – только глядя вперед“. Как оказалось, это единственное наследие древнего рода, о котором нам более ничего не известно. Мы подозреваем (ну, я подозреваю), что у них были ручки. Что в прошлом станет с воздушным бешенством? Со временем оно эволюционировало? Конечно, невозможно узнать наверняка. Остается предположить, что для антихрона (как я назвал этот род) не существовало естественных хищников, так что у него не было потребности эволюционировать в защитных целях. Может, он затем эволюционировал из-за нехватки пищи. Хотя на данный момент в муравьях недостатка нет, так что, подозреваю, причина и не в этом. Возможно, генетические мутации создали отдельные штаммы воздушного бешенства, и эти штаммы сражались друг с другом за господство. Мир, воображаю, стал выглядеть совсем иначе, с каждым годом в прошлое. Вспоминается текст „Вальтера Беньямина“, второго таинственного древнего существа, которое – похоже, тоже с ручкой, – написало следующее:

„Глаза его широко раскрыты, рот округлен, а крылья расправлены. Так должен выглядеть Ангел истории. Его лик обращен к прошлому. Там, где для нас – цепочка предстоящих событий, там он видит сплошную катастрофу, непрестанно громоздящую руины над руинами и сваливающую все это к его ногам. Он бы и остался, чтобы поднять мертвых и слепить обломки. Но шквальный ветер, несущийся из рая, наполняет его крылья с такой силой, что он уже не может их сложить. Ветер неудержимо несет его в будущее, к которому он обращен спиной, в то время как гора обломков перед ним поднимается к небу. То, что мы называем прогрессом, и есть этот шквал“[201]201
  Пер. Дм. Молока.


[Закрыть].

Я пытаюсь предсказать траекторию своего ужасного создания. Как узнать, что случится в прошлом, куда в нем денется воздушное бешенство? Более того, возможно ли узнать, каким мир кажется существу, упорно шествующему вглубь истории, когда традиционное переживание причины и следствия вывернуто, как лодыжка бегуньи (да, бегуньи), которая подвернула лодыжку? Кажется просто перевернутым порядком, когда существа не стареют, а молодеют (примечание: интересная идея для фильма! Присмотреться!), или невообразимо иной мир? Что нужно в конституции существа, чтобы успешно грести против сего могучего течения, какое мы зовем временем? Стойкость, сила, приспособляемость, безжалостность. Более того, геноцид муравьиного сообщества не более чем отражение его хладнокровной потребности в выживании. Природный мир далек от сантиментов: он убивает, что должен и когда должен. Он хочет того, что должен и когда должен. Он сторонится, чего должен. И когда. Но какое же это уникальное переживание реальности: идти в другом направлении, идти назад. Например, в таком мире создание, падающее в яму, не покажется наблюдателю ни в коей мере смешным. Напротив, это создание, возникающее на свет из дыры, покажется чуть ли не божественным, Иисусом, восстающим из мертвых, возносящимся на свое место подле отца (о, папочка). Может ли вообще в такой реальности существовать юмор? Возможно, то, что нам кажется чудом, обратному путешественнику покажется нелепым и некомичным. Представьте доброжелательного святого, заражающего здорового, или бога, чьи молнии вырываются из земли в руки, „отчиняя“ разрушения. Представьте армию „ужасающих“ летающих роботов-демагогов, втягивающих себе в глаза смертельные лазерные лучи, как будто вызывающие их собственную тупость. Эти глупые примеры, первыми всплывшие в моей аномально большой голове, рисуют нам картину совершенного иного мира. Возможно, природа, эстетика этого существа настолько спутаны, настолько повреждены подобными реалиями, что игнорирование и слепота становятся потребностью, а окольные пути – формой самозащиты. Такими я представляю своих множащихся бешеных детищ, рвущихся очертя голову к началу времен. Возможно, они стали самой настоящей погодой или каким-то доселе неведомым ее аналогом: кружащим, завывающим, плюющим и разрушающим по пути назад, незримым для мира, который бредет своей дорогой вперед, спрятанным у всех на виду, растущим в масштабе, пока в конце концов не станет динамичной системой, покрывающей всю планету в самом ее начале. Все это только гипотеза, немудреная сказочка, которую старый муравей повествует сам себе, чтобы скоротать время. О том, чего не познать никогда, остается лишь глупо гадать. И все ж я гадаю. Двигаясь вперед во времени, все больше и больше удаляясь с каждым мгновением от точки происхождения воздушного бешенства – причем каждое мгновение удваивается, когда воздушное бешенство движется еще дальше от меня, в противоположном katefthynsi tou chrónou[202]202
  Направление времени (греч.).


[Закрыть], – я трачу остатки своей маленькой жизни на спекуляции, сочинение возможного сценария, который никогда не смогу подтвердить, теории, которую никогда не смогу испытать. Но что еще мне теперь остается, в одиночестве в этом мире безо всякой надежды на воссоединение с кем-либо из моего вида? Я как дитя, что играет с куклами, сочиняя истории в дождливый день себе же на потеху.

Кстати, а почему муравьи превратились в зомби?»

Мое воспоминание о сцене с Кальцием прервано чередой посторонних мыслей в голове, как будто закинутых множеством кричащих людей, из которых только несколько – Марджори Морнингстар:

Не доверяйте другим!

Не давайте над собой смеяться!

Защищайте свои интересы!

Никто не страдал так, как вы!

У вас нет права жаловаться, когда в пещере происходят истинные страдания!

Многим куда хуже, чем вам!

Наслаждайтесь «Слэмми»!

Не пляшите под чужую дудку!

Впечатлите остальных!

Не забывайте купить бургер «Слэмми»!

Остальные хотят вас обмануть!

Смотрите, какая она милая!

Смотрите, какой он красивый!

Смотрите, какие они успешные!

Быстро слушайте эту песню: «Пещера прекрасна, здесь любовь в полумраке / будь начеку и не болей раком / Помни о…»

Ешьте в «Слэмми»!

Пляшите!

Попробуйте этот наркотик!

Не употребляйте наркотики!

Религия – это ложь!

Те, кто не с вами, пытаются вас уничтожить!

М-м-м-м! Попробуйте!

Ты урод!

Смотрите этот брейнио!

Ого, вон тот паренек явно вундеркинд, а вот вы им в детстве не были!

Что, сейчас расплачешься?

Смотрите, какая миленькая собачка!

Над вами все смеются!

Натиск прекращается. Пространство вокруг меня заполнено Транками, словами, Розенбергами, дымом и дурацкими бессмысленными идеями и рецензиями: все рецензируется, анализируется, ненавидится, любится, сблевывается нам же обратно в бесконечных итерациях, множится, копируется, повторяется, повторяет закономерности, отдается эхом, но хотя бы голос в голове утихомирился настолько, что я могу вернуться к воспоминанию о фильме Инго.

В меня кто-то врезается. Иисусе. Это Иисусе? В дыму ничего не разберешь, но в меня кто-то врезался с разбегу, и ощущение такое, как, могу представить, если в тебя с разбегу врежется Иисус. Это даже приятно. Сострадательный удар. Кто-то или что-то с бородой и длинными волосами. Конечно, кто знает, как выглядел исторический Иисус и был ли вообще исторический Иисус. У нас, конечно, есть его упоминание в текстах современника Иосифа, но там мало что рассказывается о так называемом Иисусе. И все же с этим толчком я чувствую спокойствие, мгновенное блаженство. Присоединись к нам, взмолился бы он, как представляю себе я, а я бы фыркнул в ответ.

Черная шерсть, вот о чем хочется у него спросить: это так у него получается настолько густой дым?

Пытаюсь спросить, но его уже нет. Однако душевный покой все же остается. Я с радостью любуюсь черной колыхающейся смрадной красотой, надсадным кашлем, оглушительной симфонией перхоты и криков. Так черная шерсть или нет? Неважно; это красиво. Вспоминается стих «Пьяница смотрит на чертополох» великого шотландского модерниста Хью Макдиармида, а именно строфа:

 
Христос и безыменна обезьяна
Столкнулись и едины формой стали,
Какой и мы не избежали?
 

Не это ли самое столкновение сейчас пережил я? Возможно, это – каждое столкновение на свете? Каждое столкновение – то столкновение, которое в каком-то смысле приводит к появлению так называемой частицы Бога?