Текст книги "Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2"

Мужчины смотрели и негодовали. Похоть плыла вслед за демонстрацией.

Женщины удивлялись и размышляли. Все больше и больше их забывали, что вышли за покупками, или оставляли свои лавки и присоединялись к своим сестрам, теткам, матерям, бабушкам, бесстрашно стаскивая с головы хиджаб, снимая чадру – разве мы не в столице, разве мы не жители Тегерана, элита Ирана, уже давно не деревенщина? Здесь все совсем по-другому, не как в деревне, где они никогда не осмелились бы выкрикивать лозунги или снимать чадру и хиджаб.

– Женщины, объединяйтесь, Бог велик, Бог велик! Победа, единство, борьба! Равные права для женщин! Право голоса! Нет деспотизму, любому деспотизму…

Впереди демонстранток, позади них и вокруг них, на проспектах и в боковых улочках начали собираться группы мужчин. И тех, кто был за, и тех, кто был против. Споры становились все ожесточеннее – закон Корана требовал, чтобы мусульмане сопротивлялись любым действиям, направленным против ислама. Кое-где начались потасовки. Один мужчина вытащил нож и умер, получив удар ножом в спину от другого. Мелькнуло огнестрельное оружие, появились раненые. Столкновения множились. Тут и там вспыхивали схватки между либералами и фундаменталистами, между левыми и «зелеными повязками». Кому-то проламывали головы, еще один человек погиб, и тут и там под перекрестный огонь попадали вездесущие дети, некоторые из них поплатились жизнью, другие прятались, приседая за стоявшими вдоль улиц машинами.

Ибрагим Кияби, студенческий вожак Туде, которому удалось бежать в ту ночь, когда Ракоци попал в засаду, выскочил на улицу и подхватил насмерть перепуганного ребенка, пока его товарищи прикрывали его огнем. Он благополучно добрался до угла улицы. Убедившись, что девочка не ранена, он прокричал друзьям: «За мной!» – понимая, что их здесь слишком мало, и бросился наутек. Их было шесть человек, и они бежали по боковым улочкам и переулкам. Скоро они были в безопасности и направились в сторону проспекта Рузвельта. Туде приказали избегать открытых столкновений с «зелеными повязками», пройти маршем вместе с женщинами, смешаться с ними и вести пропагандистскую работу. Он был рад снова приступить к активной деятельности после того, как долго прятался.

Через полчаса после ареста Ракоци он доложил о предательстве своему руководителю в штабе Туде. Человек сказал ему, чтобы домой он не ходил, сбрил бороду и залег на дно в одном из конспиративных домов недалеко от университета:

– Ничего не предпринимай до женского марша протеста во вторник. Присоединись к нему со своей ячейкой, как было запланировано, а на другой день отправляйся в Ковисс – это должно уберечь тебя на время.

– А что будет с Дмитрием Язерновым? – Ракоци он знал только под этим именем.

– Не переживай, мы вызволим его из рук этой мрази. Еще раз расскажи мне, как выглядел этот человек.

Ибрагим снова повторил ему то немногое, что запомнил про «зеленых повязок» и засаду. Потом спросил:

– Сколько человек поедут со мной в Ковисс?

– Тебя и еще двоих должно быть достаточно для одного вонючего муллы.

Это так, подумал он, только мне никто не нужен, скоро мой отец будет отомщен. Его руки сжались на винтовке М16, которую он неделю назад украл из ружейного склада в Дошан-Таппехе.

– Свобода! – крикнул он и поспешил на проспект Рузвельта, чтобы присоединиться к первым рядам демонстрации; его друзья рассыпались в обе стороны.

В сотне шагов позади, окруженный тысячами демонстрантов, размахивавших руками и кричавших слова одобрения, медленно двигался открытый грузовик с молодыми людьми. Это были военнослужащие ВВС без военной формы. Среди них был Карим Пешади. Он рассматривал демонстранток, пытаясь отыскать среди них Шахразаду, но так и не увидел ее. Он вместе с другими был расквартирован в Дошан-Таппехе, где порядок и дисциплина почти перестали существовать, власть забрали в свои руки комитеты, отдавая приказы, которые сменялись противоположными им приказами, другие приказы приходили от верховного командования, подчинившегося премьер-министру Базаргану, третьи – от Революционного комитета, а иные – по радио, где время от времени выступал и устанавливал законы аятолла Хомейни.

Как и всем остальным пилотам и офицерам по всей стране, Кариму приказали явиться в комитет для перекрестного допроса по поводу его послужного списка, политических убеждений и связей в дореволюционный период. Послужной список у него был прекрасным, и он мог искренне поклясться, что поддерживал ислам, Хомейни и революцию. Но призрак отца незримо висел над ним, и он тщательно упрятал свое желание отомстить в самом сокровенном тайнике своего сердца. Пока его не трогали.

Позапрошлой ночью он попытался проникнуть на диспетчерскую вышку Дошан-Таппеха и разыскать там журнал разрешений на вылет, но его повернули обратно. Сегодня ночью он собирался попробовать еще раз – он поклялся себе, что доведет дело до конца. Я должен, думал он, Шахразада надеется на меня… о Шахразада, ты, кто придает моей жизни смысл, хотя для меня ты и запретна.

Он встревоженно разыскивал ее среди толпы, зная, что она где-то здесь. Вчера вечером он и группа его друзей слышали по радио яростное подстрекательское выступление аятоллы-фундаменталиста, осуждавшего женский марш протеста и требовавшего, чтобы «правоверные» провели ответные акции протеста. Это вызвало у него большую тревогу за Шахразаду, его сестер и родственниц, которые, как он знал, тоже выйдут на демонстрацию. Его друзья также тревожились за своих женщин. Поэтому сегодня утром они взяли этот грузовик и присоединились к протестующим. С оружием.

– Равные права для женщин! – кричал он. – Да здравствует демократия! Да здравствует ислам! Да здравствуют демократия, законность и исла… – Слова застыли у него в горле.

Впереди, перед потоком демонстранток, мужчины образовали плотный заслон, блокируя улицу. Женщины в передних рядах видели их злобу и поднятые кулаки. Инстинктивно женщины в первой полудюжине рядов постарались замедлить ход, но не могли этого сделать. Напор тысяч человек сзади неудержимо нес их вперед.

– Почему эти мужчины так злы? – спросила Шахразада; ее радость улетучилась, напор сзади становился все сильнее.

– Они просто заблуждаются, деревенские жители в большинстве своем, – храбро сказала Намжэ Ленге. – Они хотят, чтобы мы были их рабынями, рабынями, не бойтесь! Бог велик…

– Сомкните руки, – крикнула Зара, – им не остановить нас! Аллахххху акбаррр…

Среди мужчин, преградивших им путь, был человек, который в тюрьме «Эвин» отвел Джареда Бакравана на расстрел. Он узнал Шахразаду в передних рядах.

– Бог велик, – пробормотал он в экстазе; его слова утонули в криках, раздававшихся вокруг. – Аллах сделал меня своим орудием, чтобы отправить злого базаари в ад, а теперь Аллах предает мне в руки его блудницу дочь. – Он, ликуя, пожирал ее глазами, представляя ее голой на тахте, распаленной, с гордо торчащими грудями, глазами, в которых плавала похоть, слышал, как она умоляла его, шевеля влажными губами: «Возьми меня, возьми меня, для тебя – без денег, дай мне его, весь целиком, быстрей, быстрей, наполни меня, растяни меня, для тебя – все, что хочешь, быстрей, быстрей… о Сатана, помоги мне высосать Бога из его члена…»

Он выхватил нож – в паху у него пульсировал торчащий член – и бросился на нее с криком «Бог велииик…». Его нападение было неожиданным, и он быстро преодолел пространство, отделявшее его от женщин, сбил полдесятка из них с ног, пытаясь дотянуться до нее, но в возбуждении поскользнулся и упал, взмахнув рукой с ножом. Те, кого он ранил, пронзительно вопили, и он с трудом поднялся на ноги в толчее, и опять протянул к ней руку, он видел только ее, ее широко раскрытые, полные ужаса глаза, нож в руке был готов распороть ей живот, всего три шага до нее, два, один… его голова наполнилась запахом ее духов, мерзкой вонью самого дьявола во плоти. Смертельный удар пошел, но так и не коснулся ее, и он понял, что Сатана поставил злого джинна на его пути, – в груди вспыхнуло чудовищное жжение, глаза потеряли зрение, и он умер с именем Бога на устах.

Шахразада во все глаза смотрела на осевшую перед ней фигуру, Ибрагим теперь был рядом с ней, в руке – винтовка, кругом крики, вопли и рев гнева тысячи женщин позади них.

Снова раздался выстрел, и еще один мужчина с воплем упал.

– Вперед, во имя Аллаха! – воскликнула Ленге, преодолевая собственный страх, ее крик подхватил Ибрагим, подтолкнувший Шахразаду:

– Не бойся, вперед, за женщин…

Она прочла в его лице непоколебимую уверенность и на мгновение приняла его за своего двоюродного брата Карима, настолько похож он был ростом, фигурой и лицом, в следующий миг ее ужас и ненависть, вызванные произошедшим, прорвались наружу, и она закричала:

– Вперед, за моего отца… Долой фанатиков и «зеленых повязок»… долой убийц! – Она протиснулась к Заре. – Пошли! Вперед! – и сомкнула руки с ней и с Ибрагимом, ее спасителем, таким похожим на Карима, что они могли бы быть братьями, и они снова двинулись дальше.

Все больше мужчин бегом пробирались в первые ряды на помощь, грузовик с военными летчиками среди них. Еще один человек с ножом с воплем бросился на них.

– Бог велик… – крикнула Шахразада, толпа вместе с ней, и, прежде чем его нейтрализовали, вопящий юноша полоснул Ленге по руке. Передние ряды неудержимо напирали, обе стороны ревели «Бог велик», одинаково уверенные в своей правоте. И заслон рассыпался.

– Пусть проходят, – крикнул какой-то мужчина. – Наши женщины тоже там, некоторые из них, их слишком много… слишком много. – Те мужчины, что были впереди, подались назад, остальные отступили в сторону, и путь был свободен.

Торжествующий рев прокатился по рядам женщин:

– Аллахакбаррр… Бог с нами, сестры!

– Вперед! – снова закричала Шахразада, и демонстрация двинулась дальше.

Раненых относили или помогали им отойти в сторону, остальные сплошным потоком текли дальше. Марш снова обрел порядок и управляемость. Никто больше не преграждал им дорогу, хотя многие мужчины продолжали угрюмо смотреть сбоку, Теймур и другие фотографировали особо активных.

– Это успех, – слабым голосом произнесла Ленге, все еще шагая в первом ряду; ее рука была перевязана шарфом, который остановил кровь. – У нас получилось. Даже аятолла будет знать о нашей решимости. Теперь мы можем вернуться домой к своим мужьям и семьям. Мы добились того, чего хотели, и теперь можем идти домой.

– Нет, – сказала Шахразада; ее лицо было бледным, заляпанным грязью, она еще не вполне преодолела свой испуг. – Мы должны выйти на демонстрацию завтра, и послезавтра, и каждый день, пока имам публично не скажет, что ношение чадры необязательно, и не поддержит наши права.

– Да, – сказал Ибрагим, – если вы сейчас остановитесь, муллы раздавят вас!

– Вы правы, ага, о, как я могу отблагодарить вас за то, что вы нас спасли?

– Да, – кивнула Зара, все еще потрясенная. – Мы выйдем и завтра или эти… эти безумцы уничтожат нас!

Марш продолжался без дальнейших столкновений, и то же самое повторилось в других городах: сначала стычки, а потом мирное продолжение демонстрации.

Но в деревнях и маленьких городках марш был остановлен прежде, чем успел начаться, и далеко на юге, в Ковиссе, над городской площадью висело молчание, нарушаемое лишь свистом бича и воплями. Когда демонстрантки собрались, мулла Хусейн встал перед ними.

– Этот протест запрещается. Все женщины, не одетые в хиджаб, подлежат наказанию за появление на людях в голом виде против велений Корана. – Лишь с полдюжины женщин из двух сотен собравшихся были в пальто и западной одежде.

– Где в Коране говорится, что мы выказываем неповиновение Аллаху, если не надеваем чадру? – крикнула одна из женщин. Она была женой управляющего банком и училась в Тегеранском университете. Она была одета скромно, в длинное пальто и юбку, но волосы ее остались непокрытыми.

– «О Пророк! Скажи женам твоим, и дочерям, и правоверным женщинам, чтобы опускали на себя покрывала свои…» Иран – Исламское государство… первое в истории. Имам своим указом объявил хиджаб. Значит, будет хиджаб. Немедленно ступайте и оденьтесь как подобает!

– Но правоверные женщины в других землях не должны носить чадру, и их вожди или мужья не заставляют их делать это.

– «Мужчины являются попечителями женщин, потому что Аллах дал одним из них преимущество перед другими… Праведные женщины потому покорны… А тех женщин, непокорности которых вы опасаетесь, увещевайте, избегайте на супружеском ложе и побивайте. Если же они станут покорны вам, то не ищите пути против них». Отправляйтесь и покройте волосы!

– Я не пойду. Более сорока лет уже женщины ходят, не закрывая лица, и…

– Сорок плетей обуздают вашу непокорность! Бог велик! – Хусейн дал знак одному их своих учеников.

Другие схватили женщину и накрепко зажали ее между собой. Скоро кнут прорезал ткань на ее спине до кожи к восторгу наблюдавших за наказанием мужчин. Когда бичевание закончилось, потерявшую сознание женщину унесли другие женщины. Остальные разошлись по домам. В молчании.

Дома Хусейн посмотрел на свою жену с ее огромным животом.

– Как ты посмела присоединиться к протесту блудниц и женщин легкого поведения?

– Я… это была ошибка, – ответила она, холодея от страха. – Это была большая ошибка.

– Да. Два дня ты проведешь без пищи, будешь пить только воду, чтобы запомнить этот урок. Если бы ты не носила ребенка, тебя бы постигла та же участь там, на площади.

– Благодарю тебя за проявленное милосердие. Пусть Аллах благословит тебя и сохранит. Благодарю тебя…

Аэропорт Тегерана. 18.40. С Эндрю Гавалланом на соседнем сиденье, Мак-Айвер выехал с грузовой площадки на рулежку, направляясь к их 125-му, который встал на стоянку в грузовой зоне километрах в полутора впереди. Самолет вернулся из Тебриза около часа назад, прошел дозаправку и был готов лететь назад через Персидский залив. Когда 125-й приземлился, Армстронг долго и сердечно благодарил их за разрешение воспользоваться самолетом компании. Как и полковник Хашеми Фазир.

– Капитан Хогг говорит, что 125-й возвращается в субботу, мистер Гаваллан, – вежливо произнес Хашеми. – Я подумал, не будете ли вы так добры, что подбросите нас до Тебриза. На этот раз только в одну сторону, ждать нас будет не нужно, назад мы доберемся сами.

– Конечно, полковник, – дружелюбно ответил Гаваллан, совсем не испытывая приятных чувств ни к тому ни к другому. Сегодня утром, когда он прибыл из Эль-Шаргаза, Мак-Айвер тут же рассказал ему наедине, почему было необходимо пойти им навстречу. «Я займусь этим прямо с ходу, Мак, поговорю с Талботом, – ответил Гаваллан, взбешенный этим шантажом. – Специальная там служба или Управление уголовных расследований, мне плевать».

Они все зажали уши обеими руками, когда гигантский транспортный самолет ВВС США проехал мимо, двигаясь к своей взлетной полосе вдалеке, – один из многих чартерных рейсов, организованных американским правительством, чтобы вывезти оставшихся американских военнослужащих и работников посольства, кроме самого необходимого персонала. Перегретый воздух из реактивных двигателей взметнул снег и обдал их жаром. Когда Гаваллана снова можно было услышать, он сказал:

– Талбот оставил вам послание, мистер Армстронг, и просил, чтобы вы встретились с ним как можно скорее. – Он заметил мимолетный взгляд, которым обменялись друг с другом британец и иранец, гадая, что бы он мог значить.

– Он не сказал где, сэр?

– Нет, просто просил встретиться с ним как можно скорее.

Гаваллана отвлек большой черный лимузин, быстро приближавшийся к ним; на крыле трепетал официальный флаг Хомейни. Два иранца с каменными лицами вышли из остановившейся машины и почтительно отдали честь Хашеми, распахнув для него дверцу.

– До субботы. И еще раз большое спасибо, мистер Гаваллан. – Хашеми сел на заднее сиденье.

– Как нам связаться с вами, полковник… на случай, если планы поменяются?

– Через Роберта. Он сможет передать мне ваше послание. Я могу быть вам чем-нибудь полезен? Здесь, в аэропорту?

– По поводу заправки самолета, – быстро вставил Мак-Айвер, – спасибо, что помогли ее устроить. Если бы вы могли распорядиться, чтобы нас каждый раз обслуживали так же быстро, я был бы весьма признателен. И то же самое по процедуре получения разрешений.

– Я позабочусь об этом. Вы получите приоритетное обслуживание для субботнего рейса. Если понадобится еще что-нибудь, пожалуйста, обратитесь к Роберту. Роберт, поехали!

– Еще раз спасибо, мистер Гаваллан, – сказал Армстронг. – Увидимся в субботу, если не раньше.

Когда сегодня Талбот заехал, чтобы спросить, во сколько Армстронг прибывает из Тебриза, Гаваллан отвел его в сторону и, едва не рыча от гнева, рассказал ему про шантаж.

– Бог ты мой, – воскликнул Талбот потрясенно. – Какое кошмарное обвинение, ужасно, это не по-английски с вашей стороны, Эндрю, если мне будет позволено заметить! Насколько я понимаю, Роберту пришлось изрядно потрудиться, многим рискнуть, чтобы постараться избавить вас, вашу компанию, Дункана и Локарта – он хороший человек, Локарт, очаровательная жена, жаль, что так вышло с ее отцом, – от катастрофы, которая в любой миг может поднять свою уродливую голову. Разве нет? – Талбот сладко улыбнулся. – Как я понимаю, Роберт попросил, только попросил о скромном одолжении, которое совсем не трудно оказать, а, Эндрю?

– Он из Специальной службы, бывший сотрудник Управления уголовных расследований Гонконга, не так ли?

Улыбка Талбота ни на миг не утратила своей сладости.

– Откуда мне знать. Но он, похоже, действительно хочет оказать вам услугу. Это с его стороны довольно любезно. Нет?

– Журнал разрешений на взлет действительно у него?

– Я ни про что такое и знать не могу ничего.

– Да и кто вообще этот полковник Фазир?

Талбот закурил сигарету.

– Просто друг. Человек, которого хорошо иметь своим другом.

– Это я вижу. Он организовал дозаправку и немедленное разрешение на взлет вне очереди, словно он сам Господь, черт меня подери, Бог.

– О, он не Бог, ни в коем случае. Близко, но не Бог. Бог – англичанин. – Талбот коротко хохотнул. – И к тому же женщина. Никакой мужской разум не сумеет так капитально поставить весь мир вверх тормашками. Полсловечка для умных, старина: я слышал, следуя рекомендации вашего коллеги по совету директоров Али Киа, они намереваются национализировать все иностранные авиационные компании, особенно вашу, если им удастся-таки составить нужную бумагу.

Гаваллан был шокирован.

– Кто это они?

– Это имеет какое-то значение?

После того как Талбот уехал, Гаваллан, кипя от возмущения, вернулся в управление S-G, где сегодня было довольно много сотрудников. Не как в былые дни нормальной работы, но уже ближе к ним – оператор радиостанций, оператор телекса, офис-менеджер, снабженцы, несколько секретарей; женщин сегодня не было, поскольку все отпросились для участия в марше протеста.

– Мак, давай-ка прогуляемся.

Мак-Айвер поднял голову от целой кипы отчетов.

– Конечно, – сказал он, увидев выражение лица Гаваллана.

Им пока еще не удалось побеседовать с глазу на глаз; в их офисе в аэропорту или где-то поблизости это было невозможно: стены тонкие, глаза и уши повсюду и широко открыты. Все время с момента прибытия Гаваллана, вот уже много часов, они занимались просмотром кассового журнала, действующих контрактов, контрактов приостановленных или аннулированных и текущим состоянием каждой из баз – все базы в осторожных выражениях докладывали о сокращении работ до минимума и росте проблем до максимума, – единственной хорошей новостью было полученное Мак-Айвером разрешение на вывоз трех 212-х, да и в этом не было полной уверенности. Пока.

Они вышли на площадку грузовой зоны. Огромный «боинг» японских авиалиний с ревом поднялся в небо.

– Говорят, в «Иран-Тода» не то две, не то три тысячи японских технарей до сих пор валяют дурака и ждут у моря погоды, – рассеянно заметил Мак-Айвер.

– Консорциуму приходится чертовски трудно. В сегодняшнем выпуске «Файнешнл таймс» пишут, что их начальный бюджет превышен уже больше чем на полмиллиарда долларов, в этом году строительство закончить им никак не удастся, и выйти из проекта они тоже не могут, – все это да еще переизбыток предложения на рынке грузовых перевозок не может не ударять по ним самым серьезным образом, – сказал Гаваллан, убедившись, что они совершенно одни. – Наши капиталовложения, по крайней мере, мобильны, Мак, б́ольшая их часть.

Мак-Айвер взглянул на него, на его изборожденное морщинами лицо, кустистые седые брови, карие глаза.

– Это и есть причина для «совершенно обязательного разговора»?

– Одна из них. – Гаваллан пересказал ему все, что услышал от Талбота. – «Национализировать»! Это означает, что мы потеряем все, если только не предпримем чего-нибудь по этому поводу. Ты знаешь, Дженни права. Нам придется сделать это самим.

– Я не думаю, что это возможно. Она тебе это сказала?

– Разумеется, но я считаю, что шанс у нас есть. Прикинь такой вариант. Скажем, сегодня у нас день первый. Весь неосновной персонал начинает выезжать из Ирана для перенаправления в другие места или в отпуск, мы вывозим все запчасти, какие сможем, – либо на нашем 125-м, либо на регулярных авиарейсах, когда они возобновятся, – проводим их как устаревшие, избыточные, требующие ремонта или вывозим с личным багажом. «Загрос-3» перебирается в Ковисс, Тебриз «временно» закрывается, и 212-й Эрикки перелетает в Эль-Шаргаз, а оттуда – в Нигерию вместе с Томом Локартом из Загроса и одним 212-м из Ковисса. Ты закрываешь главное представительство в Тегеране и переезжаешь в Эль-Шаргаз, чтобы руководить нашей деятельностью здесь и управлять тремя оставшимися базами в Ленге, Ковиссе и Бендер-Деламе оттуда «в ожидании нормализации обстановки», – для нас по-прежнему действует распоряжение нашего правительства об эвакуации из страны всего неосновного персонала.

– Это так, но…

– Позволь мне закончить, парень. Скажем, мы сможем осуществить подготовку, завершить планирование и все такое за тридцать дней. День тридцать первый – это день «Д». В определенное время в день «Д» – или день «Д» плюс один или два, в зависимости от погоды и Бог знает чего еще, – мы передаем по радио из Эль-Шаргаза условный код. Одновременно все наши оставшиеся вертолеты и пилоты поднимаются в воздух и летят через залив в Эль-Шаргаз. Там мы снимаем с них несущие винты, грузим вертолеты в 747-е, которые я зафрахтую где-нибудь, они летят в Абердин, и дело в шляпе, – закончил Гаваллан с широкой улыбкой.

Мак-Айвер тупо смотрел на него, не мигая.

– Ты сошел с ума! Обезумел окончательно и бесповоротно, Китаец. В твоем плане столько дыр… ты рехнулся.

– Назови хоть одну.

– Да я назову тебе полсотни, во-пер…

– По одной, дружок, по одной, и не забывай про свое чертово давление. Кстати, как оно? Дженни просила поинтересоваться.

– Прекрасно, и не заводи эту чертову шарманку. Во-первых, одновременный вылет: вертолетам с разных баз понадобится совершенно разное время, чтобы покрыть требуемое расстояние. Тем, что из Ковисса, придется дозаправляться – одним прыжком не получится, даже через залив.

– Знаю. Для каждой из трех баз мы составим отдельные подпланы. Начальник каждой из баз разработает свой собственный план, как ему выбираться. Скрэг через залив порхнет без труда, как и Руди из Бендер-Де…

– Не получится. Ни Руди из Бендер-Делама, ни Старк из Ковисса не смогут пересечь залив за один перелет – даже если они вообще смогут его пересечь. Им придется лететь через воздушное пространство Кувейта, Саудовской Аравии, Эмиратов, и один Бог знает, что они с нами сделают: конфискуют вертолеты, бросят в тюрьму, оштрафуют. И Эль-Шаргаз тоже, с какой стати им вести себя по-другому. – Мак-Айвер покачал головой. – Шейхи ничего не смогут поделать, если у нас не будет надлежащих иранских разрешений на перелет, – они все до смерти боятся, и с полным основанием, что революция Хомейни переползет и к ним тоже, у них у всех большие общины шиитов, и в военном плане они иранским вооруженным силам противопоставить ничего не смогут, если Хомейни разозлится.

– Давай по порядку, – спокойно сказал Гаваллан. – Ты прав насчет вертолетов Руди и Старка, Мак. Но предположим, что у них будет разрешение на перелет по всем этим территориям?

– А?

– Я послал телекс всем национальным управлениям гражданской авиации стран Персидского залива и получил по телексу подтверждения, что вертолеты S-G могут транзитом пролетать по их территории.

– Да, но…

– По порядку, приятель, по порядку. Дальше, предположим, что все наши вертолеты снова получат британскую прописку. Они ведь и являются британскими, это наши вертолеты, мы за них платим, они – наша собственность, что бы партнеры ни пытались там провернуть. С британской регистрацией они не подчиняются Ирану, вообще не имеют к нему никакого отношения. Так?

– Когда они покинут пределы страны, да, но тебе не добиться от Иранского управления гражданской авиации согласия на их вывоз, поэтому ты не можешь вернуть им британскую регистрацию.

– Предположим, что я смогу внести их в британский реестр в любом случае.

– И как, черт побери, ты собираешься это сделать?

– Попросить. Ты просишь, дружище, просишь ребят из регистрационной службы в Лондоне сделать это для тебя. «Дела в Иране что-то совсем запутались», – говорю я. «Да, чертовская неразбериха, старина, это есть», – говорят они. «Я бы хотел на время снова прописать своих пташек в британском реестре, – говорю я. – Возможно, я их вывезу оттуда, пока ситуация не придет в норму… разумеется, власти предержащие в Иране дают свое разрешение, вот только сейчас я никак не могу получить от них эту чертову бумагу с подписью, ну, вы знаете, как это бывает». «Разумеется, старина, – говорят они, – с нашим чертовым правительством то же самое… вообще с любым чертовым правительством. Ну, пташки-то твои, тут сомнений нет, это, конечно, самую чуточку против правил, но я так думаю, все должно быть нормально. Тут у нас междусобойчик намечается для старых друзей, ты придешь?»

Мак-Айвер остановился и в изумлении уставился на него.

– Они согласились?

– Пока нет, приятель. Дальше?

– Да у меня этих «дальше» штук сто, вот только… – раздраженно выпалил Мак-Айвер, снова двинувшись вперед: стоять было холодно.

– Только что?

– Только если я тебе их буду выдавать по одному, у тебя всякий раз найдется ответ и возможное решение, но вот в одно целое они все вместе никогда не сложатся.

– Я согласен с Дженни, нам придется все делать самим.

– Может быть, но план должен быть по-настоящему реализуемым. И еще: мы получили разрешение вывезти три 212-х, возможно, мы могли бы таким образом вывезти и остальные?

– Эти три пока что в Иране, Мак. Партнеры, не говоря уже про Иранское управление гражданской авиации, их из своих захапистых лап не выпустят. Посмотри на «Герни» – у них все машины конфисковали. Сорок восемь штук, включая все 212-е – миллионов на тридцать вертолетов стоят и ржавеют, они даже техническое обслуживание наладить не в состоянии. – Они посмотрели на взлетно-посадочную полосу. Там садился «Геркулес» британских ВВС. – Талбот сказал мне, что к концу недели весь технический персонал и инструкторы британской армии, ВВС и военного флота будут эвакуированы, а в посольстве их останется три человека, включая его самого. Похоже, что во время беспорядков возле американского посольства кто-то, воспользовавшись неразберихой, проник внутрь, взорвал сейфы, вытащил шифры…

– У них там все еще хранилось что-то секретное? – спросил пораженный Мак-Айвер.

– Видимо, да. Как бы то ни было, Талбот говорит, что это проникновение заставило съежиться каждую дипломатическую задницу в христианском мире – равно как и в советском, да и в арабском. Все посольства закрываются. Арабы надулись сильнее всех остальных – ни одному из шейхов не хочется, чтобы хомейнизм пробрался на другую сторону залива, и они готовы и способны выложить свои нефтедоллары, чтобы этого не допустить. Талбот сказал: «Ставлю пятьдесят фунтов против сломанной заколки, что Ирак уже втихую раскрыл свою чековую книжку, курды тоже, и вообще все арабы, которые за суннитов и против Хомейни. Весь залив теперь как пороховая бочка».

– А он тем временем…

– Тем временем он уже не такой грозный, каким был несколько дней назад, и уже не так уверен, что Хомейни тихо-мирно удалится на покой в Кум. «Все та же старая веселая песня про „Иран для иранцев“, старина, лишь бы только были Хомейни и муллы, – говорит он. – Мол, да здравствует хомейнизм, если только левые его раньше не прикончат, и долой все старое. Это они про нас». – Гаваллан похлопал руками в перчатках, чтобы разогнать кровь. – Черт, я замерз. Мак, из бухгалтерских книг ясно видно, что мы здесь по уши в дерьме. Нам нужно позаботиться о себе.

– Это чертовски большой риск. Думаю, несколько пичуг мы потеряем.

– Только если удача совсем от нас отвернется.

– Ты слишком многого ждешь от удачи, Энди. Помнишь тех двух механиков в Нигерии, которым впаяли по четырнадцать лет только за то, что они обслужили 125-е, которые потом вывезли из страны нелегально?

– То была Нигерия, и механики остались в стране. Мы здесь не оставим никого.

– Если здесь останется хоть один из наших иностранных работников, его схватят, бросят в тюрьму и будут держать заложником за всех нас и наши вертолеты – если только ты не будешь готов предоставить ему самому за все отдуваться. Если же не будешь, то они используют его, чтобы вынудить нас вернуться, а когда мы вернемся, они будут в крайне сильном раздражении. Как быть с нашими иранскими работниками?

Гаваллан упрямо произнес:

– Если удача отвернется от нас, это будет катастрофа, что бы мы ни сделали. Я думаю, нам следует подготовить настоящий план со всеми окончательными деталями, на всякий случай. На это уйдут недели. И нам придется держать все это планирование в строжайшем секрете, только ты и я.

Мак-Айвер покачал головой.

– Нам придется советоваться с Руди, Скраггером, Локартом и Старком, если ты хочешь подойти к этому серьезно.

– Как скажешь. – Гаваллан потянулся, прогоняя ломоту в спине. – Как только мы все спланируем как надо… Нам нет нужды жать на педаль газа, пока все не будет готово.

Некоторое время они шли молча; снег громко хрустел под ногами. Они уже приблизились почти к самому краю грузовой площадки.

– Мы чертовски много потребуем от ребят.

Гаваллан как будто не слышал его.

– Мы не можем просто взять и оставить пятнадцать лет труда, не можем выбросить коту под хвост все наши сбережения, твои, Скрэгга, – сказал он. – Нашего Ирана больше нет. Большинство людей, с которыми мы работали все эти годы, сбежало, другие прячутся или мертвы – или действуют против нас, нравится им это или нет. Заказов минимум. У нас здесь из двадцати шести вертолетов работают девять. Нам не платят и за ту малость, что мы делаем, и не возвращают долги. Я думаю, это все можно списывать в убыток.