Текст книги "Душой уносясь на тысячу ли…"

На острове бессмертных

Я как будто лечу в древний, наполненный волшебством мир, на сердце немного тревожно, и меня снедает любопытство. Но я осознаю, что цель моего путешествия совершенно реальна.

С такими смешанными чувствами я разместился в самолете. Борт набрал высоту. Казалось, что у меня выросли крылья. «Как хозяин пустот, пронизав облака, быстрой молнией он улетел»[90]90
  Бо Цзюйи. Вечная печаль. Перевод Л. З. Эйдлина. Цит. по: Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. М.: Художественная литература, 1977.


[Закрыть] – словно небесную синь разрезал я сам, а не самолет. Под нами до самого горизонта стелились облака, кроме них ничего не было видно, они не рассеялись за все два часа полета, но я точно знал, что внизу – море.

Прошло еще немного времени, и самолет приступил к снижению, сквозь облака уже просматривались острова, разбросанные по зеленоватой морской поверхности, – мы приближались к Японии.

Эта страна впервые открывалась передо мной. Прочитанные в детстве книги об удивительном острове бессмертных Инчжоу и трех сказочных островах Хонсю, Сикоку и Кюсю рисовали некий образ, но я по-прежнему не понимал, что значат слова «Та гора не стоит, а висит в пустоте, над горою туман голубой»[91]91
  Там же.


[Закрыть]. И вот наконец я очутился здесь. Смешанные чувства, переполнявшие меня в самолете, нахлынули, словно волна.

Летевший вместе со мной молодой профессор сказал: «Когда приезжаешь в Японию, ты будто за границей, а будто и нет». Эта короткая фраза прекрасно описывает чувства китайца, впервые оказавшегося в Стране восходящего солнца. Спустя пару часов мы и думать забыли, что находимся в чужом краю. Все вывески, баннеры, объявления и регламенты в Токио написаны иероглифами. Только взглянешь – и все понятно. Такие же люди идут по улицам и наступают друг другу на пятки, они ничем не отличаются от нас. Один китайский поэт, приехав в Париж, написал: «Глядя на луну, думаешь о том, сколько сейчас времени на родине, видя цветок, вспоминаешь его китайское имя»[92]92
  Строка из стихотворения «На чужбине» поэта и литературного критика У Ми (1894–1978).


[Закрыть]. Токио, как и Париж, формально является зарубежным городом, но я совсем этого не почувствовал. «Уже роса, как в стороне родной, под светлою луною серебрится»[93]93
  Ду Фу. Лунной ночью вспоминаю своих братьев. Перевод А. И. Гитовича. Цит. по: Ли Бо и Ду Фу. Избранная лирика. М.: Детская литература, 1987. С. 150.


[Закрыть], да и в Японии она сияет так же. Многие названия цветов звучат одинаково и по-китайски, и по-японски. Если не приглядываться, то и не поймешь, что уехал от Китая на тысячи ли.

Намного важнее не внешние признаки, а характер японского народа. Десятки японских делегаций за минувшие пару-тройку лет приезжали к нам в Пекинский университет. Среди участников были важные политики, известные ученые и писатели, уважаемые религиозные деятели, известные группы сторонников независимости Тайваня, люди в возрасте и молодежь, мужчины и женщины. Все они имели разные профессии, непохожий опыт и различались политическими взглядами. Однако это не мешало им очень доброжелательно относиться к китайскому народу, выражать сердечную благодарность китайской культуре, искренне переживать за те бедствия, что принесла китайцам политика милитаризма. Слова о сохранении дружбы наших народов в веках, которые мы произносим и которые слышим, вовсе не пустой звук, а истина.

Не так давно я принимал делегацию ректоров японских вузов, которую возглавлял глава университета естественных наук. Он был простым и добродушным, искренним и честным человеком, настоящим ученым. Глядя на него, невозможно было и представить, что он великолепный оратор. Однако стоило ему заговорить, как сердца слушателей начинали трепетать. На одном из торжественных приемов он выпил пару рюмок маотая, его лицо налилось хмельным румянцем. Он поднялся и заговорил о связи китайской и японской культур, об ужасах, которые принес японский милитаризм китайскому народу. В этих словах не было ничего нового, все это я слышал уже много раз. Но то, что их произносил выдающийся ученый, придавало им необычайную силу. Я запомнил эту речь навсегда.

Приехав сегодня в Японию, я встретился со многими местными учеными, а также познакомился поближе с японским народом. И пусть я не мог поговорить с каждым жителем этой страны, но и в песчинке можно разглядеть вселенную. Так, несколько японских друзей отразили, как в зеркале, голоса простых японцев. Мои впечатления, сложившиеся еще в Китае, полностью совпали с реальностью.

Япония – страна-сад. Всюду пышные деревья и густая зеленая трава, сложно найти место, где бы не было чисто. У каждой семьи во дворе – не важно, насколько он маленький, – высажены цветы и деревья. Чаще всего можно увидеть низкорослые и пышные сосны с прочными ветвями и крепким стволом. Они выделяются на фоне невысоких зданий и радуют глаз.

Местные жители очень вежливы, всюду слышится «Спасибо!», «Извините!» А японский поклон в девяносто градусов известен во всем мире.

Однако вежливость вовсе не равна медлительности. Наверное, каждый, кто первый раз оказывается в Японии, замечает, что японцы очень быстро и сосредоточенно ходят, спеша по делам. Даже девушки на высоких каблуках – и те торопятся, держа спину прямо, семенят вперед, словно впереди что-то влечет их, а позади преследует. Японцы большое внимание уделяют работе и результативности, ценят время и ни в коем случае не тратят его зря. Некоторые иностранцы описывают японцев как «трудолюбивых пчел, которые работают двадцать четыре часа в сутки», и называют их «трудоголиками». Я думаю, что эти слова – не насмешка, а, наоборот, похвала и выражение восхищения. После Второй мировой войны Япония была в упадке, ее города превратились в руины, жизнь была невероятно трудна. Старшее поколение до сих пор с неизжитым страхом вспоминает те времена. Однако прошли какие-то двадцать-тридцать лет, и страна поднялась, сотворив чудо, которое потрясло весь мир. В это почти не верится, хотя на самом деле это естественно. Если связать силу духа японского народа и японское экономическое чудо, оно не покажется удивительным.

Сегодня я приехал в страну, которая нова для меня и при этом хорошо знакома. Эта страна и волшебна, и реальна. У нее есть прошлое, но есть и будущее. Она кажется очень далекой, и при этом близка. Япония поражает, не укладывается в голове – и в то же время представляется логичной и естественной. Есть множество вещей, которым можно научиться у этой страны и ее жителей. Сказочные острова Пэнлай и Инчжоу скрыты в чудесном туманном лабиринте, но современная Япония четко и ясно стоит перед моими глазами.

Июль 1981 года

Корректура оригинального текста – 4 января 1982 года

Виды Дели

Дели – не самый древний индийский город, возможно, не самый красивый, но уж точно самый характерный. Побывав там хоть раз, запоминаешь его навсегда.

А я был в Дели не один раз, а три.

Впервые я приезжал почти сразу после образования Нового Китая. Тогда меня поселили в президентском дворце. Это здание из красного песчаника, возвышающееся до самого неба, величественное и грандиозное, поражающее масштабом. Согласно древнеиндийским сказкам, на вершине священной горы Кайлас находится необыкновенный священный храм. Думаю, он выглядит именно так, как президентский дворец в Индии.

Исторические достопримечательности Дели, конечно, не ограничиваются президентским дворцом. Если спросить о них у местных, вы, без сомнения, услышите о Красном форте.

Стиль этого сооружения кардинально отличается от президентского дворца. Как и Красный форт в Агре, делийский был возведен в XVI веке в период правления династии Великих Моголов. Название памятника говорит само за себя – красное сооружение в исламском стиле. Войдя в здание, становится ясно, что башни, балконы и залы выполнены в основном из бело-серого мрамора, а колонны и стены инкрустированы красными, зелеными, желтыми, фиолетовыми самоцветами, которые сверкают яркими красками на нейтральном мраморном фоне. Сразу приходят мысли об исламской культуре, искусстве древнего Ирана, арабских сказках «Тысяча и одна ночь» – кажется, будто вокруг не реальность, а мусульманский сон.

Другой архитектурный объект, не уступающий по красоте Красному форту, – минарет Кутуб-Минар. Он окружен зданиями, которые, очевидно, можно отнести к двум стилистическим направлениям: первое – традиционный древнеиндийский стиль, а второе – пришедший в Индию извне исламский стиль. Будучи совершенно разными, оба этих архитектурных направления гармонично сочетаются друг с другом. Изначально большинство зданий ансамбля представляли собой индийскую архитектуру, но после исламского завоевания многие из них были разрушены и приобрели такой вид, который имеют сейчас. Здания в древнеиндийском стиле издали кажутся черным неразличимым пятном, плотным, как монолит, и только вблизи можно разглядеть тонкую, кропотливо выполненную гравировку и такие органичные узоры, что порой они кажутся живыми. Если описать эти здания терминами, которыми в Китае описывают литературные произведения, то лучше всего подойдут два: «глубокий» и «сильный». Исламскую архитектуру, наоборот, характеризуют простые линии. По-литературоведчески этот стиль назвали бы «свежим» и «свободным». Два стиля оттеняют друг друга и становятся символами двух великих культур, оставивших след в истории Индии.

Минарет – самое высокое сооружение в Дели. Он состоит из пяти этажей, в высоту достигает двадцати двух чжанов. Строительство минарета началось в конце XII века, таким образом, его история насчитывает почти восемьсот лет. Классический исламский стиль принципиально отличает это сооружение от индийских «пагод», которые называются ступами. Я поднимался на минарет трижды – каждый раз, когда приезжал в Дели, – и всякий раз невольно вспоминал известное стихотворение поэта периода Тан Цэнь Шэня «Вместе с Гао Ши и Сюэ Цзюем взбираемся на ступу-башню в храме имени Милостивого Благодетеля (Будды)»[94]94
  Цит. по: Алексеев В. М. Труды по китайской литературе. В 2 кн. Кн. 1 / В. М. Алексеев; [Сост. М. В. Баньковская; Отв. ред. Б. Л. Рифтин]. М.: Вост. лит., 2002.


[Закрыть]:

 
Башня массивом, словно фонтан,
восстала, в выси одна нависла над храмом Небес.
Вверх поднимаюсь к черте, уходящей от мира;
путь ступеней вьется в пустой высоте.
 

Не важно, насколько глубокое впечатление произвели на меня эти памятники архитектуры. Места, покинутые людьми, остаются прекрасными, но в них нет души. Сердечность индусов, настоящие дружеские чувства, декорацией к которым стали исторические достопримечательности, неотделимы в моей памяти от красот Индии.

Дружеское отношение – это вам не историческая достопримечательность. Чувства отличаются от президентской резиденции, Красного форта, минарета. У них нет формы и цвета, зато есть вес. Я буду хранить в своем сердце те тонны дружбы, которыми одарил меня индийский народ!

11 декабря 1982 года

Мир на воде

Бескрайняя темнота раскинулась до самого горизонта, только мерцающий свет нескольких фонарей рисовал огненные хвосты на воде. Глаза еще могли разглядеть неясные силуэты в набиравшей густоту мгле. Край этого мрака пунктиром пробивала цепочка огней длиной в десятки ли, она напоминала жемчужное ожерелье. Каждая жемчужина светилась, как маленькая звезда.

Что же это за место? Оно где-то на небесах или в мире людей? На море или на большой земле? Не знаю, не могу сказать, еще не понял.

Неужели я в индийском Мумбаи? Около восьми лет назад я провел в этом городе несколько дней. Мне запомнились неспешные ночные поездки на машине и известное на весь мир «Ожерелье королевы», которым так гордятся жители города, – цепочку электрических фонарей, установленных вдоль набережной.

Мумбаи обладает чертами современного мегаполиса, как китайский Шанхай, но с другой стороны – в городе чувствуются традиционные индийские нравы и обычаи. Между высотными зданиями под старым деревом может оказаться статуя какого-то божества, его обнаженная фигура, скалящая зубы, вся вымазана чем-то кроваво-красным, а с шеи свисает гирлянда из свежих цветов. Здесь же, рядом с Воротами Индии, по широкому шоссе снуют туда-сюда автомобили и повозки, шумит, резвится, дерется, сражается за еду стая голубей, а едва научившиеся ходить дети бросают птицам зерна кукурузы. Кажущийся хаос поражает нас, иностранцев. Мы улыбаемся этому…

Я полностью погрузился в воспоминания о Мумбае… и вдруг очнулся: перед моими глазами был не индийский город, а родной южный Шэньчжэнь. Я стою на палубе огромного корабля водоизмещением в несколько десятков тысяч тонн. Опершись на перила, смотрю за борт – морская вода кажется черной – вероятно, там очень глубоко.

Это очень известное судно. Говорят, раньше на этом роскошном круизном лайнере путешествовал президент Франции Шарль де Голль, но потом его выкупили китайцы и ходили на нем по морям к японским берегам. Словом, корабль сослужил добрую службу в деле укрепления дружбы между народами. Сейчас судно стояло на якоре в порту Шэкоу, и я был одним из его гостей-пассажиров. Прежде мне не доводилось бывать во дворце Эпангун [95]95
  Эпангун – древний дворец первого императора объединенного Китая Цинь Шихуана в городе Сиань.


[Закрыть], однако даже его палаты не могут сравниться с этим «миром на воде». Я впервые путешествовал на такой махине. В стихотворении танского поэта Ду Му «Ода о дворце Эпан» есть описание: «Сделаешь пять шагов – зал, сделаешь десять – беседка, коридоры извиваются, словно ленты, карнизы взлетают ввысь, обнимая стены и изогнутые коньки крыш с бесконечным скоплением углов». Разве не подходят эти строки, чтобы описать наш роскошный лайнер с тысячами кают? А ведь здесь было многое, о чем в Эпангуне даже мечтать не могли, – например, две огромные морские черепахи в бассейне. Удивительные существа! Каждый раз наблюдая за тем, как они резвятся в воде, я предавался мечтам.

Я жил в самом центре этого огромного лабиринта. Каждый вечер после завершения собраний в Шэньчжэньском университете и ужина я на машине возвращался сюда, поднимался на палубу и один в тишине наслаждался туманными сумерками. Время летело незаметно. Удерживала меня та самая светящаяся нитка ожерелья, о которой я упоминал. Она завораживала, не давала оторвать взгляд. Мне чудились глухие горы и болота, большие дороги и шумные рынки, что-то огромное, широкое, как море, и необъятное, как небо. У моих фантазий словно были крылья, они свободно парили, не зная преград.

Я пытался распознать в темноте места, которые посещал днем. Там справа, в тени гор, наверное, Шэньчжэньский университет. Сейчас, конечно, я не мог его разглядеть, но воображение вновь рисовало обширный университетский кампус. Пока на севере Китая стояла холодная, безжизненная зима, тут был самый разгар лета. Под палящим солнцем распускались цветы, радуя глаз невероятным многообразием оттенков и ароматов. Как говорится в одном китайском романе, «на этих горах имеются вечнозеленые растения и цветы, не опадающие в течение круглого года»[96]96
  Ли Жучжэнь. Цветы в зеркале. Изд. подгот. В. А. Вельгус, Г. О. Монзелер, О. Л. Фишман, И. Э. Циперович. М.; Л.: АН СССР, 1959. С. 8.


[Закрыть]. Молодые студенты тоже походили на цветы. Каждый день, находясь в этом невероятном саду, я испытывал радость – меня приводили в восторг даже перестук каблучков и необычные джинсы. Девушки и юноши широко шагали, взгляды их были устремлены вперед, они словно олицетворяли собой вселенскую силу молодости. Это наше будущее и наша надежда, лидеры социалистической родины. Всем сердцем я любил этих мальчишек и девчонок. От них словно исходил свет, в точности как от «ожерелья» огней на побережье, а пожалуй, и намного ярче.

Я мысленно перенесся в один из залов Шэньчжэньского университета, где проходила конференция по сравнительному литературоведению, в ней принимали участие иностранные ученые и местные светила науки. Молодые специалисты и знатоки с сединой на висках сидели бок о бок. Конференция проходила оживленно, все были довольны. Сравнительное литературоведение – новая область науки для Китая. Можно сказать, что участники конференции – это интеллектуальная элита нашего времени. В них мы видели блестящие перспективы развития этой области исследований.

Я продолжал стоять на палубе огромного судна. Темнота погрузила меня в задумчивость, мысли неслись дальше и дальше. Вдруг «жемчужное ожерелье» засверкало перед глазами – огромный роскошный колосс «мира на воде» запустил двигатель, мы тронулись, и «нитка жемчуга» поплыла в сторону.

17 декабря 1985 года

Японская душа

В мае этого года я получил приглашение посетить Японию, чтобы выступить с лекцией в университете Васэда. Тема, выбранная японскими организаторами, звучала следующим образом: «Сердце Восточной Азии». Так как я не самый выдающийся оратор, да еще и готовился в последний момент, выступление мое, прямо скажем, получилось посредственным. Приблизиться к пониманию японской души мне удалось благодаря посещению исторических достопримечательностей, красоту и скрытую энергию которых я смог оценить в полной мере.

Храм Сисэн-до [97]97
  В переводе с китайского – «Приют поэтов».


[Закрыть]

Я никогда не слышал о храме Сисэн-до, и в нашу программу не было включено его посещение. Когда мы ехали из Киото в Арасияму, машина вдруг остановилась у ворот в парк. Организатор сказал, что здесь и находится это знаменитое место.

Главные ворота были сделаны из бамбука. Рядом с ними стояла каменная стела, на которой было высечено название храма. Мы словно вдруг оказались в известном китайском саду в Сучжоу на правом берегу Янцзы.

Пройдя через ворота, мы оказались в уединенном райском уголке. Во внутреннем дворике бежал небольшой ручей, через который был перекинут мостик. Вода монотонно журчала и несла еле заметную рябь. Тропинка скрывалась под сенью деревьев, усыпанных цветами. Слышалось щебетание птиц, в бамбуковых зарослях пели цикады. Каменная лестница в центре вела в здание, построенное, по японскому обыкновению, из дерева.

Надо сказать, что «китайскость» этого места, которую мы ощутили еще у ворот, внутри только усилилась. Бесчисленные таблички с иероглифами поясняли названия построек храмового двора: здание «Крик на луну», домик «Полумесяц», домик «Отражение на воде», застава «Старая слива»… Все было и близким, и знакомым и будило в сердце ностальгию.

Создатель этого садика, Исикава Дзёдзан, родился в 1583 году. Он был литератором и каллиграфом, который вырос и был воспитан в традициях китайской культуры. Будучи совсем юным, Исикава стал чиновником, но оставил службу в пятьдесят шесть лет и вознамерился построить храм, чтобы жить в уединении на закате своих дней. Хаяси Радзан в сочинении «Записки о храме Сисэн-до» 1643 года писал: «После он уже не покидал этих мест… Он был добропорядочным чиновником, проявлял сыновнюю почтительность. Он был человеком многих талантов. Однажды он пил вино, и пришло ему письмо, и отправился он в Лоян. Увидел он храм на склоне горы, вырубил больные деревья, подстриг густую траву среди болот, искал у подножья гор [место для застройки] и возвел дом, на стенах изобразил портреты тридцати шести китайских поэтов, сопроводил каждый из них стихами автора и назвал это место “Приютом поэтов”. Отсюда и начался храм Сисэн-до». Плеяду из тридцати шести китайских авторов открывает сунский поэт Чэнь Юй-и, за ним идут Хуан Тинцзянь, Оуян Сю, Мэй Яочэнь, Линь Бу. Следом представлены корифеи эпохи Тан – Ханьшань-цзы, Ду Му, Ли Хэ, Лю Юйси, Хань Юй, Вэй Инъу, Чу Гуанси, Гао Ши, Ван Вэй, Ли Бо, Ду Шэньянь. Далее следует Се Линъюнь периода Шести династий, ханьский поэт Су У, цзиньский мастер слова Тао Юаньмин, сунский поэт Бао Чжао. Далее снова идет группа танских мастеров – Чэнь Цзыан, Ду Фу, Мэн Хаожань, Цэнь Шэнь, Ван Чанлин, Лю Чанцин, Лю Цзунъюань, Бо Цзюйи, Лу Тун, Ли Шанъинь, Лин Чэ, и сунские – Шао Юн, Су Шуньцинь, Су Ши, Чэнь Шидао, Цэн Цзи. Невозможно выбрать одну единственную поэтическую форму среди стихов отшельников, буддийских монахов, конфуцианцев, чиновников. Будучи разнообразной, эта поэзия всегда соответствовала настроению уединения, желанного Исикаве. Тридцать шесть отшельников, портреты которых украшают эту хижину, – известные китайские поэты. Сложно переоценить влияние на Исикаву китайской поэзии, равно как и его погружение в культуру Китая. В большом зале храма Сисэн-до можно увидеть настольную книгу Исикавы «Наставления Чжу Си»[98]98
  Чжу Си (1130–1200) – китайский философ, главный представитель неоконфуцианства.


[Закрыть], три китайских иероглифа, которые означают «счастье», «достаток» и «долголетие», и два иероглифа «в изобилии». Исикава прекрасно понимал китайскую поэзию, любил конфуцианскую философию. Посетив «Приют отшельника» и прочувствовав атмосферу этого места, осознаешь, насколько он разбирался в китайской культуре и как тонко ее чувствовал. Каждый китаец, посетивший это место, вспомнит, насколько длинная история у китайско-японских отношений и как крепка дружба между нашими народами. Порой большая сила не может добиться желаемого, а малая справляется с любыми преградами. Побывав в храме Сисэн-до, я словно на миг вернулся в Китай.

«Приют отшельника» тронул мое сердце, однако еще более глубокое впечатление произвела группа школьниц лет четырнадцати-пятнадцати, неожиданно оказавшаяся на территории храма. Девочки были одеты в опрятную школьную форму и выглядели вполне беззаботно. Я мало знаю о жизни японских школьников. Говорят, что в пору летних каникул мальчишки и девчонки из младших и средних классов часто отправляются на экскурсии по своей родной стране, чтобы лучше с ней познакомиться. Вероятно, моя поездка совпала с летними каникулами: на какой бы остановке я ни оказался, везде меня встречали толпы школьников. Они стояли или сидели на полу в ожидании поезда, вели себя оживленно, но не шумели, были опрятными, но не скучными. Я встретил их и в храме Сисэн-до. Так как я уже привык к ним, то сначала не обратил внимания – и вдруг, подняв голову, увидел, что ко мне обращена улыбка одной девочки. Я улыбнулся в ответ и был совершенно поражен, когда она вдруг подошла ко мне и пожала руку. Японский язык я не знаю, но на помощь пришел английский, и между нами состоялся такой диалог:

– Ты говоришь по-английски?

– Да, говорю.

– Как дела?

– Хорошо, спасибо!

– Что ты здесь делаешь?

– Мы путешествуем, у нас летние каникулы.

– Могу я спросить, как тебя зовут?

Она назвала японское имя, я не расслышал и не переспросил. Гораздо важнее, чем узнать имя и фамилию, понять сердце другого.

Мы перекинулись еще парой фраз. Эта девочка, как и группа ее подруг неподалеку, вели себя очень свободно и совсем не стеснялись. Их глаза искрились чистым, даже наивным блеском. Казалось, что они ничего не боятся и ни в чем не сомневаются, что они открыты к общению и обладают широкой душой. Я чувствовал себя так, словно они были не группой иностранцев, а родными мне людьми. Как будто мы были знакомы уже очень давно и встретились после долгой разлуки.

Я уверен, что никто из этих школьников не был в Китае, но почему же моя страна не кажется им чужой? Неужели на них так повлиял храм Сисэн-до, где повсюду чувствуется китайская культура? Это он ненароком сблизил души наших народов? У меня нет ответа. Я был старше их в несколько раз, и мы переговаривались на языке третьей страны, но это не мешало нам понимать друг друга. Только сейчас я, казалось, по-настоящему соприкоснулся с японской душой. Это понимание было намного глубже и конкретнее того, о чем я говорил во время лекции «Сердце Восточной Азии» в университете Васэда. Я испытал ни с чем не сравнимую радость. «Если встретишься с человеком из Восточной Азии, нужно ли узнавать его получше?» Я не беспокоился о том, увидимся ли мы еще когда-нибудь. Тысячи японских школьников воплощают собой японскую душу, так стоит ли хвататься за соломинку и запоминать именно эту ученицу?

Хаконе

Хаконе – это место моих прежних странствований. Первые впечатления получились немного смазанными, я останавливался здесь всего на одну ночь. Возможно, именно эта туманность и мимолетность впечатлений и сделала Хаконе особенным для меня.

В гостиницу я прибыл к вечеру. Встречали меня господин Юсуке Мурофуси с супругой, старшая дочь Ацуко и внучка Томоко – малышка, едва научившаяся говорить. Она совсем не боялась незнакомых людей и даже позволила мне поднять себя на руки. Госпожа Мурофуси попросила соблюсти традицию и пожелать девочке счастья – думаю, что мой жест вполне можно считать таким пожеланием. Господин Мурофуси рассказал, что имя «Томоко» означает «друзья по всему миру». Было видно, что семья питала добрые чувства к Китаю и старалась привить их и маленькой девочке. Сам господин Мурофуси посещал Китай не один десяток раз. Его зять, профессор Рёдзюн Митомо, и средняя дочь Норико также живут на две страны, имеют крепкие связи в академических и экономических кругах КНР. Разве это не естественно – чувствовать невероятную теплоту рядом с такими людьми?

Вечером после ужина я вышел из гостиницы прогуляться по берегу озера. Вокруг не было слышно ни звука, в небе висела тусклая луна, медленно плыли тонкие, как ивовый пух, облака. Казалось, протяни руку – и поймаешь. Трава, кустарники по обеим сторонам дороги, поднимающиеся к небу деревья днем сливались в единое зеленое пятно, заполняющее все от земли да неба. Ночью под светом луны и фонарей прикрытая тенью облаков растительность окрашивалась в иссиня-черный, и только по наитию можно было распознать ее настоящий цвет. Безбрежное озеро превратилось в тень. Фантазия моя разыгралась, я представлял, что здесь находится царство небожителей, воображал себя в горах сказочного острова Пэнлай и мысленно переносился из одного места в другое… Чем больше я фантазировал, тем прекраснее становились эти мечты, а чем прекраснее они становились, тем больше разыгрывалась моя фантазия. В конце концов, я перестал понимать, где я. В мире людей? Нет-нет! Это точно не мир людей. В райском саду? Нет-нет! Это не райский сад… Воистину, место, в котором я нахожусь сейчас, – это рай на земле.

Царство небожителей не отпускало меня даже во сне, однако наутро пришлось спешно уезжать, поэтому увидеть озеро Аси при солнечном свете мне не удалось, а в памяти остались только те ночные фантазии об этом райском месте.

Незаметно пролетели годы, и вот я снова в Хаконе.

Меня пригласил все тот же гостеприимный хозяин – господин Юсуке Мурофуси, а встретили на машине его дочь Норико и зять Митомо Рёдзюн. В прошлый раз с ним был почетный профессор Токийского университета доктор Хадзимэ Накамура [99]99
  Хадзимэ Накамура (1912–1999) – крупнейший специалист по истории буддизма, сравнительной философии, доктор литературы.


[Закрыть]. Помнил я и малышку Томоко, она выросла и стала немного застенчивой. У нее появилась сестренка, очень подвижная, милая и озорная девочка. Мы плотно поужинали в ресторане, ведя оживленную беседу, так что до своей спальни я добрался за полночь и вновь видел во сне райскую обитель.

Ранним утром я вышел из круглого холла гостиницы и направился к озеру Аси. Мне очень хотелось посмотреть на то, что в прошлый раз увидеть не удалось. Райского озера из моих фантазий не существовало. Перед глазами открывался удивительной красоты пейзаж – зеленые горы, чистая водная гладь, необъятная синь, разлившаяся по небу. Мои фантазии потеряли неясную психоделическую красоту, но наполнилось другой – реальной и живой, что было не менее удивительно. Какой из этих пейзажей красивее? Не могу сказать, да и незачем. Я решительно влюблен в оба.

На следующий день на рассвете я снова пришел к озеру, на этот раз меня сопровождали господин Юсуке Мурофуси, Норико и Митомо Рёдзюн. Раньше мне не удавалось по-настоящему познакомиться с Аси, ведь «настоящее озеро можно узнать, только оказавшись в его водах». Сегодня я отстраненно наблюдал за крадущимся по поверхности воды туманом, Аси словно скрывало от нас свое лицо, но несмотря на это прогулка по берегу, поросшему травой, была приятной.

Мы шли и тихо беседовали. Озеро Аси казалось лежащим на грани двух миров – реального и потустороннего. Я осторожно ступал по траве, смотрел на воду и чувствовал себя Тао Юаньмином, который безмятежно любуется на горы Наньшань. Неожиданно мне на глаза попались две сосны, похожие на «Сосну, встречающую гостей»[100]100
  Сосна, растущая у входа в горный парк Хуаншань, провинция Аньхой.


[Закрыть] в горах Хуаншань. Я поделился своим наблюдением с господином Юсуке Мурофуси и сказал, что хочу назвать эти деревья Привратницами. Он улыбнулся и одобрительно кивнул. Глядя на широко раскинувшуюся озерную гладь, пожилой японец рассказал, что в сумерках к озеру прилетают дикие утки. Утром птицы предпочитают находиться в лесу на горе, поэтому вряд ли нам посчастливится их увидеть… Не успел он закончить фразу, как туман над водой стал рассеиваться, и там, где мост уходил под воду, мы увидели дикую уточку. Дул легкий утренний ветерок, было тихо. Казалось, что в мире из всех живых существ осталась только одна эта дикая утка. Мы осторожно поднялись на деревянный мост и, приглядевшись, увидели под хвостом утки что-то белое. Испугавшись, утка взмахнула крыльями и улетела прочь, а белое нечто осталось на месте и оказалось утиным яйцом. Мы с удивлением провожали взглядом птицу, парившую высоко в облаках. Утка сделала несколько кругов и пропала в роще на противоположном берегу озера.

Спускаясь с понтонного моста на берег, мы встретили четырех пожилых женщин. После положенных приветствий каждая группа последовала своей дорогой. Вода по-прежнему до самого горизонта была подернута дымкой. Облака то сгущались, то снова становились легкими и тонкими. На озере в этот ранний час не было ни одной лодки. Мягкая, словно ковер, трава, пышная зелень деревьев и яркие цветы вызвали в моей памяти строки: «Дворцовым цветам зря суждено алеть»[101]101
  Юань Чжэнь. Старый походный дворец. Перевод А. Сергеева. Цит. по: Поэзия эпохи Тан (VII–X). М.: Художественная литература, 1987. С. З86.


[Закрыть]. Здешние цветы именно так и выглядели – прекрасными и одинокими. В утренней тишине было слышно, как озерная вода бьется о берег. Мы будто стали хозяевами этой вселенной. Оглянувшись, я увидел, что господин Мурофуси стоит на мосту и разговаривает с пожилыми женщинами, встреченными ранее. Через какое-то время они подошли к нам познакомиться. Оказалось, что все они преподавательницы, вышли на пенсию и путешествуют. Они достали маленькие блокноты и попросили меня написать несколько иероглифов. Мне сами собой пришли на ум строки из классического китайского стихотворения: «Когда меж морями душой понимаешь кого-то, / У края он неба, а кажется – точно соседи»[102]102
  Ван Бо. Провожаю Шаофу Ду, назначенного служить в Шучжоу. Перевод Б. И. Мещерякова. Цит. по: Стихи тысячи поэтов. Том 3 / Пер. с кит. Б. И. Мещерякова. М.: «Международная издательская компания „Шанс“, 2022.


[Закрыть].

Поэтому я написал две эти стихотворные строчки в каждой тетрадке, мы сфотографировались вместе, сказали друг другу слова вежливости и попрощались.

Поначалу эта встреча казалась мне такой же случайностью, как столкновение двух листочков ряски в пруду, трогательной, но мимолетной. Однако вскоре после моего возвращения в Китай я получил письмо из Японии, подписанное этими четырьмя преподавательницами на пенсии. Прошло еще немного времени, и я получил изящно украшенную коробочку знаменитых сладостей из города Иокогама. Это был неожиданный жест, глубоко меня тронувший. Приведу здесь их письмо, чтобы увековечить мимолетные, подобные следам гусей на снегу, впечатления:

Господин Цзи Сяньлинь,

Несколько дней назад нам посчастливилось познакомиться с вами в Хаконе, мы очень благодарны за те несколько строк, что вы нам написали, и за совместную фотографию. Я сохраню в памяти эту нежданную встречу с вами.

От господина Мурофуси я узнала, что на родине вы занимаетесь важной работой. Желаю вам крепкого здоровья и достижения больших успехов.

Вчера я отправила вам традиционные иокогамские сладости – печенье радости. Надеюсь, угощение придется по вкусу вам и вашим друзьям, мне это доставит безмерную радость.

Передавайте привет вашей переводчице.

Четыре года назад я совершила увлекательное путешествие по вашей стране, три дня жила в Пекине, три дня в Датуне.

Я скучаю по Китаю и вспоминаю вас – такого общительного господина. Жду следующей встречи с вами. С такими мыслям пишу вам это письмо.

Аяко

28 июня

(перевод – Ли Цян)

Письмо было написано просто, без прикрас, но наполнено чувством. Я сразу же написал ответ: