Текст книги "Иосиф Сталин. От Второй мировой до «холодной войны», 1939–1953"

В анонимно опубликованной статье Кеннана не использовался термин «холодная война», но в ответ на нее журналист Уолтер Липпман написал целую серию очерков, которые были позже опубликованы в форме брошюры с названием «холодная война». Именно публикация Липпмана привела к популяризации этого понятия, ставшего условным обозначением для растущей напряженности в послевоенных отношениях СССР и Запада, которые, по словам Липпмана, явились результатом наращивания военной мощи Сталина, а не его идеологических стремлений⁴⁷.

Военная угроза 1946 года

Хотя считается, что первым объявлением «холодной войны» стала произнесенная Черчиллем в Фултоне 5 марта 1946 г. речь о «железном занавесе», в ней не использовался сам этот термин и враждебность по отношению к Советскому Союзу была далеко не главной ее мыслью. Лекция Черчилля на самом деле называлась «Мускулы мира», и говорил он о том, чтобы продлить срок действия англо-советского соглашения о союзничестве 1942 г. на 20–50 лет (Бевин предложил это Сталину еще в декабре 1945 г.). «Нашей единственной целью является взаимная помощь и сотрудничество с Россией, – говорил Черчилль. – Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ и моего товарища военного времени маршала Сталина. В Англии… питают глубокое сочувствие и добрую волю ко всем народам России и решимость преодолеть многочисленные разногласия и срывы во имя установления прочной дружбы. Мы понимаем, что России необходимо обеспечить безопасность своих западных границ от возможного возобновления германской агрессии. Мы рады видеть ее на своем законном месте среди ведущих мировых держав. Мы приветствуем ее флаг на морях». Однако внимание общественности – как в то время, так и в ретроспективе – больше всего привлекла другая часть его речи: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес. По ту сторону занавеса все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы – Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София. Все эти знаменитые города и население в их районах в пределах того, что я называю советской сферой, все они в той или иной форме подчиняются не только советскому влиянию, но и значительному, все возрастающему, контролю Москвы… Коммунистические партии… достигли исключительной силы, намного превосходящей их численность, и всюду стремятся установить тоталитарный контроль».

Далее Черчилль рассуждал о коммунистической угрозе в Западной Европе и особо отмечал беспокойство, вызванное политикой Советского Союза по отношению к Турции, Ирану и Дальнему Востоку. Из всего этого Черчилль делал следующий вывод: западные демократические державы должны держаться вместе и твердо защищать свои принципы. Русские не питают уважения к слабости, сказал Черчилль своим слушателям. Он проводил параллель с тем, как политика умиротворения позволила Гитлеру развязать войну. Чтобы этого не случилось вновь, с Россией должно быть достигнуто «доброе понимание»⁴⁸.

Черчилль уже не был премьер-министром Великобритании, но его статус выдающегося политического деятеля не оспаривался. Трумэн даже пригласил бывшего премьер-министра в Фултон (свой родной штат) и сидел рядом с ним на сцене в Вестминстерском колледже. Черчилль выступил с речью, а затем был удостоен почетной степени. Первой реакцией со стороны Советского Союза стала выдержанная во враждебном тоне передовица в «Правде» от 11 марта и не менее агрессивная статья, опубликованная на следующий день в «Известиях» и написанная ведущим советским историком Евгением Тарле. В обеих статьях приводились длинные выдержки из речи Черчилля, в том числе – обидные высказывания о «железном занавесе». Тарле указывал на то, что этот термин использовал Геббельс во время войны для описания процесса освобождения Красной Армией Восточной Европы от немецких оккупантов⁴⁹. 14 марта к дискуссии присоединился Сталин, который дал длинное «интервью» газете «Правда». Как и всегда в таких случаях, и вопросы, и ответы были тщательно составлены самим советским диктатором. Черчилль, по словам Сталина, пытался спровоцировать новую войну и выступал за доминирование англоговорящих стран во всем мире. Он не упомянул о «железном занавесе», но открыто заявил, что СССР имеет право на создание дружественных ему правительств в Восточной Европе, учитывая, какую роль восточноевропейские государства сыграли в создании платформы для немецкой агрессии против Советского Союза. В заключение Сталин напоминал о роли, сыгранной Черчиллем в антибольшевистской коалиции, которая многими годами раньше вмешалась в ход русской гражданской войны, и пообещал, что если «Черчиллю и его друзьям» удастся организовать «новый марш против Восточной Европы», они будут «снова разбиты, как они были разбиты в прошлом»⁵⁰.

Александр Верт, корреспондент «Санди таймс» в Москве, вернулся в Россию из поездки в Финляндию в самый разгар скандала по поводу Фултонской речи, и «обнаружил, что люди сильно напуганы разговорами о новой войне»⁵¹. Как отмечает Верт, Фултонская речь вызвала непритворное беспокойство в Советском Союзе и стала психологически важным поворотным моментом в развитии «холодной войны». Еще более усугубил критическую обстановку ряд других конфликтов между СССР и Западом, имевших место в 1946 г. В их числе был кризис вокруг вывода советских войск из Ирана весной и конфликт СССР с Турцией по поводу Черноморских проливов летом.

Иранский конфликт вырос из оккупации страны британско-советскими войсками во время Второй мировой войны⁵². Британские и советские войска были введены в страну в августе 1941 г., чтобы свергнуть находящееся под влиянием Германии правительство Ирана, обезопасить запасы нефти и маршруты ее поставки в СССР. В договоре с Ираном, подписанном в январе 1942 г., Великобритания и СССР обещали вывести войска через полгода после окончания войны с Германией. Позже, по инициативе Москвы, соглашение получило новую трактовку – было заявлено, что имелось в виду окончание войны с Японией, следовательно, крайний срок вывода войск был отложен до 2 марта 1946 г. Судя по всему, Сталин был намерен вывести из Ирана советские войска, однако окончательному выполнению соглашения помешали два осложняющих фактора. Первым было желание Москвы подписать соглашение с Тегераном по разработке нефтяных месторождений в Северном Иране, а вторым – подъем в 1945 г. возглавляемого коммунистами националистского движения в азербайджанской части Ирана, требовавшего автономии и развития связей с соотечественниками в Советской Республике Азербайджан.

Цели движения согласовывались со склонностью Сталина поддерживать этническую автономию и единство всегда, когда это ему было удобно. Кроме того, оно позволяло надеяться на возможность усилить политического влияния СССР в Иране. Когда приблизился назначенный срок – март 1946 г. – Москва заявила, что из-за нестабильной ситуации в некоторых частях Ирана выведет лишь часть своих вооруженных сил. На высшем уровне Советский Союз продолжал попытки договориться о соглашении с Ираном по нефтяному вопросу. Тем временем, однако, иранцы затронули проблему вывода советских войск на совещании Организации Объединенных Наций, а в марте 1946 г., после того как назначенные сроки истекли, вновь привлекли к ней внимание ООН. Москва в ответ приказала Громыко отказаться обсуждать вопрос вывода войск в ООН на том основании, что он должен быть предметом двустороннего обсуждения между Советским Союзом и Ираном. На самом деле уже к началу апреля по всем дискуссионным моментам между Москвой и Тегераном было достигнуто согласие, и к началу мая советские войска были выведены из Ирана. Требования Советского Союза по нефтяному вопросу были удовлетворены, хотя позже иранцы отказались выполнять соглашение, поскольку его не ратифицировал тегеранский парламент. Можно с полным правом утверждать, что иранский кризис представлял собой лишь незначительный конфликт, непропорционально раздутый современной прессой, а в дальнейшем – западными исследователями периода «холодной войны», стремившимися найти подтверждение тому, что Советский Союз в послевоенные годы проводил политику экспансии.

В мае 1946 г. Сталин написал довольно откровенное письмо руководителю азербайджанского движения за автономию, в котором объяснял, почему он считал необходимым вывод советских войск: «Мы не могли их оставлять дальше в Иране, главным образом потому, что наличие советских войск в Иране подрывало основы нашей освободительной политики в Европе и Азии. Англичане и американцы говорили нам, что если советские войска могут оставаться в Иране, то почему английские войска не могут оставаться в Египте, Сирии, Индонезии, Греции, а также американские войска – в Китае, Исландии, в Дании. Поэтому мы решили вывести войска из Ирана и Китая, чтобы вырвать из рук англичан и американцев это оружие, развязать освободительное движение в колониях и тем сделать свою освободительную политику более обоснованной и эффективной. Вы как революционер, конечно, поймете, что мы не могли иначе поступить»⁵³.

Такое сочетание геополитического расчета и идеологических стремлений было типичным для взглядов Сталина в этот период, хотя столь явно проследить проявление обоих этих элементов в одном высказывании можно было не так уж часто.

В советско-турецком кризисе тоже присутствовал этно-националистический компонент, однако основной его причиной было давнее требование Сталина предоставить Советскому Союзу контроль над Черноморскими проливами. Недовольство СССР положениями конвенции Монтре 1936 г., в соответствии с которой Турция полностью контролировала проливы, несколько раз обнаруживалось во время войны. Сталин очень любил в этом контексте проводить параллель с Панамским и Суэцким каналами, которые находились под контролем соответственно Англии и Америки. Летом 1945 г. Советский Союз начал оказывать давление на Турцию, требуя помимо прочего возвращения Армении и Грузии областей Карс и Ардахан. Когда этот вопрос был поднят на лондонском совещании СМИД, Молотов указал Бевину на то, что во время Первой мировой войны Великобритания была готова отдать под контроль России не только проливы, но и сам Стамбул⁵⁴. В декабре 1945 г. Сталин напомнил Бевину о требованиях Советского Союза, но при этом добавил, что «все разговоры о войне против Турции – это ерунда»⁵⁵. В апреле 1946 г. Сталин сказал в разговоре с новым послом США в Москве, Уолтером Беделлом Смитом: «Я заверил президента Трумэна и официально заявил, что Советский Союз не намерен атаковать Турцию… но Турция слишком слаба, и Советский Союз хорошо осознает опасность захвата врагами Проливов, которые Турция не сможет сама защитить. Турецкое правительство относится к нам недружелюбно. Поэтому Советский Союз просил о том, чтобы ему были даны базы в Дарданеллах. Это вопрос нашей собственной безопасности»⁵⁶.

«Кризис» вокруг Черноморских проливов начался 7 августа 1946 г., когда СССР направил турецкому правительству дипломатическую ноту с требованием пересмотреть конвенцию Монтре. В ноте содержался критический анализ того, как Турция осуществляла контроль над проливами во время войны, а также предлагалось, чтобы проливы: 1) были всегда открыты для торговых судов; 2) были всегда открыты для военных кораблей черноморских держав; 3) были закрыты для военных кораблей не-черноморских держав, за исключением особых обстоятельств; 4) были под контролем Турции и других черноморских держав; 5) были под совместной защитой Советского Союза и Турции. Нужно отметить, что в ноте не выдвигались требования о возвращении Карса и Ардахана⁵⁷.

Предполагалось, что августовская дипломатическая нота была основана на предложениях о пересмотре конвенции Монтре, выдвинутых Америкой, Великобританией и СССР – и это особенно подчеркивалось в посвященной данному вопросу статье в «Известиях», выдержанной в спокойном и примирительном тоне⁵⁸. Действительно, первые три пункта советского предложения очень напоминали дипломатическую ноту о пересмотре конвенции Монтре, выпущенную в ноябре 1945 г. Америкой⁵⁹. 19 августа 1946 г., однако, Соединенные Штаты опровергли утверждение Москвы о том, что контроль над проливами должен осуществляться исключительно черноморскими державами, и потребовали созвать многостороннюю конференцию для пересмотра конвенции Монтре. Через два дня аналогичные взгляды выразила Великобритания. 22 августа Турция дала Москве ответ, отражавший реакцию США и Великобритании. Кроме того, в нем говорилось, что требование СССР о совместной обороне проливов было несовместимо с сохранением суверенитета и безопасности Турции⁶⁰. 24 сентября Москва ответила меморандумом, в котором еще раз утверждала особые права черноморских держав в отношении проливов и отрицала, что какое-либо из предложений Советского Союза связано с угрозой суверенитету или безопасности Турции⁶¹. 9 октября англичане и американцы повторно выразили свое мнение, а 18 октября еще раз подтвердила свою точку зрения Турция⁶². Ситуация окончательно зашла в тупик. Единственным возможным выходом была многосторонняя конференция по конвенции Монтре, но для Москвы это было неприемлемо. Советское правительство как официально, так и неофициально продолжало выражать мнение, что контроль над проливами должен касаться только черноморских держав и что любой многосторонней конференции должны предшествовать переговоры между СССР и Турцией⁶³.

Нет однозначного мнения по поводу того, на что был готов пойти Сталин, чтобы добиться своего по черноморскому вопросу. Некоторые полагают, что, если бы не сильная поддержка со стороны Запада, Советский Союз напал бы на Турцию. Представляется маловероятным, что Сталин был готов из-за этого конфликта начать войну с Турцией, однако не исключено, что в рамках тактики давления на турецкое правительство он мог немного «побряцать оружием» на советско-турецкой границе⁶⁴. В любом случае, Москва так и не ответила на последнюю ноту турецкого правительства и дипломатический «кризис» вокруг проливов постепенно угас.

Иранский и турецкий кризисы показали, что Сталин был готов на жесткие меры ради стратегической выгоды, но не за счет разрыва отношений с Великобританией и США. Сталин стремился не допустить раскола внутри «большого альянса» и не хотел спровоцировать его конфликтами на периферии. Советские черноморские базы располагались недалеко от дорогой Сталину Грузии; кроме того, он всегда придавал большое значение контролю над важнейшими экономическими ресурсами – такими, как нефть. Однако гораздо большую важность для него имела ситуация в Европе в целом, и он по-прежнему считал, что переговоры внутри «большого альянса» помогут наилучшим образом сохранить сферу влияния СССР в Восточной Европе и предотвратить подъем враждебного антисоветского блока в Западной Европе. Если не считать несдержанных высказываний о Черчилле после Фултонской речи, Сталин в своих публичных выступлениях постоянно подчеркивал, что напряженность в отношениях Востока и Запада может быть уменьшена, что проблемы внутри «большого альянса» можно решить путем переговоров и что мир и безопасность можно сохранить.

В марте 1946 г. Эдди Гилмор, корреспондент «Ассошиэйтед пресс», задал Сталину вопрос об «опасении войны». Сталин ответил, что ни нации, ни их армии не хотят новой войны; что это всего лишь провокационная пропаганда, которой способствуют некоторые политические группы. В сентябре 1946 г. тот же вопрос Сталину задал Александр Верт. Глава Советского Союза ответил, что не верит в опасность новой войны. В том же интервью Сталин опроверг утверждения о том, что США и Великобритания готовят капиталистическое окружение СССР и повторил, что верит в возможность будущего мирного сосуществования с Западом. На вопрос, не считает ли он, что монопольное владение Америки атомной бомбой представляет собой угрозу миру, Сталин ответил: «Я не считаю атомную бомбу такой серьезной силой, какой склонны ее считать некоторые политические деятели. Атомные бомбы предназначены для устрашения слабонервных, но они не могут решать судьбы войны, так как для этого совершенно недостаточно атомных бомб». В октябре настал черед Хью Бейли из «United Press International» задавать вопросы. На вопрос, согласен ли он с недавним выступлением Бирнса, в котором говорилось о нарастании напряженности в советско-американских отношениях, Сталин ответил отрицательно. На вопрос, считает ли он, что переговоры о заключении мирных договоров будут успешными, Сталин ответил, что надеется на это. По вопросу о военной угрозе Сталин вновь заявил, что в нынешних опасениях нужно винить «Черчилля и его друзей», и добавил, что их попытки разжечь новую войну следует обличать и сдерживать. Все интервью Сталин давал в форме письменных ответов на предоставленные в письменной форме вопросы журналистов. Однако в декабре 1946 г. Сталин дал интервью Элиоту Рузвельту в устной форме. Естественно, Рузвельт хотел знать, считает ли Сталин, что после смерти его отца произошло ослабление дружбы и сотрудничества между США и Советским Союзом. Сталин ответил, что, в то время как отношения между советским и американским народом продолжают улучшаться, между правительствами двух стран возникли некоторые недоразумения. Тем не менее, Сталин не считал, что вероятно дальнейшее ухудшение отношений и не допускал возможности военного конфликта, для которого, по его мнению, не было достаточных оснований: «Я полагаю, что угроза новой войны нереальна», – сказал Сталин⁶⁵.

В апреле 1947 г. Сталин дал еще одно интервью, на этот раз – политику от республиканской партии Гарольду Стассену. Сталин снова был настроен оптимистично. Он сказал Стассену, что, несмотря на различия в экономической системе, Советский Союз и Соединенные Штаты сотрудничали во время войны, и нет причин, по которым они не могли бы продолжать делать это в мирное время. Аргументируя свою уверенность в возможности мирного сосуществования социалистической и капиталистической систем, Сталин обратился к учению Ленина. Когда Стассен отметил, что до войны Сталин говорил о «капиталистическом окружении», глава Советского Союза ответил, что никогда не отрицал возможности сотрудничества с другими государствами, а лишь говорил о существовании реальной угрозы со стороны таких стран, как Германия. Каждый народ держится за свою социальную систему, сказал Сталин Стассену, и какая из них лучше, покажет история. А пока обе стороны должны перестать выкрикивать лозунги и оскорблять друг друга. Они с Рузвельтом никогда не называли друг друга «тоталитаристами» или «монополистами». «Я не пропагандист, – сказал Сталин, – а деловой человек»⁶⁶. Одобренный обоими участниками текст интервью был опубликован в газете «Правда» 8 мая – через два года после окончания войны в Европе – и в этом контексте выглядел как целенаправленная попытка Сталина вернуться во времена «большого альянса». Однако к этому времени над отношениями СССР и Запада уже нависла большая туча, принявшая форму знаменитой речи, с которой президент Трумэн обратился к американскому Конгрессу в марте 1947 г.

Доктрина Трумэна и План Маршалла

Речь президента позже стала известна как «доктрина Трумэна». Ее целью было, очевидно, убедить Конгресс голосовать за оказание финансовой помощи Греции и Турции. Трумэн в своей речи не упоминал ни Советский Союз, ни коммунистов, однако не могло быть никаких сомнений, кого он имел в виду, говоря: «Народам многих стран мира недавно навязали тоталитарные режимы против их желания… Правительство Соединенных Штатов делало частые протесты против политики принуждения и запугивания… В настоящий момент почти каждая нация в мире должна выбрать между альтернативными образами жизни… Один образ жизни основан на воле большинства и отличается свободными демократическими учреждениями, свободными выборами, гарантиями свободы личности, свободы слова и религии и свободы от политического притеснения. Второй образ жизни основан на желании меньшинства, насильственно наложенного на большинство. Он отличается террором и притеснением, управляемой прессой и подавлением личных свобод. Я полагаю, что Соединенные Штаты должны поддерживать свободные народы, которые сопротивляются агрессии вооруженного меньшинства или внешнему давлению. Я полагаю, что мы должны помочь в освобождении народов, чтобы они сами могли решать свою собственную судьбу»⁶⁷.

Для советского правительства речь Трумэна была еще более провокационной, чем лекция Черчилля о «железном занавесе». В отличие от Черчилля, Трумэн находился у власти, и он предлагал помочь Греции, правительство которой боролось с коммунистическим восстанием, и Турции, которая конфликтовала с Советским Союзом из-за Черноморских проливов. Тем не менее, Советский Союз отреагировал на удивление сдержанно. 14 марта в газете «Правда» появилось сообщение ТАСС о выступлении Трумэна. В основном в нем говорилось о предложении помочь Греции и Турции, а не о том, как Трумэн обрисовывал направления внешней политики США в целом. На следующий день газета вышла с разгромной передовой статьей, в которой Трумэну предъявлялось обвинение в том, что он использует защиту свободы в качестве прикрытия для американского экспансионизма. Через неделю в «Новом времени» появилась редакционная статья, в которой утверждалось, что речь Трумэна стала объявлением новой внешней политики, основанной на силе⁶⁸. Однако от самого Сталина ответа не последовало. Возможно, он считал нецелесообразным вступать в полемику непосредственно с действующим президентом США; к тому же, в речи Трумэна не говорилось прямо о Советском Союзе. В любом случае, внимание Сталина было отвлечено другим событием. За два дня до выступления Трумэна в Москве началось совещание СМИД. Решив вопрос стран гитлеровского блока, совет сосредоточился на подготовке мирных соглашений с Германией и Австрией. Сессия СМИД продолжалась полтора месяца и закончилась без особых результатов, однако в официальных заявлениях советское правительство оценивало его работу очень высоко и опровергало утверждения о том, что оно не достигло никаких успехов⁶⁹. Затем советская сторона сделала еще одну попытку примирения: воспользовавшись конференцией, напомнила о предложении Великобритании продлить срок действия подписанного в 1942 г. англо-советского соглашения о союзничестве с 20 до 50 лет. Эту идею, выдвинутую Бевином в декабре 1945 г., Сталин более детально обсуждал с фельдмаршалом Бернардом Монтгомери, когда тот приехал в Москву в январе 1947 г. В числе прочего на совещании СМИД Советский Союз представил британской делегации новый проект англо-советского соглашения⁷⁰.

15 апреля Сталин встретился с Джорджем Маршаллом, сменившим Бирнса на посту госсекретаря США, и в очень дружественной атмосфере обсудил с ним результаты совещания СМИД. Прибегнув к сравнению, которое наверняка оценил генерал Маршалл, бывший начальник штаба США, Сталин сказал, что нынешнее заседание СМИД «является как бы первым боем, разведкой боем. Когда партнеры исчерпают друг друга, то настанет момент, когда станут возможны компромиссы. Возможно, что на нынешней сессии не будет достигнуто значительных результатов. Но не следует отчаиваться. Результаты могут быть достигнуты на следующей сессии. По всем главным вопросам – демократизация, политические организации, экономическое единство и репарации – возможно достичь компромисса. Нужно только иметь терпение и не отчаиваться»⁷¹.

Интервью со Стассеном и беседа с Маршаллом, состоявшиеся с промежутком в несколько дней, свидетельствуют о том, что Сталин был настроен оптимистично. Мирные соглашения с второстепенными странами «Оси» были подписаны в феврале, и теперь шла подготовка соглашений с Германией и Австрией. Сохранить «большой альянс» в мирное время, как рассчитывал Сталин, оказалось более проблематичным, чем представлялось в конце войны, но все же два года спустя он еще существовал, хотя и не был прежним. Тем не менее, очень скоро Сталин перестал усиленно добиваться разрядки в отношениях с Западом и избрал тактику, которая была практически зеркальным отражением «доктрины Трумэна». Ключевым событием в этом изменении политики стала реакция Советского Союза на План Маршалла⁷².

Так называемый План Маршалла был выдвинут госсекретарем США в речи, с которой он выступил в Гарвардском университете 5 июня 1947 г.⁷³. По сути, Маршалл предлагал крупномасштабную программу предоставления Соединенными Штатами помощи разрушенной войной Европе. Предполагалось, что фонды будут распределяться по договоренности между самими европейскими странами. Предложение Маршалла подхватили Великобритания и Франция. Министры иностранных дел этих стран встретились в Париже и 19 июня направили СССР приглашение принять участие в трехсторонней конференции для обсуждения скоординированной программы восстановления Европы при поддержке США.

Реакция советского правительства на эти события была неоднозначной. Первые отзывы в форме статей в прессе были отрицательными: План Маршалла связывали с «доктриной Трумэна», называя его инструментом вмешательства Америки в европейские дела⁷⁴. 21 июня, однако, Политбюро рекомендовало дать положительный ответ на предложение Англии и Франции встретиться для обсуждения Плана Маршалла. Тем временем, за закрытыми дверями советское руководство обсуждало имеющуюся в его распоряжении информацию о том, какое значение может иметь этот план. Одним из первых источников информации стал посол СССР в Вашингтоне, Новиков, который 9 июня телеграфировал, что «в этом предложении американцев совершенно отчетливо вырисовываются контуры направленного против нас западноевропейского блока»⁷⁵. В следующей депеше, 24 июня, Новиков утверждал: «Внимательный анализ Плана Маршалла показывает, что в конечном итоге он сводится к созданию западноевропейского блока как орудия американской политики… План Маршалла, вместо прежних разрозненных действий, направленных к экономическому и политическому подчинению европейских стран американскому капиталу и созданию антисоветских группировок, предусматривает более обширную акцию, имея в виду решить проблему более эффективным способом»⁷⁶. Немного иная информация поступала из других источников. Евгения Варгу, выдающегося советского экономиста, который долгое время работал в сотрудничестве с ближайшим окружением Сталина, попросили представить анализ Плана Маршалла. Варга считал, что план в первую очередь представляет собой реакцию на экономические проблемы послевоенной Америки, в частности – на снижение уровня ее экспорта в Европу. Целью плана было обеспечить европейцев долларами, чтобы они могли позволить себе приобретать американские товары и услуги. Варга также указывал на недостатки того, что Советский Союз не был задействован в реализации Плана Маршалла: это позволяло обеспечить доминирующее влияние Америки в Европе и укрепить позиции США в отношении экономического будущего Германии, а также давало возможность реакционерам обвинить во всем СССР, если план провалится⁷⁷.

Из формулировок Варги следовало, что американцы могут также быть заинтересованы в предоставлении кредитов и субсидий странам советского блока. Москва давно надеялась получить от США крупномасштабный кредит на восстановление Советского Союза после войны⁷⁸, и План Маршалла мог стать прекрасной возможностью для получения таких фондов. С другой стороны, существовали и политические недостатки, на которые указывал Новиков и другие аналитики. Был ли План Маршалла угрозой или благоприятной возможностью? Сталин отреагировал на эту неоднозначную ситуацию тем, что решил подождать и не делать поспешных выводов. Советская делегация, направляясь на переговоры с англичанами и французами, получила указания: а) выяснить, какую помощь предлагают американцы; б) пресекать любые действия, которые могли бы помешать участию в международных делах получателей помощи; и в) убедиться, что обсуждение германского вопроса остается прерогативой СМИД⁷⁹.

Англо-франко-советская конференция по обсуждению Плана Маршалла прошла в Париже в конце июня – начале июля 1947 г.⁸⁰. Молотов приехал с целой командой технических консультантов – это свидетельствовало о том, что Москва относится к переговорам серьезно. В полном соответствии с полученными инструкциями Молотов дал понять, что Советский Союз выступает против осуществления координации программы помощи единым руководящим органом; вместо этого предлагалось, чтобы каждая страна составила список своих потребностей и подала его в один из комитетов и далее американскому правительству. Великобритания и Франция, однако, настаивали на централизованном руководстве программой, что, по их мнению, соответствовало пожеланиям самого Маршалла. Переговоры быстро зашли в тупик. 2 июля Молотов обратился к конференции с заключительным словом: «Вопрос об американской экономической помощи… послужил поводом для того, чтобы британское и французское правительства добивались теперь создания новой организации, стоящей над европейскими странами и вмешивающейся во внутренние дела… Есть два вида международного сотрудничества. Один вид сотрудничества основан на развитии политических и экономических отношений между равноправными государствами… Есть другой вид международного сотрудничества, которое основано на господствующем положении одной или нескольких сильных держав в отношении других стран, попадающих в положение каких-то подчиненных, лишенных самостоятельности государств».

Когда переговоры с советской делегацией сорвались, Великобритания и Франция направили европейским странам приглашения в Париж на совещание по созданию организации, ответственной за осуществление Плана Маршалла. Советское правительство отреагировало на эту инициативу 5 июля, направив правительствам европейских стран ноту, в которой разъяснялась суть разногласий СССР с Великобританией и Францией⁸¹. В тот же день руководство СССР проинформировало своих союзников-коммунистов в странах Восточной Европы о том, что по причинам тактического характера Советский Союз не выступает против участия других стран в совещании, устроенном Англией и Францией: «Некоторые страны, дружественные Советскому Союзу… намерены отказаться от участия в совещании на том основании, что Советский Союз решил не участвовать в нем. Мы считаем, что будет лучше не отказываться от участия в этом совещании, а послать туда свои делегации с тем, чтобы на самом совещании показать неприемлемость англо-французского плана, не допустить единогласного принятия этого плана и потом уйти с совещаний, уведя с собой возможно больше делегатов других стран»⁸².