Текст книги "Душой уносясь на тысячу ли…"

Выражение лица Фу Сыняня, обычно благостное, похожее на образ милосердного бодхисаттвы, могло за считанные мгновения измениться, и тогда его глаза начинали сверкать яростным огнем. Когда гоминьдановский тыл оказался в Куньмине, преподавателям Государственного Юго-западного объединенного университета [410]410
  После вторжения японцев на территорию Китая в 1937 году Пекинский университет, университет Цинхуа и Нанькайский университет были эвакуированы с северо-востока Китая сначала в город Чанша, а затем в Куньмин, где и образовали Государственный Юго-западный объединенный университет.


[Закрыть] и научным сотрудникам Института истории и филологии Академии Синика приходилось жить в стесненных условиях. Господин Чэнь Инькэ занимал комнату на верхнем этаже общежития в переулке Даньхуа, его коллеги помоложе разместились этажом ниже. Однажды вечером Фу Сынянь и несколько молодых ученых болтали в одной из комнат внизу. Когда разговор перешел на пустую похвальбу, все начали громко смеяться, совершенно позабыв о том, что уже довольно поздний час. Вдруг раздался резкий звук, будто кто-то стучал тяжелой деревянной тростью об пол комнаты сверху. Мгновенно наступила тишина, которую нарушил шепот Фу Сыняня: «Почтенный господин, который живет наверху, разозлился». Фраза «почтенный господин» относилась, конечно, к Чэнь Инькэ. С тех пор пошел слух, что Фу Сынянь никого не боится, и сам Чан Кайши ему не указ, а единственный, перед кем он трепещет, – это господин Инькэ. Думаю, здесь не совсем уместно слово «трепещет», лучше сказать «единственный, кого он уважает».

Приехав в Тайбэй, я снова услышал несколько историй о господине Фу Сыняне. Оказывается, на Тайване он до сих пор оставался в должности главы Института истории и филологии при Академии Синика, а также был ректором Тайваньского университета. «Пулемет Фу» стрелял по-прежнему. Говорят, что однажды Чан Кайши признался одному из своих доверенных лиц: «На их [Тайваньского университета] дела я не могу повлиять!» Очевидно, господин Фу Сынянь не изменил своей твердой и принципиальной прямоте и честности и стремился сохранить лучшие традиции китайской интеллигенции.

Встреч с господином Фу Сынянем у меня было немного, самая важная из них состоялась при приеме в штат Пекинского университета, где он был исполняющим обязанности ректора. Говорят, ведая делами университета, он действовал от лица господина Ху Ши. Весь преподавательский состав Пекинского университета, вернее, «лже-Пекинского университета», служил Японии вплоть до ее капитуляции. Однако обстоятельства каждого человека всегда индивидуальны. Некоторые сознательно продались врагу, совершали ужасные и постыдные вещи, теряли личное достоинство и уважение к своей стране. Для других это был вынужденный поступок, способ выжить. Каждую ситуацию следует рассматривать отдельно. Господин Фу Сынянь знал, что Ху Ши был великодушен к людям и не выносил, когда его упрашивали или уговаривали что-то сделать. Фу Сынянь взял на себя решение дел с «плохими людьми», поступал смело и решительно, никому не давал пощады, увольнял поголовно тех профессоров, работать с которыми было проблематично. Говорил, что он «расчищает дорогу и убирает мусор» для господина Ху Ши, возвращает Пекинскому университету облик «Чистой земли» для благополучного возвращения своего учителя. Этот был критический момент в истории университета, и это время очень запомнилось мне, новому сотруднику. Естественно, я испытываю чувство глубокого уважения к господину Фу Сыняню.

На Тайване есть филиал университета Цинхуа, но, к сожалению, нет филиала нашего Пекинского университета. Правда, его филиалом считают Тайваньский университет, где Фу Сынянь занимал должность ректора, и это справедливо. В этот раз мы прибыли сюда втроем, и я оказался единственным, кто видел Ху Ши и Фу Сыняня при жизни. Они были ректорами Пекинского университета, поэтому было естественно посетить их могилы. В знак глубокой скорби мы принесли свежие цветы и положили их на надгробия. Я склонил голову у могилы господина Фу Сыняня. Разные мысли и вопросы пронеслись в моей голове. Братские народы по обе стороны Тайваньского пролива были насильно разделены на пятьдесят лет – неужели до сих пор не представилась возможность для их мирного объединения? Чтобы встретиться с родственниками, нужно было лететь сначала до Гонконга и только оттуда – на Тайвань. Разве не должна завершиться эта созданная руками людей трагедия? Разве Пекинский и Тайваньский университеты не должны объединиться? Надеюсь, когда в следующий раз мы придем на могилу господина Фу Сыняня, эта несправедливость будет исправлена.

5 мая 1999 года

Буддийская ассоциация Фагушань

Мы выехали из Тайбэя и проехали несколько десятков ли на восток. Слева поднимались и опускались высокие и низкие горы, справа простиралась равнина; многоэтажные дома чередовались с полями; по обе стороны дороги росли деревья с пышными кронами. Климат в Тайбэе, пожалуй, похож на куньминский, как говорится, все четыре сезона лето, как только пошел дождь – наступила осень. Здесь в любое время года цветут самые разные цветы, зеленеют деревья, стелется ковром трава. Мы словно попали в цветущую вселенную.

Место будущего расположения – у подножия горы неподалеку от моря – и название ассоциации «Фагушань» выбирал сам буддийский наставник высшего ранга, учитель Шэнъянь. В буддийских канонах, переведенных на китайский язык, часто встречается фраза: «Дуть в монастырский сигнальный рог фало, бить в монастырский барабан фагу». Это означает, что, подобно резкому звуку рога и низкому бою барабана, буддийское учение наполняет весь мир, все живые существа избавляются от страданий и отправляются в Чистую землю. Учитель Шэнъянь приобрел участок в этом горном массиве, чтобы основать здесь буддийский университет Фагу. Он мечтал создать такое место, где талантливые люди, в которых так нуждается общество, могли бы развивать свои умения. Ректором университета стал бывший заведующий Центральной библиотекой на Тайване профессор Цзэн Цзицюнь – опытный, сведущий, доброжелательный ученый средних лет. Также в Фагушане учредили Центр исследований китайского буддизма во главе с профессором Ли Чжифу. Учитель Шэнъянь добился финансирования этого проекта в размере шести миллиардов тайваньских долларов, началось проектирование зданий для размещения этих организаций. Строительство уже началось, в ближайшие несколько лет на пустынном холме вырастут буддийский храм и учебные корпуса. Они будут такими высокими, что коснутся солнца, благодаря им наступит расцвет национального образования и буддийских исследований… Мои мысли унеслись далеко, я погрузился в мир грез: чертоги небожителей возносятся к небу, волшебные деревья достигают верхушками струящихся облаков, сияют луна и звезды, предвещая счастье.

Пожалуй, я могу назвать Шэнъяня своим старым другом. Несколько лет назад он приезжал на материк и посетил Дворец Тинлигуань, что в парке Ихэюань. Обычно по вечерам парк закрыт, в это время огромный императорский сад накрывает черная пелена, звуки дня затихают, вокруг нет ни души. И только Дворец Тинлигуань сияет электрическими огнями в темноте ночи и рвется к Млечному пути. Именно в этом царстве света и состоялась встреча представителей пекинского научного сообщества, в первую очередь – исследователей буддизма. Людей собралось изрядно, множество друзей учителя Шэнъяня жили в Пекине и хотели с ним повидаться. Ученые оживленно общались, вспоминали старые времена, обсуждали вопросы науки, одним словом, наслаждались вечером. От учеников Шэнъяня я узнал, что он имеет степень доктора литературы Токийского университета и прекрасно разбирается в канонах буддизма. В тайваньском обществе его ценят как высокообразованного и добродетельного человека, настоящего буддийского наставника. Большинство его учеников также имеют ученые степени, все они большие интеллектуалы. Шэнъянь со своими последователями напомнил мне Будду Шакьямуни и его известных учеников Ананду и Махакашьяпу, живших в период древнеиндийского государства Магадха, – они так же учились, проповедовали и были друг для друга опорой и поддержкой.

Позднее профессор Ли Чжифу по поручению наставника Шэнъяня опубликовал на Тайване «Сборник научных статей о буддизме Цзи Сяньлиня». Это мой второй труд, изданный на острове, первым было «Введение в изучение тохарских языков Дуньхуана», напечатанное при участии профессора Линь Цунмина. Я знал, что одно тайваньское издательство сознательно исказило мое имя в сделанном мною переводе книги «Панчатантра»[411]411
  «Панчатантра» – памятник санскритской прозы III–IV вв. н. э., предположительно написанный Вишну Шармой.


[Закрыть], дабы показать, что я «чужак». Точно так же при цинском правительстве изменяли имя Сунь Ятсена. Я никак в это не вмешивался – все-таки книги издавались профессорами Ли Чжифу и Линь Цунмином, а они серьезно относились к моим работам. Мне удалось сохранить спокойствие, что, в свою очередь, позволило установить литературную связь с тайваньскими учеными.

В прошлом году учитель Шэнъянь снова возглавил делегацию на материк, и я снова с радостью встречал старого друга. Он представил меня ректору университета Фагу Цзэн Цзицюню и своему ученику Хуэй Миню, таким образом я обзавелся новыми товарищами в дополнение к старым. Чтобы отпраздновать приезд учителя Шэнъяня, мы устроили банкет в вегетарианском ресторане «Тяньчи». Вспомнили и поздний ужин во дворце Тинлигуань, состоявшийся несколько лет назад – одно событие ничуть не уступало другому. Такие волнующие и радостные вечера бывают нечасто и запоминаются на всю жизнь.

Мне и в голову не могло прийти, что скоро я окажусь в Тайбэе и поднимусь на гору Фагушань, повстречаюсь со всеми своими старыми друзьями. Здесь чувствовалось море, спрятанное за горами, а пики, пусть и невысокие, пленяли своей красотой и хранили могучую духовную силу. Стройка университетских корпусов и исследовательского центра была в самом разгаре – шумело оборудование, сновал туда-сюда транспорт, слышались человеческие голоса. Временные домики для служебного использования выглядели достойно и аккуратно, внутри было тихо и спокойно. Группы посетителей, волонтеры, молодые монахи и монахини осторожно ходили по территории и тихо беседовали. В актовом зале организовали незатейливую, но торжественную приветственную церемонию. Учитель Шэнъянь выступил с речью. Я преподнес ему свиток известного каллиграфа Оуян Чжунши и свою монографию «Сборник сочинений Цзи Сяньлиня». После того как я подарил книгу, учитель Шэнъянь шепотом спросил меня: «Здесь есть ”История сахара”?» Надо сказать, эта тема давно меня интересовала, и я потратил на ее изучение немало сил и времени. В итоге получилось всестороннее исследование о том, как сахар «завоевал» Китай и весь мир. Двухтомная монография, которую я преподнес в подарок, содержит восемьсот тысяч иероглифов. Произведения, опубликованные в первом томе, были изданы и отдельной книгой, а вот произведения второго тома, где как раз рассказывается история сахара за пределами Китая, вышли только в составе этого сборника. Мне было лестно узнать, что Шэнъянь интересуется моими исследованиями, я поневоле восхитился его широким кругозором, достойным всяческого уважения.

Нас угостили чудесным вегетарианским обедом. Все еда была ароматной и очень вкусной, что выгодно отличало ее от еды в вегетарианских столовых на рынке, где все поливали маслом, словно это может исправить неудачу повара. Мне сказали, что обед приготовили девушки-добровольцы, о них я подробно расскажу в следующем эссе.

После обеда мы вернулись в Тайбэй – цветущий город, где оживленное движение на дорогах сочетается с гулом человеческих голосов. Я погрузился в задумчивость, и мираж, привидевшийся утром на горе Фагушань, вновь возник перед глазами: чертоги небожителей поднимаются до самого неба, всюду видны волшебные деревья, струятся предвещающие счастье облака, блестят луна и звезды.

8 мая 1999 года

Добровольцы

Слово «доброволец» я впервые услышал в Тайбэе. Его значение схоже со значением слова «волонтер», которое в ходу на материке. Но в основе первого лежит глубокая вера или идеалы – религиозные или моральные, а второе, хотя и имеет свою идейную основу, не выражает ту глубину и даже загадочность, какие присущи тайваньскому слову «доброволец».

Впервые я услышал это слово на строительной площадке новых корпусов буддийской ассоциации Фагушань. Именно там я обратил внимание на девушек, которые готовили чудесные вегетарианские обеды. Удивительно, но большинство из них оказались отпрысками известных семейств. Вера побудила их сменить обычную одежду на кашаю, подняться на гору и взять на себя определенные обязанности. Они выполняли отведенные им задачи старательно и не без таланта, поэтому приготовленная ими еда была исключительно вкусной. Поначалу я предполагал, что эти девушки – одетые в простую одежду, проявляющие внимательное отношение к людям, говорящие шепотом, воспитанные – внештатные или временные работницы, и был потрясен, узнав правду. Как говорится, имея глаза, не разглядел гору Тайшань. Получилось как в поговорке: смотреть на людей через окно и не видеть. Я словно прозрел.

Оказывается, две молодые девушки, которые каждый день нас сопровождали, и были теми самыми добровольцами. Одну звали Ли Мэйкуань, а другую – Чэнь Сюпин. Каждый день в установленное время они помогали нам сесть в автобус, сопровождали до места сбора, где мы обедали, после чего нас везли назад в гостиницу. По пути добровольцы превращались в экскурсоводов и рассказывали о местных достопримечательностях, их чистая и беглая речь лилась, словно вода в ручье. Мы отвлекались и совсем не чувствовали усталости. Девушки следовали за нами повсюду, словно тени. Как только мы начинали испытывать в них нужду, они сразу оказывались тут как тут. Доброжелательность и внимание к мелочам, которые они проявляли, были невероятно трогательными.

Мое предположение, что это нанятые сотрудницы туристического агентства, оказалось ошибочным. Девушки работали на конференции от рассвета до заката исключительно на добровольных началах. У них был ненормированный рабочий день, но они могли взять выходной в воскресенье или в праздники, чтобы компенсировать часы переработок. Добровольцы не получали от организаторов конференции ни фэня. Разве подобное бескорыстие не достойно наивысшей похвалы?

Возможности подробно поговорить с этими девушками, узнать, откуда они, о чем думают, к чему стремятся, мне не представилось, да и вряд ли они стали бы со мной откровенничать, ведь у нас слишком большая разница в возрасте. Они остались для меня загадкой, которую я уже никогда не разгадаю.

На материке придают большое значение личной выгоде. Я всегда считал, что это актуально и для Тайваня. Однако добровольцы не гнались за прибылью, напротив, выполняя свою работу, они всецело дарили себя другим. Оговорюсь, я не считаю, что можно вести себя подобным образом всю жизнь. Есть люди, которые громко кричат о самопожертвовании ради других, не будучи альтруистами на самом деле. Однако девушки-добровольцы, которых я увидел в Тайбэе, показали мне, что бескорыстие и нестяжательство существуют. К чему они стремятся? На что надеются? Вероятно, это навсегда останется для меня тайной.

Счастья этим загадочным молодым девушкам-добровольцам!

9 мая 1999 года

Более поздние заметки: эссе дописано. Эпизод, открывающий главу, вызывает у меня сомнения. Речь идет о праздновании пятидесятилетия основания университета в декабре 1948 года. Воспоминания о тех днях сохранились в моей памяти довольно хорошо, но я не могу сказать, что обладаю «неопровержимыми доказательствами» описанных событий. Что же делать? Обратиться к литературе. Несколько тетрадей, ставших частью моего дневника, были утрачены после обысков в годы «культурной революции». Нарочно не придумаешь, но исчез именно тот дневник, в котором описывались события 1948 года. Я поручил Гаохуну отыскать «Дневники Ху Ши», но сделать этого не удалось. Из газет того времени можно узнать, что Ху Ши покинул Пекин 15 декабря, а уже 17 декабря провел в Нанкине церемонию празднования пятидесятилетия со дня основания Пекинского университета. Произнося речь, он «горько плакал» (цитата). Очевидно, мои воспоминания ошибочны. Еще одно «Что же делать?». Первый вариант – переписать, второй – оставить, как есть. Я выбрал второе, рассудив, что и произошедшие события – реальность, и воспоминания в моей голове – тоже реальность, только существуют они в разных формах. Раз уж у меня есть подобное воспоминание, то вероятнее всего господин Ху Ши был-таки в Бэйпине. А коль скоро у меня есть воспоминание, то я вправе оставить первоначальный вариант эссе и не вносить никаких правок. Однако, чтобы внести окончательную ясность, должен сказать, что воспоминание – это все-таки не подтвержденный факт, потому я и написал это дополнение к эссе.

14 мая 1999 года

Впечатление от города Фошань

Самолет мчался на север со скоростью пятьсот-шестьсот километров в час. Мы пробились сквозь слой облаков; с земли они выглядели как недосягаемая гряда, над которой ослепительно сияло солнце. Казалось, мы вот-вот отринем бренный мир и вступим в сонм бессмертных.

Прошло меньше часа, и вот мы уже в аэропорту Гуанчжоу Байюнь, а впереди ждет город Фошань. Встретили нас сестры Ханьюнь, Линлин и главрук Лян, окружив заботой и вниманием. За три коротких дня, что мы были вместе, успела завязаться крепкая дружба – словно чистая роса, капля которой просочилась в дряхлое сердце, она наполнила меня молодой энергией. Какая радость, что в старости мне выпала такая удача! Я чувствовал себя, словно воздушный змей, летящий все выше и выше, все дальше и дальше. Вот я преодолел белые облака и, устремившись в заоблачную высь, коснулся ясного неба, будто спеша на встречу с Чанъэ [412]412
  Чанъэ – богиня Луны в даосизме, персонаж китайской мифологии, ей посвящен Праздник середины осени.


[Закрыть] и У Ганом [413]413
  У Ган – герой китайского мифа, приговоренный рубить на Луне вырастающее заново дерево османтус.


[Закрыть]. На самом деле я не мог покинуть землю – к моей спине привязана очень длинная нить, и чем больше тянешь ее, тем длиннее она становится. Другой конец нити не нужно искать где-то далеко, он в руках у Ханьюнь, Линлин, главрука Ляна и многих других друзей из Фошаня и Гуанчжоу. Поэтому в самолете сидело только мое физическое тело, душа же осталась в Фошане с моими дорогими друзьями, которых я никогда не забуду. Они держат в руках другой конец нити, и так будет всегда, даже когда я спущусь с неба и больше не буду похож на воздушного змея.

Вылетел я из города Фошань, где погода была по-весеннему теплая, благоухали цветы и шумели деревья, кружились стайки иволг, а зеленый цвет заполнял все пространство от земли до неба. Местом назначения моего перелета был Пекин, туда уже пришла зима, хотя настоящего холода еще не было. Листва с деревьев облетела, только на пруду плавали чуть тронутые морозом венчики цветов: «И по лотосам сохлым осенние капли стучат»[414]414
  Ли Шанъинь. В садовой беседке семейства Ло пишу милым братьям Цуйюн и Цуйгунь, тоскуя по ним. Перевод С. А. Торопцева. Цит. по: Три вершины, семь столетий. Антология лирики средневекового Китая. СПб.: Гиперион, 2017.


[Закрыть]. В старинном стихотворении говорится: «Позади лошади – цветы персика, а впереди нее – снег, разве кто научил людей не оглядываться?»[415]415
  Строка стихотворения поэта Сюй Ланя «За заставой».


[Закрыть] Хватит ли мне на это сил? Жаль, что «не вижу столицы, Чанъани моей, только вижу я пыль и туман»[416]416
  Бо Цзюйи. Вечная печаль. Перевод Л. З. Эйдлина. Цит. по: Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. М.: Художественная литература, 1977.


[Закрыть]. Но то, что доступно моим глазам, видит мое сердце. Три коротких дня подарили мне много встреч, я увидел экзотические растения, древние и современные храмы. Мысли в голове путаются, но сердце, пусть и дряхлое, все еще бьется. Пожалуй, я воспользуюсь им, как видеокамерой, включу его и посмотрю, сколько внутри осталось воспоминаний.

Доктор Ши Цзинъи

У гор есть подошва, у рек – источник. На этот раз причиной моей поездки в Гуандун стал доктор Ши Цзинъи, поэтому я начну свое повествование с него.

Господин Цзинъи – выходец из города Фошань провинции Гуандун, этот почтенный старик младше меня на три года. Он родился в небогатой семье и с ранней юности был вынужден отправиться в Гонконг, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Он занимался издательским делом, печатал книги, успел поработать в разных местах и благодаря трудолюбию, усердию и таланту в конце концов встал на ноги; дела его засияли, словно солнце в зените.

В Гонконге хватает успешных предпринимателей, но Ши Цзинъи – это все-таки Ши Цзинъи. Он, как и многие гонконгские бизнесмены, страстно любит родину и свой народ, однако выражает эту любовь своеобразно и через муки творчества ищет собственный путь. Своим сыновьям он подготовил прочный фундамент, опираясь на который, можно начать собственный бизнес, но наследства им не полагается – Ши Цзинъи не на кого было рассчитывать, пусть и они всего добиваются сами. Нужно лишь взять пример с него и самостоятельно идти вперед, добиваться поставленных целей, содержать семью и служить отечеству, а не расти лентяями на всем готовом.

Любовь Ши Цзиньи к своей стране и народу – это не пустые слова, он на деле всесторонне поддерживает национальную культуру и образование. Некоторые патриотически настроенные гонконгские предприниматели строят новые университетские здания и ремонтируют библиотеки; другие учреждают стипендиальные фонды, чтобы поощрять студентов и преподавателей, все они заслужили самую высокую похвалу. Доктор Цзинъи выбрал свой собственный путь: он приобретал книги и жертвовал их самым разным университетским библиотекам по обе стороны Тайваньского пролива. Только по приблизительным подсчетам за десять лет он отправил на Тайвань более пятисот тысяч томов, напечатанных на материке, и разослал их по библиотекам тайваньских университетов; а свыше трехсот томов, опубликованных на Тайване, переправил на материк. Как он выбирал, какие книги следует приобрести, как решал, что и куда отправить, мне неизвестно, ясно одно – подобная грандиозная работа, без сомнения, забирала у доктора Цзинъи много энергии.

Некоторые читатели с материка считали сомнительными ряд тайваньских изданий. Я же, знакомясь с разнообразной литературой, постепенно обнаружил, что изданные на Тайване книги весьма полезны и могут помочь сэкономить силы и время. Постараюсь объяснить это, основываясь на личном опыте. На протяжении двух лет (в 1994 и 1995 годах) каждый день при любой погоде, будь то зной или суровый мороз, дождь или ветер, я приходил в библиотеку Пекинского университета в поисках материала для книги «История сахара». Более всего меня интересовало «Полное собрание книг по четырем разделам»[417]417
  Серия, объединяющая литературу императорской библиотеки. Систематизация проведена по приказу цинского императора Цяньлуна.


[Закрыть], а порой я засиживался за каким-нибудь редким изданием в читальном зале для сотрудников университета. Этот зал, по сути, был огромным двухуровневым книгохранилищем, с пола до потолка там поднимался настоящий лес стеллажей, где были собраны около ста тысяч томов на любой самый предвзятый вкус. Полка за полкой, стеллаж за стеллажом – и я выискивал в книгах те сведения, которые требовались для моей работы, выбирал нужные книги, изучал их, по мере необходимости копировал страницы. Помню, как в жаркие летние месяцы температура в помещении достигала по меньшей мере тридцати семи или тридцати восьми градусов по Цельсию, повсюду чувствовался резкий запах человеческого пота. Порой с меня текло ручьями, но я был самозабвенно погружен в чтение. Другие посетители книгохранилища, может быть, и страдали, но я умел отрешаться от физических неудобств. Известно, что в Древнем Китае поэты и ученые писали свои сочинения на деревянных дощечках, в библиотеках эти тома обычно расставляли в определенном порядке, но в любом случае отыскать необходимую информацию было задачей не из легких. Тайваньские же ученые разделили подобные крупные собрания сочинений, например, такие как «Китайская литература и история», на книжные серии по темам – получилось наглядно, доступно и удобно. Да и для издателя процесс выпуска книги стал менее сложным. Невольно задумаешься о том, почему же ученые с материка десять лет тратили время на пустые собрания, письменно каялись, занимались критикой и самокритикой вместо того, чтобы проделать подобную полезную работу. Существует поговорка: «Император мудрейший, а чиновники погрязли в пороках». Соглашусь, действительно порой не знаешь, где правда, а где ложь. Возможно, в этом периоде и была определенная польза, но как по мне, так мы зря тратили бумагу, чернила, а самое главное – драгоценное время, и теперь следует переосмыслить эти события.

Конечно, господин Ши Цзинъи отправлял на континент не только серийные издания, я упомянул о них в качестве примера. Мне лишь хотелось доказать, что все те книги были очень полезны для ученых на материке.

До того как Ши Цзинъи получил звание почетного доктора Пекинского университета, я мало знал как о нем самом, так и обо всех вышеописанных обстоятельствах. 14 октября прошлого года ко мне домой приехали глава Пекинской библиотеки профессор Линь Бэйдуань и господин Ши со своим сыном Ханьцзи. Они привезли сборники буддийских книг, приобретенных на Тайване, и хотели, чтобы я определил, что это за каноны. Оказалось, это был большой «Палийский канон»[418]418
  Палийский канон – собрание священных буддийских текстов, написанных на пальмовых листьях на языке пали, в канон входят Учение Будды и его жизнеописание. Данный тест известен также как Типитака.


[Закрыть], написанный тайским алфавитом. Пали – один из языков, распространенных на территории Древней Индии, не имеющий своего установленного алфавита. В Индии для его написания используют южноиндийскую буквенную систему, а иногда – письменность девангари. В Таиланде пали записывают тайскими буквами, в Мьянме – бирманскими. В последнее время Общество палийских текстов в Великобритании печатает их также и на латинской графической основе, исследователи языка пали и буддизма всех стран мира уже привыкли использовать латынь. По мнению крупного немецкого исследователя санскрита Генриха Людерса, «Палийский канон», записанный на тайском языке, имеет множество уникальных особенностей, поэтому буддийские трактаты, приобретенные господином Ши на Тайване, имеют огромное научное значение, также они крайне важны с точки зрения коллекционирования – это настоящая драгоценность. Такая высокая оценка невероятно обрадовала доктора Ши, и он подарил мне один том «Палийского канона», чему я тоже был очень рад.

За огромный вклад господина Ши Цзинъи в национальную культуру и просвещение Пекинский университет, выполняя решение Государственного совета КНР, присвоил ученому самую высокую степень в китайской науке – звание почетного профессора. Торжественная церемония, на которой присутствовали влиятельные и известные деятели, состоялась 29 октября 1998 года в недавно выстроенном многоэтажном здании библиотеки Пекинского университета. Несмотря на дальний путь, в столицу приехали несколько руководителей провинции Гуандун, где Ши Цзинъи пользовался большим уважением и авторитетом. 1 декабря господин Ши с супругой в сопровождении Ханьюнь и его дочери Цуй Чжанбин приехали ко мне с визитом. Профессор Ши показал мне специально привезенный том «Палийского канона» на бирманском языке; какими инструментами этот текст нанесли на пальмовые листья, понять было трудно – мелкие, совершенно четкие буквы хранили эту тайну. Сами листья были позолочены с обеих сторон, что является достаточным доказательством исключительности этой книги. Похоже, она бережно хранилась в царском дворце, и неизвестно, когда и кем была оттуда украдена. Ши Цзинъи предположил, что если бы вора этой чудесной вещи схватили с поличным, то ему непременно отрубили бы голову. Он сделал выразительный жест, проведя ребром ладони себе по шее, после чего сообщил, что намерен подарить мне эту драгоценную книгу. Я отказался и сказал, что такое сокровище должно бережно храниться у самого господина Ши.

С тех пор между мной и Ши Цзинъи завязалась дружба.

Мой опыт говорит мне, что дружба – это дар судьбы, загадочной и непостижимой, а если кто-то захочет опровергнуть мои слова, то у него ничего не выйдет. Это отнюдь не суеверие, как могли бы предположить некоторые «теоретики» материализма, наоборот, здесь только факты, с которыми нельзя не согласиться.

Например, когда-то давно у меня был коллега, мы работали бок о бок несколько десятков лет, но несмотря на это разговоры между нами не клеились, общего языка не находилось, а потому нам суждено было рано или поздно пойти разными дорогами. В то же самое время у меня есть и друзья на всю жизнь.

Какие люди мне приятны? Никогда не пытался это обобщить и выявить какие-то закономерности, возможно, сейчас пришло время этим заняться. Люди, которые мне нравятся, примерно такие: простые, добрые, искренние, спокойные, с твердым характером и мягким сердцем; чувствуют искренне и говорят честно; не заискивают, не обсуждают других за спиной; не двуличные, не занимаются демагогией, а основывают свои суждения на фактах. Нельзя сказать, что они ни капли не думают о собственной выгоде, но при этом могут позаботиться о других; и самое важное – они умеют различать истину и ложь, а также берут на себя смелость говорить, где главное, а где второстепенное. Из этого следует, что, увидев несправедливость, они храбро выступят в защиту обиженного и будут ненавидеть людей, совершающих плохие дела, как собственных врагов. Это по-настоящему самоотверженные люди (ключевое слово – «по-настоящему»). Мне приятен человек, если у него самый высокий уровень человечности. Конфуцианский философ Мэн-цзы говорил о таких: «Великим мужем называют того, кого не совращают ни богатство, ни знатность; кого не сдвинут в сторону ни бедность, ни презрение; кого не заставят согнуть спину ни величие, ни воинственные угрозы»[419]419
  Мэн-цзы. Перевод В. С. Колоколова. Цит. по: Мэн-цзы. СПб.: «Петербургское Востоковедение», 1999. С. 90.


[Закрыть].

Когда-то давно я написал статью «Мои опасения по поводу “гениальности”». Сейчас мне хочется изменить это название, поскольку не талант пугает, а облик таланта – так же, как пугает не марксизм-ленинизм, а формы, которые он принимает. Древние утверждали, что не бывает чистого золота и не бывает безгрешного человека. Я осознаю свое несовершенство, в то же время не требую этого и от своих друзей, но стремиться к нему нужно всем сердцем. Проще говоря, я хотел бы найти человека, о котором в древности говорили «задушевный друг». Конфуций писал: «Водите дружбу с теми, кто подходит, кто не подходит, тем отвод давайте»[420]420
  Цит. по: Суждения и беседы Лунь юй / Конфуций; научный перевод [с китайского] А. Е. Лукьянова; поэтический перевод В. П. Абраменко. Москва.: Международная издательская компания «Шанс», 2019.


[Закрыть]. Дружба рождается, когда есть некое соответствие, схожесть, хотя иногда интерес к общению может быть спровоцирован желанием «быть не хуже, нагонять». Лично мне ближе «соответствие», когда с самой первой встречи беседа льется легко и возникает чувство, что этому знакомству уже много-много лет. Мне доводилось встречать людей, которые так вели разговор и держали себя, что сердце мое открывалось им навстречу. И вот, еще пару часов назад незнакомые, две души вдруг сближались в едином порыве. Моя дружба с господином Ши Цзинъи очень похожа на нечто подобное.

Я упоминал, что господин Ши родом из Фошаня, что в провинции Гуандун. Сам же я типичный северянин, но у меня много друзей из Гуандуна, и бывал я там не раз. Благодаря многолетнему опыту и наблюдениям я заметил, что гуандунцы, как и выходцы из провинции Фуцзянь, обладают некоторыми особенностями характера, которые точно можно считать преимуществами. Сегодня в Китае проживает пятьдесят шесть национальностей, ханьцы составляют большую часть населения. География их проживания крайне широка, они достаточно рано вписались в культурно-исторический контекст и создали великую китайскую культуру. Они до сих пор блистают и процветают, однако я чувствую, что их кровеносные сосуды затвердели. А если посмотреть на гуандунцев, фуцзяньцев и жителей некоторых других провинций, заметно, что они в полном расцвете сил и выглядят куда лучше, чем северяне. Они непобедимы, бесстрашны, смело и без колебаний идут вперед, на пути, что открывается перед ними, видят только розы и не замечают терновник, а для этого нужно обладать нешуточной храбростью.