Текст книги "Душой уносясь на тысячу ли…"
Автор книги: Цзи Сяньлинь
Жанр: Документальная литература, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)
Самый удивительный из всех – и в этом нет сомнений – Летающий камень; многие уверены, что он и правда прилетел с неба. Летающий камень хорошо виден, если идти по дороге от башни Юйпинлоу к Северному морю: он одиноко стоит на плоской макушке небольшой горы и похож на небольшую пирамиду, перевернутую основанием вверх. Летающий камень соприкасается с горой в одной маленькой точке, и когда дует ветер, кажется, что он вот-вот рухнет. Это ощущение заставляет путешественников обливаться холодным потом от страха. Никто не знает, сколько Летающий камень перенес бурь, землетрясений и горных обвалов, и как давно он неколебимо стоит здесь, нарушая все законы физики.
Многие люди недоумевают, когда впервые слышат о том, что в этих горах есть моря: Северное, Западное, Небесное, Переднее и Заднее. Все это названия морей облаков. Помню, в детстве я прочитал в стихотворении Ван Вэя с такими строками:
Увидеть море облаков – это ли не мечта? Помню, как мы стояли на вершине горы посреди Северного моря и наблюдали за густым белым дымом, поднимавшимся из ущелья. Спустя некоторое время я понял, что вижу вовсе не дым от очагов в человеческом жилье, а нечто совершенно другое. Это от земли поднимались облака. Тонкими струйками, ниточка за ниточкой, они постепенно густели и сворачивались в плотные клубы. Горная цепь поначалу еще смутно проглядывалась, но вскоре очертания хребтов утонули в сплошном облачном море и его пышные волны бурлили подобно морскому прибою. Еще через мгновение силуэты гор, которые только что были скрыты кипенью, показались снова, облака стали истираться, таять, а вскоре и вовсе исчезли, обнажив голубые горы и зеленую растительность. Все эти метаморфозы произошли всего за несколько минут. Кто-то из рядом стоящих произнес: «Все-таки это не считается настоящим морем облаков, как бывает, например, после сильного дождя». Мне оставалось лишь поверить этим словам. Однако «лучше что-то, чем ничего»[258]258
Строка из стихотворения «Вторю стихам Лю из Чайсана» китайского поэта Тао Юаньмина, жившего в эпоху Восточная Цзинь.
[Закрыть]. Думаю, что лучше увидеть эту похожую на море облаков картину, чем не увидеть ничего.
Не могу не упомянуть и о том, что мне посчастливилось наблюдать рассвет в горах Хуаншань. Восход солнца не входит в список здешних чудес, однако его смело можно к ним причислить. Около Северного моря есть Павильон рассвета, чье название полностью соответствует его сути: это лучшее место для любования восходом солнца. В молодости я поднимался на гору Тайшань, чтобы увидеть рассвет, и там, на пике Нефритового императора [259]259
Пик Нефритового императора – самая высокая точка гор Тайшань (1545 м).
[Закрыть], стоял в полутьме с почтительным ожиданием, хотя кроме красных облаков так ничего и не увидел. Утешая себя, я вспомнил тогда отрывок из «Записок о восхождении на Тайшань» Яо Ная [260]260
Яо Най – китайский литератор периода Цин.
[Закрыть]:
Взобрался на вершину.
Некогда зеленые горы теперь покрыты снегом, и сияние, отражающееся от этого белого покрывала, освещает небо на юге. Смотрю на городские стены в лучах позднего солнца. Река Вэньшуэй и горы Цулай похожи на живописный свиток. Половину склона скрывают облака, опоясавшие гору мягким кушаком.
В день ушэнь в пятую стражу вместе с Цзы Ином сижу в Беседке для любования рассветом и жду, когда взойдет солнце. Понемногу средь облаков на востоке проглядывают десятки горных вершин, похожих на игральные кости чупу. И вот тусклое небо в одно мгновение раскрашивается разными цветами. Облака над солнцем розово-красные, будто киноварь, а под ним – похожи на пламя. Они клубятся и наползают одно на другое.
Таким предстало передо мной Восточное море.
На этот раз мне довелось встречать рассвет у Северного моря в горах Хуаншань. Еще затемно я в компании нескольких таких же энтузиастов взбирался на гору. У Павильона рассвета уже собралась толпа людей, желающих приветствовать солнце. Мы стояли в редеющих сумерках и, обратив взор на восток, с нетерпением ждали. Небо было ясным, но в том месте, где должно было показаться солнце, лежала тонкая полоска облаков. Сначала появилась более яркая, чем все вокруг, точка, через мгновение облака зарделись, и показался кусочек восходящего солнца. Вершина солнечного диска окрасилась в фиолетовый, центр горел красным, а нижняя часть наливалась темно-желтым цветом. Тут же засверкали мириады солнечных лучей, а белые облака позолотила заря. Тысячи алмазных лотосов повисли в воздухе.
Вот так к трем чудесам гор Хуаншань – удивительным соснам, причудливым камням и морю облаков – добавился рассвет. И вновь я воспользуюсь литературной метафорой: если написан зачин текста, развитие, поворот и заключение, значит ли это, что повествование подошло к концу?
Основываясь на свои эмоциях и впечатлениях, могу сказать, что развязка еще не наступила, а история не завершилась. Наше путешествие, конечно, достигло кульминации, а вот эссе совершенно точно не может сейчас закончиться. Мы не планировали надолго задерживаться у Северного моря, но чем больше времени там проводили, тем меньше хотелось уезжать. Мысль о расставании с этим местом была мучительной. Мое сердце волновалось подобно прибою, поднималось подобно облакам. На каждом шагу я оборачивался назад. Мы обогнули сосну Черный тигр и направились по дороге в сторону монастыря Долины облаков на другой стороне гряды. Красота вокруг потрясала и вдохновляла. Снова слышались журчание воды, шелест горного ветра, пение цикад, перекликающееся с птичьим щебетом. Опять нам встретились темно-зеленые сосны и светло-изумрудный бамбук. Мы вошли в уединенный бамбуковый лес, полный птичьего гомона, но самих пичуг так и не увидели. Казалось, птицы уговаривали нас остаться и сожалели, что вскоре мы покинем Хуаншань.
Созерцая удивительные пейзажи, я чувствовал покой и отрешенность. Мне вспомнились великие горы и знаменитые реки, что довелось увидеть в Китае и других странах. Я подумал про Тайшань и Каменный лес – удивительные и прекрасные места, прославленные на всю Поднебесную. Теперь мне казалось, что горам Тайшань, несмотря на все их величие, недостает красоты, а Каменный лес выглядит сурово и одиноко, но не обладает жизненной энергией.
Горная гряда Хуаншань грандиозна, исполинские пики достают до самого неба, но в то же время здешние скалы изящны, их природа совершенна и заслуживает самого детального изучения. Пользуясь эстетическим термином, можно сказать, что в горах Хуаншань есть и «мужественная красота», и «женственная красота»[261]261
«Мужественная красота» – символизирует понятие «ян» и выражается в крепости, здоровье, энергии; «женственная красота» – символизирует понятие «инь», выражается в мягкости и умеренности.
[Закрыть], сочетаются прочность и мягкость, сила и податливость. Это самая необычная и красивая горная гряда в Китае.
Один из классических жанров китайской живописи называется «горы и воды». Для него характерно использование разбавленной водой до светло-серого цвета «бледной туши» для прорисовки скал, расположенных на заднем плане, передний план принято штриховать косо поставленной кистью более плотным цветом. Ближние горы изображаются максимально реалистично – так, чтобы в работе художника можно было узнать подлинный природный пейзаж, перенесенный на бумагу. Это отличается от натурализма. Здесь есть сходство и по форме, и по сути. Однако, что касается штриховки, которой пишут ближние горы, если человек живет в северных районах страны, где немного высоких гор, то ему не так легко это понять, он будет думать, что это лишь традиционная техника рисунка, которая не связана с реальностью. Особенно сложно понять картины таких художников, как Шитао [262]262
Шитао – художник, каллиграф, теоретик живописи периода Цин, отличался эксцентричностью в творчестве.
[Закрыть].
Когда я оказался в горах Хуаншань, где, как говорят, Шитао жил некоторое время, сомнения, одолевавшие меня много лет, рассеялись.
Стоя у подножья отвесной скалы, я пристально вглядывался в нее. Живопись Шитао оживала перед моими глазами, словно я сам стал персонажем картины. Кисть мастера свободно касалась полотна, энергия ци сочилась, штрих был свеж и оригинален, а каждая деталь – продумана. Если бы мы попросили бога-покровителя ремесленников спуститься с небес в мир людей и построить огромное здание высотой до самого неба, а эту картину повесить внутри, не знаю, что бы из этого вышло. Боюсь, зрители были бы ошарашены. Только сейчас я по-настоящему понял древних художников, пишущих в жанре «горы и воды». Среди них есть такие, как Шитао: талантливые, обладающие творческой индивидуальностью, способные совершить прорыв, создающие новые стили. Они не копировали работы своих предшественников, но детально рассматривали горные пейзажи, внимательно изучали их и брались за кисть, только исследовав их полностью.
Горы Хуаншань – такая же редкость, как перо феникса или рог единорога. Почему же они находятся именно в Китае? Может показаться, что этот вопрос очень детский. Однако мне он вовсе не кажется смешным или наивным, я действительно от всей души хочу узнать ответ! В древности говорили, что горы оказывают духовное воздействие на людей. Эту силу нельзя потрогать или увидеть. Она почти непостижима, но существует. По приезде в Хуаншань мы прогулялись вдоль глубокого ущелья недалеко от нашей гостиницы. Внизу шумел водный поток, вокруг нас летали светлячки. Поймав одного, мы обнаружили, что он больше и упитаннее, чем светлячки в других местах; то же касалось и местных цикад. Даже мухи тут были не такие, как везде, а поразительно большие и крепкие. Они обитают на высоте двух тысяч чи над уровнем моря, на вершинах гор, подпирающих небо, где, если задует ветер, то даже человеку сложно устоять на ногах. Насекомые здесь обладают огромной силой, они стремительно проносятся мимо, со свистом рассекая воздух. Мне даже стало немного страшно. Если это не духовная сила, то что же? В любой стране мира есть места, где присутствует особая энергетика. В них сразу влюбляешься, стоит только там оказаться, они очаровывают, вдохновляют, восхищают. Хуаншань стал источником гордости и счастья для китайского народа, местом его духовной силы. Поэтому я горячо люблю этот кусочек нашей страны и хочу, чтобы он сохранился:
Пусть эти несравненно красивые горы существуют всегда, пусть мир существует вечно!
В древности говорили: человеческой жизни не хватит, чтобы прочитать десять тысяч свитков и пройти десять тысяч ли. Еще я слышал, что после возвращения из путешествий по знаменитым горам и великим рекам историограф Сыма Цянь [264]264
Сыма Цянь – историк периода Хань, автор труда «Исторические записки», описывающего историю Китая с древнейших времен до эпохи Хань.
[Закрыть] приступал к новым трудам со свежими силами и большим вдохновением, а когда танский каллиграф Чжан Сюй посмотрел танец с мечом госпожи Гунсунь [265]265
Гунсунь – известная танцовщица с мечом периода Тан.
[Закрыть], его мастерство каллиграфии возросло. Интересно, какое влияние окажут горы Хуаншань на меня? Я не корифей литературы и не великий каллиграф, однако должно же хоть как-то проявиться влияние этих чудесным сил! Впрочем, не важно. Так или иначе, путешествие состоялось. Неспешно прогуливаясь и размышляя, я неожиданно оказался у горячих источников. Эта прогулка от Северного моря напомнила странствования Алисы в Стране чудес. Наши недельные приключения всплывали в памяти одно за другим. Мой сон о горах Хуаншань стал реальностью, но я был недоволен тем, как мир моих сновидений воплотился в жизнь, потому что во сне все было еще невероятнее. Мне начало казаться, что я и вовсе не был в настоящих горах Хуаншань, они словно стали еще загадочнее для меня. Я подсознательно чувствовал, что у Северного моря состоялось лишь поверхностное знакомство с этим чудесным местом: «Десятки тысяч деревьев к небу стремятся гордо. В тысячах гор кукушки кукуют где-то высоко»[266]266
Ван Вэй. Провожая цзычжоуского Ли Ши-цзюня. Перевод А. И. Гитовича. Цит. по: Ван Вэй. Река Ванчуань. СПб.: Кристалл, 2001.
[Закрыть]. Здесь прячется тайна, которую еще предстоит раскрыть.
В одном стихотворении о горах Хуаншань сказано:
Я пока не посетил все пять священных гор Китая, не бывал на Эмэйшане и Цзюи, но с полным правом очевидца могу назвать Хуаншань и пик Небесной столицы потрясающими. И даже когда я обойду все пять священных гор, а затем вернусь к этим утесам, мое отношение не изменится – я по-прежнему буду утверждать, что здесь самое необычное место из всех, что мне довелось увидеть. Образ Хуаншань из моих фантазий разбился вдребезги о немыслимую, неописуемую красоту и величие реальной картины. Покидая этот чудный край, я забираю с собой его настоящий портрет. Прежде чем приступить к эссе, я спросил себя: не очернит ли мой неумелый слог того, что видели мои глаза? Ведь поэт сказал: «На лучшей картине не передашь осанку ее и лицо. Напрасно властитель велел казнить художника Мао Янь-шоу»[268]268
Ван Аньши. Песнь о Мин-фэй. Перевод А. Сергеева. Облачная обитель: Поэзия эпохи Сун (X–XIII вв.). СПб.: «Петербургское Востоковедение», 2000.
[Закрыть]. Могу лишь добавить: «На лучшей картине не передашь душу и облик гор Хуаншань. Напрасно только трачу бессонные ночи». В тридцать третьей главе «Нового изложения рассказов, в свете ходящих» говорится, что каждый раз, когда Хуань Цзые [269]269
Хуань Цзые (Хуань Шуся, Хуань И) – чиновник, живший в эпоху Восточная Цзинь, играл на разных музыкальных инструментах. – Примеч. ред.
[Закрыть] слышал, как кто-то поет без аккомпанемента, он восклицал: «Что же делать?!» Услышав это, правитель царства Цзинь Се-гун обычно говорил: «Цзые действительно любит музыку». Пение проникало в самую душу, и Хуань Цзые начинал подпевать, чтобы мелодия звучала более гармонично. Глядя на Хуаншань, я ощущаю прекрасные горы прямо в своем сердце, но на бумаге они выглядят совсем не так, и я могу лишь восклицать как Хуань Цзые: «Что же делать?!»
9 декабря 1979 года
Посещение храма Тосёдай-дзи
Какая удача и какая радость! Буддийский монах высшего ранга Цзяньчжэнь вернулся на родину, чтобы повидаться с соотечественниками. Нам удалось навестить Цзяньчжэня в Пекине незадолго до его отправления в Японию [270]270
Речь идет о событиях весны 1980 года, когда статуя Цзяньчжэня – известного буддийского монаха, проповедника буддизма и врача эпохи Тан – была отправлена из Японии на историческую родину в Китай и выставлялась сначала в Янчжоу, где родился монах, а затем в Пекине.
[Закрыть]. А позднее мы навестили его и в Стране восходящего солнца.
На территории храма Тосёдай-дзи [271]271
Тосёдай-дзи – древний буддийский храм в городе Нара, Япония, основанный Цзянь Чженем.
[Закрыть] все травинки, деревья, балки или колонны помогали нам почувствовать себя тепло и уютно, как дома. Тут даже песок под ногами казался особенным. Настроение было возвышенное и спокойное, торжественное и почтительное. Мы осознавали и ценили необычайную святость этого места средоточия дружбы между китайским и японским народами.
В храме я увидел хорошо знакомые мне главный зал, место для чтения канона и богослужений, изображения Будды, ниши для статуй. Мое сердце, преодолев путь в тысячу лет, унеслось в далекую эпоху, когда жил Цзяньчжэнь. Подобное уже случилось со мной, когда в Индии я посещал исторические памятники, связанные с Сюаньцзаном. Тогда образ танского монаха, отправившегося в Индию за сутрами, являлся мне повсюду. Теперь вместо Индии была Япония, а Сюаньцзана сменил Цзяньчжэнь. Повсюду мне чудится его лицо с торжественным и в то же время дружелюбным выражением. Я вижу доброту в его глазах под седыми бровями. Воздух полон ароматов благовоний; верующие преклоняют колени перед изображениями монаха: вот он сидит на цветке лотоса, скрестив ноги по-турецки, читает канон, передает учение японскому императору и его сыну, аристократам и простым людям. В здешних стенах чувствуется присутствие Цзяньчжэня, можно даже вообразить, что слышится его голос. С почтением и благоговением, легко и осторожно мы ступали по земле древнего храма, где каждый чи помнит следы знаменитого буддиста. Во дворе за тяжелыми дверьми с семью замками наши шаги стали еще легче – мы словно ступали по тонкому льду. Этот двор – «как необъятен непостижный двор»[272]272
Оуян Сю. «Как необъятен непостижный двор» на мелодию «Деляньхуа». Перевод С. А. Торопцева. Цит. по: Гармония слов. Китайская лирика X–XIII веков. М.: Международная издательская компания «Шанс», 2022.
[Закрыть] – походил на царство небожителей, сокрытое за толщей облаков. Именно здесь хранится национальное сокровище – деревянная статуя монаха. Вглядываясь в глубину двора, мы в знак уважения сложили ладони на груди.
Любил ли Цзяньчжэнь японский народ? Конечно, любил. Более того, он чувствовал тесную связь между нашими народами, стремился передать Японии буддийское учение, думал о том, как сделать людей счастливыми. Для этого монах покинул родину и отправился в долгий путь, неся свет своего учения. В те времена осуществить подобный поход было так же сложно, как подняться в синее небо. Сегодня мы знаем, что нас разделяет лишь узкая полоска воды, ведь наши страны – соседи. Современным людям трудно представить, насколько опасно было плыть на утлой деревянной лодке по клокочущим морским волнам, похожим на летающих драконов и танцующих змей. Цзяньчжэнь предпринимал одну безуспешную попытку за другой, и наконец удача ему улыбнулась – он добрался до Японии, преодолев множество смертельных опасностей. Время и невзгоды не пощадили монаха – до японских островов он добрался совершенно слепым. Однако я уверен, что эту страну, ее великий народ и чудесную природу он видел лучше зрячих, а самое главное – познал саму душу японского народа.
Сердце Цзяньчжэня билось в унисон с сердцами японцев: «Но сердце, вещее, как носорог, проникло в сердце твое»[273]273
Ли Шанъинь. Без названия («Минувшей ночью звезды видал…»). Перевод А. Сергеева. Цит. по: Поэзия эпохи Тан (VII–X). М.: Художественная литература, 1987. С. 399.
[Закрыть]. Он не знал языка, но мог общаться с каждым японцем независимо от того, к какому сословию тот относился. Радости и печали этих людей были его радостями и печалями, монах словно стал единым целым с японским народом: море – это мир дракона, небо – это дом птицы. Япония стала его морем и его небом.
Скучал ли Цзяньчжэнь по родине? Конечно, скучал. Он горячо любил Китай, и вот – спустя тысячу лет его священная статуя оказалась в родном Янчжоу и побывала в Пекине, который за это время стал китайской столицей. Будучи буддийским наставником высшего ранга, Цзяньчжэнь был далек от мирского, от грешных мыслей и пылких чувств, но любовь к родине питают все люди, и монахи – не исключение. Живя на чужбине, Цзяньчжэнь всегда помнил о доме – преклоняя колени перед изображением Будды, читая канон в мерцающем свете лампы, зажигая благовония или медитируя, находясь в храме или за его пределами. В любое время года – когда весной цвели цветы, осенью светила луна, летом лил дождь, а зимой шел снег – не оставлял он мыслей об отчизне, а звон пластинок под карнизом напоминал ему о металлических пластинках, висящих в древних храмах в Янчжоу.
Великий японский поэт Мацуо Басё, известый своими хайку [274]274
Хайку – стихотворный размер в японской поэзии.
[Закрыть], прекрасно понимал чувства Цзяньчжэня. Одно из знаменитых хайку Басё начинается с небольшого вступления, в котором поэт говорит о том, что основатель храма Тосёдай-дзи терпел бедствия на море более семидесяти раз, пока не добрался-таки до Японии; за это время морской бриз разъел глаза стойкого монаха, и он ослеп. Басё выразил свои переживания в стихах:
Откуда же у монаха, который порвал с семью чувствами и шестью страстями, будут слезы в глазах? Думаю, это слезы тоски по родине. Великий поэт смог разглядеть их и облачить в стихи. Он написал строки, которые трогают душу и заставляют трепетать сердца у нас, современных людей: и китайцев, и японцев.
Статую Цзяньчжэня повсюду ждал радушный прием. Хотя страна за минувшее время изменилась до неузнаваемости, сердце китайского народа ему по-прежнему беззаветно ей предано. Я подумал: пожалуй, Цзяньчжэнь насухо вытер слезы и возвращается в Японию с улыбкой. Путь он пробудет на своей второй родине еще сто или даже тысячу лет, а в душе его будут радость и покой.
Уважение и любовь китайского народа к Цзяньчжэню выражается и в другой форме. Сегодня всякий китаец, оказавшись в Японии, приходит в Тосёдай-дзи. Вот и мы приехали сюда. Я прогуливался по обширной храмовой территории, где особенно глубоко ощущалось торжественное спокойствие и отрешенность от мирской суеты. Все вокруг утопало в роскошной зелени, тут и там притаились бамбуковые деревья и причудливые камни, повсюду чистота – просто рай на земле. Однако мысли в моей голове бурлили, словно волны, накатывали одна за другой и не затихали ни на минуту. Я думал о далеком прошлом, о настоящем и будущем. Фантазии уносили меня так далеко, что реальный мир исчезал. Иногда я даже не осознавал, по какой дороге иду.
Так, погруженный в свои мысли, я не заметил, как дошел до погребальной пагоды Цзяньчжэня. Эта постройка не была особенно большой или величественной, ее форма и размер почти не отличались от пагод, в которых обычно покоятся останки монахов высшего ранга в Китае. Многочисленные группы японских паломников приходят сюда. Преисполненные глубокого почтения, они ступают по этой земле с большой осторожностью, чтобы не побеспокоить лежащего в могиле монаха. Больше тысячи лет прошло с тех пор, как он покинул этот мир, но до сих пор японцы хранят память о нем и каждый день отдают ему дань уважения. Если бы Цзяньчжэнь мог знать знал об этом, то непременно испытал бы великую радость!
Вокруг погребальной пагоды теснились густые заросли крепкого изумрудного бамбука, поднимающегося до самого неба, что делало это место еще более тихим и уединенным. Неподалеку я заметил лотосовый пруд; в ту пору как раз было лето, и лотосы пышно цвели. Они обладали одной особенностью: их лепестки были полностью белыми, и только на краю виднелся маленький алый мазок, который мерцал, словно свет зари, игравший на заснеженной вершине Фудзиямы. Лотосы я видел и в Китае, и во многих других странах мира. Рассматривал эти цветы и на их родине, в Индии: белые, красные, желтые, даже голубые, словом – самые разные. Однако, такие лотосы, как возле могилы Цзяньчжэня, мне не доводилось видеть более нигде. Неужели сам дух Фудзиямы воплотился в них? Неужели душа Учителя прилетела и осталась на лепестках этих цветов?
Уходить из храма Тосёдай-дзи, от погребальной пагоды Цзяньчжэня, от лотосов в пруду совсем не хотелось. Однако время нашей поездки было ограничено, и после двух-трех часов неспешной прогулки пришлось отправиться в обратный путь. Медленно, на каждом шагу оборачиваясь, выходил я из всемирно известного старинного храма и после, уже из машины, не мог не бросить прощальный взгляд на это величественное здание. Тосёдай-дзи останется в моем сердце навсегда.
Уважаемый и любимый монах Цзяньчжэнь! Сейчас мы вынуждены расстаться. Если вдруг в один прекрасный день я снова приеду в Японию, то непременно приду вас навестить. Возьму с собой молодой листочек, сорванный с самого священного дерева, растущего в самом священном месте Китая, чтобы смахнуть ваши слезы.
Черновик написан 23 июля 1980 года на озере Хаконе в Японии.
Финальный вариант написан 29 января 1985 года в Пекине.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
