Текст книги "Душой уносясь на тысячу ли…"

Ода Ланьчжоу

В Ланьчжоу мы приехали на несколько дней, что весьма меня радовало. Я давно наслышан об этом месте и знаю, что провинция Ганьсу – одна из культурных сокровищниц Китая. Дуньхуан широко известен во всем мире, поэтому нет нужды еще раз детально его описывать. Что же касается другой сокровищницы – монастыря Лабранг – то она известна лишь немногим в Китае и за рубежом. Монастырь пока обделен вниманием несмотря на богатейшую коллекцию тибетских литературных памятников, являющихся достоянием не только Китая, но и всего мира. Надеюсь, в Ганьсу стараются сохранить здание монастыря и его культурные реликвии, и я верю, что Лабранг еще засияет ослепительным светом.

В Дуньхуане было создано Турфанское научное общество и созван Первый всекитайский симпозиум по дуньхуановедению [317]317
  Дуньхуановедение – наука об изучении дуньхуанских пещер.


[Закрыть]. Здесь находится одна из ведущих школ в мире по изучению тибетских литературных памятников. Благодаря исследованиям, проведенным за минувшие десятилетия, были достигнуты значительные результаты. Более сотни известнейших китайских деятелей науки решили объединиться для сотрудничества в этой сфере и возрождения китайской культуры. Осуществить это удалось при содействии Отдела пропаганды Центрального Комитета Коммунистической партии Китая, Министерства образования, Министерства культуры, а также благодаря поддержке научных организаций всей страны. Особенно следует отметить руководство партии и правительства в провинции Ганьсу и руководителей Ланьчжоуского университета. Все мы чувствовали воодушевление, общую радость, единодушное одобрение организации и полагали, что выполнено важное для китайской науки дело. Верю, что такие мощные совместные усилия уже в недалеком будущем позволят достичь больших успехов в изучении дуньхуанских пещер. Это, несомненно, принесет славу нашей родине.

Скажу еще об одном эффекте, который произвел на меня Ланьчжоу. Психологи знают, что если безвыездно жить в одном и том же месте, то постепенно перестаешь замечать происходящее вокруг. Верно и обратное – приехав на новое место, оглядев все свежим взглядом, можно заметить то, что у местных давно не вызывает интереса. Именно такими – яркими и глубокими – были мои впечатления от Ланьчжоу, ведь я оказался здесь впервые. Мне запомнился Музей провинции Ганьсу, где выставлены многие уникальные экспонаты; от обилия увиденных шедевров я потерял дар речи. Зато другие посетители в унисон расхваливали экспозицию и говорили, что это музей номер один в Китае и что его обязательно нужно всюду рекламировать.

Вечером в Институте искусств Ганьсу мы смотрели отчетное выступление женского ансамбля дуньхуанского танца. За десять лет жизни в Европе мне довелось увидеть немало балетных выступлений, бывал я и на концертах различных танцевальных школ Индии, однако по-прежнему страдаю от «танцевальной безграмотности». Несмотря на это программа студенток Института искусств подарила мне огромное эстетическое наслаждение. Я почувствовал, что изучение истории возникновения дуньхуанских фресок, их исследование и осмысление имеют безгранично широкие перспективы, что очень вдохновляет. Ланьчжоу предстал передо мной прекрасным городом с богатой культурой. В Древнем Китае говорили: «На небе есть рай, а на земле есть Ханчжоу и Сучжоу». Сегодня эту фразу можно изменить: «На небесах есть рай, а на земле есть Гаолань»[318]318
  Гаолань – старое название города Ланьчжоу.


[Закрыть].

8 сентября 1983 года

На берегу реки Фучуньцзян в сказочной стране Яолинь

Несколько лет назад я написал эссе «На реке Фучуньцзян», в котором цитировал строки из «Письма к Чжу Юаньсы» поэта У Цзюня: «От Фуяна и до Тунлу около ста ли пути, здесь места редкой красоты, каких не встретишь больше нигде в Поднебесной». Однако из Фуяна мы сразу повернули в Ханчжоу, «места редкой красоты» остались позади, что вызвало у меня вполне понятную досаду. Конечно, и в том, что достойно сожаления, есть нечто волшебное, это чудо таится внутри – не теша себя иллюзиями, я понимал, что возможность еще одного подобного путешествия весьма туманна. Волшебные воды этой реки полюбились мне, и привязанность к ней переполняла мое сердце, поэтому я предавался утешающему самообману и твердил себе, что в сожалении есть волшебство.

Но дела иногда принимают совершенно неожиданный оборот: прошло всего три года, и вот я снова приехал в Ханчжоу и оказался на реке Фучуньцзян. На этот раз в качестве транспорта для путешествия была выбрана не лодка, а автомобиль, поэтому добраться можно было не только до Фуяна, но и до Тунлу. Места, о которых писал У Цзюнь, известны уникальными пейзажами – я попал в райский уголок, о котором грезил столько лет. Местная природа открывалась мне с новой стороны – возможно, и сам У Цзюнь не наблюдал ее с этого ракурса.

Мы проехал на машине те самые «сто ли пути», о которых писал поэт, и миновали Пагоду шести гармоний. Легкий ветерок гнал по спокойным водам реки Цяньтанцзян мелкую рябь. Яркое беловато-желтое солнце походило на огромное зеркало, его сияние омывало небо и землю. Несколько величественных гор напоминали раковины гигантских черных улиток. Река еще раз блеснула где-то сбоку, и больше я не видел ни Цяньтанцзян, ни Фучуньцзян – их отрезала извивающаяся каменистая гряда. Утренние лучи гладили верхушки высоких сосен, растущих на склонах, – та их часть, что была обращена к солнцу, искрилась золотом, другая, прятавшаяся в тени, казалась темно-зеленой, почти черной, хотя редкие солнечные зайчики пробирались и туда. Казалось, что сама небесная фея посетила этот мир. Моя душа купалась в потоке золотых лучей и была готова слиться с солнечным светом воедино.

Я наслаждался чарующими пейзажам и уносился мыслями в далекое прошлое, где сам У Цзюнь читал свое эссе:

Светло-синие воды, дно видно на тысячу чжанов; на мелководье плавает рыба, не могу оторвать взгляд. Поток стремителен, как стрела, волна бушует, словно мчится вперед. Деревья по обеим сторонам реки сбросили листья от холода. Горы соревнуются в силе, рвутся вперед, боятся опоздать. Стремясь обогнать друг друга в высоте, становятся тысячными пиками. Из камней бьет родниковая вода, ее журчание превращается в эхо. Птицы поют друг другу, их щебетание льется мелодией. Цикады без устали совершают тысячи вращений, обезьяны без умолку кричат.

Вдруг словно произошло чудо: мои глаза получили волшебную спрособность сквозь величественные горы увидеть реку Фучуньцзян, а уши смогли услышать звук ее вод. Перед глазами сверкали голубые струи, зеленели тянущиеся вверх голые стволы деревьев, в ушах эхом раздавалось журчание родников, песней звенел щебет птиц, жизнерадостно покрикивали обезьяны и мартышки, стрекотали проснувшиеся цикады – все это походило на большой небесный оркестр. Сияние серо-жемчужных гор и бирюзовой воды, казалось, разлилось по всей вселенной. Мне представилось, что я не еду в машине, а плыву на лодке, и словно это уже какой-то совсем другой я. Как древний Чжуан-цзы испытывал сомнения – превратился он в бабочку или же все было наоборот? – так и мне было неведомо – настоящий я плыву в лодке или еду в машине?

Прежде чем попасть в сказочную страну Яолинь, мне предстояло пройти через мир абсолютной пустоты, но в конце концов реальность победила, и предметы вокруг меня обрели прежнюю четкость.

Машина летела вперед, пейзажи стремительно менялись. «Гряды гор и потоки воды, кажется, что нет пути, но вдруг под сенью ив среди цветов вижу селенье»[319]319
  Стихотворение Лу Ю «Прогулка к деревне к западу от гор».


[Закрыть]. Стихотворение Лу Фанвэна [320]320
  Лу Фанвэн – второе имя Лу Ю.


[Закрыть] очень похоже описывает здешние места. Разница лишь в том, что в те далекие времена поэт странствовал медленно – пешком, на осле или в паланкине. Идешь полдня, а вокруг тебя все те же леса, склон горы, луг, пруд, и все никак не удается оставить их позади. Сегодня мы ехали на машине, за одно мгновение преодолевающей несколько ли, и пейзажи быстро сменяли друг друга. На рисовых полях справа и слева от дороги высоко в небо задирали головы буйволы, на пашне трудились крестьяне, вдали у подножья горы виднелись низкие белые постройки. В маленьком поселке кипела жизнь, суетились и занимались своими делами мужчины, женщины, старики, дети. Все это напоминало ветряную игрушку: еще не успел разглядеть, а она уже пролетела назад, моргнул глазом – и все поменялось. Отражение зеленых гор и белых облаков в маленькой реке изо всех сил старалось угнаться за нашей машиной. Однако стоило шоссе чуть вильнуть в сторону, как маленькая речка пропадала, а вместе с ней бесследно исчезали и отражения, оставаясь лишь в нашей памяти. Такие пейзажи Лу Фанвэн никак не мог видеть – в этом современным людям повезло больше, чем тем, кто жил в Древнем Китае.

Прекрасный пейзаж, что разворачивался перед нами, радовал и вдохновлял, но придуманный мир абсолютной пустоты никак не хотел покидать мою голову. Я будто распался на две половины и не мог собраться в единое целое. Одна часть меня по-прежнему смиренно сидела в машине, зато другая, такая живая и свободная, перенеслась за высокие горы к берегам реки Фучуньцзян. Реальность не ограничивала ее, и даже слова У Цзюня не могли удержать – она была вольна, как море, и безгранична, как небо, и свободно мчалась вперед. Река Фучуньцзян открывшаяся перед моей второй половиной, была стократ прекрасней, чем реальная Фучуньцзян, и намного важнее, чем Фучуньцзян, описанная У Цзюнем. Первозданный простор, безграничное царство свободы, настоящий мир абсолютной пустоты…

И тут люди в машине заговорили, зашумели:

– Прибыли в сказочную страну Яолинь!

– Мир абсолютной пустоты скоро откроется нам!

Соединились и обе мои половины. Я высунул голову в окно – вдоль дороги стояли ларьки с табличками. Надписи на них не отличались разнообразием и сообщали, что мы прибыли к знаменитой карстовой пещере, известной на весь Китай как сказочная страна Яолинь. Длинная череда автобусов, припарковавшихся на обочине, казалось, не имела ни начала, ни конца, многочисленные китайские и иностранные туристы громко переговаривались и собирались в группы.

Вместе с одной из таких групп мы прошли вглубь горы и оказались в главной пещере. Природа разделила эту колоссальную полость на шесть обособленных «залов», соединенных между собой общим проходом. Тысячелетиями вода просачивалась сквозь горную породу, образуя сталактиты и сталагмиты самых фантастических форм и оттенков. Они ослепительно сверкали, переливались разными цветами, и казалось, что эти удивительные наслоения состоят из нефрита, агата, алмаза, перламутра… Яшмовый занавес, усыпанный жемчугом, небесные чертоги на горе Линшань, водопады, обрушивающиеся с облаков, горные пики, непроходимые заросли бамбука, великолепные дворцы – невозможно перечислить все чудеса, что есть на этом свете, как нельзя сосчитать все удивительные формы, созданные самой природой. Взглянув себе под ноги, я отпрянул – внизу открывалась темная бездна, на дне которой, как мне показалось, мелькали блики воды. Присмотревшись получше, я понял, что глубина этого подземного оврага не больше одного чи, и там действительно бежит ручеек. Я невольно улыбнулся.

Нашу туристическую группу сопровождала девушка-гид, ее образная и эмоциональная речь, яркие и точные описания вдохновили нас отпустить в свободный полет фантазию и дать имена тысячам причудливых форм, которые образовались благодаря вековому взаимодействую крохотных капель воды с минералами. Стоит только дать имя любому камню, так он тут же становится похожим именно на то, в честь чего его назвали, уж поверьте мне! Тренировать фантазию таким образом можно очень долго, пока не начнет казаться что в одной-единственной пещере собрано все сущее, что есть во вселенной, включая древних людей и небожителей. Однако вскоре чары рассеиваются, и оказывается, что это лишь иллюзия, вокруг нет ажурных деревьев, витых колонн или сказочных животных – все растаяло как дым, как тревожный утренний сон. Прежде я уже испытывал нечто подобное в горах Хуаншань и на берегу реки Лицзян в Гуйлине, вот и сегодня это ощущение снова охватило меня, заставив сомневаться в реальности увиденных образов.

Однако, подводя итог, могу сказать, что я был слегка разочарован и не вполне удовлетворен сказочной страной Яолинь. Моя надежда увидеть что-то новое, превосходящее пещеры в Гуйлине, не оправдалась. Возможно, я избалован, ведь в Китае так много прекрасных мест, в которых мне довелось побывать, а вот для менее искушенных путешественников здешние сталактиты и сталагмиты – это вершина чудес нашей вселенной. Может быть, они думают, что более прекрасные и непостижимые вещи придется искать уже в чертогах небожителей.

Осмотрев пещеры, мы отправились в обратный путь. Солнце постепенно клонилось к западу, и нам предстала совсем другая картина голубых гор и зеленых вод. Уходящее светило омыло яшмовый лес и предгорья тусклым сиянием, совсем непохожим на сверкающий золотом утренний свет. Сияние по-прежнему было наполнено жизненной силой: оно ласкало деревни, ручейки, рисовые поля и озера. Стояла ранняя осень и листья в лесу еще не успели покраснеть. Спустя месяц, когда лес загорится палитрой от бледно-желтого до оранжево-багряного и лилового, здесь можно будет любоваться чарующим пейзажем, о котором писали поэты древности: «Ветер утих, солнце клонится к западу, на берегу краснеют деревья, рыбаки продают окуней».

Как обычно, на обратном пути настроение мое переменилось, я чувствовал небольшую усталость и уже не любовался пейзажами за окном так вдохновенно.

Неожиданно за окном что-то мелькнуло – я присмотрелся и разглядел странную человекоподобную тень. Утром, когда мы еще только ехали к пещерам, этот силуэт уже появлялся. Вот и теперь, как только наша машина миновала Пагоду шести гармоний и показалась подобная зеркалу поверхность реки Цяньтанцзян, на ней медленно, играя со светом, вновь заколыхалась знакомая фигура. Теперь она постоянно следовала за нами, становясь то больше, то меньше, приближаясь и отдаляясь. Она обгоняла нас, неслась вперед, иногда почти растворялась и вдруг неожиданно становилась яркой и четкой. Она колыхалась над вершинами голубых гор, словно темное облачко бродила по берегу у кромки зеленой воды, я видел ее то далеко позади, то летящей прямо перед нами. Казалось, этот удивительный образ заполнил собой все от земли до самого неба. Машина неслась вдоль ручейков, отражавших зеленые деревья и белые облака. Затем на их поверхности появлялась тень. Когда ручей скрывали буйно разросшиеся по березам растения, тень пропадала, словно выпрыгивала из воды. Порой, казалось, она улыбалась, кивала головой, иногда хмурилась, время от времени закрывала глаза, и в моей груди вздымались волны, яростно разбивающиеся о сердце. Мне хотелось крикнуть, поманить рукой, даже схватить ее! Однако стоило приглядеться внимательнее, как снова за окном были просто красивые пейзажи. Я понял, что подобные образы-тени возникают там, где вздымаются высокие горы и разливаются широкие воды.

Духовная сила гор и рек – это лучшее, что есть в нашем мире. Физически ощутить ее силу, потрогать руками чаще всего невозможно. Остается лишь хранить этот образ в душе, и я уверен – он с радостью там останется. Стоило мне так подумать, как покой и безмятежность наполнили мое сердце. Я поднял голову, и тень снова возникла у меня перед глазами, будто волшебный дракон. Она продолжала следовать за мной в сгущающихся сумерках, пока не появились огни Ханчжоу.

Дописано 9 декабря 1984 года

Мимолетный образ Шэньчжэня

С Шэньчжэнем я знаком давно. За последние тридцать с лишним лет мне пять или шесть раз приходилось здесь бывать проездом по пути за границу. Осенью 1951 года, оказавшись в Шэньчжэне впервые, я подумал, что здесь весьма неприглядный и примитивный вокзал. Запомнился мост Лохуцяо, пройдя через который я почувствовал, что вернулся домой. Меня до слез переполняли эмоции, хотелось упасть на колени и целовать родную землю. Каждый следующий раз, проезжая это место, я отмечал изменения, происходящие вокруг. Приехав сюда в 1978 году, я увидел, что зал для почетных гостей на вокзале выглядит достаточно богато. Сам город видел мало, поэтому не мог о нем судить.

Две недели назад я снова прибыл в Шэньчжэнь – на сей раз чтобы принять участие в конференции. Ехал из Гуанчжоу на машине и сначала планировал посетить Шэньчжэньский университет, расположенный неподалеку от порта Шэкоу, но, заплутав, поехал прямо в город. Здесь до самых облаков, словно сказочный лес, поднимались небоскребы. Активно шло строительство, возводились новые высотные здания, в разные стороны разбегались асфальтовые дороги. Пешеходов было столько, что яблоку негде упасть, жизнь била ключом, в городе произошли огромные перемены.

Чего уж тут говорить об университетских новшествах – их было множество! Вот, например, раньше сотрудники вузов, так сказать, протирали штаны за стабильную зарплату, а теперь здесь перешли на трудовые договоры: руководители факультетов и кафедр подписывали с университетом контракт на два года. Когда срок подходил к концу, кандидату, в зависимости от его успехов, предлагалось либо продлить контракт, либо собирать вещи и искать себе другую работу. Преподаватели и другие работники университета заключали договор с руководителями факультетов и кафедр на такой же срок, по истечении которого действовала та же схема. Уволенные должны были сами искать средства к существованию. Никаких церемоний, никаких рассуждений о том, что кто-то «потеряет лицо». Как только была внедрена такая система, люди воспряли духом и больше не позволяли себе лениться. Нанятого со стороны персонала здесь практически нет – вся работа по обслуживанию в столовых и уборке конференц-залов и аудиторий выполняется студентами, которые одновременно работают и учатся, а университет выплачивает им заработную плату. Студенты также самостоятельно управляют книжными магазинами, ларьками, даже банком. Также полностью решена характерная для Китая проблема избалованности «единственного ребенка в семье» – зазнайство пресекается сразу же и весьма решительно. Это не только повышает эффективность труда, но и благоприятно влияет на воспитание студентов и атмосферу в кампусе. Полностью исчезли «принцы» и «принцессы», которым раньше стоило лишь открыть рот, и еда сама туда падала, стоило только протянуть руку, и одежда сама надевалась. Те, кто понятия не имел о бережном отношении к общественному имуществу, о чистоте и порядке, о трудностях сельского хозяйства, исчезли, их нет больше. Прежняя показная политика в отношении морали и образования не давала достойных результатов, теперь же эффективность воспитания молодежи достойна многих хороших слов.

Я побывал и в знаменитом городе Шатоуцзяо – поехал туда на машине из Шэньчжэня. Мы приехали с севера страны, где уже стояла суровая зима, здесь же вдоль дороги пышно зеленели деревья и цвели прекрасные цветы, что немало радовало нас после нашего снежного царства. Ближе к городу стали появляться поросшие лесом горы. Справа от дороги тянулось заграждение, напоминающее Великую Китайскую стену в миниатюре – по ту сторону забора находился Гонконг. Машина спускалась по извилистому серпантину к побережью. Шатоуцзяо – это крошечный пригород, в нем есть одна весьма примечательная улица, которая называется Чжунъинцзе. Все, что расположено с правой стороны этой улицы, относится к Гонконгу, что слева – к КНР. Хотя все это территория Китая, после захвата англичанами центр улицы фактически превратился в государственную границу. Ширина ее не превышает нескольких метров, а длина около ста. На самом деле никто не знает, в каком именно месте проходит государственная граница. По обеим сторонам дороги, выстроившись в ровные плотные шеренги, стоят магазины, толкаются и галдят люди, почти все приехали за покупками. Полки забиты товарами, куда ни посмотришь, везде что-то продается, покупается, бурля в едином океане вещей. Чувствуется атмосфера подъема и процветания.

Разноцветные товары, от которых пестрило в глазах, меня мало занимали, чего не скажешь о самом этом месте, столь необычном. Прямо по центру улицы росло мощное дерево, которому, судя по виду, было не менее нескольких сотен лет. Ствол кренился под тяжестью ветвей; граница двух стран проходила как бы сквозь него. Это дерево переживало горькие времена, пока Гонконг был захвачен английскими колонизаторами, а позднее стало свидетелем дня всеобщего ликования его возвращения в объятья родины. Конечно же, дерево искренне радовалось, когда вновь оказалось на территории Китая.

Я посетил специальную экономическую зону Шэкоу, базы отдыха на озерах Силиху, Иньху и Сянмиху, парк развлечений на Шэньчжэньском водохранилище и небоскреб Гошан высотой в пятьдесят три этажа – пока это здание остается самым высоким в нашей стране. Впечатления у меня были смешанные, но обобщить их можно одним словом – «новое».

Каждый вечер я распахивал окно в своем гостиничном номере: прямо передо мной, скрываясь в окутавшей город темноте, шелестело бескрайнее море, вдали виднелись огни фонарей, похожие на нить жемчуга, – это светилась граница между материковым Китаем и Гонконгом. Мое сердце поднималось и опускалось в унисон с волнами, а мысли путались. Но ведь они и не должны всегда поспевать за развитием событий, не так ли? В мыслях люди очень легко цепляются за старое. Концепции и идеи, существующие на протяжении сотен и даже тысяч лет, часто воспринимаются, как безошибочное мерило истины, нечто священное и неприкосновенное, не нуждающееся в изменениях и не поддающееся им. Однако сейчас наступает эпоха взрывного роста знаний, непрерывно появляются ранее не известные явления и предметы, цикл обновления информации сокращается, каждые несколько лет необходимо актуализировать изученное, иначе останешься позади.

Перемены непрерывны, они – неотъемлемая часть нашей жизни. Долгие годы Гонконгом правили англичане, но в 1997 году все изменилось. Премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер лично прибыла в Пекин для подписания соглашения, и Гонконг вернулся в состав КНР. Разве это не было одной из важнейших перемен среди всего происходящего? Видимо, стоит усвоить простую истину: старые взгляды и старое мышление подлежат изменениям. Принимать новые концепции и новые смысли – вот чему меня научил мимолетный образ Шэньчжэня. Полагаю, это самое важное и самое значимое, чему он мог меня научить.