Текст книги "Душой уносясь на тысячу ли…"

О красоте природы. Ода Каменному лесу

Как мне воспеть Каменный лес Шилинь? Эти причудливые скалы, шедевр, созданный самой природой, национальное достояние Китая и мировое природное наследие – он заставлял художников отложить кисть, певцов погрузиться в молчание, а поэтов печалиться о том, что они не могут найти подходящих слов, чтобы описать его.

Достоин ли я говорить о нем? Много лет я восхвалял Каменный лес вслепую – зная о нем, но не побывав там ни разу. Теперь же, когда я наконец его увидел, разве можно молчать?

Много лет назад мне довелось услышать, как люди обсуждают этот необычный лес, кроме того, я читал о нем в книгах. Тогда в моем сердце зародилось желание попасть в это удивительное место. Я много раз бывал в Куньмине, но мне никак не удавалось посетить этот уникальный природный объект, несмотря на страстное желание – зерна стремления безмолвно и одиноко лежали в моем сердце, не давая ростков и не распускаясь прекрасными цветами.

Порой я вижу сны, где соединяются вещи и события, связанные с камнями и лесами, и превращаются в мой собственный «каменный лес». В одном из таких снов каменные стены напоминали гигантские тропические кактусы, верхушки их вонзались в чистое лазурное небо. В другом сне лес представлял собой тысячи, десятки тысяч окаменевших деревьев. Они росли беспорядочно, были разной высоты, переплетались между собой, образуя единую гигантскую чащу. Однажды я видел, что лес растет из камней с озера Тайху – ажурные, скалистые, причудливой формы, они заполнили все вокруг. Мое подсознание создавало образы удивительной красоты, мне нравилось погружаться в эти иллюзии.

Однако сегодня я наконец увидел настоящий Каменный лес своими глазами. Все прекрасные образы, что являлись мне во сне, оказались лишь бледным подобием реальности, а некоторые даже стали выглядеть до смешного неприглядно.

От входа в Каменный лес мы прошли чуть более десяти ли, и я обратил внимание на несколько огромных серых камней, одиноко торчавших посреди рисового поля. Они словно росли прямо из мутной воды, их отражения скользили по желтоватой поверхности, а тени падали на зеленые всходы, создавая пленительный и волнующий рисунок. Камни были видны издалека, как темные грозовые тучи, как стадо диких слонов или великанов из древних сказок, которые держат оружие в руках и вот-вот начнут схватку. Я был вдохновлен и думал про себя: так вот ты какой, Каменный лес!

Но не везде он выглядит таким образом.

Вскоре мы добрались до самого красивого, на мой взгляд, места. Перед нами на высоту от нескольких десятков до нескольких сотен чжанов вздымались огромные темно-серые стелы, словно могучий волшебник использовал самые сильные свои заклинания и вытащил их из-под земли. Суровые камни сплетались и теснились, образуя единый гигантский лабиринт, в них чувствовалась неиссякаемая и угрожающая мощь. Этот лабиринт напоминал громадный дворец со множеством залов и палат. Расщелины между скалами были искусно скрыты самой природой, и было невозможно сосчитать, сколько здесь извилистых теснин, сколько потаенных пещер. Я словно ступил на территорию Эпангуна – древнего дворца Цинь Шихуана, где «сделаешь пять шагов – зал, сделаешь десять – беседка, коридоры извиваются словно ленты, карнизы взлетают ввысь, обнимая стены и изогнутые коньки крыш с бесконечным скоплением углов»[185]185
  Ду Му. «Ода о дворце Эпан».


[Закрыть]. Вокруг темно, повсюду извилистые тропинки, потаенные пещеры, оплетенные старой лозой стены, лестницы, поросшие зеленым мхом. Иногда мне казалось, что тропинка пропала, но стоило обойти очередную стелу, и мрак рассеивался, а глазам являлся жизнерадостно журчащий родник. Это уединенное место в тени вознесшихся к небу причудливых глыб представлялось мне царством небожителей. Мы пересекли ущелье и миновали грот, узкая тропа вилась под ногами, порой и вовсе исчезала, но тут же выныривала с другой стороны, заставляя нас карабкаться все выше и выше. Голова моя начала кружиться. Вдруг перед нами оказалась глухая стена – тупик, идти дальше некуда. Пришлось развернуться и искать другой путь. Мы шли налево, направо, вверх, вниз, гнули спины, ударяли головы, стесывали руки, думали, что ушли очень далеко. Однако стоило выпрямиться и оглядеться, как становилось ясно – мы ходили по кругу и раз за разом возвращались на то же место.

Я словно попал на карту сражения «восьми боевых порядков»[186]186
  Военная тактика, изобретение которой приписывается китайскому полководцу и государственному деятелю периода Троецарствия Чжугэ Ляну.


[Закрыть], был взволнован и воодушевлен, любуясь необыкновенными и грандиозными пейзажами, что окружали нас со всех сторон. Некоторые из скал, казалось, принимали вид известных древнегреческих статуй: куда бы ни падал взгляд, сверху, снизу, слева, справа – повсюду чудились скульптуры тонкой работы. Я словно оказался на Священной горе Олимп среди богов. Мне вспомнились слова: «Пояса [на картинах] У как будто сопротивляются ветру, а в платьях [на картинах] Цао как будто выходят из воды»[187]187
  Цит. по: Го Жо-сюй. Записки о живописи: что видел и слышал. Пер. с кит., вступ. ст. и коммент. К. Ф. Самосюк. М.: Наука,1978. Здесь речь идет об изобразительных традициях двух китайских художников – Цао Чжунда, который жил в период Северных и Южных династий, и У Даоцзы, жившего в эпоху Тан. Оба мастера писали изображения Будды, однако Цао писал плотной кистью, поэтому одежда тесно прилегала к телу Будды, а У, наоборот, был известен своим свободным стилем, поэтому он изображал одежду так, будто она колышется на ветру. – Примеч. ред.


[Закрыть], и я будто увидел картину У Даоцзы, написанную энергичными, проникающими сквозь бумагу мазками. Передо мной словно развернулся римский театр, периметр которого украшают величественные каменные колонны, и каждая их них так крепка, что способна удержать небо. Но стоит лишь чуть изменить угол зрения, и картина меняется – место колонн занимают высеченные из огромных валунов брахманские храмы с побережья Южной Индии, они здесь повсюду, словно звезды на небе или шашки на игровой доске. Еще два шага вперед – и навстречу будто мчится стадо диких слонов. Животные выбрасывают вперед свои длинные хоботы, с угрожающим видом напирают, заполняя собой горы и долины. Стоит моргнуть, и дикие слоны превращаются в резвящихся львов – их лапы и хвосты переплетаются, и кажется, что даже слышен утробный рык. Если снова моргнуть, то дикие животные вдруг сменяются бутонами цветов. Здесь знаменитая юньнаньская камелия, там – прославленный на севере пион, красные сафлоры, отражающие солнечный свет и заслоняющие небо цветы сливы… Вот – гибискусы, живущие в царстве бессмертных, и красные лотосы из Западного рая. Небожители летят на край света в колесницах, запряженных журавлями, а архаты, набросив на плечи рясы-кашаи, семимильными шагами шествуют в царство Тушита…

Мысли разбегались, в глазах рябило. Темные суровые камни словно ожили, они будто обладали магической силой менять форму. Стоит подумать о чем-то, как оно тут же появляется перед глазами, и наоборот – что ни появится перед глазами, то и приходит на ум. Фантазии у меня всегда было с избытком. Но сегодня ей подрезали крылья, она словно застыла. Мне оставалось только остановиться и просто ни о чем не думать, очистить разум, позволить своему сердцу превратиться в отполированное зеркало, чтобы образы, созданные руками природы из огромных камней, отразились в нем, как в хрустально-чистом горном источнике отражается небесная синь.

Вероятно, фантазия местных жителей намного богаче моей. Мне рассказывали, как однажды небожитель Чжан Голао [188]188
  Чжан Голао – один из восьми даосских бессмертных, изображается с бамбуковым барабаном и мулом.


[Закрыть] плетью гнал груду камней, чтобы засыпать устье реки Наньпаньцзян и превратить дорогу, ведущую на юг, в море. Он хотел затопить деревню и погубить местных жителей и их скот. К счастью, именно в тот момент в степи юноша и девушка объяснялись друг другу в любви. Увидев, что происходит, они сразились с Чжан Голао. Небожитель был повержен, превратился в струйку дыма и, разбросав груду камней, исчез. Разбросанные камни и стали лесом, который мы видим сегодня.

Народные фантазии бесхитростны, но полны глубокого скрытого смысла. Мои же фантазии по сравнению с ними выглядят бессодержательными. Поэтому я решил, что больше не буду предаваться пустым мечтаниям, а сяду напротив живописной каменной рощи и погружусь в созерцание. Однако оказалось, что я не в силах сдерживать свои душевные порывы и молчать. Каменный лес может заставить художника отложить кисть, певца умолкнуть, а поэта печалиться о том, что он не способен найти слов описать увиденное. Я не художник, не певец и тем более не поэт. Все, что мне под силу, – это постараться найти для Каменного леса немного неграненых слов.

Первый набросок сделан в Сымао [189]189
  Сымао – до 2007 года название города Пуэр в провинции Юньнань.


[Закрыть] в январе 1962 года.

Переписано в Пекине 11 июня

Похвала Сишуанбаньна-Дайскому автономному округу

В Пекине я часто вспоминал Сишуанбаньна, и каждый раз, стоило мне о нем подумать, мысли мои, как на крыльях, стремительно мчались далеко-далеко, к этому уединенному приграничному району моей родины.

Оказавшись сегодня в Сишуанбаньна-Дайском автономном округе, ощутив его запахи, услышав звуки, увидев цвета, я понял: каждый вдох, движение рукой, соприкосновение с землей словно происходило в унисон с Пекином.

Поначалу причина этого оставалась для меня волшебной загадкой, но, как это часто бывает, ответ нашелся неожиданно. Однажды я посещал ботанический сад тропических растений в городе Цзинхун. Нас сопровождала группа молодых юношей и девушек – судя по интонациям, они приехали из Нанкина, Шанхая, Хунани, Цзянсу, словом представляли разные части страны. Их диалекты отличались, но здесь они жили и работали вместе – в дружбе и согласии. В черной тени каучукового дерева, среди множества экзотических ароматов молодые люди увлеченно рассказывали нам о названиях, особенностях, экономической ценности каждого из растений. Рядом со мной шла девушка, волосы ее были заплетены в две тугие косы, глаза сияли, а румяные щеки пристыдили бы и наливное яблоко. Ее переполняла жизненная энергия молодости. Мы немного поболтали:

– Откуда ты приехала?

– Из Сямэня, провинция Фуцзянь.

– И давно ты здесь?

– Уже пять лет.

– Не скучаешь по дому?

Девушка улыбнулась, отбросила косы назад и просто ответила:

– На родине любое место – милый сердцу дом.

Ее слова тронули меня и заставили задуматься. Действительно, для всех этих молодых парней и девушек Сишуанбаньна стал вторым домом. Да и сам я считал это месть родным, хоть и пробыл здесь совсем недолго. Мне казалось, что между этой провинцией и Пекином, по сути, нет большой разницы.

Неоднократно мне доводилось слышать от японских друзей, что у китайской молодежи как-то по-особому ярко светятся глаза. Что ж, очень точно подмечено – взгляды на жизнь юношей и девушек из Сишуанбаньна не ограничивались настоящим, но смотрели и в будущее. Их переполняли энтузиазм, прекрасные мечты и искренняя надежда.

Сишуанбаньна – «золотая страна», весьма загадочное место, где разыгрывается воображение.

Посмотрим на местные леса. Стоит только отъехать недалеко от Сымао и зайти в первобытные джунгли, как вы будете потрясены неисчерпаемой жизненной силой разнообразных растений. Тысячелетние деревья стремятся ввысь, пронзая лесную чащу, словно хотят дорасти до неба и пробить в небосводе брешь. Их стволы овивают лианы с огромными листьями, они ползут вверх от самых корней и до верхушки – прямо до белых облаков. На стволах и ветвях гордо распускают цветы похожие на орхидеи травянистые растения. Еще большей силой обладает баньян – дерево, способное разрастись в целый лес. Стоит его толстым ветвям коснуться земли, как они крепко цепляются за почву и так глубоко в нее проникают, словно хотят просверлить. Даже бушующий ветер ни на один цунь не сдвинет эти вросшие в землю «ноги». Листья баньянов пугающе огромны, кажется, что из каждого можно сделать навес, и его тень покроет землю огромным черным пятном. Самые разные деревья, растения и цветы живут здесь бок о бок, переплетаются друг с другом, достигают невероятных размеров, превращаются в единое целое, настолько густое и цветущее, зеленое и сочное, что даже змее трудно проникнуть внутрь.

Местные овощи и фрукты тоже удивительные. Всего одно банановое дерево может принести бессчетное количество бананов. Огромные папайи возвышаются одна над другой, и никто не хочет никому уступать. Более мощные деревья дают очень крупные плоды, слабым же приходится прятаться и выживать. Один кочан капусты весит несколько десятков цзиней. Когда поднимаешь его, кажется, что держишь в руках сокровище. Редиска гладкая, крупная, иногда она лопается, и на жемчужной мякоти проступают капли сока. Бело-зеленый лук порей достигает размеров детской руки… Увидев впервые эти чудо-овощи, мы подумали: они настолько большие, что это уже расточительство, настолько сочные, что это просто в голове не укладывается. Мы не уставали восхищаться удивительными грядками на местных огородах. Вот уж правда загляденье!

Все это словно питалось клокотавшей, вырывающейся наружу, бьющей через край жизненной силой, идущей из самых глубин земли. Она чувствовалась во всех деревьях, цветах и травах, горных пиках и водных берегах. Эта земля – словно прекрасный райский сад.

Пейзажи вокруг поражают красотой. Сезоны здесь иные – вместо привычных весны, лета, осени и зимы тут одно лето и три весны. На севере «…на тысячи ли ледяной покров, и за далью бескрайней беснуется снег»[190]190
  Мао Цзэдун. Снег. Перевод Л. З. Эйдлина. Цит. по: Мао Цзэдун. Восемнадцать стихотворений. М.: Правда, 1957. Серия «Библиотека „Огонек“ № 38. С. 15.


[Закрыть], а здесь дует теплый ветерок и светит солнце, в воздухе разлит аромат цветов.

Больше всего я люблю, когда на заре крик нескольких сотен петухов пробуждает ото сна, утренние звезды еще не покинули небосвод, а рассветный туман висит густой пеленой. Благоухание самых разных растений словно сгущается в воздухе и опьяняет.

Лунная ночь мне тоже по душе. Серебристый свет, подобно воде, льется с небес на огромные листья банановых деревьев, на громоздящиеся друг на друга папайи, на заросли сизаля. Все вокруг погружено в этот прохладный струящийся поток. Похожие на дверные створки банановые листья, листья-клыки сизаля, овальные листья папайи отбрасывают на землю четкие тени.

Я восхищаюсь белыми облаками, бесконечно меняющими форму. Они плывут между горными ущельями или большими деревьями, над крышами хижин, под колесами автомобилей; мягкие и пушистые, они обнимают леса и ложатся шапками на горные вершины. Каждый раз, когда машина въезжает в облачную завесу, внизу чудится горное ущелье, и кажется, что автомобиль несется по серебряному мосту через лунные чертоги прямо в Небесный дворец.

Я преклоняюсь перед зелеными горами. Они толпятся, громоздятся ярусами, держат на себе сотни тысяч трав и тысячи деревьев, хранят в недрах драгоценные камни. Пояса из зеленого нефрита окружают каждую равнину, горные вершины соперничают друг с другом в красоте, а ущелья состязаются в бездонности.

Не счесть всего, чем дороги и любимы мне эти места, а ведь важны не только географическое положение и благоприятный климат. Самое главное, на мой взгляд, – это гармония между людьми.

Древние письменные источники рассказывают нам, сколько бед выпало на долю местного населения, не раз переживавшего и страшные эпидемии, и жестокие межнациональные конфликты. Говорят, здешний воздух был пропитан токсичными испарениями, а вода из источников не годилась для питья. Прекрасные цветы и травы насыщали воздух ядовитыми ароматами, вдыхать которые было опасно. Комары и прочие кусающие насекомые вырастали размером с мышь. Словом, эти места описывали, как кромешный ад.

Однако сегодня «… по-иному все стало на свете!»[191]191
  Мао Цзэдун. Бэйдайхэ. Перевод М. И. Басманова. Цит. по: Мао Цзэдун. Восемнадцать стихотворений. М.: Правда, 1957. Серия «Библиотека „Огонек“ № 38. С. 18.


[Закрыть]. Вместо ядовитых испарений и токсичных дождей – чистое небо. Яркое солнце освещает таинственные непроходимые леса. Кажется, что цветы стали еще ароматнее, листья на деревьях зеленее, овощи и фрукты – больше и сочнее, пейзажи – очаровательнее. Белый дым, идущий из труб заводов и белые облака, плывущие между горными вершинами, сливаются воедино. Не разберешь, где дым, а где облака. Звуки человеческих голосов и пение птиц в лесу звучат в унисон. Здесь прекрасно прижились многие растения, привезенные из других мест, даже заграничные. Более десяти различных народностей здесь говорят на разных языках, почитают непохожие традиции, исповедуют каждый свою религию, носят одежду, которая им нравится, и все они живут и работают в мире и гармонии на одной земле, словно большая семья. Теперь эти места можно назвать раем на Земле.

Здешняя молодежь мечтает о великом и связывает планы на свое будущее с развитием места, ставшего родным; глаза их действительно сияют.

Раньше, когда гости покидали находящийся неподалеку отсюда уезд Сымао, местные говорили: «Прежде, чем уехать из Сымао, нужно найти здесь жену». Наша делегация, приехавшая с визитом, единогласно согласилась изменить эту расхожую фразу на следующую: «Если решил приехать в Сымао, привози жену с собой». Мы с воодушевлением договорились, что через десять, а может, через двадцать лет мы обязательно вернемся сюда. Не знаю, насколько красивее станет к тому времени Сишуанбаньна, и надеюсь, что тогда смогу написать о нем еще более хвалебные строки.

Август 1962 года

Посещение дома-музея Лу Синя в Шаосине

Несколько шагов по узкому переулку, мощеному каменной плиткой, и я почти сразу увидел знакомые деревянные ворота – это было то самое место, откуда мать отправляла будущего бойца культурного фронта на учебу в Нанкин.

Я с благоговением прошел через них и оказался в очень необычном месте – здесь родился и провел свои детские годы великий деятель Лу Синь.

Многогранность личности Лу Синя поражает; я со школьной скамьи почитаю и люблю все его произведения, многие из них читал неоднократно, некоторые могу цитировать наизусть. Именно поэтому, впервые оказавшись в его доме-музее, я не чувствовал себя чужим, напротив, все вокруг было мне знакомым.

Расположение комнат внутри ветхого здания показалась мне немного запутанным – дом не был похож на пекинские сыхэюани [192]192
  Сыхэюань – прямоугольный двор, по четырем сторонам которого расположены здания фасадами внутрь, тип традиционной китайской застройки. – Примеч. ред.


[Закрыть], устройство которых понятно с первого взгляда. Но уникальность этого места состояла в другом. Мы прошли по темному коридору и оказались в одной из комнат, где, как нам сказали, бабушка Лу Синя читала ему сказки. Там же стояла большая кровать, на которой спала его мама. В доме сохранился стол, за которым Лу Синь переписывал трактат «Описание трав и деревьев южного края», и, конечно же, райский сад из его детства – сад диких трав. Комнаты и вещи в этом доме были самыми обыкновенными, незаурядность же им придавала история – здесь Лу Синь ходил, отдыхал, размышлял… Мне очень хотелось задержаться тут подольше, чтобы как следует все рассмотреть.

Лу Синь рано покинул этот мир, а пока был жив, вероятно, подолгу не навещал этот дом, но сейчас мне показалось, что он где-то рядом. Я будто видел, как он срывает длинные и непослушные травинки, как ловит насекомых в саду, как разговаривает и играет со своим другом Жуньту [193]193
  Жуньту – крестьянский мальчик, с которым в детстве дружил Лу Синь.


[Закрыть], как под строгим контролем отца читает и пишет иероглифы.

Мне все чудился образ маленького мальчика, однако решительный и волевой характер Лу Синя проявился уже в детстве. В том самом кабинете, где проходили его занятия, на деревянной столешнице вырезан иероглиф «рано». Эта отметка – свидетельство того, как однажды Лу Синь опоздал на урок, и учитель попросил его объясниться. Неизвестно, что мальчик сказал в свое оправдание, однако в тот же день он перочинным ножиком вырезал на парте этот иероглиф как напоминание, что следует приходить пораньше. Говорят, что после этого случая он действительно ни разу не опоздал на занятия.

Это лишь маленький пример, но в малом видится великое.

Силу характера Лу Синь проявлял всю жизнь – по словам Мао Цзэдуна, в нем не было ни капли подобострастности, он всегда был стойким, боевым и стремился к истине. «Нахмурив брови, с холодным презрением взираю на осуждающий перст вельможи. Но, склонив голову, готов, как буйвол, служить ребенку»[194]194
  Строчка из стихотворения Лу Синя «Смеюсь над собой» 1932 года. Образно означает быть гордым перед недругами и смиренным перед народом.


[Закрыть], – писал он о себе. Он готов был служить народу и не преклонял колени перед врагом. Увидев сейчас в этом темном кабинете маленький иероглиф «рано», я задумался о его жизни, полной сражений. В моем воображении он словно превратился в стальную саблю, которую невозможно сломать, или в твердый алмаз, который невозможно разбить. Тень его вдруг стала расти, заполняя собой всю вселенную и даря людям безграничное вдохновение и мощную силу.

Лу Синь часто упоминает в своих эссе небольшой двор, где он часто ловил мух или искал личинки цикад вместо того, чтобы сидеть на занятиях. Этот дворик был совсем крошечный, примерно два чжана в длину и чуть больше одного чжана в ширину. Старое дерево зимоцвета [195]195
  Зимоцвет (химонант) – в Китае и в теплых районах вечнозеленый, севернее – листопадный кустарник высотой до 3–4 метров, цветки светло-желтые, внутри пурпурные, очень ароматные. – Примеч. ред.


[Закрыть] рядом с домом помнило те старые времена, когда Лу Синь прибегал сюда мальчишкой много-много лет назад. Дерево чрезвычайно молодо – здоровый и крепкий ствол и изумрудно-зеленые листья. Похоже, оно собиралось простоять здесь еще тысячу лет. В моих глазах этот зимоцвет стал символом характера Лу Синя – человека стойкого и решительного, которого не сломить ни угрозами, ни силой, не соблазнить ни богатством, ни почестями. Я поднял с земли лист, упавший с дерева, осторожно вложил его в свой блокнот и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернувшись, я увидел, что сопровождавший нас внук Жуньту – того самого приятеля Лу Синя – с улыбкой смотрит на меня. Возможно, его тронуло, что я придаю такое большое значение крохотному листочку, а может быть, развеселило мое красное и потное от жары лицо. Я улыбнулся ему в ответ, подошел ближе и мы разговорились. Он рассказал, где живет, кем работает, что в его жизни все хорошо, а широкая искренняя улыбка, манера держаться, костюм, в который он бы одет, подтверждали его рассказ.

Невольно мне вспомнилась история о том, как, уже будучи стариком, Жуньту встретился со своим другом детства Лу Синем и несмотря на годы детской дружбы обратился к нему «господин». Полагаю, от этих слов у Лу Синя мороз пробежал по коже, ведь он мечтал о новом мире, где нет страданий и бед и все люди равны. Позже сын Жуньту Шуэйшэн и племянник Лу Синя Хунъэр стали близкими друзьями.

Лу Синь не успел увидеть, как его мечты о счастливой жизни детей Поднебесной станут реальностью, зато внук его старого друга Жуньту живет той самой новой жизнью, к которой стремился поэт. Если бы Лу Синь смог увидеть наше настоящее своими глазами, он обрел бы покой.

Во внуке Жуньту я увидел самого Жуньту, будто настоящее и прошлое слились воедино. Когда улыбнулся внук Жуньту, мне показалось, что я вижу улыбки всех детей, всего китайского народа. Чувство счастья наполнило мое сердце, и я вышел через ворота, которые видел впервые, но с которыми был знаком давным-давно.

Дописано 23 ноября 1963 года