Текст книги "Душой уносясь на тысячу ли…"

Крепость Хумэнь

Я начал изучать историю Китая еще в начальной школе, и, конечно, знал об Опиумных войнах [344]344
  Опиумные войны (первая в 1840–1842 гг.; вторая в 1856–1860 гг.) – военные конфликты, спровоцированные европейскими державами (в основном Великобританией) против Китая с целью наладить там торговлю опиумом и установить свое влияние. Обе закончились для Китая неудачно. – Примеч. ред.


[Закрыть], об участии в них Линь Цзэсюя [345]345
  Линь Цзэсюй (1785–1850) – государственный чиновник, борец с торговлей опиумом.


[Закрыть] и о том, что его имя связано с крепостью Хумэнь.

Мне было неизвестно, как выглядит этот форт. Обычно при нехватке реальных образов на помощь приходит воображение. Моя способность фантазировать совершенно посредственная, поэтому все, что я смог себе представить, – это безлюдный морской берег, на котором возвышается небольшая цитадель с защитными зубцами, на стене стоит одна-одинешенька старая чугунная пушка, а перед ней – море, безбрежная водная ширь, и едва можно различить, где заканчивается вода и начинается небо. Вдруг поднимается слабый бриз, мутные волны бьют о берег – вот и все.

Сегодня я случайно оказался в этих места и увиденное сильно отличалось от моих фантазий. Крепость, конечно, по-прежнему стояла на морском берегу, однако пляж никак нельзя было назвать пустынным. Здесь цвели цветы, зеленели деревья, несколько крупных баньянов тянулись к солнцу и сеяли вокруг себя густую тень. Судя по толщине стволов, это были очень старые деревья. Во времена Опиумных войн они уже стояли здесь и наблюдали за ожесточенными схватками. Наверняка, следя за ходом сражения, они то ликовали, то были вне себя от ярости, пока, наконец, не успокоились. Выжившие в сражениях люди давно покинули этот мир, и только деревья из года в год охраняют крепость Хумэнь и присматривают за берегом. Сейчас здесь кипит новая жизнь, но до сих пор на прежнем месте стоит старая крепостная стена с пушкой, напоминающие об ужасных трагедиях полуторавековой давности.

Призраки давно минувших войн возникли перед моими глазами. Я словно наяву увидел, как иноземные захватчики ступили на этот крошечный клочок береговой линии, а с моря их поддерживал флот, оснащенный пушками. Враги безжалостно убивали китайских солдат, поднявшихся на героическое сопротивление в защиту своей священной Родины. Несмотря на отчаянную оборону, которую возглавил доблестный генерал Гуань Тяньпэй, форт пал, а сам генерал погиб вместе со множеством защитников крепости. Их останки покоятся в братской могиле на склоне холма, где потомки могут почтить память своих храбрых предков.

Другим важным участником тех событий был Линь Цзэсюй, занимавший тогда должность чрезвычайного уполномоченного высшего ранга. Он конфисковал у британских торговцев более двух миллионов фунтов опиума и сумел добиться запрета на его продажу. Для уничтожения такого количества наркотика по приказу Линь Цзэсюя был выкопан большой пруд. Сначала с помощью морской воды опиум превращали в мягкую массу, а затем засыпали едкой известью. Остатки нерастворившегося опиума сливали в море. Говорят, Линь Цзэсюй специально приглашал посмотреть на это представителей других государств, чтобы у господ иностранцев не осталось ни тени сомнения в уничтожении наркотика. Возможно, они не верили, что среди корыстолюбивых и алчных чиновников, бесчинствовавших в конце эпохи Цин, оказался такой честный человек, как Линь Цзэсюй. Его поступок заставил их проникнуться уважением к китайской нации, что не помешало, однако, европейским державам развязать первую Опиумную войну, о которой я уже упоминал выше. Как бы то ни было, славные дела высокопоставленного чиновника и философа Линь Цзэсюя и сейчас вызывают в нас чувство благодарности и уважения.

Время постепенно стирает из человеческой памяти и печальные события, и радостные – такова уж его природа. Если бы мы помнили абсолютно все, то, вероятнее всего, с таким багажом воспоминаний было бы не выжить. И только героизм и чувство национальной гордости навечно остаются в памяти, к тому же со временем они приобретают все большее значение. Это и есть опора, на которой зиждется национальная история и продолжает существовать наш народ.

У подножия статуи Линь Цзэсюя, установленной здесь на холме, начертана строка из его стихотворения:

 
Во благо Родины святой
отдать без сожаления жизнь свою!
 

Эти слова соответствуют поговорке о великих литературных произведениях: «Даже если бросить его на землю, зазвучит музыка». Фигура Линь Цзэсюя в моих глазах стала еще грандиознее. Он заслуживает почитания потомков и всегда будет служить для них примером.

30 мая 1988 года, после полудня, Гуанчжоу

Путешествие по Яньбянь-Корейскому автономному округу

Небольшое предисловие

Летом этого года, несмотря на нестерпимую жару и неблизкое расстояние, мы по приглашению проректора Яньбяньского университета профессора Чжэн Паньлуна прилетели с визитом в Яньцзи [346]346
  Яньцзи – главный город в Яньбянь-Корейском автономном округе.


[Закрыть]. Говоря современным языком, приехали «читать лекции», но мне совсем не нравится это словосочетание. Я знаю немало «ученых», которые и половину предложения не могут произнести на иностранном языке, хотя обучались за границей, и при этом они на каждом шагу говорят, что их пригласили куда-то «читать лекции». Не понимаю, каким образом «читаются» эти лекции. Неужели все иностранцы вдруг обзавелись «даром всеслышания», о котором говорил Будда, и чудесным образом стали вдруг понимать китайский язык? Обучение за рубежом – это вовсе не плохо и, по правде говоря, вовсе не стыдно. Но к чему этим хвастаться? Так и с лекциями – несмотря на свой темперамент, я предпочитаю о них помалкивать. Правда сейчас сделаю исключение: я все-таки «прочел» одну лекцию в Яньбяньском университете. Поэтому придется изменить своим правилам и немного похвастаться.

Визит в Яньбянь был коротким и занял всего шесть дней. Однако за это время я услышал то, что никогда не слышал, увидел то, что никогда не видел, попробовал то, что никогда не пробовал, почувствовал то, что никогда не чувствовал, стал шире смотреть на мир и разнообразил свои пищевые привычки. Китайские корейцы необыкновенно гостеприимные. Гостеприимство – их вторая натура. Мы ежеминутно погружались в океан дружбы, нас накрывало его волнами и волнами доброго отношения, которые заслоняли небо и покрывали землю, наполняя собой все вокруг. Мы словно жили в другом мире, который был совершеннее мира людей. Слово «благодарность» не выражает и сотой доли тех чувств, что мы испытывали. Я человек немолодой, но до конца жизни не забуду, как нас здесь принимали.

Так как мысли и чувства переполняли меня, я не удержался и принялся писать. Однако мое время ограничено, и я смогу описать лишь ничтожную долю того, что увидел и услышал, запечатлеть воспоминания, которые скоро исчезнут, как следы гусей на снегу.

29 июля 1992 года, отель на территории Яньбяньского университета

Первая трапеза в Яньбяне

Сегодня мой день рождения. Я пришел в этот мир давно – восемьдесят один год назад. Если считать по дням, получится двадцать девять тысяч пятьсот шестьдесят пять дней. Трижды в день я принимал пищу и съел за это время восемьдесят восемь тысяч шестьсот девяносто пять блюд. Это так много, что даже пугает. Кроме того, я дегустировал кухню более тридцати стран мира. Столько вкусного, столько противного, столько странного, столько обычного – все это я съедал, стараясь не оставить на тарелке ни кусочка. Я прекрасно понимаю значение гастрономии как науки – так сказать, получил «международный титул гастрономического гроссмейстера». Мои взаимоотношения с едой свободны и гармоничны, в этом я достиг вершины мастерства. Если есть возможность попробовать что-то новое, я смело это делаю. Трапеза для меня – важный процесс, как говорится, «беда – бедой, а еда – едой».

В Яньбяне нас встречали проректор местного университета Чжэн Паньлун, начальник отдела кадров Лу Дунвэнь, госпожа Ван Вэньхун и доктор Цзинь Куаньсюн. Сразу же мы были приглашены в ресторан корейской лапши нэнмён. Гость слушается хозяина, да и кто откажется угоститься простой местной едой? Разве это не самое приятное занятие на свете, особенно после того, как пролетел несколько тысяч ли?

Мы зашли в ресторан и расположились в приглянувшемся нам месте. Для меня стало неожиданностью, что в Яньцзи было намного жарче, чем в Пекине. Обливаясь потом, мы сидели за столом, который постепенно заполнялся блюдами: в них чувствовался корейский колорит, но в целом ничего особенного я не заметил. В животе было пусто, и ел я с жадностью. Благо, что все организаторы этого мероприятия – наши старые друзья, поэтому они не придавали значения церемониям и ни к чему нас не принуждали. Мы тоже оставили в стороне формальности, не притворялись, вели себя свободно и ели вдоволь. Посреди нестерпимого летнего зноя мы все же сидели там, где дул прохладный ветерок. Я действительно был очень доволен и ел, не разбирая, «своя ли здесь, чужая ль сторона»[347]347
  Ли Бо. Среди Чужих. Перевод А. И. Гитовича. Цит. по: Поэзия эпохи Тан (VII–X вв.). М.: Художественная литература, 1987. С. 136.


[Закрыть].

Только я так подумал, как повар подал на стол живую рыбу: она махала хвостом и широко открывала рот, хватая воздух, оба ее плавника вибрировали, каждая чешуйка переливалась, словно жемчужина. Округлив глаза от изумления, я уставился на рыбу. Кажется, что катаракта и конъюнктивит, которыми я страдал, в один момент исчезли, мои глаза ясно разглядели все мельчайшие детали – как говорится, «и горчичное зерно превратилось в гору Сумеру». Я действительно не мог взять в толк, что за карта запрятана в рукаве у наших уважаемых и милых хозяев и старых добрых друзей из Яньцзи. Сердце в груди неспокойно подпрыгивало, я предположил, что сейчас принесут хого [348]348
  Хого, или «китайский самовар» – особый котелок для приготовления пищи прямо на столе.


[Закрыть] или что-то подобное, а повар лично выйдет к нам и продемонстрирует удивительное мастерство умерщвления живой рыбы, подобно тому, как в древности мастера поражали искусством владения топором или умением налить кунжутное масло в бутылку через квадратное отверстие посередине медной монеты. Я затаил дыхание и с трепетом ждал, что же будет дальше.

Однако хозяин застолья взял палочки и несколько раз повторил: «Прошу! Прошу!», предлагая приступить к еде немедленно. Увидев недоумение на наших лицах, он воткнул палочки в рыбу и, словно фокусник, раздвинул их в противоположные стороны, затем принялся ловко снимать с кусков чешую, обнажая влажную мякоть. Мясо розового цвета поперек пересекала красная линия. Если присмотреться поближе, то можно было увидеть, что это вовсе не целая рыба, а нарезанное ломтиками рыбное филе. Нужно было только разделить эти свежие кусочки палочками и положить в рот.

Что же делать? Я внимательно следил за процессом, мои руки немного тряслись, губы дрожали. В свои восемьдесят я повидал в жизни всякое, на мою душу пришлось столько самых разнообразных испытаний, сколько шерстинок на бычьей шкуре. Однако такого в моей жизни еще не было. Мне даже во сне подобное не снилось! Я набрался смелости, неуверенно взял палочки, потянулся к рыбе и отломил кусок мяса. И как раз в тот момент, когда я собирался положить его в рот, рыба вдруг дернула хвостом, раскинула два плавника, округлила глаза и широко раскрыла рот. Кажется, все это было в мой адрес. Сердце мое лихорадочно забилось, но я не посмел положить кусочек обратно. Когда рыбьи глаза закрылись, я все же решился запихнуть розовое филе в рот. Какой вкус у него был, вы и сами можете догадаться.

Однако гостеприимный хозяин, как назло, хотел соблюсти все местные традиции. Ему обязательно нужно было передвинуть фарфоровое блюдо, на котором лежала великолепная рыба, таким образом, чтобы ее голова была обращена к самому главному гостю. Разумеется, этим главным гостем был я. Вот уж действительно, «крыша протекла, так еще и дождь пошел, лодка сломалась, еще и встречный ветер дует». Я все видел словно в тумане. Я был в ужасе, был сокрушен, возмущен, рассержен, разочарован, не знал, куда деться, но вдруг неожиданно почувствовал, как куда-то проваливаюсь… Что это, сон?

Я услышал, как лежащая на блюде рыба, от которой остались только голова и хвост, часто-часто задышала, после чего прерывисто заговорила со мной: «Надо полагать, тебе известно, что вы, люди, произошли от рыб? Наши умения и таланты необыкновенны и поразительны! Мы, рыбы, можем всего за один раз отложить бесчисленное количество икринок. И если нас не сдерживать, то мы скоро заполним реки, каналы, озера и моря этого мира. А какие таланты есть у вас, у людей? Уж не знаю, как вам удалось уговорить духов-создателей превратить вас в людей, мы же за миллионы лет нисколько не эволюционировали, по-прежнему живем в воде и считаемся рыбами. Мы не в обиде, не ходили к создателю, чтобы он сделал нас лучше людей. Мы честны, мы откровенны, мы довольны своей судьбой, раз уж нам предначертано быть рыбами. Мы позволяем другим распоряжаться нами. Мы никогда не требовали невозможного и всегда были рыбами!»

Меня бросило в жар. Рыба два раза махнула хвостом, вновь раскрыла рот и заговорила: «Да вот только вы, люди, приносите один вред, в вас слишком много хитрости. Вы заняты тем, что строите козни друг другу, а в остальное время думаете лишь о еде. Немцы по закону не могут принести домой еще живую рыбу. Японцы едят сашими, можно сказать, они придумали что-то новенькое. Вы, китайцы, – великий народ, многие годы вы трудились не щадя сил и внесли выдающийся вклад в мировую культуру. Но постепенно ваша энергия начала иссякать, вы намеренно стали уделять слишком много внимания еде и даже придумали этому красивое название – гастрономическая культура. У вас есть пекинская, шаньдунская, сычуаньская, кантонская, хунаньская, сучжоуская и еще много местных кухонь. Так почему же вы решили поссорится с нами, рыбами? Ни одна из местных кухонь не обошла нас стороной. Нас жарили на сковороде, во фритюре и на открытом огне, варили, бланшировали, мариновали, запекали, поэтому мы чувствуем себя опозоренными и не находим себе места. Самое страшное – это обжарка сухим способом со специями. Все тело с головы до хвоста покрывают перцем, настолько острым, что даже дышать тяжело. Ты это понимаешь?»

Я выдохнул, надеясь, что рыба закончила свои наставления. В тот момент, когда я потянулся палочками за последним куском филе, рот рыбы открылся еще шире, а голос стал еще громче, и она снова заговорила: «Здесь, в Яньцзи, не знаю, откуда в вас, людях, берется такая злая сила. Вы настаиваете на том, чтобы мы были живы, были в здравом рассудке, а потом сдираете с нас чешую, мясо с обеих сторон нашего тела нарезаете на кусочки, снова закрываете это чешуей, чтобы рыба выглядела живой и целой, и такой подаете ее на стол. Поначалу такие, как вы, приехавшие из других частей страны, округляют глаза, удивляются, а потом боязливо, с любопытством, увещеваемые словами хозяина – «Прошу! Прошу!» – разом протягивают палочки. Я смотрю в упор, шевелю хвостом, двигаю плавниками, дабы выразить протест, но не могу издать ни звука. Неужели при виде моих открытых глаз, шевелящегося хвоста, раскрытого рта мое мясо кажется вам вкусным, когда вы его пережевываете? Что у вас за взгляды такие! Скажи мне! В противном случае, даже если ты сваришь мои останки в супе-солянке, я все равно не закрою глаза!»

Я оцепенел и все слушал и слушал, не в силах вымолвить ни слова, пока все остальные продолжали уплетать за обе щеки. Эта рыба совершенно разрушила мое чувство собственного достоинства, она всюду преследовала меня, крича: «Говори! Говори! Говори!»

Все внутри меня трепетало от ужаса, по лицу стекал пот, ноги дрожали, сердце колотилось, как барабан, я был в растерянности, не знал, как поступить. Мне оставалось только опустить голову и предаться глубоким размышлениям, я погрузился в себя и снова оказался в мире фантазии: «Рыба! Ты в этой жизни пожертвовала собой, чтобы накормить человека, ты совершила благое дело. Достигнув нирваны и попав в бхавачакру [349]349
  Бхавачакра – колесо жизни и смерти в буддийской философии.


[Закрыть], в будущей жизни ты точно переродишься и станешь человеком, этого не стоит бояться. Вот увидишь, я обязательно приеду в Яньцзи праздновать свое столетие. Тогда я приглашу тебя на обед. Но на столе ни в коем случае не будет извиваться кто-то подобный тебе в прошлой жизни. Увы! В нынешней жизни тебе уже ничего не изменить, а вот в последующем перерождении – вполне возможно. Прощай, добрая и щедрая рыба! Спасибо!»

Грусть растаяла, я вернулся из мира грез, а вскоре мы покинули ресторан. Передо мной во всей красоте и самобытности предстал город Яньцзи, который я видел впервые за восемьдесят один год своей жизни.

Прогулка по городу духов

Роскошный круизный лайнер «Эмэй» причалил к берегу. Моросил дождь, над водой висела полоса тонкого тумана, было пустынно и холодно. Однако, как только мы услышали, что нам предстоит прогулка по городу духов Фэнду, все находящиеся на судне люди – китайцы, японцы и корейцы, пожилые и молодые, мужчины и женщины – обрадовались. Волнуясь и испытывая приятное нетерпение, мы сошли на берег.

Экскурсия по городу духов – мероприятие неординарное и волнующее.

Помню, в детстве я читал книгу о загробном мире, она называлась «От эликсира бессмертия до бумажных денег». Качество печати на бамбуковой бумаге оставляло желать лучшего, в целом такую литературу можно назвать воспитательной. Более всего в той книге меня привлекали иллюстрации: Десять Царей ада, Ямараджа [350]350
  Ямараджа (Яма, Янь-ван) – в буддизме и индуизме бог смерти, судья загробного мира.


[Закрыть], двое привратников – один с бычьей головой, другой с лошадиной мордой, гора мечей [351]351
  Гора в загробном мире, утыканная мечами, на которую бросают грешников.


[Закрыть] и сковорода с кипящим маслом для пыток, солдаты войска царства мертвых, которые, по описанию Лу Синя, носили высокие шапки и владели веерами из пальмовых листьев… Для ребенка такая книга куда более привлекательна, чем учебник «Родная речь», перед ней буквально невозможно устоять.

Много раз в тусклом свете масляной лампы я листал страницы и через какое-то время как свои пять пальцев знал преисподнюю, ее законы и практику их применения. Окажись я там, смог бы без адвоката выступить в свою защиту перед владыкой ада Янь-ваном, и он ничего не смог бы со мной поделать. Даже попав на судилище, я буду спокоен, так как всегда есть способ доказать, что ты хороший человек, и бояться нечего.

Позже я познакомился с западной литературой, например, с «Божественной комедией» Данте Алигьери, а еще позднее изучил несколько буддийских канонов, в которых было немало характеристик загробного мира. Известно, что «общая структура» китайской преисподней заимствована из индийской мифологии, но это описание изменено и переделано в соответствии с китайской спецификой. Я никогда не кичился этими познаниями, однако горжусь тем, насколько постиг науку о загробном мире. Кроме того, я с недоверием отношусь к слишком простому западному аду, который описан у Данте. Он вовсе не так многогранен и интересен, как преисподняя восточных стран. У меня даже возникла идея основать новую дисциплину, ее можно назвать, скажем, «хтонистика». В этой области научного знания я бы стал специалистом с мировым именем, и, кто знает, возможно, получил бы Нобелевскую премию.

Вот таким пустым мечтаниям я предавался, пока мы шли к городу духов; под пеленой дождя мысли унеслись далеко за пределы Трех ущелий [352]352
  Три ущелья – область протяженностью около 200 км, где река Янцзы и ее приток Уцзян пробиваются через горную гряду Ушань. – Примеч. ред.


[Закрыть] и, казалось, могли беспрепятственно проникнуть в самые отдаленные уголки ада.

Представляя себе город Фэнду, я воображал, что он находится в какой-нибудь большой пещере глубоко под землей. Действительно, ведь нельзя же городу духов быть посреди шумного рынка! Однако на самом деле он расположился у всех на виду: вместо того, чтобы спускаться под землю, нам предстояло подняться наверх по каменной лестнице. Ад на самой вершине горы – как вам такое? Мемориальная дощечка у ворот гласила: «Город духов», ниже висела другая с надписью: «Знаменитая гора Поднебесной». Сразу за воротами начинался подъем. Говорят, здесь всего шестьсот шестнадцать ступеней, и если это правда, то здешняя лестница длиннее той, что привела нас к Южным небесным воротам в горах Тайшань.

Виды вокруг открывались потрясающие, повсюду высились мощные деревья. Стояла глубокая осень, но сквозь все еще темную зелень тут и там просвечивали маленькие красные и желтые пятнышки цветов, мерцающие необыкновенным сиянием. Аккуратно выложенные каменные ступени и ухоженные цветочные клумбы совершенно не создавали того настроения, которое, как мне кажется, должно сопровождать людей, идущих в преисподнюю. Не было ни мрака, ни пробирающего до костей холода. Страха не испытывали не только иностранные туристы, незнакомые с концепцией китайского ада, но и мои верующие соотечественники. Экскурсовод – тоненькая и очаровательная выпускница средней школы – живо и образно рассказывала историю этого места и даже упомянула индийскую легенду о Яме и Ями [353]353
  Ями – сестра-близнец Ямы.


[Закрыть]. Я завязал с ней разговор:

– Ты не боишься каждый день гулять по преисподней?

– Не боюсь, наоборот, мне кажется, это весело!

– А в ад веришь?

– Нет, не верю. Хотя моя бабушка, кажется, немного верит.

– Как же ты выбрала это место работы?

– После окончания средней школы я ходила на курсы, и там был один урок, специально посвященный преисподней. Мне стало интересно.

– Обычные люди, живущие в городе духов, не думают, что здесь мрачно и страшно?

– Совсем нет, они привыкли. Местные вовсе не считают, что этот город населен духами!

– Ты читала книгу «От эликсира бессмертия до бумажных денег»?

– Нет.

Помню, как подумал тогда, что, если девушка все же прочтет эту книгу, ее экскурсия станет намного интереснее, обогатится интересными фактами.

Мы взбирались все выше и выше. Храмов, пагод и других зданий становилось все больше и больше. Действительно, «сделаешь пять шагов – дворец, сделаешь десять шагов – павильон, коридоры вьются словно ленты, высоко вверх поднимается декор крыш, у каждой свой характер, сложный и причудливый»[354]354
  Ду Му. «Ода о дворце Эпан».


[Закрыть]. Я не видел дворец Эпагун, поэтому не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эти строки. Как бы то ни было, здешние павильоны и храмы выполнены весьма искусно, есть в них некое величие. Я увидел почти все дворцы, о которых читал в детстве, были здесь и другие здания, не упоминавшиеся в книге. Насколько мне известно, в этих краях есть храмы Баоэньдянь (храм Воздаяния за благодеяния), Ляояндянь (храм Небесного солнца), Юйхуандянь (храм Нефритового императора), Юэлиндянь (храм Лучезарного светила) и многие другие. В храме Воздаяния за благодеяния установлена статуя Маудгальяяны, одного из любимых учеников Будды. В индийской мифологии есть притча о том, как Маудгальяяна спускался в преисподнюю, чтобы спасти свою мать, – эта история широко известна в Китае. В храме Нефритового императора совершают жертвоприношения Владыке Неба. К своему немалому удивлению, я заметил среди статуй духов и божеств скульптуру Сунь Биня [355]355
  Сунь Бинь – китайский стратег и военный теоретик периода Сражающихся царств.


[Закрыть], горделиво стоящую в окружении прочих фигур. Какое отношение Сунь Бинь имеет к Владыке Неба, я так и не понял.

Миновав Врата ада, мы подошли к Мосту через реку в преисподнюю. Это был обычный каменный мостик, лишенный какой-либо монументальности. Вдруг наша девушка-экскурсовод громко объявила, что того, кто сможет перешагнуть мост в три шага, ждут удача и прибыль. Услышав это, все взбодрились и принялись попробовать. Я, напрягая все силы, перешагнул мост за четыре шага. Те, кто был меньше ростом, перешагивали мост за пять-шесть шагов. А писатель Фэн Цзицай, который был ростом метр девяносто два и стоял среди нас точно журавль среди кур, перешагнул Мост через реку в преисподнюю всего за полтора шага. Все разволновались, обсуждая, насколько велика будет выгода Фэна. Мне, выступившему лишь немного хуже, никакой прибыли, вероятно, не светит, но я не слишком-то сожалею об этом. Если человек оказался на мосту, ведущем в преисподнюю, какое ему дело до выгод из мира людей? Даже если это Нобелевская премия или премия Оскар, разве не будут они всего лишь иллюзией, подобной отражению цветов в зеркале или лунной дорожке на воде?

Чуть поодаль – кажется, прямо перед входом в главный зал храма – было установлено низенькое каменное ограждение, за ним на небольшом квадратном участке лежало нечто шарообразное, слегка притопленное в землю. Это бронза? Или железо? Разглядеть было невозможно, но, в любом случае, это нечто было гладким и блестящим. Девушка-экскурсовод объявила, что если получится устоять на одной ноге на верхушке этой сферы в течение двух секунд, глядя на четыре иероглифа где-то впереди, то исполнятся все желания. Мужчинам предписывалось стоять на левой ноге, женщинам – на правой. Я поучаствовал и в этой игре: вышел вперед, забрался на сферу, но не продержался на ней и мгновения – нога сразу соскользнула. Вспомнилась мысль А-кью [356]356
  Главный герой повести Лу Синя «Подлинная история А-кью», написанной в 1921 году.


[Закрыть] – игры загробного мира необыкновенно заурядные; даже если бы я выстоял две секунды, разве стоило бы ожидать исполнения желаний?

Еще в одном храме мы увидели начальника отдела кадров преисподней, он держал в руках книгу жизни и смерти, и весь его вид внушал трепет. Гид громко спросила: «Есть кто-нибудь по фамилии Сунь? Есть кто-нибудь, кто родился в год Обезьяны?» К счастью, Сунь Чэминя из нашей группы как раз не было. Также никто не признался, что родился в год Обезьяны. Девушка сказала: «В свое время Сунь Укун из Переполоха в Небесных чертогах прибежал в судилище преисподней. В одной рукой он держал книгу жизни и смерти, а второй вычеркнул из нее свое имя, с тех пор в реестре нет людей с фамилией Сунь, а также тех, кто родился в год Обезьяны – владыка Янь-ван не может их призвать». Мне на ум пришла мысль о том, что действительно нужно реформировать административную работу, и в преисподней, как и в мире людей, необходима модернизация. Если книгу жизни и смерти Янь-вана занести в компьютер, то каким бы ловким ни был Царь Обезьян Сунь Укун, вычеркнуть свое имя ему не удалось бы. Чудесно, правда?

Мне неоднократно рассказывали, что в Пекине на кладбище Бабаошань можно попасть строго по старшинству, все идут один за другим, соблюдают манеры и держатся чинно. Никто не проходит без очереди и не рвется вперед. В любом случае я бы и сам не стал поспешно протискиваться и лезть в первые ряды, будто желая купить какую-то редкую вещь. Нужно идти не торопясь, демонстрируя высшую степень воспитанности. Только оказавшись в городе духов, я до конца осознал, что моя фамилия не Сунь, и я не родился в год Обезьяны. Мое имя, как и миллионы других, записано в книге жизни и смерти, так что рано или поздно я повстречаюсь с ужасным Янь-ваном. Эта мысль вызывала у меня беспокойство. Я не самый смелый человек, всю жизнь служу обществу, соблюдаю законы и ни разу не выходил за рамки дозволенного. Однако на этот раз вопреки обыкновению у меня в душе забурлил протест, я решил оказать сопротивление Янь-вану. Неважно, насколько высока шапка на голове демона смерти и как велики иероглифы в надписи «И твое время пришло», я ни за что туда не пойду! Я стану таким непокорным, каким не был ни разу за всю свою жизнь. Вот тогда-то и пригодятся мои знания законов загробного мира, и, если нужно будет вступить в спор с Янь-ваном, я готов это сделать!

Возможно, люди спросят: «Неужели ты не боишься горы мечей и раскаленной сковороды?» Само собой, перспектива быть разрубленным пополам или зажаренным в кипящем масле меня не радует. Однако когда мы дошли до комнаты, заполненной адскими орудиями пыток, вокруг стемнело настолько, что рассмотреть «горы мечей» и «сковороды» удалось лишь мельком через мутное стеклянное окошко, так что страху поубавилось. Некоторые говорят, что чувствительным людям лучше не посещать город-призрак, ибо они не перенесут ужаса увиденного. На мой взгляд, это преувеличение. Даже такой пожилой человек, как я, отягощенный не только годами, но и коронарной болезнью сердца, спокойно рассмотрел все, чем город-призрак мог его «напугать», а теперь по-прежнему полон энергии и быстрой поступью спускается с горы.

Обычно я стараюсь не отставать: при восхождении на гору шел в голове нашей группы и на обратном пути тоже оказался первым. Пока все прочие потихоньку подходили к месту сбора, я уже сидел на каменной ограде под деревом и отдыхал. Многие, заметив меня, говорили: «Старина Цзи! Ты все правильно делаешь! В гору тебе не подняться, а посидеть и отдохнуть здесь, должно быть, так хорошо!» Каково же было их удивление, когда я в ответ говорил, что уже побывал на горе и успел спуститься. Мои друзья попросили девушку-экскурсовода угадать мой возраст. Она начала с шестидесяти. Кто-то сказал: «Слишком мало», – и девушка, как на аукционе, стала постепенно повышать ставку. Вскоре добралась до семидесяти. Она медлила, колебалась и, слушая подсказки, дошла до восьмидесяти. Несмотря на шумные увещевания всех вокруг «Так не годится, надо еще поднять!», назвать цифру выше девушка не решалась. Когда я признался, что мне уже восемьдесят один год, она округлила глаза и замолчала, но ее растерянность быстро прошла, и наш гид снова заулыбалась.

Этот небольшой этюд стал завершением нашего путешествия в город-призрак. Мы попрощались с девушкой-экскурсоводом и вернулись на судно, где нас уже ждал праздничный ужин. Прогулка по городу-призраку, окончившаяся всего лишь полчаса назад, стала меркнуть в наших воспоминаниях, и вскоре от нее осталась только неясная тень. Еда была отменная, шутки следовали одна за другой, а лампы сияли так ярко, что если бы кто-то, стоящий на вершине горы, посмотрел на наш круизный лайнер, медленно разрезающий гладь Янцзы, то увидел бы один ярко сверкающий сгусток света.

17 октября 1992 года