Текст книги "Душой уносясь на тысячу ли…"
Автор книги: Цзи Сяньлинь
Жанр: Документальная литература, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)
В моей душе зародилось странное чувство, которому сложно было проявиться в других местах. Есть известная непальская легенда, в которой говорится, что раньше на месте долины Катманду было море, и в его водах обитали разные существа. Бодхисаттва Манджушри взмахнул мечом и рассек гору пополам, образовался проем, через который море вытекло, обнажив сушу. Вскоре здесь появились люди и основали город – Катманду. С тех пор Непал рос, приумножал свои богатства и стал таким, каков он есть сейчас. А в Китае гора Утайшань [122]122
Утайшань – одна из пяти священных гор китайских буддистов, находится в провинции Шаньси.
[Закрыть] считается родиной Манджушри и местом его теперешнего пребывания. Непальцы считают эту гору священной.
Конечно, это только легенда, но у каждой легенды есть своя основа. Почему непальцы считают родиной Манджушри именно Китай? Для наших народов эта легенда имеет большое значение!
Мы провели в Катманду всего шесть дней – ровно в два раза больше, чем Гаутама Будда позволял своим монахам проводить на одном месте. И он был прав – я с каждым днем все больше и больше привязывался к этому небольшому городу. День отъезда был полон суеты. Я открыл окно – снаружи стоял густой туман, он накрывал город каждое утро, превращая все предметы в блеклые силуэты. Где-то в его подвижной пелене раздавался собачий лай, с крыши доносилось воркование голубей. В тот раз мне не удалось увидеть мои любимые Гималаи – их заслоняла дымка. Однако у меня словно появилась сверхъестественная сила, которую в буддизме называют «всевидящим оком», я будто смог узреть каждый заснеженный пик. Моя душа вознеслась к самым вершинам и свободно там парила. Кажется, я даже видел символ китайско-непальской дружбы – Джомолунгму, самую высокую гору в мире. Мое сердце наполнилось волнением и тоской, я чувствовал светлую грусть и одиночество.
До свидания, Катманду!
Я верю, что в один прекрасный день я вернусь.
2 декабря 1986 года.
Сад ясности, Пекинский университет
Возвращение в Гёттинген
Никогда бы не подумал, что после долгих тридцати пяти лет я снова вернусь в этот маленький городок, который находится за тысячи ли от родной страны.
Поезд вез меня из Гамбурга в Гёттинген, а я все не мог поверить в происходящее. Может быть, это сон? Беспорядочные воспоминания, люди и события, о которых я не думал больше тридцати лет, теперь не давали мне покоя. Перед внутренним взором возникали улыбки моих дорогих учителей, ласковое лицо хозяйки дома, где я жил, так похожее на лицо моей матери, образы многих близких мне людей. Магазины по обеим сторонам узких улочек, густой лес на горе к востоку от города, маленькое кафе, олени среди желтой листвы, белые подснежники, пробивающиеся из-под сугробов в самом начале весны. – все эти и другие воспоминания, обгоняя друг друга, проходили передо мной. Но вот все они смешались, и в моем сердце заклокотало, как в котле.
Поезд остановился, я пулей выскочил из вагона и ступил на землю Гёттингена. Сами собой в памяти возникли строки:
Молодым я из отчего дома ушел,
воротился в него стариком.
Неизменным остался лишь говор родной, —
счет годов у меня на висках.
И на улице дети глядят на меня, – все они не знакомы со мной,
И смеются, и просят, чтоб гость рассказал,
из каких он приехал краев. [123]123
Хэ Чжичжан. «Молодым я из отчего дома ушел…». Перевод Л. З. Эйдлина. Цит. по.: Китайская классическая поэзия. М.: Художественная литература, 1975. С. 307.
[Закрыть]
Этот маленький городок на чужбине с населением чуть больше ста тысяч человек настолько глубоко проник в мое сердце, что стал для меня второй родиной. Когда-то я прожил здесь целых десять лет, десять лет своей цветущей молодости. Мои следы отпечатались на каждом клочке земли в этом городе. Здесь я радовался, страдал, гнался за мечтой, здесь рушились мои надежды, здесь я колебался и упорствовал. Этот город действительно определил путь, по которому стала развиваться моя жизнь. Все это оставило неизгладимый отпечаток в моем сердце. Разве не естественно, что в глубине души я считаю это место своей второй родиной?
Все чувства смешались и нахлынули разом. На сердце лежала необъяснимая тяжесть, давящая так, что становилось трудно дышать. Я радовался и грустил, сожалел и надеялся… Городок совсем не изменился. На площади перед мэрией возвышалась бронзовая статуя девушки с лебедем в руках, такая же, как и тридцать пять лет назад. Стайка голубей, как и раньше, безмятежно прогуливалась вокруг статуи. Не знаю, сколько времени прошло, но вот они вдруг всполошились, вспорхнули на шпиль церкви поблизости. Словно я уехал отсюда только вчера, а сегодня вернулся. Ресторан в подвальчике по-прежнему работал, и я зашел туда пообедать. Внутри все было как раньше: по-старому расставлены стулья, лампы висели как треть века лет назад. Даже молодой официант был похож на того, кто каждый вечер подавал мне ужин в те годы. Магазинчики по периметру площади тоже не изменились. Несколько дорогих ресторанов – «Черный медведь», «Кабачок» и другие – все находились на прежних местах. Два книжных магазина тоже были там, где и всегда. Неужели минуло тридцать пять лет?
Однако, как говорится в древней китайской поговорке, горы и реки остались прежними, но людей уж нет. Тем, чьи образы приходили ко мне в поезде, будь они до сих пор живы, исполнилось бы больше ста лет. Расспрашивать о них напрямую я не стал, чтобы не услышать грустный и очевидный ответ, а только лишь ходил вокруг да около, задавал нечеткие вопросы и получал такие же туманные ответы. Я наслаждался этой неясностью, потому что в ней скрывалась надежда, но даже она не могла изменить правду.
Мне же оставалось лишь безмолвно плакать.
С тяжелым сердцем я продолжал свой путь по лабиринтам прошлого. Прежде всего мне была интересна судьба дома, в котором я прожил целых десять лет. Его милая хозяйка была мне как мать и, к сожалению, уже давно покинула этот мир. Дом, однако, был цел, и опрятная улица по-прежнему сияла чистотой. Прежде я часто видел, как пожилые женщины мыли с мылом этот тротуар. Вот и сейчас он выглядел так, что, если даже лечь на него, не прицепится ни пылинки. Продуктовый магазин за углом был открыт, на прилавке за большим сверкающим стеклом лежали яркие продукты. Уж не знаю, сколько поколений хозяев сменилось в этом магазине. Я дошел до дома, где жил, поднял голову и увидел окно своей комнаты на третьем этаже. На подоконнике точно так же, как и раньше, стояли пестрые цветы в аккуратных горшках. Конечно, они были посажены уже не руками моей хозяйки. Я толкнул дверь и стремительно взбежал по лестнице на третий этаж. Достать ключ мне не пришло в голову – ведь сейчас там жил другой человек. Этот дом и его хозяйка часто мне снились после отъезда, ведь десять лет жизни – огромный срок! Здесь я переживал радость и горе, спасался от бомбардировок и терпел голод. После того как скончался хозяин дома, я много раз ходил вместе с хозяйкой на его могилу. Так вышло, что молодой иностранец стал для нее единственным родным человеком. В первые годы после моего возвращения в Китай мы еще обменивались письмами, потом дела закружили, и наша связь оборвалась. Я часто мечтал о том, что однажды мы снова увидимся, но, увы, встретиться в Гёттингене нам больше не суждено. Наверное, теперь она покоится вечным сном, а могила ее усыпана розами.
Я бродил по улицам, где бывал каждый день так много лет назад, и думал, что здесь повсюду остались мои следы. Лужайки перед домами покрывал плотный травяной ковер. Холода в этом году наступили рано – уже к середине октября лег снег. Белый, он странно контрастировал с изумрудной зеленью газонов и красными цветами. Сочные бутоны величественно и даже надменно распускались среди невысоких сугробов и казались еще ярче, чем в весеннюю или летнюю пору. Я вдруг вспомнил ту голодную зиму, хмурое небо в сумерках, сверкающие снежинки и фигуру профессора Зига, который преподавал мне тохарские и ведийский языки. Мы медленно брели по длинной заснеженной улице, я держал учителя под руку, и душу мою наполняла теплая и светлая печаль. Спустя годы, вернувшись на родину, я вспоминал этого удивительного старца каждый раз, когда выпадал снег.
Почти каждое воскресенье мы с китайскими или немецкими однокашниками ездили на луг Шиллера – по пути в горы его не миновать. Извилистая тропа поднималась довольно высоко, по ней можно было взобраться к Башне Бисмарка, откуда весь Гёттинген открывался как на ладони. Порой мы теряли счет времени, сидя в маленьком кафе, прятались от ливня в беседке с соломенной крышей, а осенью пугали оленей, которые вечно искали себе пропитание и бросались прочь, едва заслышав шуршание листвы под нашими ногами. Столько сладких воспоминаний, сколько воскресших чувств! Трава такая же изумрудная, беседка тоже совсем не изменилась, и лишь я состарился да былые попутчики моих прогулок разбежались, словно облака. Кого-то уже нет в живых, другие уехали из Германии и живут на другом конце света. Человек ведь не камень. Думая об этом, как не расчувствоваться?
К счастью, те, кого я мечтал увидеть несколько десятков лет и на встречу с кем больше всего надеялся, – мой «аспирантский отец» Эрнст Вальдшмидт и его супруга – оказались в добром здравии. Профессор к тому времени исполнилось восемьдесят три года, жена была чуть старше. Наша встреча после тридцати пяти лет разлуки казалась сном. Старики были очень взволнованы, меня же чувства переполняли настолько, что перехватывало дыхание. Мы сидели в свете тусклой лампы, и я вновь вспоминал строки Ду Фу:
С профессором Вальдшмидтом я познакомился в первый год учебы в Гёттингене. Те десять лет, что я провел здесь, были полны потрясений, но каждую нашу встречу я отчетливо помню. Часто профессорская чета приглашала меня на ужин; их единственный сын, которому тогда было чуть больше десяти, всегда сидел с нами за столом. Однажды профессор Вальдшмидт даже пошутил над ним: «У нас в доме гость из Китая. Завтра в школе можешь всем похвастаться». Спустя совсем немного времени началась Вторая мировая война, и этот вчерашний мальчишка, неожиданно быстро повзрослевший, был призван в армию и погиб в боях на севере Европы. Его смерть стала страшным ударом для супругов Вальдшмидт, но вскоре и самого профессора обязали идти на фронт. Что творилось у него на душе, я не мог спрашивать, а он, возможно, и не хотел, чтобы ему задавали такие вопросы, предпочитая безмолвно и безмерно страдать, не разделяя свою скорбь ни с кем. Перед самым началом войны профессор забронировал театральные билеты на весь сезон, к открытию которого дома его уже не было. Я взял на себя обязанность раз в неделю сопровождать супругу профессора на спектакли. Когда представление заканчивалось, я провожал госпожу Вальдшмидт домой. Наш путь был неблизким – профессорский дом стоял у подножья горы рядом с лесом, так что в свою темную и остывшую комнату я попадал далеко за полночь.
Мое собственное положение было совсем скверным. Во время войны письма из дома дороже золота, новости же в них были тогда совсем не радостными: моя родина подвергалась мучениям, в семье все от мала до велика бедствовали. Порой я не мог сомкнуть глаз всю ночь, печальные мысли не давали покоя, то и дело раздавался грохот очередного авиаудара, в желудке было пусто… Когда беспокойный сон все же овладевал мной, то приносил видения дорогой сердцу родины и очищенного арахиса.
Учеба, сдача устных экзаменов, получение ученой степени, работа над диссертацией – все это происходило в очень тяжелых условиях. Каждый раз, когда профессор Вальдшмидт приезжал с фронта домой на побывку, я приходил к нему с диссертационными материалами, он внимательно слушал мои доклады, давал свои комментарии. Сколько душевных сил вложил он во все, что я знаю и умею сейчас! Мои нынешние достижения весьма скромны, но даже их у меня не было бы без наставлений, труда и терпения, которое проявил дорогой профессор ко мне, совершенно чужому для него иностранному юноше. Можно ли забыть то, что он сделал для меня?
Сегодня мы снова встретились, но уже не в том трехэтажном доме, который я так хорошо помню, а в пансионате для пожилых людей. Свой собственный дом профессор и его супруга оставили в дар Институту буддизма и индологии Гёттингенского университета, автомобиль, кажется, продали, и переехали. Пансионат выглядел роскошно, славился отличной кухней, имел собственный спортивный зал и бассейн. Впрочем, если учесть, что постояльцами здесь были люди очень пожилые, и порой даже неспособные самостоятельно передвигаться, спортивный зал и бассейн казались некими излишествами. Большинство постояльцев остановились здесь в ожидании смерти, и тот, с кем сегодня вместе ужинали и беседовали, наутро мог отойти в мир иной. Заниматься гимнастикой в такой обстановке мало кому хотелось. Однако у профессорской четы не было никого, кто мог бы за ними ухаживать – куда же им было податься?
Вот в каком месте довелось встретиться учителю и ученику после многолетней разлуки. Профессор Вальдшмидт был так взволнован, так радовался, что невозможно описать. Едва выйдя из машины, я увидел через большую светлую стеклянную дверь, что он сидит в кресле, выпрямив спину, и ждет – видимо, уже давно. Взгляд его ласковых и слегка мутноватых глаз не отрываясь следил за каждым моим движением. Мы пожали друг другу руки, его ладонь немного дрожала. Супругу профессора время совершенно не пощадило: она потеряла слух, голова ее беспрерывно тряслась. Казалось, это совершенно другая женщина по сравнению с той, что я знал тридцать пять лет назад. Она специально приготовила блюда, которыми угощала меня в те годы, когда я ужинал в их семье. Супруги хором сказали: «Давайте поговорим о старых добрых временах в Гёттингене!» Сейчас им ничего не оставалось, лишь заполнять свою жизнь воспоминаниями о прошлом. Я спросил профессора, нужны ли ему китайские книги по буддизму, и он ответил: «Какой от них теперь прок?» Затем я спросил о том, над чем он сейчас трудится. «Я хочу упорядочить свои старые работы. Думаю, а сколько мне еще осталось?» – ответил он. Мне подумалось, что жизнь этих стариков, которые только и остались друг у друга, была совсем мрачная. Совсем как у Лу Синя в эссе «Путник»: «Впереди? Впереди – могила».
Меня охватило уныние. Пожилой профессор всю жизнь был полон энергии, написал столько трудов, прославился на весь мир, заслужил уважение людей и так проводит свою старость! Мой приезд принес им большую радость, но как они будут чувствовать себя после моего отъезда? Нужно ли мне остаться здесь навсегда? Эти и другие мысли сеяли смятение в моей душе весь вечер, пока наконец не пришло время прощаться. Пожилой профессор удивленно посмотрел на меня: «Только одиннадцатый час, еще так рано!» И я остался еще на некоторое время. Была уже глубокая ночь, когда мы распрощались. Профессор провожал меня до двери, потом до машины – было видно, что он не хотел расставаться со мной. Сердце мое тонуло в тревоге и тоске – я вдруг четко осознал, что это наша последняя встреча. Чтобы успокоить или обмануть его, а, может, чтобы успокоить или обмануть самого себя, я сказал: «Через год-другой снова приеду навестить вас!» Слова, вырвавшиеся из моих уст и долетевшие до его ушей, звучали фальшиво, но мне так хотелось в них верить! Эта искренность тронула профессора, на его лице засияла улыбка: «Ты мне пообещал, смотри, через год-два обязательно приезжай!» Сдерживая слезы, я сел в машину. Когда она тронулась с места, я обернулся и увидел, что профессор все еще стоит, не двигаясь, словно статуя.
Через два дня я уехал из Гёттингена. Сидя в поезде, как и в день приезда, я мысленно перебирал дорогие моему сердцу картины. Люди, пейзажи и вещи возникали, смешивались, переплетались и, казалось, приобрели большую выпуклость и четкость, чем в день приезда. Среди всех эти туманных и путаных образов один был самым осязаемым и заметным – неподвижная фигура, которую я видел вчерашней ночью. Я хочу, чтобы она навсегда осталась перед моими глазами, навсегда запечатлелась в моем сердце.
Начато в ФРГ, ноябрь 1980
Дописано в Пекине, октябрь 1987
Приезд в Индию
Это эссе написано целых сорок лет назад и никогда не публиковалось. Я нашел его и перечитал. Время течет и неумолимо меняет все вокруг, мои чувства тоже неизбежно претерпели изменения, но их значение не потеряно и по-прежнему имеет свою привлекательность. История взаимоотношений Китая и Индии насчитывает более двух тысячелетий, а эти ничтожные четыре десятка лет могут показаться просто секундой, щелчком пальцев. По предложению «Ежедневной экономической газеты» я обновил и опубликовал эту статью.
15 апреля 1992 года
Индия в моем воображении, конечно, вовсе не выглядела райской обителью, как ее представляют верующие старушки-буддистки, но имела с этим образом некоторые схожие черты. Ничего конкретного, скорее какие-то бессодержательные, туманные и неоднозначные картины. Я мысленно рисовал себе палящий зной, джунгли, гуляющих по ним смуглых женщин с украшениями в носу…
Пока наш самолет летел из столицы Мьянмы города Янгона в Калькутту, эти образы вновь ожили в моей голове. Через иллюминатор я видел маленькие квадраты полей, белые, как шелк, ленты рек, похожие на траву кокосовые пальмы – все это вполне укладывалось в мои наивные представления. Однако, выйдя из самолета в аэропорту Дум-Дум, я испытал шок. Все пространство огромного зала было забито людьми, куда ни глянь – всюду были красные флаги. Этот сочный цвет резко контрастировал с моими мутными и блеклыми фантазиями. Толпа излучала мощную жизненную силу, она была живым организмом. Именно тогда я осознал, что мои представления об Индии – не что иное, как иллюзии, которые не имеют ничего общего с реальностью.
В аэропорту собралось не менее трех тысяч человек. Нас приветствовали индийские чиновники, специально прилетевшие из Нью-Дели, представители правительства Западной Бенгалии и Калькутты, делегаты различных других организаций. Немного поодаль стояли рядовые граждане – китайские мигранты-хуацяо и индусы. Высоко над головой они держали красные флаги с пятью звездами и флаги других стран. После круга дружеских рукопожатий на шею каждому из нашей делегации повесили несколько пахучих тяжелых, длинных цветочных гирлянд, словно хотели закопать наши лица в эдакой горе из цветов. Но мы пожали еще не все руки, множество ладоней по-прежнему тянулись к нам. Я, ощущая тяжесть цветочных гирлянд на шее, силился держать спину прямо и знай поворачивался к атакующим меня со всех сторон рукам.
Кроме этих жарких ладоней нас окружал целый лес рук с фотоаппаратами. Камеры были большие и маленькие, их держали на весу или ставили на штативы, куда бы мы ни повернули голову, всюду появлялся черный монстр, нацелившийся прямо на нас и желающий запечатлеть наши первые минуты на индийской земле. Нас взяли в кольцо, из которого было невозможно было вырваться.
Глава нашей делегации протиснулся к лестнице перед залом ожидания, поднялся на нее и произнес речь. Он говорил о традиционной дружбе между двумя странами, которой уже более двух тысяч лет. Сейчас, в новую историческую эпоху, объяснял он, необходимо наполнить эту дружбу новым смыслом. Мы приехали в Индию, чтобы укреплять и развивать дружеские связи. Стоит только нашим народам объединиться, сомкнуть ряды, и мы обязательно защитим мир в Азии и во всем мире. Раздались оглушительные овации. «Да здравствует китайско-индийская дружба!» – разносилось по всему залу прилета.
Под эти бурные возгласы мы потихоньку пробирались через толпу к выходу из аэропорта. Неподалеку за деревянным ограждением стояла группа бедно одетых индийцев. В руках они держали что-то напоминающее флаги и, глядя на нас, изо всех сил размахивали ими. Когда мы проходили мимо, раздался возглас: «Да здравствует Мао Цзэдун!»
Этот голос был могучим и пылким, ведь наполняющая его любовь шла из самого сердца! Тысячелетнее угнетение было свергнуто, надежда на прекрасное и светлое будущее рвались наружу. Я поднял голову и посмотрел на индийцев за оградой. Их глаза горели, лица раскраснелись от волнения. Они махали нам руками, флагами и изо всех сил пытались дотянуться до нас.
Впервые я услышал из уст индийского народа это милое моему сердцу имя. Великий образ немедленно возник у меня перед глазами. Исполинская фигура, словно горная вершина, возвышающаяся над бурлящим потоком людей, над развевающимися красными флагами. Под его лидерством мы подняли головы. Сегодня я особенно остро почувствовал это.
И вдруг я услышал песню «Алеет Восток»[126]126
Китайская революционная песня, прославляющая Коммунистическую партию Китая и Мао Цзэдуна. В период «культурной революции» фактически считалась гимном КНР.
[Закрыть] – она доносилась из рядов китайских хуацяо. Они, как и индийцы, собрались в группу, чтобы приветствовать гостей из Китая. Эти люди ехали на большом грузовике, размахивали красными флагами с пятью звездами, ликовали и громко славили нашего великого вождя. Услышав приветствия индийских друзей и звуки песни «Алеет Восток», я почувствовал гордость и вдохновение, осознав одновременно, насколько далеко мы находимся от нашей великой Родины. Мы пожимали руки индийцам и китайцам, а наши глаза были полны слез радости.
Дорога до отеля заняла около получаса. Через окно мы видели оживленную толпу индусов. Некоторые были в тюрбанах, другие – с нарисованными на лбу узорами в виде белых линий, многие носили бороды, а некоторые выглядели совсем просто, без каких-либо особенностей. Коровы, которых считали священными животными, бесстрастно бродили туда-сюда среди машин и трамваев, глядя на всех свысока. Порой их запрягали в повозки, груженые до верха каким-то скарбом, и большие коровьи рога раскачивались из стороны в сторону. Торговцы сидели по-турецки за низенькими прилавками. Трамваи и автобусы были битком набиты пассажирами.
Сначала мне казалось, что на улицах одни «чужаки». Однако среди этих иностранцев были люди, которые ни с того ни с сего обращали на нас внимание. Видя, что у нас на шеях висят цветочные бусы, они улыбались нам, вероятно, понимая, что мы за люди. Каждый цветок в этих бусах символизировал безграничную любовь индийского народа к Новому Китаю. Окружавшие нас люди вдруг переменились в моих глазах. Я больше не считал их «чужаками», а воспринимал как братьев. Наивные и смешные фантазии исчезли без следа. Я полюбил этот народ.
Любовь, вспыхнувшая в сердце, ознаменовала собой начало нашей поездки по Индии.
Написано 22 марта 1952 года
Переписано 18 апреля 1992 года
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
