Текст книги "Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2"

Хлопнуло несколько выстрелов, с заставы дали ответный залп, и противоборствующие силы схлестнулись, орудуя палками, камнями, кусками арматуры и каким было стрелковым оружием. Все остальные разбежались. Жители деревни бросились прятаться по домам, водители и пассажиры выскочили из машин и нырнули в канавы или растянулись на земле.

Крики и выстрелы с обеих сторон, шум, вопли этого маленького сражения разом вывели Эрикки из оцепенения. Он толкнул Азадэ к машине, торопливо подбирая ближайшие из разбросанных повсюду вещей, закинул их в багажник, захлопнул дверцу. С полдюжины крестьян тоже остались подбирать разбросанное, но он отпихнул их с дороги, вскочил на водительское сиденье, двигатель взревел, Эрикки дернул машину назад, потом вперед и помчался прямо через луг параллельно дороге. Впереди и чуть правее он увидел кряжистого иранца и трех его людей, которые садились в машину. Он вспомнил, что их документы остались у него. Долю секунды он раздумывал, не остановиться ли, но тут же отказался от этой мысли и направил машину к деревьям, которые росли вдоль дороги. В этот миг он увидел, как иранец скинул с плеча автомат, прицелился и выстрелил. Очередь прошла чуть выше, и обезумевший Эрикки, не раздумывая, крутанул руль и вдавил педаль газа в пол, бросив «рейнжровер» прямо на автомат. Массивный бампер вмял иранца в борт их автомобиля, искорежив и человека, и машину, автомат продолжал строчить, пока не опустел рожок, пули с визгом чиркали по металлу, веером прошлись по ветровому стеклу «рейнжровера», превратившегося в таран. Вне себя от бешенства, Эрикки сдал назад и снова бросил машину вперед, перевернув измятый автомобиль, убив всех, кто был в нем; он готов был выскочить и продолжать рвать их на куски голыми руками, но в этот момент увидел в зеркале заднего вида бегущих к нему людей, поэтому отъехал, развернулся и пустился наутек.

«Рейнжровер» был создан для бездорожья, его зимние шины уверенно цеплялись за твердую неровную поверхность. Через мгновение они достигли деревьев, где их было уже не догнать, и он свернул в сторону дороги, переключился на пониженную передачу, включил оба дифференциала и перебрался через глубокий джуб, разорвав колючую проволоку на столбах забора. Выбравшись на шоссе, он убрал полный привод, переключил передачу и быстро покатил прочь.

Только когда они были уже далеко, кровавая пелена перед глазами очистилась. Холодея от ужаса, он вспомнил визг пуль, ударявших в машину, вспомнил, что Азадэ была с ним. В панике он повернул голову и посмотрел на нее. Но с ней все было в порядке, лишь страх парализовал ее, и она съежилась в углу сиденья, держась за дверцу обеими руками; в стекле и в крыше рядом с ней виднелись отверстия от пуль, но она была невредима, хотя в первый момент он ее не узнал и увидел перед собой просто иранку, обезображенную чадрой, – такую же, как любая из десятков тысяч, которых они видели в толпе.

– О, Азадэ, – выдохнул он, потом протянул руку и прижал ее к себе, ведя машину одной рукой.

Через мгновение он притормозил, прижался к обочине, остановил машину и сжал ее в объятиях, пока рыдания сотрясали все ее тело. Он сидел, не замечая, что стрелка бензина была почти на нуле, что машин становилось все больше, не замечая враждебных взглядов из проезжавших мимо автомобилей или того, что во многих из них сидели революционеры, удиравшие со своего блокпоста в Тегеран.

Глава 17

База «Загрос-3». 15.18. Четверо мужчин, лежа на санках, летели по снежному склону позади базы, Скот Гаваллан чуть впереди Жан-Люка Сессона, который катился голова в голову с Насири, директором базы; Ничак-хан отставал от них шагов на двадцать. Это был «кубок вызова», устроенный Жан-Люком, Иран против сборной мира, и все четверо отчаянно пытались увеличить скорость до максимума. Пушистый снег на склоне, легким покрывалом брошенный поверх твердого наста, был девственно чистым и нетронутым. Они все вскарабкались на вершину горы позади базы; Родригес и один из жителей деревни выполняли роль судей на старте. Приз победителю составлял пять тысяч риалов – около шестидесяти американских долларов – и одну из бутылок виски Тома Локарта: «Том не будет возражать, – великодушно объявил Жан-Люк. – Он себе устроил дополнительный отпуск, наслаждается злачными местами Тегерана, пока мы тут торчим на базе! А я, разве я тут не за старшего? Разумеется, за него. Так вот, как начальник беру эту бутылку под свое начало к вящей славе Франции, ради благополучия моих подчиненных и наших славных повелителей, кашкаев Яздека», – добавил он под приветственные крики.

День выдался чудесным, солнечным; здесь, на высоте больше двух тысяч метров над уровнем моря, небо было безоблачным и ослепительно голубым, воздух – хрустящее свежим. Снегопад прекратился накануне ночью. Снег валил без перерыва все три дня с тех пор, как Локарт улетел в Тегеран. Теперь база и чаша гор вокруг превратились в сказочную страну сосен, снега и вершин, вздымающихся на четыре с лишним километра, присыпанную добрым полуметром свежего пушистого снежного покрова.

Склон внизу становился еще круче. Гонщики неслись, время от времени подпрыгивая на невидимых под снегом кочках, постоянно набирая скорость, иногда полностью исчезая в фонтанах снега, возбужденные, распластавшиеся на санках, настроенные только на победу.

Впереди появились сосны. Скот ловко притормозил носками своих лыжных ботинок, вцепившись руками в варежках в изогнутые передние стойки санок, и по плавной дуге объехал стоявшие тесной кучкой деревья, выровнял санки и понесся вниз по последнему широкому участку склона к линии финиша далеко впереди, где их ждали остальные работники базы и жители деревни, подбадривая саночников громкими криками. Насири и Жан-Люк притормозили на мгновение позже, обогнули деревья на секунду быстрее, выровняли свои санки, подняв тучу снежной пыли, и почти догнали его, отставая теперь всего на несколько дюймов.

Ничак-хан не стал ни тормозить, ни огибать деревья. В сотый раз поручив себя Аллаху, он закрыл глаза и пушечным ядром влетел под сосны.

– Иншаллах-а-а-а!

Первое дерево он проскочил в футе от него, второе – в десяти сантиметрах, открыл глаза как раз вовремя, чтобы вильнуть и не налететь в лоб на третье, миновав его впритирку, проломился через дюжину молоденьких сосенок, набирая скорость, внезапно взмыл в воздух, подскочив на кочке, пролетел над самым стволом поваленного дерева, чудом его не задев, и грохнулся о землю так, что дух едва не вышибло из груди. Но он удержался на вздыбившихся санках, секунду ехал на одном полозе, восстановил равновесие и теперь, под восторженный рев своих собратьев, вырвался из-под деревьев на десять шагов впереди остальных, летя вниз на высокой скорости и по более прямой линии, чем они.

Четверо саночников теперь съезжались в одну линию, прижавшись к своим санкам в попытке выжать из них еще хотя бы чуть-чуть скорости, Скот, Насири и Жан-Люк понемногу нагоняли Ничак-хана. Ближе, ближе. Здесь снежный склон был не таким ровным, и они постоянно подскакивали на мелких кочках, еще крепче вжимаясь в санки. Двести метров до финиша, сто – иностранцы с базы и жители деревни кричат и молят Бога о победе – восемьдесят, семьдесят, шестьдесят, пятьдесят, и тут…

Огромный могул хорошо спрятался. Ничак-хан впереди был первым, кого он подбросил в воздух, лишая управления, и швырнул боком на наст так, что перехватило дыхание; Скот и Жан-Люк взлетели следом, чтобы так же беспомощно распластаться в туче снежной пыли на склоне рядом с санками, которые перевернуло вверх полозьями. Насири отчаянно попытался не врезаться в них и обогнуть кочку, дернув свои санки вбок, но справиться с ними на такой скорости было невозможно, полозья мгновение шли юзом, потом санки перевернулись, и Насири закувыркался вниз по склону, остановившись чуть вперед остальных и хватая ртом воздух.

Ничак-хан сел и вытер снег с лица и бороды.

– Хвала Аллаху, – пробормотал он, поражаясь, что не сломал ни руки, ни ноги, и оглянулся, отыскивая взглядом остальных. Они поднимались на ноги, Скот обессилено сгибался пополам от хохота, глядя на Жан-Люка, который тоже остался цел и невредим, но все еще лежал на спине, посылая в небо поток отборнейших французских ругательств. Насири в итоге воткнулся в рыхлый снег почти головой вперед, и Скот, все еще хохоча, пошел к нему, чтобы помочь выбраться из сугроба. Он, как и остальные, отделался одними синяками.

– Эй вы, там, – раздался голос из толпы внизу. Это был Долбарь Джордон. – А как насчет долбаной гонки? Она ведь вроде еще не закончилась!

– Давай, Скот… эй, Жан-Люк, да шевелись же ты, ради бога!

Скот забыл о Насири и бросился бежать к финишному шесту шагах в пятидесяти внизу, но поскользнулся и упал в глубокий снег, снова рванул вперед, опять упал, ноги будто свинцом налились. Жан-Люк пришел в себя и устремился вдогонку, Насири и Ничак-хан – за ним следом. Толпа болельщиков удвоила свои крики, подбадривая четверку, пробивающуюся вниз по глубокому снегу, соперники падали, выкарабкивались из снега, поднимались, падали опять, забыв о синяках и ушибах, продвигаться вперед было невероятно трудно. Скот был чуть-чуть впереди, вот его обогнал Ничак-хан, потом вперед вырвался Жан-Люк, потом – Насири; механик Фаулер Джойнс побагровел от крика, жители деревни подбадривали своих с неменьшим энтузиазмом.

Осталось десять метров. Старый хан был на три шага впереди остальных, когда споткнулся и упал плашмя в снег. Скот вырвался вперед, Насири был почти рядом с ним, Жан-Люк отставал от них на какие-то сантиметры. Все трое, тяжело дыша и пошатываясь, продвигались вперед, с трудом вытаскивая ноги из снега, и тут раздался восторженный рев: Ничак-хан преодолел последние несколько шагов на четвереньках, Жан-Люк и Скот в отчаянной попытке достать его просто прыгнули головой вперед, и все трое свалились одной большой кучей на финишной черте среди приветственных воплей своих болельщиков.

– Скот выиграл…

– Нет, Жан-Люк…

– Нет, выиграл старый Ничак…

Отдышавшись, Жан-Люк произнес:

– Поскольку единодушного мнения нет, и даже наш почтенный мулла сомневается, я, Жан-Люк, объявляю, что к финишу на ноздрю первым пришел Ничак-хан! – Его слова были встречены восторженными криками, которые стали еще громче, когда он добавил: – И поскольку проигравшие боролись так мужественно, я присуждаю им еще одну бутылку виски из запасов Тома, которую реквизирую для распития всеми экспатриантами сегодня на закате!

Каждый пожал руку каждому. Ничак-хан согласился на еще один «кубок вызова» через месяц и, поскольку он чтил закон и не пил спиртного, он после яростной торговли продал-таки выигранную им бутылку виски Жан-Люку за половину ее подлинной стоимости. Вновь раздались приветствия, и тут кто-то встревоженно крикнул.

К северу, далеко в горах, в долину падала красная сигнальная ракета. Стало тихо в одно мгновение. Ракета исчезла. Потом другая взвилась красной дугой и начала медленно опускаться: SOS. Срочно.

– Экстренная эвакуация, – сказал Жан-Люк, вглядываясь в даль. – Должно быть, на вышке «Роза» или на «Беллиссиме».

– Иду. – Скот Гаваллан заторопился прочь.

– Я с тобой, – сказал Жан-Люк. – Возьмем 212-й, сделаем для тебя контрольный полет.

Через несколько минут они были в воздухе. «Роза» была одной из вышек, которые они получили по контракту, перешедшему к ним от «Герни», «Беллиссима» была одним из их регулярных клиентов. Все одиннадцать буровых вышек в их районе эксплуатировались итальянской компанией по контракту с «Иран Ойл», и хотя у всех была радиосвязь с «Загрос-3», из-за гор и эффекта рассеивания связь эта оказывалась не всегда надежной. Сигнальные ракеты заменяли ее в экстренных случаях.

212-й уверенно набирал высоту, миновав три километра, заснеженные долины посверкивали под ними на солнце, эксплуатационный потолок у машины составлял почти пять с половиной тысяч метров, в зависимости от нагрузки. Вышка «Роза» появилась впереди на небольшом безлесом плато на высоте три с половиной километра. Несколько трейлеров для жилья, сараи, в беспорядке разбросанные вокруг высокой вышки. И вертолетная площадка.

– Вышка «Роза», говорит Жан-Люк. Как слышите меня? – Он терпеливо подождал.

– Слышу тебя хорошо, Жан-Люк! – раздался радостный голос Миммо Серы, человека компании – самая высокая должность на участке – инженера, руководившего всеми работами. – Что ты нам везешь, а?

– Niente[30]30
  Ничего (ит.).


[Закрыть], Миммо! Мы увидели красную ракету и просто проверяем, что стряслось.

– Мадонна, экстренная эвакуация? Это не у нас.

Скот немедленно прервал заход на посадку, выровнял вертолет и взял новый курс, забираясь выше на горный гребень.

– «Беллиссима»?

– Проверим.

– Сообщите нам, а? Мы не выходили с ними на связь с начала пурги. Какие последние новости?

– Последнее, что мы слышали, это Би-би-си два дня назад: они говорят, что «бессмертные» подавили восстание кадетов летной школы и гражданских лиц на базе в Дошан-Таппехе. Никакой информации не было ни из тегеранского офиса, ни от кого-то еще. Если что получим, я свяжусь с вами по рации.

– А, грацие! Жан-Люк, начиная с завтрашнего дня, нам понадобятся еще двенадцать партий шестидюймовой трубы и обычное количество цемента. О’кей?

– Bien sûr![31]31
  Конечно! (фр.)


[Закрыть] – Жан-Люк был в восторге от дополнительного заказа и возможности доказать, что они лучше «Герни». – Как идут дела?

– Прошли до отметки две тысячи четыреста метров, все говорит о том, что тут еще одно золотое дно. Я хочу прогнать скважину в следующий понедельник, если это возможно. Ты можешь заказать для меня «Шлумбергера»?

«Шлумбергер» была всемирной компанией, производившей и поставлявшей скважинные приспособления, которые брали пробы и проводили, с огромной точностью, электронные измерения нефтеносного потенциала и свойств различных пластов, приспособления для направления бурового долота, приспособления для извлечения сломанных долот, приспособления для перфорации, посредством взрыва, стальных обсадных труб скважины, чтобы нефть могла течь в трубу, – вместе со специалистами, которые все это эксплуатировали. Очень дорого, но совершенно необходимо. Прогонка скважины представляла собой последнюю операцию перед цементированием обсадных труб и началом эксплуатации скважины.

– Где бы они ни были, Миммо, в понедельник мы их привезем… если будет на то воля Хомейни!

– Mamma mia, скажи Насири, что они нам просто необходимы.

Голос в наушниках быстро затухал.

– Нет проблем. Я свяжусь с тобой на обратном пути. – Жан-Люк посмотрел вниз через стекло кабины. Они шли над гребнем, поднимаясь все выше, и двигатели начинали работать с натугой. – Merde, есть-то как хочется, – сказал он, потягиваясь на сиденье. – У меня такое ощущение, будто меня массажировали отбойным молотком, но, Господи, какая чудесная вышла гонка!

– Знаешь, Жан-Люк, а ты ведь пересек финишную черту на секунду раньше Ничак-хана. Как минимум.

– Ясное дело, но мы, французы, народ великодушный, diplomatique[32]32
  Дипломатичный (фр.).


[Закрыть] и очень практичный. Я знал, что наш виски он нам продаст назад за полцены; а если бы его объявили побежденным, это бы обошлось нам в целое состояние. – Жан-Люк просиял. – Но если бы не этот могул, я бы не колебался, выиграл бы гонку без проблем.

Скот улыбнулся и промолчал, дыша легко, но ощущая свое дыхание. На высоте больше трех тысяч шестисот метров пилотам, согласно правилам, полагалось надевать кислородную маску, если они рассчитывали провести на этой высоте более получаса. Масок они с собой не брали, и никогда пока что ни один пилот не испытывал какого-либо особого дискомфорта, если не считать головной боли, более или менее продолжительной, хотя на то, чтобы акклиматизироваться для жизни на высоте двух тысяч трехсот метров, уходила неделя. Бурильщикам на «Беллиссиме» приходилось еще туже.

Их собственные остановки на «Беллиссиме» обычно были очень короткими. Просто грузили тысячу восемьсот килограммов полезной нагрузки, внутрь или под брюхо. Трубы, насосы, дизтопливо, лебедки, генераторы, химикаты, продовольствие, трейлеры, резервуары, люди, буровая грязь – общее название бурового раствора, закачивавшегося в скважину для очистки забоя, смазки бурового долота, сдерживания напора нефти или газа, когда придет время, без которого глубокое бурение было невозможным. Потом потихоньку летели назад, когда порожняком, когда с полным вертолетом людей или оборудования для замены или ремонта.

Мы просто нахальный, возомнивший о себе фургон для доставки грузов, подумал Скот, скользя взглядом по небу, приборной доске, местности внизу. Да, но как же это здорово – лететь, а не ехать. Голые скалы под ними были довольно близко, деревья остались далеко внизу. Они перевалили за последний гребень. Отсюда уже была видна вышка.

– «Беллиссима», говорит Жан-Люк. Как слышите меня?

Вышка «Беллиссима» была из всех здешних самой высокогорной – ровно три тысячи восемьсот метров над уровнем моря. Вся база ютилась на скалистой площадке под самым гребнем. С другой стороны площадки гора обрывалась вниз, почти отвесно, больше чем на два километра до горной долины шириной десять миль и длиной тридцать – зияющая рана на поверхности земли.

– «Беллиссима», говорит Жан-Люк. Как слышите меня?

Снова никакого ответа. Жан-Люк переключил канал.

– «Загрос-3», как слышите?

– Слышу вас хорошо, капитан, – тут же отозвался с базы голос их радиста-иранца Аливари. – Его превосходительство Насири рядом с аппаратом.

– Ждите нас на этой частоте. Экстренная эвакуация на «Беллиссиме», но на связь они не выходят. Будем садиться.

– Понял. На связи.

Как всегда на «Беллиссиме», Скотом овладевало благоговение при мысли о том титаническом сотрясении земной коры, которое привело к образованию долины внизу. И, как и все, кому довелось здесь побывать, он поражался громадности риска, трудов и денег, необходимых для того, чтобы найти месторождение, выбрать место, поставить вышку, а потом пробурить сотни, тысячи метров, чтобы сделать скважины рентабельными. Но прибыль они приносили, и огромную, как и весь этот район с его безмерными запасами нефти и газа, запертыми в известняковых конусах на глубине от двух тысяч двухсот до трех тысяч трехсот метров. А потом – новые огромные капиталовложения и новый риск при подсоединении этого месторождения к нефтепроводу, который протянулся через горы Загрос, связывая нефтеперерабатывающие заводы Исфахана в центре Ирана с такими же заводами в Абадане на побережье залива – еще одно поразительное инженерное достижение старой англо-иранской нефтяной компании, ныне национализированной и переименованной в «Иран Ойл». «Украденной, Скот, сынок, украденной – вот правильное слово», – много раз говорил ему отец.

Скот Гаваллан улыбнулся про себя, вспомнив отца, и на душе потеплело и посветлело. Черт, как же мне повезло, что он у меня есть, подумал он. Я все еще скучаю по маме, но я рад, что она умерла. Это ужасно, когда красивая, полная энергии женщина превращается в беспомощную, прикованную к креслу, парализованную оболочку, в которой продолжает жить острый ум, ясный до самого конца. Каким кошмарным несчастьем была ее смерть, особенно для отца. Но я рад, что он снова женился. Морин классная, и отец у меня классный, и жизнь у меня потрясающая, и впереди все безоблачно: много полетов, много пташек, а через пару лет я женюсь – как насчет Тесс? Его сердце забилось быстрее. Дьявол, какая незадача, что Линбар – ее дядя, а она – его любимая племянница, с другой стороны, чертовская удача, что я с ним не пересекаюсь, ей всего восемнадцать, так что времени полно…

– Откуда будешь заходить на посадку, mon vieux? – раздался голос в наушниках.

– С запада, – ответил он, собираясь с мыслями.

– Хорошо. – Жан-Люк всматривался вперед. Никаких признаков жизни. Буровая площадка была укутана толстым слоем снега, почти погребена под ним. Только вертолетная площадка была расчищена. От одного из трейлеров тянулась вверх ниточка дыма. – Ага! Смотри!

Они увидели крошечную закутанную фигурку, человек стоял рядом с вертолетной площадкой и махал им руками.

– Кто это?

– Кажется, Пьетро. – Скот сосредоточил все внимание на посадке. На такой высоте и из-за расположения уступа всегда могли возникнуть внезапные порывы ветра, завихрения, смерчи – права на ошибку не было. Он зашел со стороны пропасти, вихревые потоки их слегка поболтали, он виртуозно выровнял машину, снизился и сел.

– Хорошо.

Жан-Люк снова перевел взгляд на закутанного человека, в котором теперь узнал Пьетро Фиери, одного из буровых мастеров, вторых по значению лиц на буровой после человека компании. Они увидели, как он провел рукой в районе горла – глуши двигатели. Значит, экстренная эвакуация на этот раз не предполагала немедленного отлета.

Жан-Люк знаком подозвал итальянца к окошку кабины и открыл его.

– Что стряслось, Пьетро? – спросил он, перекрикивая рев двигателей.

– Гинеппа слег, – прокричал в ответ Пьетро – Марио Гинеппа был человеком компании на этой буровой – и хлопнул себя по груди слева. – Мы думаем, наверное, сердце. И это еще не все. Гляди! – Он показал рукой наверх.

Жан-Люк и Скот пригнулись, пытаясь заглянуть наверх через стекло кабины, но не увидели того, что приводило итальянца в такое возбуждение.

Жан-Люк расстегнул ремень безопасности и выбрался наружу. Холод со всех сторон ударил в него, и он поморщился, глаза заслезились от круговерти, производимой винтом вертолета, черные очки помогали совсем мало. Потом он увидел, в чем была проблема, и желудок у него неуютно заворочался. Метрах в ста чуть ниже гребня горы и практически над самим лагерем намело огромный козырек изо льда и снега.

– Мадонна!

– Ежели эта штука рухнет, лавина сползет по всему склону и, наверное, утащит с собой и нас, и вообще все, что тут есть, в долину внизу! – Лицо Пьетро посинело от холода. Это был плотный, очень сильный человек; карие глаза над темной, с проседью бородой внимательно поблескивали, хотя и превратились от ветра в узкие щелки. – Гинеппа хочет с тобой поговорить. Зайдем к нему в трейлер, а?

– А это? – Жан-Люк ткнул большим пальцем вверх.

– Ежели рухнет, так рухнет, – со смехом ответил Пьетро, его зубы белоснежно блеснули на темном фоне перепачканной нефтью парки. – Пошли! – Пригнувшись, он вынырнул из-под винта и зашагал прочь. – Давай пошли!

Жан-Люк беспокойно оглянулся на снежный козырек. Он мог проторчать там еще недели или обрушиться в любое мгновение. Над гребнем горы небо было безоблачным, но полуденное солнце почти не давало тепла.

– Останься здесь, Скот. Двигатели не глуши, – крикнул он и неуклюже последовал по глубокому снегу за Пьетро.

В двухкомнатном трейлере Марио Гинеппы было тепло и неприбрано, на стенах – карты, перепачканная нефтью одежда, толстые перчатки, пластмассовые каски на крючках, атрибуты ремесла нефтяника разбросаны по всей комнате, служившей одновременно и кабинетом, и гостиной. Сам хозяин в спальне лежал на кровати полностью одетый, только без ботинок. Марио был крупным высоким мужчиной сорока пяти лет с впечатляющим носом: его лицо, обычно красное и обветренное, сейчас было мертвенно-бледным, губы приобрели странный синеватый оттенок. С ним находился буровой мастер из другой смены, Энрико Банастазио – маленький смуглый человечек с темными глазами и узким лицом.

– А, Жан-Люк! Рад тебя видеть, – устало произнес Гинеппа.

– А я тебя, mon ami. – Изрядно встревоженный, Жан-Люк расстегнул свою летную куртку и сел рядом с кроватью. Гинеппа руководил работами на «Беллиссиме» уже два года – работа по полсуток через полсуток, два месяца на буровой, два месяца отпуск – и уже пробурил три производительных скважины и нашел место для четвертой. – Тебе, я смотрю, светит больница в Ширазе.

– Это не важно, первым делом – козырек. Жан-Люк, я хо…

– Мы эвакуируемся и оставляем этого stronzo[33]33
  Засранца (груб. итал.).


[Закрыть] в руках Господа, – сказал Банастазио.

– Mamma mia, Энрико, – раздраженно проговорил Гинеппа. – Я повторяю, мне кажется, мы можем Господу в этом пособить. С помощью Жан-Люка. Пьетро согласен. А, Пьетро?

– Да, – ответил Пьетро с порога, пожевывая зубочистку. – Жан-Люк, я вырос в Аосте, это в итальянских Альпах, так что про горы и лавины я все знаю, и мне ка…

– Si, e sei pazzo. Да, и ты совсем рехнулся, – грубо бросил ему Банастазио.

– Nel tuo culo. В задницу тебя. – Пьетро небрежно сделал неприличный жест. – С твоей помощью, Жан-Люк, убрать этого stronzo будет пара пустяков.

– Что вы хотите чтобы я сделал? – спросил Жан-Люк.

Ему ответил Гинеппа:

– Возьми Пьетро и поднимись к гребню в то место, которое он тебе покажет на северном склоне. Оттуда он бросит в снег динамитную шашку и направит вниз лавину, которая избавит нас от этой опасности.

Пьетро просиял.

– Ррраз – и никакого тебе козырька.

Банастазио повторил еще более сердито, по-английски он говорил с выраженным американским акцентом:

– Ради всех святых, повторяю вам еще раз, это слишком рискованно, черт возьми. Нам нужно сначала эвакуировать базу, потом, если уж вам так хочется, взрывайте свой динамит.

Лицо Гинеппы сморщилось от накатившей боли. Одна рука потянулась к груди.

– Если нам эвакуироваться, придется все закрывать, а…

– Ну и что? Ну и закроем. Что тут такого? Если тебе на свою жизнь наплевать, подумай о наших. Я говорю, надо эвакуироваться отсюда, срочно. Потом уж динамит. Жан-Люк, разве так не безопаснее?

– Конечно безопаснее, – с осторожностью подбирая слова, ответил Жан-Люк, не жалея волновать больного. – Пьетро, ты говоришь, что все знаешь про лавины. Сколько эта штука там еще продержится?

– Скоро рухнет, носом чую. Очень скоро. Снизу появились трещины. Может, завтра, может, даже сегодня ночью. Я знаю, где ее рвануть, и чтобы все были в безопасности. – Пьетро посмотрел на Банастазио. – Я могу это сделать, что бы этот stronzo обо мне ни думал.

Банастазио поднялся на ноги.

– Жан-Люк, я и моя смена эвакуируемся. Пронто. Что бы вы тут ни решили. – Он вышел.

Гинеппа шевельнулся на кровати.

– Жан-Люк, поднимай Пьетро наверх. Прямо сейчас.

– Сначала эвакуируем всех на вышку «Роза». Тебя первого, – сухо произнес Жан-Люк. – Потом динамит. Если сработает, вернетесь назад. Если нет – на «Розе» временно места хватит всем вам.

– Нет, не сначала, потом… эвакуироваться не нужно.

Жан-Люк его едва слушал. Мысленно он уже прикидывал количество людей, которых придется перевозить. В каждой смене было девять человек – буровой мастер, помощник, специалист по буровому раствору, который следил за ним и принимал решения по его химическому составу и весу, бурильщик, следивший за процессом бурения, дизелист, отвечавший за все лебедки, насосы и так далее, и четверо подсобных рабочих, которые наращивали бурильную колонну или меняли шарошки. – У вас семь человек иранцев, повара и разнорабочие?

– Да. Только я говорю тебе, что эвакуировать людей не обязательно, – измученно произнес Гинеппа.

– Так безопаснее, mon vieux. – Жан-Люк повернулся к Пьетро. – Скажи всем, чтобы вещей много не брали и пошевеливались.

Пьетро опустил глаза на Гинеппу.

– Да или нет?

Гинеппа с отвращением кивнул и обессиленно откинулся на подушку.

– Спроси, может, команда добровольцев останется. Если никто не захочет, Матерь Божья, закрывай все.

Пьетро был явно разочарован. Продолжая жевать зубочистку, он вышел. Гинеппа снова шевельнулся на койке, стараясь устроиться поудобнее, и принялся ругаться. Он выглядел еще более больным, чем раньше.

– Лучше эвакуироваться, Марио, – тихо произнес Жан-Люк.

– Пьетро – человек толковый и умный, а этот porco misero[34]34
  Боров проклятый (ит.).


[Закрыть] Банастазио набит дерьмом по самые ноздри, одни от него проблемы, и это он виноват, что радиостанция разбита, я точно знаю!

– Что?

– Ее разбили во время его смены. Теперь нам нужна новая, у тебя есть запасная?

– Нет, но я посмотрю, где ее можно достать. А эту отремонтировать нельзя? Может, кто-то из наших механиков по…

– Банастазио говорит, что поскользнулся и упал на нее, но я слышал, что он грохнул по ней молотком, когда она все не включалась… Mamma mia! – Гинеппа поморщился, опять схватился за грудь и снова начал чертыхаться.

– Как давно у тебя боли?

– Два дня уже. Сегодня что-то совсем худо. Этот stronzo Банастазио! – пробормотал Гинеппа. – Чего другого ждать, у них вся семья такая. А! Его семья наполовину американцы, нет? Я слышал, с американской стороны там есть связи с мафией.

Жан-Люк улыбнулся про себя, не веря ему, почти пропуская эту тираду мимо ушей. Он знал, что они ненавидят друг друга: Гинеппа, португальско-римский патриций, и Банастазио, сицилийско-американский крестьянин. Только чему тут удивляться, подумал он, сидят тут, как в клетке, двенадцать часов работы, двенадцать отдыха, день за днем, месяц за месяцем, какие бы хорошие деньги за это ни платили.

Ах, деньги! Как бы мне пригодилась их зарплата! Господи, даже последний подсобник тут за неделю получает столько же, сколько я за месяц – несчастных тысячу двести фунтов в месяц мне, начальнику и руководителю учебной программы, у которого за спиной четыре тысячи восемьсот часов в воздухе! Даже с этой нищенской ежемесячной надбавкой в пятьсот фунтов за работу за рубежом денег не хватает на детей, плату за школу, на жену, деньги за дом и налоги, черт бы их побрал… не говоря уже о лучшей еде и вине и моей дорогой Сайаде. Ах, Сайада, как же мне тебя не хватает!

Если бы не Локарт…

Кусок дерьма! Том Локарт мог бы разрешить мне полететь с ним, и я мог бы прямо сейчас быть в Тегеране в ее объятиях! Господи, как же она мне нужна. И деньги. Деньги! Пусть у всех налоговиков яйца сморщатся и обратятся в пыль, а члены исчезнут! Мне и так едва хватает, а если Иран накроется, что тогда? Готов поспорить, S-G не выживет. Ну, это их проблемы, их беда – где-нибудь в мире всегда найдется работенка для такого отличного пилота, как я.

Он увидел, что Гинеппа внимательно смотрит на него.

– Да, mon vieux?

– Я полечу с последней партией.

– Лучше полететь с первой, на «Розе» есть фельдшер.

– Я в порядке. Честно.

Жан-Люк услышал, как его кто-то зовет снаружи, и поднялся, надевая свою куртку.

– Я могу для тебя что-нибудь сделать?

Человек на койке устало улыбнулся.

– Просто подними Пьетро наверх с его динамитом.

– Сделаем, но в последнюю очередь, если повезет, до темноты. Не тревожься.

Снаружи холод снова вцепился в него. Пьетро его ждал. Люди уже собрались возле вертолета с рюкзаками и сумками разного размера. Мимо прошел Банастазио, ведя на поводке здоровую немецкую овчарку.

– Летчик сказал, много вещей с собой не брать, – обратился к нему Пьетро.

– А я и не беру, – также угрюмо ответил ему Банастазио. – Документы, моя собака, моя смена. Все остальное можно купить заново, за счет компании. – Он повернул голову к Жан-Люку. – У тебя полная загрузка, Жан-Люк, давай не будем терять времени.