Текст книги "Душой уносясь на тысячу ли…"

Ода Ташкенту

Почему я воспеваю Ташкент? Он так близок мне, но при этом так мало знаком…

Записки о Ташкенте я прочитал еще в начальной школе, тогда же с интересом рассматривал рисунки и фотографии с изображением улиц этого города. Он представлялся мне жемчужиной, оазисом, затерявшимся посреди бескрайней пустыни. Город в моем воображении окружали бахчи и виноградники, среди зеленой листвы надували бока дыни длиною в несколько чи и гладкие полосатые арбузы. Виноградники среди песков казались изумрудными островками, прозрачные ягоды свисали янтарными гроздьями. Стада верблюдов бродили между этими оазисами, бросая длинные черные тени на раскаленные песчаные дюны. Постройки в традиционном мусульманском стиле возвышались на фоне безоблачного лазурного неба. Повсюду можно видеть остатки полуразрушенной древней архитектуры. Голубая и зеленая черепица, покрывающая купола мечетей, сверкала в лучах заходящего солнца…

Я взахлеб читал «Записки о Западных странах [эпохи] Великой Тан» Сюаньцзана и знаю, что в седьмом веке он совершил путешествие в Индию, чтобы там погрузиться в изучение буддизма. Путь пролегал через Центральную Азию, монах пешком преодолел тысячи ли, побывав в том числе и в Ташкенте. В его текстах сохранилось яркое и подробное описание этого города – но даже оно не смогло изменить моих фантазий о том, как выглядит Ташкент. Как только я слышу это название, сразу на ум приходят пустыня, верблюды, виноград, арбузы и разноцветные сверкающие купола.

И вот наконец я оказался в настоящем Ташкенте, о котором грезил так долго. Но он ли это? Мог ли я думать, что город, который представлялся мне близким и понятным, вдруг окажется чужим? Ташкент, живший в моем воображении, совершенно не совпадал с тем, что я увидел в реальности. Сколько различий между мечтой и действительностью!

Как только я сошел с самолета, меня тут же окружили советские друзья. Вокруг мельтешили люди с фотоаппаратами, диктофонами и громкоговорителями, то и дело сверкали вспышки, я даже не мог понять, сколько камер меня снимает. Пространство наполнилось звуками музыки, смеха, человеческих разговоров, щелчками и треском аппаратуры. В этом балагане я украдкой пытался рассмотреть аэропорт, очень большой и современный. Здесь свободно садились и взлетали огромные Ту-104. В ультрасовременном зале ожидания с потолка свисали большие красные полотнища, на которых было написано приветствие: «Добро пожаловать на конференцию писателей стран Азии и Африки».

Наша машина приближалась к городу. Мы ехали по широкой чистой асфальтированной дороге, с обеих сторон возвышались деревья, в их тени прятались аккуратные пешеходные дорожки. По обеим сторонам от трассы я видел многоэтажные дома, почти такие же, как в Москве. Между ними можно было заметить постройки в национальном стиле. Глядя на них, я думал о «восточной экзотике» и осознавал, что нахожусь в одной из союзных республик на востоке СССР.

Чтобы поприветствовать участников конференции писателей стран Азии и Африки, древний город Ташкент нарядился в праздничное одеяние. Улицы украшали тысячи красных полотнищ с приветственными словами на китайском, русском, узбекском, арабском, японском, английском и других языках. Кругом были пожелания сплочения народов Азии и Африки, вечной дружбы между нашими странами. Город подсвечивали тысячи, а может, и десятки тысяч ламп – кто знает, сколько их было на самом деле! Алеющие светильники висели на деревьях по обеим сторонам дороги и на уголках крыш. Даже днем эти фонари отбрасывали свет, а ночь превращали в день. С любой улицы, куда ни посмотришь, один за другим, ряд за рядом, круг за кругом – фонари. Кажется, что их больше, чем звезд на ночном небе.

Это совсем не та картина, которую мне рисовало воображение.

Однако это и есть настоящий Ташкент, большой красивый город, открывающийся моим глазам, такой знакомы и в то же время чужой. В душе все смешалось.

И тем не менее, я сразу влюбился в Ташкент, повелев своим мечтам рассеяться, как от хорошего порыва ветра. Не важно, насколько сильно их очарование – тот Ташкент, который разворачивался передо мной, был несказанно лучше!

Разве я мог не влюбиться в него? Сколько ни говори – не передашь словами всю его прелесть. Кажется, что здесь солнце светит особенно ярко, стоит лишь ступить на эту землю, и сразу погружаешься в бескрайний океан солнечного света. Под бледно-голубым небом большинство домов выкрашены в белый цвет, иногда встречаются вкрапления светло-желтого, светло-серого или светло-красного, в архитектуре почти нет ярких цветов – красного или зеленого. Здесь почти не идут дожди, небо всегда чистое. Все это словно наполняет здешнее солнце особой силой. И тысячи лет будет так.

Повсюду цветут розы, и как же они отличаются от обывательского представления об этом цветке! Особые розы Ташкента более всего похожи на пионы, распускающиеся на невысоких кустарниках. Крупные, цветущие гроздьями среди шумных рынков, у белоснежных домов и фонтанов, в тихих городских парках, вокруг огромных бронзовых статуй, – везде их тонкие ветки сгибаются под тяжестью пышных бутонов. На рассвете и в сумерках они благоухают особенно сильно, придавая городу неповторимый аромат.

Виноградников здесь еще больше, чем розовых кустов. Почти у каждой семьи, перед каждым домом под белым солнцем, бросает на землю черную тень виноградная лоза. Говорят, здесь растет больше тысячи сортов винограда, и каждый – высочайшего качества. Мы приехали в Ташкент как раз в сезон. У каждой двери, в каждом дворе можно было увидеть спелые гроздья – желтые, красные, фиолетовые, зеленые, длинные, круглые, большие, маленькие, разных оттенков, разной формы, словно вязанки разноцветных драгоценных камней.

Можно пытаться сравнить этот виноград с самыми вкусными фруктами, которые вы ели за свою жизнь, – допустим, сказать, что его вкус напоминает медовые фэйчэнские персики, которые растут в провинции Шаньдун, или мандарины уезда Наньфэн провинции Цзянси, или личи высшего сорта гуалюй из гуандунского города Цзэчэн, или шатяньские помело. Сказать, что он похож на все фрукты, которые вы когда-либо пробовали и какие можете вспомнить, действительно можно. Узбекский виноград и правда немного похож по вкусу на все эти фрукты, но многим и отличается. Мы исчерпали всю нашу фантазию и воображение, но в итоге могли только сказать, что он ни на что не похож, только на себя.

Как только мы приехали в Ташкент, виноград стал нашим другом. Мы встречали его повсюду за те три недели, что провели в городе, и всегда он приносил нам радость. К завтраку, обеду и ужину на стол ставили тарелки с виноградом. Его красные, фиолетовые, желтые, зеленые кисти походили на самоцветы и неизменно становились украшением стола. В комнатах для отдыха во время конференции тоже повсюду были расставлены пиалы с виноградом. В мою комнату каждый день приносили полную тарелку душистых ягод: мне казалось, что эта чаша бездонная, и виноград в ней не заканчивается. Участвуя в приемах, первое, что мы ели, – конечно, виноград. В колхозах, куда мы приезжали, организаторы встречи срезали гроздья спелых ягод с лозы и вкладывали нам в руки. Ташкент – это настоящая виноградная столица.

Думая об этих маленьких плодах, я вспоминал историю и уносился мыслями в далекую древность. Еще в период Хань китайские путешественники принесли этот прекрасный фрукт из Центральной Азии. Я невольно задумался о том, как более двух тысяч лет назад виноградная лоза проросла на востоке, пройдя путь по бесконечной безлюдной пустыне, протянувшейся на тысячи ли. Мысли мои скользили по Шелковому пути, пересекали всю Азию вместе с караванами, державшими путь на Запад и гружеными китайским шелком. Вскоре этому чудесному материалу предстояло попасть в руки западных мастериц и превратиться в нарядные одежды на радость всем жителям далеких стран…

Однако вскоре размышления вернули меня в настоящее, когда между нами и всеми народами Советского Союза процветает нерушимая дружба и братство. Так и бурлили мысли в моей голове, накатывая одна на другую. Кто бы мог подумать, что эти красные, желтые, фиолетовые, зеленые «самоцветы» обладают такой волшебной силой, что заставили меня так живо вспомнить о событиях, произошедших более двух тысяч лет назад…

Неважно, насколько прекрасна местная природа, насколько сладкие местный арбузы и виноград, насколько очарователен и близок нам Ташкент. Все-таки самое незабываемое не в природе и не во фруктах, а в людях.

Что я могу сказать об этом народе? Как и другие народы Советского Союза, узбеки очень радушны и гостеприимны. Для них конференция писателей стран Азии и Африки стала праздником, а делегатов из разных стран они принимали как родных братьев и сестер. Каждый день местные жители наряжались в яркие национальные костюмы, были радостны и воодушевлены. Мне не довелось свести с ними близкого знакомства, но совершенно очевидно, что к проводимой конференции они относились очень серьезно. Во время этого замечательного фестиваля на улицах города царила атмосфера праздника.

Чтобы разместить делегатов всех стран, в самом центре города напротив Государственного академического Большого театра имени Алишера Навои специально выстроили огромную гостиницу – здание в национальном стиле. Интерьеры, напротив, были ультрасовременные: светло-желтый цвет стен, верхний этаж в форме павильона давали ощущение воздуха и пространства, вместе с тем были просты и изысканны. Строительство контролировал сам председатель президиума Верховного Совета Узбекской ССР.

Между гостиницей и Большим театром имени Алишера Навои находилась гигантская площадь. Она была правильной геометрической формы и выглядела очень привлекательно… Да что там, это одна из самых красивых площадей, что я видел в разных городах и странах! Центр ее был вымощен огромными каменными плитами, в четыре стороны лучами расходились четыре широких проспекта. По этим проспектам и днем и ночью сновали автомобили всех видов. Следует сказать, что на площади было шумно и многолюдно, но стоило встать по центру, как суматоха сменялась спокойствием, словно и не было вокруг суеты большого города. В чем же секрет? Площадь так велика, что сама по себе представляет целый независимый мир, сосредоточенный вокруг фонтана, расположенного на пересечении диагональных дорожек. Серебристо-белые струи воды будто обладали магическим свойством, отблески радуги, прыгавшие между каплями, гипнотизировали наблюдателя, подчиняли своей власти. Ничего вне этой площади для них не существовало. Розовые кусты, усыпанные крупными душистыми цветами, напоминали небольшие рощицы, их пышность и дурманящий аромат стали дополнительной стеной, отделяющей этот уголок спокойствия от оживленных проспектов. Цвели розы даже осенью.

В эти праздничные дни площадь принарядилась: свежей краской сверкали книжные и газетные киоски, на деревьях перемигивались цветные фонарики, здания по обеим сторонам площади были украшены яркими транспарантами. Через улицы были натянуты огромные красные полотнища, на одном из их было написано по-китайски: «Выражаем глубокое уважение участникам конференции писателей стран Азии и Африки!», на другом говорилось: «Литература всех стран должна служить народу, миру и дружбе!» Весь город будто отсвечивал красным. Заходя в этот ореол цвета, видя родные иероглифы, мы как будто переносились домой.

Именно эта площадь стала центральным местом в городе.

Еще не рассвело, а ташкентцы уже собирались группами: родители с детьми на руках, внуки за руку с бабушками, мужчины и женщины, старые и молодые. Среди участников праздника были люди всех национальностей – русские, узбеки, корейцы… Лица их украшали радостные улыбки, и до самого вечера на площади царила оживленная и доброжелательная атмосфера.

По гуляющим на площади людям можно было сверять часы. Поутру, когда солнечные лучи еще не были столь беспощадны, люди неторопливо прогуливались по полированным светло-серым плитам, останавливались полюбоваться на фонтаны или у газонов с розами. Никто никуда не спешил, настроение было расслабленным, царила атмосфера праздности и блаженного ничегонеделания.

За полчаса до открытия конференции все делегаты выходили из гостиницы и направлялись в сторону театра. Обстановка на площади сразу менялась, люди естественным образом выстраивались в две колонны, похожие на двух драконов. Колонны направлялись в противоположные стороны: одна – из гостиницы Ташкент, а другая – из театра Алишера Навои. Посередине было почти пусто, создавалась условная тонкая «драконья талия», а вот в «голове» и «хвосте» людей сосредотачивалось много. Спокойная праздная площадь превращалась в шумную и оживленную; взрослые и дети несли в руках тонкие тетради или листы белой бумаги, рвались вперед, обгоняя друг друга, чтобы взять у делегатов автограф. Некоторые покупали книги писателей стран Азии и Африки в переводе на русский или узбекский язык в книжных ларьках неподалеку и просили авторов расписаться в них. Многие родители держали на руках трех-четырехлетних детей, а малыши тянули ручки прямо к делегатам. Были и такие, кто пришел с пустыми руками, однако, полные решимости, они смело пробирались через толпу и изо всех сил вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть участников конференции.

Когда собрание заканчивалось и делегаты отправлялись на экскурсии, обстановка на площади снова менялась. Местные собирались большими группами и с удовольствием общались с гостями, обменивались значками и другими памятными сувенирами. Глядя на площадь с пятого этажа гостиницы, могло показаться, что внизу распустилось несколько больших темных цветов: человеческие фигуры, стоявшие по кругу, превратились в лепестки, а одетые в разноцветные яркие национальные костюмы африканские делегаты и представители Цейлона, на плечи которых были наброшены желтые монашеские одеяния, стали их цветными сердцевинами.

Помню одну старую бабушку, которая сидела на крыльце театра с внучкой на руках и отдыхала. Она заметила меня и улыбнулась, я улыбнулся ей в ответ и спросил о самочувствии, а потом сделал девчушке «козу» пальцами. Бабушка рассказала, что ее дом очень далеко, добираться сюда ей пришлось сначала на троллейбусе, а потом на автобусе. «Я же уже не молодая, такая дорога для меня не легка, совсем без отдыха нельзя». Она утерла пот со лба и продолжила: «Приехали делегации из всех стран, Ташкент впервые отрылся миру. Вы наши самые дорогие гости. Как же можно было оставаться дома? Внучка еще маленькая, совсем ничего не понимает, но я взяла ее с собой. Когда она вырастет, обязательно будет вспоминать». Меня поразило, что такая пожилая женщина испытывала столь необычные чувства.

Еще мне запомнилась встреча с группой корейских студентов. Казалось, они увидели перед собой близкого друга, с которым давно расстались. Двух моих рук было явно недостаточно, чтобы ответить на все рукопожатия, и мне снова захотелось на некоторое время превратиться в многорукое божество из легенд. Потом студенты стали со мной фотографироваться – и слева и справа, камера щелкала не переставая. Сфотографировавшись, снова стали жать мне руки. Они не могли расстаться со мной – впрочем, я тоже не хотел уходить от этих замечательных ребят.

В один из вечеров я отправился на торжественный ужин. После того как я сел в машину, мой водитель запер двери «ради безопасности». Однако люди все подходили и подходили, волна за волной, и постепенно окружили наш автомобиль, а те, кто был сзади, не хотели отступать и отчаянно теснились вперед. Стоящие впереди были твердо намерены удержать свои позиции. Никто не хотел никому уступать, а народу все прибывало. Многие размахивали тетрадями для автографов. Водитель ни за что не хотел открывать дверь. Мы оказались в немного затруднительном положении: с одной стороны, не хотели обидеть добрые намерения водителя, с другой – чувствовали вину перед приветливыми людьми, которые стояли снаружи. Вдруг я увидел, как сквозь толпу протискивается мужчина. Одной рукой он прижимал к себе малыша трех-четырех лет, за другую руку вел ребенка лет шести-семи. Они потратили немало сил, чтобы протиснуться к машине. Мужчина поднимал ребенка высоко в воздух и улыбался нам. Увидев эту искреннюю улыбку, как еще мы могли поступить? Тонкое стекло окна вдруг стало бельмом на глазу. Я попросил водителя открыть дверь, и мы, пробираясь сквозь толпу, приблизились к этому милейшему ребенку, расцеловали его наливные щечки и прикрепили к его одежде значок с изображением Мао Цзэдуна.

Такие истории происходили каждый день. Мы были очень тронуты, нас приводили в восторг радушие, энтузиазм и дружелюбие жителей Ташкента.

Но иногда, к своему стыду, мы не по своей воле разочаровывали их. Поначалу мы, едва выйдя из гостиницы и увидев этих чудесных местных жителей, без устали жали им руки, давали автографы, обменивались сувенирами, словом, делали все то, чего они хотели. Порой мы совершенно не замечали и не ощущали, как бежит время, пока однажды, вырвавшись из круга людей и добравшись до места проведения конференции, не узнали, что она уже давным-давно началась. Насколько я понял, другие делегаты были в похожей ситуации. Часто, выглядывая на площадь из окна гостиницы, я видел, как их окружали жители Ташкента. Однажды индийские коллеги пробыли «в осаде» четыре часа. В другой раз я видел из окна своего номера, как люди взяли в кольцо цейлонца в желтых одеждах, причем толпа была не меньше шестисот человек. Покачав головой, я вернулся к работе. Прошло довольно много времени, пока я, уставший, не вышел на балкон, чтобы освежить голову. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что шафранная кашья все еще сверкает в толпе. Цейлонцу уже наверняка пора было идти по своим делам, но люди следовали за ним по пятам. Он отходил все дальше и дальше, напоминая пароход дальнего плавания, позади которого тянулась линия белых брызг.

В таких условиях перед каждым выходом из гостиницы мы составляли «план совместной обороны». Если бы мы вдруг оказались в осаде, то следовало направить кого-то за подкреплением, чтобы вырваться из окружения. Иногда мы использовали военную тактику – отвлекающий маневр «золотая цикада сбрасывает оболочку», переключая на что-то внимание толпы, а сами успешно вырывались из плотного людского кольца и вовремя успевали на собрание или на банкет.

Естественно, мы разочаровывали прекрасных ташкентцев, но что же было делать? В глубине души мы действительно были тронуты их гостеприимством.

Позже мы отправились с визитом в столицу союзной республики Казахстан – город Алма-Ату, где провели пять дней. Когда мы вернулись в Ташкент, конференция уже завершилась, почти все делегации разъехались. Мы тоже задержались всего на одну ночь, утром нам предстояло покинуть этот гостеприимный народ и лететь в Москву.

После ужина меня охватила грусть. Мой номер располагался на пятом этаже, я вышел на балкон и в который раз оглядел панораму города. Мне хотелось еще раз увидеть все это, чтобы впечатления закрепились в памяти и были со мной, когда я вернусь домой. Площадь опустела, я заметил лишь несколько одиноких силуэтов. Тысячи цветных фонариков ярко сверкали среди безмолвия.

Однако на крыльце гостиницы все еще стояла группа детей, заглядывавших внутрь. Казалось, они не хотели сдаваться и надеялись, что конференция в Ташкенте будет длиться вечно и что каждый день будет праздником. Наверное, глядеть на опустевшую площадь и отель им было очень грустно.

Я испытывал безграничное сочувствие к этим наивным очаровательным ребятишкам. Если бы можно было навсегда остаться в Ташкенте и каждый день веселиться вместе с чудесными местными жителями! Но это были только мечты, наша миссия здесь завершилась. Новая задача – нести в другие страны тот дух, который был создан во время ташкентской конференции, и сделать так, чтобы каждый уголок мира был настолько же богат цветами и изобиловал фруктами.

Я приехал в Ташкент, а теперь уезжаю. По прибытии мне казалось, что я знаю этот город, но он был мне чужим. Сейчас он стал родным, я влюбился в него. Это моя ода Ташкенту, и я надеюсь, что мы еще встретимся.

23 марта 1959 года

Воспоминания о студенческой жизни в Германии

В 1934 году я окончил факультет иностранной литературы университета Цинхуа и отправился в провинциальную среднюю школу в городе Цзинань, где год преподавал китайский язык. Осенью 1935 года я поступил на программу обмена для студентов магистратуры между университетом Цинхуа и Германией и поехал в известный университетский город Гёттинген, чтобы продолжить обучение.

Первая проблема, с которой я столкнулся, – это выбор предметов. Я хотел изучать древнегреческий и латынь. Однако в то время учащиеся средней школы в Германии изучали латынь восемь лет, а греческий – шесть. Мне понадобились бы годы, чтобы нагнать их. Я не на шутку опечалился и отправился в учебную часть университета посмотреть расписание других занятий. Оказалось, что профессор Вальдшмидт будет вести класс по санскриту. Эта новость вдруг пробудила мой старый интерес к санскриту и пали. Целых десять лет я прожил в этом маленьком городе, население которого не превышает и десяти тысяч жителей, вкладывая все силы в изучение важных для меня языков.

К тому времени, когда я оказался в Гёттингене, фашисты были у власти всего два года. Еще через пару лет, в 1937 году, милитаристская Япония начала захватническую войну против Китая, а уже в 1939 году немецкие фашисты развязали Вторую мировую войну. За эти долгие десять лет не было и нескольких дней, когда бы я чувствовал себя спокойно и уютно. Почти сразу после моего приезда в Германию сливочное масло и мясо стали выдавать по карточкам, и размер пайка становился меньше с каждым днем. Когда разразилась Вторая мировая война, по карточкам выдавали даже хлеб, так же постепенно урезая порцию. Кроме того, качество хлеба было все хуже и хуже. Сливочного масла не стало вовсе, готовили на какой-то химии. Того количества, которое распределяли на месяц, не хватало: только положишь на сковородку, глядишь – а там пусто. Мука, из которой делали хлеб, можно сказать, была и не мукой вовсе. Немцы сами не знали, что это было, кто-то говорил, что это рыбная мука, кто-то – что ее делают из древесины. Хлеб был съедобным, если проглотить его сразу, как только дали, но если оставить на ночь, то от него начинала идти страшная вонь. Так мы и жили несколько лет, каждый день голодали, поэтому ночью мне снилось, что я вернулся на родину и могу отведать китайских яств. Только настоящий голод можно называть голодом. Как-то раз мы с одной немецкой девушкой взяли велосипеды и поехали в деревню собирать яблоки, чтобы помочь местным крестьянам, – почти все совершеннолетние парни ушли на войну, рабочих рук сильно не хватало. За день работы крестьяне дали мне несколько яблок и пять фунтов картофеля. Вернувшись домой, я сварил все пять фунтов и съел дочиста, но так и не насытился. Можете себе представить, как мы голодали. В то время я как раз читал комедию русского писателя Гоголя «Ревизор». Один из героев комедии так описал чувство голода: «Кажись, так бы теперь весь свет съел». Прочитав это, я очень обрадовался, потому что столько лет назад русский писатель высказал то, что мне приходилось ощущать теперь.

Как всегда, каждую свободную минуту я тратил на учебу. Некоторые из моих немецких профессоров мне запомнились на всю жизнь. Профессор Эмиль Зиг был в преклонном возрасте, он рано вышел на пенсию, но ему пришлось вернуться в университет из-за того, что профессора Вальдшмидта забрали на фронт. Этот радушный старик посвятил себя преподаванию, обладал глубочайшими знаниями, свободно владел тохарскими языками, был известен в международных академических кругах. Он учил меня читать лингвистический трактат древнеиндийского ученого Патанджали «Махабхашья»[85]85
  «Махабхашья» – трактат древнеиндийского ученого Патанджали о грамматике санскрита и философии языка, написан во II в. до н. э.


[Закрыть], собрание религиозных гимнов «Ригведа»[86]86
  «Ригведа» – первый памятник литературы Древней Индии, написан на ведийском языке, вероятно, около 1700–1100 гг. до н. э.


[Закрыть], «Приключения десяти принцев»[87]87
  «Приключения десяти принцев» – цикл рассказов древнеиндийского поэта и теоретика поэзии Дандина о приключениях десяти царевичей, написанный по мотивам древних сказаний.


[Закрыть]. Это был его конек. Кроме того, он настоятельно уговаривал меня заняться изучением тохарских языков. Изначально я этого не планировал, но не мог ему отказать и поэтому начал брать у него уроки. Вместе со мной учился один бельгийский исследователь Вальтер Куврёр. Приезжая с фронта домой на побывку, профессор Вальдшмидт курировал мои научные изыскания. Вот так в Европе, охваченной пламенем войны, вечно голодный, я и получил свое образование. Профессор Вальдшмидт и другие преподаватели с факультета славянских языков и факультета языков Великобритании приняли у меня устные экзамены. Можно сказать, так моя учеба и закончилась. Говорят, что наука не знает границ. Раньше я сомневался в правдивости этого утверждения. К примеру, до сих пор некоторые научные дисциплины имеют государственные границы, но мои немецкие учителя смогли показать мне, что в науке границ не существует. Они никогда ничего от меня не скрывали. Постепенно и неутомимо прививали мне знания. Открыто делились со мной своими идеями и всей доступной информацией. Они поступали так потому, что хотели, чтобы ростки науки смогли прижиться в далеком Китае.

Тем временем на фронте происходили большие перемены. Армия фашистской Германии терпела поражение за поражением. Немецкие войска лишь отражали удары, не имея сил перейти в наступление. Когда в самом начале войны английские и американские самолеты бомбили Германию, мощность бомб была небольшая, они разрушали только верхние этажи семи-восьмиэтажных зданий. Фашистские лидеры бежали, поджав хвосты, вызвав этим язвительные насмешки. Прошло немного времени, и мощность бомбежек значительно возросла. Попадание всего одного снаряда могло уничтожить до основания высотное здание. Иногда бывало даже так, что бомба пролетала насквозь и подрывала здание снизу вверх. Бомбардировки становились все масштабнее, англичане совершали налеты днем, а американцы – ночью. Союзники применяли метод так называемых «ковровых» бомбардировок, взрывы покрывали землю таким же образом, что ковер покрывает пол, не оставляя свободного места. Иногда я прятался от авиаударов в лесу неподалеку от города, лежал в траве и смотрел, как по небу проносятся стройные ряды английских и американских самолетов. От шума двигателей сотрясалась земля, солнце заслоняли черные тени, порой лежать в убежище приходилось больше часа.

Так я и учился – в голоде и холоде, под грохот авиаударов. В то время я часто думал о родине – тогда в моем сердце она занимала больше места, чем когда бы то ни было. Родина была за тысячами гор и рек от меня, неразличимая за облаками. Иногда я впадал в настоящее уныние и думал, что больше никогда не увижу милые сердцу места. Связь с семьей была потеряна. Перефразирую стихотворение Ду Фу: «Война продолжается три года подряд, за письмо из дома отдал бы сто миллионов золотых»[88]88
  В оригинальном стихотворении Ду Фу «Глядя на весну» вместо трех лет упоминаются три месяца, а вместо ста миллионов золотых – десять тысяч.


[Закрыть]. Небольшой рассказ, написанный мною в то время, содержит строки: «Тоска по родным местам заставила меня понять, что я человек, у которого есть дом и родина». Возможно, современным людям сложно уяснить смысл этой простой и даже банальной фразы, но при этом полной глубины. Я же понимал ее и тогда, а сейчас понимаю еще лучше.

Здесь мне снова хочется вспомнить о доброте и дружелюбии немецкого народа. Хорошо известно, что в конце тридцатых – начале сороковых годов XX века помимо освобожденных территорий [89]89
  Территории, которые контролировались Коммунистической партией Китая во время ее противостояния с правящей на тот момент партией Гоминьдан.


[Закрыть] весь остальной Китай контролировался Гоминьданом. Гоминьдан бездарно проявлял себя в международных отношениях, внутренняя политика страдала от коррупции и посредственных чиновников. Китай был страной, к которой все относились с пренебрежением. Что уж говорить о фашистской Германии, которая и вовсе ни во что не ставила «цветную расу». Предводитель фашистов периодически появлялся на публике, любые его слова воспринимались некоторыми немцами как истина в последней инстанции. Но среди широких народных масс ситуация была совсем иная. Я прожил в Германии много лет и ни разу не сталкивался с жестоким обращением, причиной которого была бы расовая дискриминация. Хозяйка дома, где я снимал комнату, относилась ко мне, как к сыну. Когда я уезжал, она горько плакала. Что же до моих учителей, о которых я уже говорил, их требования к моим научным работам всегда были очень высоки, при этом они доброжелательно относились ко мне лично и внесли большой вклад в процесс моего обучения. Они проявляли заботу обо мне – меланхоличном молодом человеке, который часто тосковал по родине. Их участие давало мне возможность быть сильным, не падать духом в самые голодные и холодные времена, когда надежда покидала меня, не переставать верить в крах фашистского режима.

Когда Третий рейх пал, Германия лежала в руинах. Однажды я приехал в Ганновер. От этого огромного города, где до войны проживал миллион людей, остались одни развалины, а горожан совсем не было видно. Разбомбленные высотные здания, от которых уцелело лишь несколько стен, составляли печальную панораму улиц. Вдоль окон цокольных помещений громоздились могильные венки. Говорили, что множество людей были погребены заживо в подвалах. После бомбежек из-под завалов слышались крики о помощи, но вытащить несчастных было практически невозможно. Мольбы и стоны день ото дня становились все тише, пока не растворялись в безмолвии. Даже сейчас, когда война закончилась, раскопать эти завалы и вытащить трупы представляет собой большую проблему. Когда члены семей, оставшиеся в живых, приходят к этим «могилам», единственное, что они могут сделать – оставить траурные венки рядом с местом гибели родных. От этих сцен мороз по коже.

Я прожил в Германии ровно десять лет, и поздней осенью 1945 года меня с несколькими соотечественниками вывезли на машинах американской армии в Швейцарию, где я провел почти шесть месяцев.

Летом 1946 я вернулся домой, на чем закончились мои долгие скитания.

11 мая 1981 года