Текст книги "Душой уносясь на тысячу ли…"

В Дуньхуане

Синьцзян известен своими пещерными храмами. Сегодня мы решили поехать в сторону Дуньхуана, чтобы посетить пещеры Могао [213]213
  Могао – одна из пещер храмового комплекса Цяньфодун (пер. с кит. «Пещеры тысячи Будд»), считается самой крупной. Весь комплекс, состоящий из 492-х святилищ, часто называют Могао.


[Закрыть]. Никаких сельских угодий вокруг города Лююань не было, зато на близлежащих равнинах в изобилии росли верблюжьи колючки. Вид этих полных жизни зеленых кустов среди песков напоминал о том, что и пустыня не так уж необитаема и одинока.

Проехав несколько сотен ли по голой равнине, мы наконец увидели на горизонте густую тень. Позади нее виднелся ряд невысоких холмов, что напоминало пейзаж на картине классической китайской живописи. Видимо, это Дуньхуан.

Действительно, прибыли. Слава Дуньхуана идет впереди него. Я давно был наслышан об этом месте: читал в книгах, узнавал из рассказов людей, видел множество рисунков и фотографий. И вот сегодня я вижу своими собственными глазами и ощущаю всем сердцем то, о чем грезил несколько десятилетий. «То ли во сне эта встреча, то ли наяву»[214]214
  Строчка из стихотворения танского поэта Сыкун Шу «Прощаюсь с Хань Шэнем после ночевки в гостинице уезда Юньян».


[Закрыть] – признаться, я немного сомневался, на самом ли деле это происходит.

Однако Дуньхуан был абсолютно реален и выглядел почти так же, как на фотографиях, а поэтому не показался мне совсем чужим. Здесь нет высоких гор с мощными хребтами и зеленых бамбуковых рощ, зато растут тысячелетние вязы с такими толстыми стволами, что их с трудом могли бы обхватить несколько человек, взявшихся за руки. Стройные тополя поднимаются к облакам, сверкает золотом и драгоценными камнями арка при входе в храм, пышно цветут желтые и красные цветы. Окажись все это в другом месте, никто бы даже внимания не обратил, но здесь, посреди пустыни Гоби, вид зеленого оазиса – жемчужины среди песков, темно-зеленой точки на светло-желтом полотне, настоящего Персикового источника за пределами земного мира – воскрешал в памяти древние легенды.

Храмовый комплекс Цяньфодун – с чем сравнить его? Он похож на гору самоцветов, которые, переливаясь всеми цветами радуги, сверкают в драгоценном ларце, и на них невозможно наглядеться, как на зарю, рождающуюся меж клубящихся облаков. Какие бы бы чудесные слова я ни подобрал и сколько бы их ни было, этого все равно будет недостаточно – красоту и величие «Пещеры тысячи Будд» невозможно описать. Здесь уместна старинная поговорка: «Нельзя выразить словами, можно только почувствовать». Всего на территории комплекса более четырехсот пещер. Самые большие могут достигать размера дворца, а маленькие выглядят как ниши для статуи Будды. Каждая стена в каждой пещере вне зависимости от размеров покрыта тончайшей росписью. Древние художники не жалели сил, времени и красок, стремились заполнить рисунками любой свободный участок или зазор, не пропускали даже самые незначительные места. Фрески наносились на стены пещер целую тысячу лет. Нам неведомо, сколько пота пролили мастера прошлого и сколько истратили душевных сил, чтобы оставить потомкам это захватывающее дух художественное достояние.

Некоторые настенные росписи находятся под открытым небом. Век за веком их разрушали ветер, дождь, солнечный свет, песчаные бури. Однако цвет изображений остался таким же насыщенным и ярким, словно их нанесли совсем недавно. Неудивительно, что, видя это творение наших предков, мы чувствуем вдохновение, трепет, благодарность и восхищение.

Войдя под сень пещер, словно оказываешься в давно ушедшем древнем мире или попадаешь в сказку. Вокруг стояла тишина; но стоило мне увидеть большие и маленькие статуи, особенно росписи на стенах (какое множество персонажей, какие роскошные сцены и яркие цвета, какая совершенная техника!), – и внутри у меня все зазвучало, запело. Я представил, как Будда Шакьямуни верхом на белом слоне с шестью бивнями спустился из царства Тушита в мир людей и как девять драконов извергли воду, чтобы он искупался. Будда сделал семь шагов и громко объявил: «Я выше всех на Небе и на Земле!» Видения проносились одно за другим: вот он постигает науки и тренируется в искусствах; сила его так велика, что он легко подбросил в воздух слона, а тот, упав, пробил в земле огромную яму. Вот Будда стреляет из лука и пронзает семь мишеней подряд. Вскоре пришла пора жениться, а после – отправиться странствовать. Казалось, на моих глазах Будда впервые в жизни осознал, что болезни, старость и смерть неизбежны, а встреча с отшельником подвигла его оседлать коня и под покровом ночи, перемахнув городскую стену, бежать. Я видел, как он постригся в монахи и ушел в монастырь, где голодал и истязал себя шесть лет, пока глаза его не впали, превратившись в два колодца; как, оставив жизнь аскета, Будда съел кашу, принесенную крестьянской женщиной, восстановил силы и направился к дереву бодхи. Там он вступил в схватку с демонами и в конце концов достиг просветления, а потом отправился странствовать, неся свое учение и воспитывая последователей, и так прошло восемьдесят лет. А затем Будда достиг нирваны.

Фрески с образами нирваны заинтересовали нас больше всего. Будда Шакьямуни был изображен лежащим на левом боку, глаза его были закрыты. За спиной Просветленного стояли монахи и миряне. В первом ряду выстроились познавшие учение Будды и безразличные к вопросам жизни и смерти; лица их ничего не выражали. Людям в последних рядах – правителям, представителям всех наций, монахам и монахиням – истина еще не открылась, и мирские заботы и желания по-прежнему тяготят их, а потому лица их залиты слезами. Одни бьют себя в грудь или по голове, другие вздымают руки или топают ногами, рвут волосы или одежду, иные и вовсе лежат на земле без чувств. Казалось, были слышны крики горя, поднимающиеся до самых небес, а земля залита слезами. По моему телу невольно пробежала дрожь. Здесь были изображены и адепты еретических учений [215]215
  Внешние учения, отличные от буддизма. К ним относятся брахманизм, христианство, ислам, конфуцианство и др.


[Закрыть] – их радовала смерть равного по силе соперника, они играли на музыкальных инструментах, пели и танцевали. Так виделась древним картина горестей и радостей бытия. Подобная храмовая живопись фактически является подлинным описанием общественной жизни людей. Социальная действительность тысячелетней давности будто ожила и перенеслась в сегодняшний мир.

Заходя во многие пещеры, мы будто оказывались в Западном раю, в так называемой Чистой земле Будды Амитабхи, а сам он величественно восседал в центре этого мира. Над его головой, под ногами, вокруг тела изображены различные виды наслаждений: музыка, танцы, цирковое искусство, яства. Кажется, что это мир, в котором не нужно ни о чем беспокоиться, здесь всего вдоволь, и можно жить легкой жизнью, не зная ни в чем отказа. Более того, эти блага создаются без усилий человека. Кругом растут волшебные деревья, исполняющие желания, их ветви покрыты разнообразными прекрасными плодами и даже нарядами. Здесь есть все что нужно – стоит только протянуть руку или открыть рот, и все желания будут удовлетворены. Дети ликуют и от радости ходят на головах. Кругом удивительной красоты лотосовые пруды и грандиозные дворцы, повсюду счастливые путешественники. Они, как и мы, обычные люди, живут мирской жизнью. Они тоже создают семьи. Вот молодой жених стоит на коленях и кланяется кому-то в ноги. А вот невеста – смущается и не решается поднять голову. Гости, пришедшие на свадьбу, едят и пьют. Два гуся стоят у ворот. Я как-то читал, что в древности на свадьбе соблюдалась традиция «подношения гуся»[216]216
  Архаичный ритуал, когда жених, приехав в дом невесты, преподносил ее семье в дар дикого гуся.


[Закрыть], но не знал, как это выглядит, а на рисунках увидел обряд воочию, словно сам присутствовал на празднике.

Все эти люди давно умерли. Старики, прожив сорок восемь тысяч лет, сами приходили к собственным заблаговременно подготовленным могилам. Родственники стояли рядом, провожая их в мир иной и прощаясь навечно. Хотя находились те, кто падал оземь в слезах, но в основном на лицах присутствующих было спокойное и почтительное выражение, словно они понимали, что это закон человеческой жизни и здесь не о чем печалиться и не о чем скорбеть. Все картины мирской жизни, конечно, транслировали одну главную мысль: не важно, в каких жизненных обстоятельствах оказался человек, – если всем сердцем верить в Будду Амитабху, то после смерти попадешь в Чистую землю, где получишь благословение.

Конечно, все это фантазии и даже обман. Однако художники работали на совесть, их мастерство поражает своим совершенством. Они кропотливо воссоздавали увиденное, тщательно фиксировали все детали. В результате события и предметы, которые по своей природе ненастоящие, воображаемые, изображены так, будто они подлинные. Они живо и ясно предстают сегодня перед нашими глазами, помогают нам воспринимать ушедшие исторические события как реальность, позволяют насладиться красотой и оригинальностью художественного произведения. Возможно, живописцы верили в сказки, но главное, что их картины наполнены любовью и основаны на реальной жизни. Все народы мира имеют своих святых и легенды о них. Не важно, насколько порой они бывают необычны и даже абсурдны, их источниками всегда служат описания человеческих взаимоотношений. Художники воссоздают образы людей и их истории из прошлого в сегодняшнем дне.

Полагаю, самое главное мне удалось изложить, не упустив деталей. Есть ли еще что-то, о чем стоит упомянуть?

Меня поразило одно небольшое открытие: на изображении пусть и нарисованной, но роскошной Чистой земли мне на глаза попалась крохотная мышка. Она насторожено и хитро озиралась по сторонам, и мне даже почудилось, что я вижу, как дрожит ее тонкий хвостик. Вид у мышки был такой, словно, она, увидев людей, решила спрятаться. Почему художник нарисовал мышь в этом величественном и торжественном святом раю Амитабхи? Неужели они полагали, что и в Чистой Земле от четырех вредителей [217]217
  В 1958 году Мао Цзэдун начал кампанию по обеспечению гигиены, направленную на истребление четырех вредителей, переносящих болезни – крыс, клопов, мух и комаров.


[Закрыть] невозможно будет избавиться? Может быть, они намеренно пошутили над десятками тысяч людей, которые стремятся попасть в «буддийский рай»? Или таким образом хотели показать, что даже Чистая Земля не на сто процентов чиста? Мы обдумывали это, обсуждали, но все равно так и не разобрались. Наконец, мы решили, что художник не страдал от излишнего академизма и предпочел не следовать слепо устоявшейся традиции, а напротов, удивить своим творчеством. Такой смелый поступок древнего мастера не мог не вызвать уважения.

Что касается канонических изображений, так их на стенах было великой множество. Мы видели Саддхарма-пундарика-сутру или Лотосовую сутру, Ланкаватара-сутру, сутру Золотого света и другие. С их помощью художники выражали смысл глав или параграфов канонических произведений, но не на основе тестов, а на основе песен. Среди всех сутр, наибольшей популярностью пользуется глава «Открытые для всех врата Бодхисаттвы, внемлющей звукам мира» из Лотосовой сутры. В ней утверждается, что любой человек, от всего сердца произнося имя Авалокитешвары [218]218
  Авалокитешвара – бодхисаттва, воплощение бесконечного сострадания всех Будд.


[Закрыть], не сгорит в огне и не утонет в воде. Отправившись на поиски сокровищ в морское путешествие и попав в шторм, лодку этого человека не унесет в страну ракшасов, а если это все же случится, то он сможет вырваться из их лап. Если человек столкнется с преследованиями и будет приговорен к казни, то меч над его головой разломится на множество кусочков. Если женщина захочет родить мальчика, то родит добродетельного и мудрого сына, если же девочку, то родит дочь порядочную и благородной красоты. В общем, будь то слава или могущество, любая просьба удовлетворится. Фрески часто изображали, как меч раскалывался на части перед казнью. Кажется, этот сюжет в наибольшей степени может продемонстрировать через изобразительные средства силу бодхисаттвы Гуаньинь.

Мы также видели немало картин на сюжеты из народной жизни, со сценами труда. Крестьянин, подгоняя вола, пашет поле. Мелкие ремесленники создают какие-то предметы. Кто-то спокойно угощает гостей у себя дома, гуляет по парку или отправляется в Бацяо [219]219
  Имеется в виду мост в районе Бацяо в городе Сиань; китайцы упоминают его, когда хотят образно сказать о расставании: в момент прощания люди преподносили другу на память ветку ивы, символизирующую грусть разлуки.


[Закрыть] и ломает ветку ивы, прощаясь с близкими или друзьями. Я много раз встречал такие сцены в танской поэзии, а сегодня впервые увидел, как художник талантливо изобразил их в настенной росписи. Наши мастера смело нарушали неписаный, но в реальности существовавший запрет, и изображали незначительные, не слишком утонченные сцены. Думаю, это достойно восхищения. Особенно впечатляющими были картины с танцами и цирковыми трюками. Музыканты держат в руках самые разные инструменты: флейту сяо, поперечную флейту, цитру чжэн, гусли цинь, арфу кунхоу, многоствольную флейту, лютню жуаньсянь, пипу, бамбуковую флейту чиба. Настроение передано так реалистично, а человеческие фигуры изображены настолько тщательно, что, кажется, в тишине пещеры слышна гармоничная мелодия. Сцены танцев тоже очень впечатляют. Танцоры и танцовщицы будто порхают в воздухе; вот один из них отбрасывает в сторону длинный рукав, его движения полны экспрессии… Судя по всему, танец хусюань [220]220
  Хусюань («Танец прыгающего варвара») – танец, пришедший в Китай из Центральной Азии и ставший популярным в период Тан; танцевальные движения в нем отличались экспрессивностью, исполнители вращались на месте, прыгали, делали сальто.


[Закрыть] выглядел именно так. Хотя танцовщица была лишь рисунком на стене, все вдруг ожило:

 
Восторженных зрителей толпы со страхом следили за ней:
Казалось подчас, что на землю небесный обрушился свод.
Казалось, волшебный охотник девятое солнце сразил,
Дракон повелителей Неба в крылатой упряжке вознес.
Едва она выйдет на сцену – и словно бы гром прогремит!
Застынет она – и как будто ударит внезапный мороз! [221]221
  Ду Фу. Наблюдаю, как ученица Гунсунь Да-нян танцует танец с мечами. Перевод Л. Е. Бежина. Цит. по: Ду Фу. Жизнь замечательных людей. Выпуск 5. М.: Молодая гвардия, 1987. С. 38.


[Закрыть]
 

Яркие сцены цирковых выступлений выглядели не менее захватывающе. На одной из них был изображен артист, удерживающий на своей голове высокий бамбуковый шест. Верхний конец шеста служил опорой второму артисту, на голове которого балансировал ребенок. Казалось, эта непрочная конструкция вот-вот рухнет. Мы невольно забеспокоились о древних нарисованных людях, но тут же успокоились, заметив справа и слева от акробатов их помощников, готовых броситься на выручку в случае непредвиденной ситуации. Выглядели эти помощники уверенными в себе, головы их украшали парадные шапки, как у чиновников. На переднем плане художник нарисовал зрителей – их было немного, но они явно оживляли композицию фрески. В целом создавалось впечатление, что музыка, танцы и цирковое искусство играли значительную роль в культурной жизни тогдашнего общества, поскольку изображения с подобными сюжетами не редкость в «Пещерах тысячи Будд».

Часто здесь встречается и сутра Вималакирти, которая была весьма широко известна в времена Тан, когда жил и творил великий поэт Ван Вэй. Он выбрал себе второе имя Моцзе, и если соединить оба его имени, то получится Вэймоцзе – именно так по-китайски читается имя Вималакирти. Росписи с этой сутрой можно встретить во многих пещерах, но есть у них одна особенность – изображения самого Вималакирти почти все одинаковы. Чаще всего он с надменным видом сидит на кровати, держа в руке мухогонку. Взгляд и уголки рта Вималакирти выдают его сдерживаемое красноречие и иронию. Монах Сюаньцзан в своих записках называет Вималакирти Незапятнанным, а сутра рассказывает удивительную историю этого буддийского отшельника. Он в совершенстве познал буддийское учение и слыл непревзойденным оратором. Однажды Вималакирти заболел, и Будда отправил своего ученика Шарипутру справиться о здоровье отшельника. Шарипутре уже приходилось испробовать горький вкус красноречия Вималакирти, поэтому он не решился пойти к нему. Тогда Будда направил учеников Маудгальяяну, Махакашьяпу, Субхути, Пунья Мантанипутту, Катьяяну, Ануруддху, Упали, Рахулу, Ананду [222]222
  Десять главных учеников Гаутамы Будды.


[Закрыть], а также Майтрейю – бодхисаттву Высшей добродетели, но никто из них также не осмелился пойти. В конце концов Манджушри [223]223
  Манджушри – бодхисаттва высшей мудрости.


[Закрыть] смирился с судьбой и отправился в путь. Тем временем Вималакирти с помощью магических сил избавил свое жилище от всего, что в нем было, оставив лишь кровать, на которой лежало его больное тело. Манджушри зашел в жилище Вималакирти, и они принялись соревноваться в красноречии. Бодхисаттвы, ученики, народ и даже Четыре Небесных Царя [224]224
  Четыре Небесных Царя – Вирудхака, Дхиртараштра, Вирупакша и Вайшравана. Согласно буддийскому учению, каждый из них оберегает одну из четырех сторон света.


[Закрыть] поспешили на шум. Затем примчались Шарипутра и Махакашьяпа, а под конец явился и сам Будда.

Эта сутра, похожая на сказку, написана ярким и живым языком, в ней есть и бурные споры, и острые диалоги, а перенесенная на стену в виде росписи – и вовсе заиграла новыми, совершенно неожиданными оттенками. Сцены сутры изображены невероятно тонко и искусно, они захватывают зрителя. Кажется, что Вималакирти вот-вот вскочит с постели, сойдет со стены и вступит с нами в оживленный разговор…

Помимо известных легенд и мифов на фресках можно увидеть и сцены из жизни простых людей – владелецам пещер нередко хотелось оставить память о себе и своей семье. Обычный сюжет – группа мужчин-чиновников, в первом ряду стоят несколько монахов либо группа дам из высшего общества, стоящих рука об руку с монахинями. Возможно, это родственники, ушедшие в монастырь, они – слава и гордость семьи, их следует изображать на самых почетных местах. Уважаемые мужчины и женщины выстроились в ряд, словно собираются отправиться к Будде. Неужели это их жертва во имя своей веры? Или они таким образом пытались увековечить самих себя? Боюсь, последнее весьма вероятно.

Привлекает внимание роспись «Чжан Ичао отправляется в поход». Когда-то этот известный генерал и высокопоставленный танский чиновник держал в страхе целые поселения и пользовался большим влиянием и могуществом на землях к западу от Хуанхэ. Стоило ему топнуть ногой, как весь коридор к западу от Хэси [225]225
  Горный проход, соединяющий провинцию Синьцзян с центральными китайскими провинциями.


[Закрыть] приходил в движение. Представители его рода прорубили немало пещер, в одной из них и находится теперь роспись, повествующая о том, как сам Чжан Ичао совершал военные походы. Генерал изображен сидящим на коне в сопровождении войска и многочисленной свиты, наряженной в изящные развевающиеся одежды. Некоторые из всадников держат в руках музыкальные инструменты, другие размахивают флагами. Щеки трубачей надуты – кажется, они хотят отпугнуть проходящих мимо людей своим воинственным видом. Кроме труб у музыкантов есть и военные рожки. В танской поэзии мне часто встречалось словосочетание «военный рожок», но как именно он выглядит, я не знал, и вот сегодня наконец мое желание осуществилось, – увидев изображение рожка на фреске, я словно встретил старого друга. Военный портрет, которому больше тысячи лет, сохранил яркие краски, древняя сцена словно ожила на стене. Глядя на персонажей росписи, я будто становился участником того похода или, по крайней мере, наблюдателем, стоящим у края дороги; видел, как в суматохе, в шумном потоке слились кони и люди, как клубилась пыль, слышал грохот музыки. Казалось, что не успеешь опомниться, и нарисованные персонажи проследуют с одного конца стены до другого и исчезнут.

На стене в одной из пещер я узнал изображение горы Утайшань. Обычно эту гору связывают с прославленным бодхисаттвой Манджушри, но здешняя фреска отличалась от прочих – на ней, попимо жизни простых людей, была воссоздана карта, охватывающая земли от Чжэньчжоу [226]226
  Нынешний уезд Чжэндин, городской округ Шицзячжуан, провинция Хубэй.


[Закрыть] и до самого Динчжоу [227]227
  Город Тайюань, провинция Шаньси.


[Закрыть]. Дорога, растянувшаяся на несколько сотен ли, неотделима от гор Утайшань, которые также непрерывно тянутся несколько сотен ли. Словно побеги молодого бамбука после дождя, поднимаются покрытые густым лесом пики этой великой горы. Древние художники изобразили все местные монастыри и отметили их названия. Торговый путь у подножья гряды заполнен людской толпой, вереницы лошадей тянут повозки, на спинах домашнего скота привязана поклажа. Путешественников ждет долгая, а порой и опасная дорога. Некоторые из торговцев утомлены и ищут подходящее место для ночлега. Виднеются тщательно прорисованные постоялые дворы, их хозяева и прислуга радушно зазывают странников, а гости в свою очередь, предвкушая отдых и горячий ужин, улыбаются им в ответ.

Современная китайская молодежь, да и некоторые представители старшего поколения привыкли жить комфортных многоэтажных гостиницах, им совсем не знакомы трудности пути, которые испытывали торговцы или путешественники древности.

Строки: «Крик петуха. Свет призрачный луны. Заиндевелый мост, следы от чьих-то ног»[228]228
  Вэнь Тинъюнь. Утро в горах Шаншань (“С рассветом снова в путь…”). Перевод М. И. Басманова. Цит. по: Поэзия эпохи Тан (VII–X). М.: Художественная литература, 1987. С. 401.


[Закрыть] или что-то вроде «Вечернее солнце заходит вдали. Охватила печаль человека у края земли»[229]229
  Ма Чжиюань. Осенние мысли («Дремлют вороны, сухие шуршат тростники…»). Перевод Е. В. Витковского. Цит. по: Светлый источник: Средневековая поэзия Китая, Кореи, Вьетнама. М.: Правда, 1989. С. 195.


[Закрыть] еще могут пробудить воображение у наших современников, но точно не вызовут сострадания. Мы слишком далеки от такой жизни. Однако роспись с видами Утайшань словно переносит нас в те далекие времена и дает возможность поразмышлять о древности. Если видеть в ней такую ценность, то настенная живопись, без сомнения, входит в число наших национальных богатств. Было время, когда некоторые империалистические страны готовы были отдать сотни тысяч долларов, чтобы приобрести эти фрески, но у них ничего не вышло, иначе фрески уже давно оказались бы в Бостонском музее. Разве не сожалели бы мы об этом?

Фрески поведали нам и о монахах, отправившихся на Запад постигать учение Будды. Подобная тематика для росписи тут вполне уместна, ведь название «Пещеры тысячи Будд» говорит само за себя. Родиной буддизма, как известно, считается Индия, поэтому на здешних стенах запечатлены множество будд и бодхисаттв, родившихся в этой стране. Однако не будь китайских монахов, постигавших канон в Индии, и индийских монахов, приезжавших в Китай, буддизм вряд ли бы смог так широко распространиться. Именно поэтому мы надеялись, что в одной из пещер увидим-таки фреску, на которой китайские монахи идут за сутрами. И действительно, таких обнаружилось немало. В первую очередь следует упомянуть буддийского монаха высшего ранга Сюаньцзана, жившего в эпоху Тан.

Фреска, на которой художник изобразил парящую над морем в лунном сиянии бодхисаттву Гуаньинь, занимала всю стену. Роскошные, сверкающие золотом и драгоценными камнями одежды бодхисаттвы ниспадали мягкими складками, а голову венчала великолепная корона. Удивительно, но над верхней губой Гуаньинь чернела тонкая полоска усов. Выражение лица божества было торжественно и спокойно. В правом нижнем углу автор фрески поместил маленькую фигурку Сюаньцзана. Монах стоит на краю скалы, сложив ладони у груди в молитвенном жесте, его лицо в знак почтения повернуто в сторону Гуаньинь. За его спиной стоит ученик Сунь Укун, держащий узду Белого коня-дракона. Куда же делись два других последователя Сюаньцзана – Чжу Бацзе и Ша Уцзин [230]230
  Чжу Бацзе – персонаж романа У Чэнъэня «Путешествие на Запад», комический волшебник, получеловек-полусвинья; Ша Уцзин – персонаж того же романа, ученик монаха Сюаньцзана. – Примеч ред.


[Закрыть]? Судя по всему, они не отправились в горы, не живут на подаяния и не держат пост. Легко представить, что они оказались вне фрески, будто бы просто сошли с нее.

Казалось бы, какая может быть связь между торговцами и монахами? Действительно, «торговому гостю прибыль важна, легка для него разлука»[231]231
  Бо Цзюйи. Пипа («Мы там, где Сюньяна берег крутой…»). Перевод Л. З. Эйдлина. Цит. по: Китайская классическая поэзия. С. 288.


[Закрыть], а отправившемуся в поход за сутрами подвижнику запрещено прикасаться к золоту и серебру, ведь уход от мирской жизни сопровождается отказом от материальных благ. Однако все «Пещеры тысячи Будд» на территории Китая расположены вдоль Великого шелкового пути – крупнейшего торгового маршрута древности, и я вижу в этом неопровержимое доказательство связи между торговлей и религией. В истории индийского буддизма начиная с Будды Шакьямуни прослеживаются устойчивые контакты между торговцами и монахами, и можно с уверенностью сказать, что они служили друг другу опорой. Великий шелковый путь – еще и религиозный маршрут, ведь по нему проходили многие буддийские монахи из Китая, Индии и других стран. Естественно, что в «Пещерах тысячи Будд» помимо монахов, отправившихся на поиски учения, также изображены и торговцы. В Кэцзыэрских монашеских пещерах в уезде Байчэн в Синьцзяне на маленьком зазоре между буддийскими настенными росписями я однажды увидел изображение торговца, одетого в иранскую одежду. Он подгонял своего верблюда, груженого тюками китайского шелка. Верблюд был тщательно прорисован и словно бы перебирал длинным ногами, как при ходьбе. Рядом стоял Будда, подняв правую руку. Казалось, что два пальца на ней горят, как свечи – лучи расходились до небес, освещая Великий шелковый путь. Скрытый смысл этой картины ясен, здесь ни к чему лишние слова.

В пещерах Дуньхуана также встречаются изображения Шелкового пути, на них китайские и иностранные торговцы шелком ведут свои караваны за запад. Перед ними расстилалась бескрайняя дорога сквозь пески, путь их был далек – тысячи и тысячи ли, но купцы не падали духом. Фрески с торговыми караванами открывают зрителям любопытные детали древнего быта. Вероятно, идти было сложно, лошади уставали, поэтому один человек шел впереди и изо всех сил тянул коня, а другой, шедший позади, что есть силы стегал животное кнутом. Я словно вживую видел эту сцену, слышал крики хлопочущих людей и ржание лошади. Были и печальные сюжеты. Вот несколько разбойников, угрожая сверкающими стальными ножами, преградили дорогу путникам. Торговцы, стоя на коленях, молят о пощаде, на их лицах выражение ужаса. Звуки голосов, казалось, эхом раздавались в наших ушах. Что тут сказать, люди всегда остаются людьми, несмотря на свет самого Будды, освещающий их путь. Печали и всевозможные тяготы прекрасно описали в своих стихах поэты эпохи Тан.

Торговые пути были не только сухопутными – об этом говорят фрески с изображением купеческих судов. Мне запомнился один небольшой корабль, на палубе которого стояли всего несколько человек, а впечатление создавалось такое, будто судно уже заполнено, в этом чувствовался некий символизм. Огромный морской вал, поднимающийся за бортом, не оставлял сомнений, что путешествие по воде – это героический поступок. Почему в пещерах Ганьсу и Синьцзяна, в пустыне за десятки тысяч ли от моря, вдруг оказались изображения кораблей, осталось для меня загадкой. Нужно исследовать этот вопрос.

В общей сложности в храмовом комплексе больше четырехсот пещер и более сорока тысяч квадратных метров настенной живописи. Изображения создавались более тысячи лет. На фресках можно встретить самые разные сюжеты и героев: рай, или Чистую землю, мир людей, преисподнюю, Китай, иностранные государства, монахов, монахинь, чиновников, землевладельцев, крестьян, рабочих, торговцев, лавочников, ученых, знахарей, проституток, актеров, мужчин, женщин, стариков, детей и многое другое. За эти короткие несколько дней мы словно побывали в стране небожителей, путешествовали по загробному миру и преисподней, перенеслись в древность, встретились с мифическими героями, объездили тысячу мест. Мы поднимались на священную гору Сумеру [232]232
  Сумеру – центр мироздания в буддизме.


[Закрыть], видели Брахму и Индру, общались с Четырьмя Небесными Царями, встречались с чудовищами с головой быка и телом лошади, прошли по длинному, в несколько десятков тысяч ли, Великому шелковому пути; плавали в морях и океанах, покрытых бескрайним туманом, видели милосердие Будды и бодхисаттв, слышали непревзойденного оратора Вималакирти. В моей голове громоздились образы разнообразных существ, они переплетались, путались и поднимались до самых облаков. Я не мог понять, где этому начало, а где конец. За несколько дней я словно прожил несколько жизней. Многое из того, что ранее казалось мне очень абстрактным – литература, искусство, обычаи, нравы, народы, религии, языки, история и многое другое, – сегодня приобрело самую конкретную форму. Раньше я видел работы великих танских художников – портреты императоров Янь Либэня, пейзажи кисти Ли Сысюня, написанные в золотисто-бирюзовой манере, живопись Чжу Сянъяна периода Сун, жанровые картины минского мастера Чэнь Лаоляня и картины художника Да Дицзы с изображением природы. Они поражали меня совершенством художественной техники и безграничностью идей. Однако в пещерных росписях Дуньхуана подобное мастерство было повсюду. Более того, здешние фрески все-таки чуть-чуть опережают другие росписи смелостью композиции. Некоторые древние художники имели храбрость изобразить оркестр, не нарисовав при этом ни одного человека. Все музыкальные инструменты, привязаны к лентам, висящим в воздухе, ленты развеваются на ветру, а инструменты сами исполняют мелодии. Звучит концерт, рождающий тысячи фантазий. Можно ли найти подобные картины в истории китайской живописи, да и в искусстве других стран?

Давно ушедший древний мир чувствовался не только внутри пещер, но и снаружи. Во время посещения самых разных достопримечательностей мы постоянно замечали, что на стене или на дереве кто-то написал или вырезал свое имя и год: здесь был такой-то, месяц такой-то, год такой-то. Нас это возмущало, но, оказывается, эта традиция существует с давних времен. В романе «Путешествие на Запад» упоминается, как Будда демонстрировал ни с чем не сравнимую силу учения и заставил Сунь Укуна делать сальто на своей ладони. Сколько тысяч сальто сделал Укун, пока не допрыгнул до места, где встречаются Небо и Земля, мне не известно, но, когда ему это удалось, он увидел пять розовато-красных колонн, подпирающих всю небесную твердь. Чтобы завоевать доверие Будды, Сунь Укун выдернул свой волос, подул на него волшебным дыханием и крикнул «Превратись!» Волос обернулся наполненной густой тушью кистью, Сунь Укун написал крупными иероглифами на центральной колонне: «Здесь был Великий Мудрец, Равный Небу»[233]233
  Один из титулов Сунь Укуна.


[Закрыть] и тут же растаял в воздухе, оставив после себя лужицу обезьяньей мочи. Поэтому я подумал, что если благочестивые дамы и господа, которые боятся, что их великие имена не будут известны современникам и не сохранятся в памяти потомков, основали бы научное общество, то Сунь Укуна почитали бы как своего идейного вдохновителя и родоначальника. Однако здесь, в Дуньхуане, моя точка зрения изменилась. Написанные или выгравированные на стенах имена верных последователей Будды точно не исчезнут. Они встречаются повсюду и выглядят такими четкими, словно их вырезали вчера, хотя возраст многих из них достигает нескольких сотен лет: такой-то год правления императора Канси, такой-то год правления императора Юнчжэна, такой-то год правления императора Цяньлуна [234]234
  Императоры периода Цин, 1644–1912 гг.


[Закрыть]. Когда их видишь, невольно думаешь: неужели я снова вернулся в эпоху правления Канси? Судя по всему, Сунь Укун был не единственным, кого интересовали подобные забавы.

Так мы прожили шесть дней в этом далеком от грешного мира, наполненном духом древности и чужих земель оазисе посреди пустыни. Осматривали пещеры, мы получали яркие и многообразные впечатления. Их накопилось столько, что не оставалось просвета для воздуха. Порой казалось, что я сижу в каморке, но мои мысли уносились на десять тысяч ли, и не было никаких границ для путешествий по прошлому. Фантазии приходили одна за другой, и я погружался в глубокие раздумья о том, какие же огромные душевные силы вкладывали художники в эти фрески, написанные в таких темных пещерах! Как-то мне довелось прочитать книгу по истории искусств, где рассказывалось об одном итальянском художнике, расписывающем купол собора. Ему нужно было постоянно смотреть вверх, поэтому после нескольких лет работы его глаза так и остались навсегда направленными вверх, он больше не смог опустить их.[235]235
  Речь идет об итальянском скульпторе, живописце, поэте и философе Микеланджело Буонаротти и его росписи потолка Сикстинской капеллы в Ватикане – мастер работал стоя, запрокинув голову вверх, из-за чего, по свидетельствам современников, после завершения росписи, которая длилась четыре года, некоторое время страдал от артрита и сколиоза и даже был вынужден читать, держа книгу над головой. – Примеч. ред.


[Закрыть] «Пещеры тысячи Будд» в Дуньхуане наверняка намного уже и темнее итальянского собора, а электрические лампочки появились здесь совсем недавно. Линии рисунков изящны, роспись настолько сложна, что рассмотреть все детали практически невозможно. Художникам приходилось преодолевать невероятные трудности. Вокруг – бескрайняя пустыня, где летом стоит невыносимая жара, а зимой – лютый холод. Кроме небольшого зеленого островка неподалеку, куда ни кинь взгляд – всюду безграничный тускло-желтый цвет, и так на сотни ли вокруг. Питьевую воду и до сих пор привозят из источника, расположенного за несколько десятков ли отсюда, но можно представить, как трудно это было делать много веков назад. Работая в пещерах, живописцы, вероятно, должны были использовать подвесные леса, прикрепленные к стенам, лежать на них лицом кверху, держа маленькую свечку в руке, и прорисовывать линию за линией. Нельзя вернуться в прошлое, чтобы увидеть тех художников. Не знаю, утратили они, как тот итальянский художник, способность опускать глаза или нет, но какая же великая сила их поддерживала, раз в таких сложнейших условиях создавались шедевры, поражающие воображение и по праву занимающие место среди сокровищ мира искусства!