Текст книги "Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2"

Глава 37

Буровая вышка «Роза». Загрос. 15.05. Том Локарт устало выбрался из 206-го и пожал руку Миммо Сере, «человеку компании», который тепло его приветствовал. С Локартом прилетел специалист из «Шлумбергер», высокий швед по имени Йеспер Алмквист, молодой человек, которому было лет под тридцать. Он нес в руке специальный кейс с необходимым скважинным инструментарием – все его остальное оборудование было уже здесь, на месте.

– Buon jiorno[51]51
  Добрый день (ит.).


[Закрыть], Йеспер, рад вас видеть. Она ждет вас.

– О’кей, мистер Сера. Я иду работать. – Молодой человек зашагал к буровой. Он проводил каротаж на большинстве скважин здешнего месторождения.

– Зайди на секундочку, Том. – Сера двинулся по снегу к офисному трейлеру. Внутри было тепло, и на пузатой чугунной дровяной печке у дальней стены пыхтел кофейник. – Кофе?

– Не откажусь, я совсем вымотался, перелет из Тегерана был таким тоскливым.

Сера протянул ему чашку.

– Что, черт меня возьми, происходит?

– Спасибо. Точно и не знаю… я просто высадил Жан-Люка на базе, перекинулся словом со Скотом, потом решил, что лучше будет сразу доставить Йеспера сюда, да и самому тебя повидать. Ничак-хана я еще не видел; встречусь с ним сразу же, как только вернусь, но Скот выразился вполне однозначно: Ничак-хан сказал ему, что комитет дал нам сорок восемь часов, чтобы убраться отсюда. Мак-Ай…

– Но почему? Mamma mia, если вас здесь не будет, нам придется закрыть месторождение полностью.

– Знаю. Господи, до чего хорош у тебя кофе! В прошлом Ничак всегда вел себя разумно. Ты слышал, что этот комитет расстрелял Насири и сжег здание школы?

– Да, ужасно. Он был славным парнем, хотя и поддерживал шаха.

– Как и все мы… когда шах был у власти, – сказал Локарт, думая о Шахразаде, Джареде Бакраване, Эмире Пакнури и НВС, всегда возвращаясь мыслями к НВС и к Шахразаде. На рассвете он покинул ее, покинул через силу. Она все еще глубоко спала. Он было подумал о том, чтобы разбудить ее, но сказать ему, по сути, было нечего. Он отвечал за Загрос… а она выглядела такой изможденной; синяк теперь отчетливо проступил на ее лице. Он оставил ей записку: «Вернусь через пару дней. Любая проблема – обращайся к Маку или Чарли. Люблю тебя весь». Он снова посмотрел на Серу. – Мак-Айвер договорился о встрече сегодня утром с каким-то шишкой в правительстве, так что, если повезет, ему удастся все исправить. Он пообещал передать нам о результатах встречи сразу же, как только вернется. Рация у вас работает?

Сера пожал плечами.

– Как водится: когда работает, когда нет.

– Если я что-нибудь разузнаю, я с тобой свяжусь, либо сегодня вечером, либо с утра пораньше. Надеюсь, все это – буря в стакане. Но если нам придется выметаться, Мак-Айвер сказал, чтобы мы пока устроились в Ковиссе. Оттуда мы вас не сможем обслуживать, хоть тресни. Что ты думаешь по этому поводу?

– Если вас заставят свернуться, нам придется эвакуироваться. Вам нужно будет перебросить нас в Шираз. Там у нас главное представительство компании; они смогут пристроить нас куда-то еще или вывезти из страны, пока нам не разрешат вернуться. Мадонна, тут надо будет двенадцать площадок закрывать, по две смены людей на каждой.

– Мы сможем использовать оба 212-х, проблем не возникнет.

– Проблем-то как раз хоть отбавляй. – Сера был крайне встревожен. – За сорок восемь часов мы никак не успеем закрыться и вывезти всех людей. Никаким образом.

– Может быть, это и не понадобится. Будем надеяться, а? – Локарт поднялся.

– Если нам придется эвакуироваться, большинство ребят обрадуются. Замены не было уже несколько недель, и у них у всех просрочен отпуск. – Сера тоже встал и выглянул в окно. Они могли видеть отблеск дневного солнца на гребне над вышкой «Беллиссима». – Ты слышал, как здорово Скот тут сработал, вместе с Пьетро?

– Да. Наши ребята теперь зовут его Пьетро Бомбист. Жаль Марио Гинеппу.

– Che sarà, sarà![52]52
  Чему быть, того не миновать! (ит.)


[Закрыть] Все доктора – stronzo[53]53
  Дерьмо (ит.).


[Закрыть]. Он прошел медицинское освидетельствование месяц назад или около того. Здоров как бык, сказали. Stronzo! – Итальянец проницательно посмотрел на него. – Что с тобой, Том?

– Ничего.

– Как Тегеран?

– Плохо.

– Скот сказал тебе что-нибудь, чего я не знаю?

– Причина такого приказа комитета? Нет. Нет, не говорил. Может быть, мне удастся что-нибудь выудить из Ничак-хана. – Локарт пожал ему руку и вышел. Поднявшись в воздух, он вспомнил рассказ Скота Жан-Люку, ему и Йесперу о том, что произошло в деревне после того, как комитет приговорил Ничак-хана к смерти.

– Как только они вывели Ничак-хана из здания школы и я остался один, я выбрался в окно в задней стене и прокрался в лес так тихо, как только смог. Через пару минут я услышал шумную пальбу и со всех ног бросился на базу… должен признаться, я готов был в штаны наложить со страху. Времени у меня дорога заняла довольно много, чертова снега местами намело выше головы. Вскоре после того, как я добрался до базы, туда пришли Ничак-хан, мулла и с ними несколько деревенских. Господи, какое я испытал облегчение! Я думал, что Ничака и муллу точно расстреляли, и я так думаю, когда они меня увидели, им тоже полегчало, потому что они смотрели на меня вытаращив глаза, словно я с того света вернулся. Думали, меня тоже убили.

– Почему? – спросил Том.

– Ничак сказал, что, перед тем как уехать, комитет поджег школу, а они думали, что я был все еще внутри. Он сказал, что всем иностранцам приказано покинуть Загрос. Всем, особенно нам с нашими вертолетами. К завтрашнему вечеру.

Локарт смотрел на землю внизу; база была недалеко, деревня рядом. Солнце соскальзывало с нее, опускаясь за горы. Света оставалось еще довольно, но солнца, чтобы согревать их, уже не было. Прямо перед его отлетом с Йеспером на «Розу», когда никого не было рядом, Скот рассказал ему, что там произошло на самом деле.

– Я все это видел, Том. Я не убежал, как вам тогда рассказывал. Я никому не осмелился рассказать об этом, но я смотрел из окна школы, перепуганный до смерти, и я видел все. Это произошло так быстро. Бог мой, ты бы видел жену старика Ничака с винтовкой, куда там до нее тигрице. И лихая! Выстрелила одному в живот, потом оставила его визжать и корчиться, а потом – бабах! – и конец. Готов поспорить, это она пристрелила того первого ублюдка, главного у них, даже не знаю, как его звали, черт. Никогда не видел такой женщины, никогда бы не поверил, что она может быть такой.

– А что с Насири?

– У Насири не было никаких шансов. Он просто побежал, и они его пристрелили. Я уверен, они убили его только потому, что он был свидетелем и не из их деревни. Тут у меня башка заработала и ноги тоже, так что я вылез в окно, как рассказывал, и когда Ничак здесь появился, я притворился, что поверил его рассказу. Но я Богом клянусь, Том, все эти ублюдки из комитета были трупами до того, как я убежал из деревни, поэтому школу сжечь должен был приказать сам Ничак.

– Ничак-хан не стал бы этого делать, только не с тобой внутри. Должно быть, кто-то видел, как ты выбрался оттуда.

– От всей души надеюсь, что ты ошибаешься, потому что тогда я – живая угроза для деревни. Единственный свидетель.

Локарт посадил вертолет и спустился в деревню. Он пошел один. Ничак-хан и мулла ждали его в кофейне, как они и договаривались. И много деревенских, но ни одной женщины. Кофейня была общим местом встреч, однокомнатная бревенчатая глинобитная лачуга с покатой крышей и грубой трубой. Ее стропила почернели от очажного дыма. Для сидения на пол были брошены грубые ковры.

– Салам, Ничак-хан, мир вам, – приветствовал его Локарт.

– Мир вам, командир летающих людей, – вежливо ответил старик. Локарт услышал в его словах угрозу и увидел, что в его глазах уже нет дружелюбия былых времен. – Пожалуйста, садитесь, устраивайтесь поудобней. Благополучным ли было ваше путешествие?

– На все воля Бога. Я скучал по своему дому здесь в Загросе и по моим друзьям в Загросских горах. Вы воистину благословенны Богом. – Локарт уселся на неудобный ковер и продолжал обмениваться бесконечными любезностями, ожидая, пока Ничак-хан позволит ему перейти к делу. Тесная комната давила на него, в ней пахло прогорклым жиром, воздух отяжелел от запаха человеческих тел, коз, овец.

– Что привело его превосходительство в нашу деревню? – поинтересовался Ничак-хан, и по душной комнате пробежал ток ожидания.

– Я был потрясен, узнав, что чужие люди пришли в нашу деревню и имели наглость тронуть вас своими злыми руками.

– На все воля Аллаха. – Глаза Ничак-хана чуть-чуть сузились. – Чужаки пришли в нашу деревню, но они ушли, оставив нашу деревню такой, какой она была всегда. Ваш лагерь, к сожалению, таким же уже не останется.

– Но почему? Мы приносили пользу деревне и брали на работу многих из ваших лю…

– Не пристало мне ставить под вопрос решения нашего правительства, или этих комитетов нашего правительства, или нашего вождя народа, самого аятоллы. Молодой летчик сам видел и слышал, поэтому говорить больше не о чем.

Локарт почувствовал ловушку.

– Молодой летчик видел и слышал только то, что случилось в школе. Я прошу, чтобы нам, как старым, но знакомым гостям… – он тщательно подобрал это слово, – было дано время, дабы попытаться изменить постановление, которое, как можно думать, наносит вред интересам Загроса.

– Загрос простирается на тысячу миль, проходя через земли кашкайцев и бахтияров и земли тысячи иных племен. Яздек есть Яздек, – проскрежетал Ничак-хан и продекламировал из «Рубайата». – «Свое тело смиренно судьбе поднеси, / Боль терпи, не ропща, молча горе сноси, / Ибо то, что тебе предначертано свыше, / Не сотрет Написавший, как ты не проси».

– Воистину так, но разве Омар Хайям не написал также: «Сердце наше и зло, и добро может холить, / Скорбь и радость судьбою даются нам в долю – / Круг Небесный за них не хули и не славь: / Он бессильней стократ, чем твой разум и воля».

Среди собравшихся в кофейне жителей деревни пробежал шепоток. Старый мулла кивнул, довольный, и промолчал. Глаза Ничак-хана улыбнулись, хотя рот остался тверд, и Локарт понял, что теперь встреча пойдет лучше. Он мысленно благословил Шахразаду, которая открыла его уши, глаза и чувства к рубаям, которые на фарси звучали невыразимо красиво и изящно.

Все ждали. Ничак-хан поскреб бороду, сунул руку в карман, вынул пачку сигарет. Локарт небрежно достал свой пешкеш, позолоченную зажигалку «Данхилл», купленную им у Долбаря Джордона специально для этого случая: «Долбарь, если эта штука не зажжется с первого раза, я, черт возьми, тебя прикончу!» Он легко тронул пальцем ребристый цилиндр сбоку. Фитилек мгновенно вспыхнул, и Локарт незаметно выдохнул. Его рука была твердой и не дрожала, когда он подался вперед и поднес зажигалку старику.

Ничак-хан поколебался, потом почмокал сигаретой над огоньком и сделал глубокую затяжку.

– Благодарю вас. – Его глаза сузились, когда Локарт положил зажигалку на ковер перед ним.

– Может быть, вы не откажетесь принять этот дар от всех нас в нашем лагере в благодарность вам за ваши наставления и защиту? В конце концов, разве вы не разрушили ворота и не вступили во владение базой от имени народа? Разве вы не выиграли гонку на санках, обойдя лучших из нас, благодаря своему беспримерному мужеству?

По комнате снова прошелестело, все ждали, переполненные восторгом, видя, что состязание двух вождей становится острее, хотя все знали, что неверный сказал одну лишь правду. Молчание нарастало, потом хан протянул руку, подобрал зажигалку с ковра и внимательно ее рассмотрел. Его мозолистый палец со звонким щелчком откинул крышку вверх – он видел, как это делали чужеземцы в лагере. Едва шевельнув пальцем, он зажег фитилек, опять вспыхнувший с первого раза, и все вокруг, так же как и он, остались довольны качеством пешкеша.

– Какое наставление потребно вашему превосходительству?

– О, никакое конкретно, на самом деле, ваше превосходительство Ничак-хан, – как бы извиняясь ответил Локарт, продолжая игру в соответствии с древней традицией.

– Но должно быть что-то, что позволило бы его превосходительству почувствовать себя гораздо лучше. – Старик раздавил окурок о землю.

В конце концов Локарт дал себя уговорить.

– Что ж, раз уж ваше превосходительство столь великодушно, что спрашивает об этом, если бы вы, ваше превосходительство, замолвили за нас слово перед комитетом, чтобы он дал нам немного больше времени, я был бы очень признателен. Ваше превосходительство, который знает эти горы как нутро своей обеденной миски, понимает, что мы не можем исполнить приказ чужих здесь людей, которые явно не понимают, что мы не в состоянии вывезти с буровых всех людей, законсервировать вышки – загросскую собственность славной яздекской ветви кашкайцев, – вывезти наши вертолеты и запчасти до завтрашнего захода солнца.

– Верно, чужаки не понимают ничего, – согласно кивнул хан. Да, подумал он, чужаки ничего не понимают, и эти сыновья собаки, которые посмели утвердить здесь свои вонючие чужеродные порядки, были быстро наказаны Аллахом. – Возможно, комитет даст один дополнительный день.

– Это было бы больше, чем я бы осмелился просить. Но едва ли было бы достаточно просто показать им, что они ничего не знают про Загрос. Возможно, им следовало бы преподать урок. Им следует сказать, что потребуется не менее двух недель – в конце концов, вы глава Яздека и всех одиннадцати буровых вышек, и весь Загрос знает Ничак-хана.

Ничак-хан испытал большую гордость, а с ним и жители его деревни, приятно пораженные логикой неверного. Он достал свои сигареты и свою зажигалку. Она вспыхнула с первого раза.

– Две недели, – произнес он, и все почувствовали большое удовлетворение, включая Локарта. Потом Ничак-хан добавил, чтобы дать себе время поразмыслить, не окажутся ли эти две недели слишком долгим сроком: – Я пошлю гонца и попрошу у них две недели.

Локарт поднялся и велеречиво поблагодарил хана. Две недели дадут Мак-Айверу время. Снаружи воздух был вкусным, как вино, и он благодарно наполнил им свои легкие, довольный тем, как он провел эти сложные и тонкие переговоры.

– Салам, Ничак-хан, мир вам.

– И вам.

Через площадь от них стояла мечеть, а рядом с ней разрушенная пожаром школа. С другой стороны мечети был двухэтажный дом Ничак-хана, и там, у порога, стояли его жена и двое из его детей с несколькими деревенскими женщинами, так же ярко одетыми.

– Почему сожгли школу?

– Люди слышали, как один из комитета сказал: «Так сгинет все чужеземное. Так сгинет база и все, что в ней есть, – нам не нужны здесь никакие чужеземцы, мы не хотим здесь никаких чужеземцев».

Локарт почувствовал печаль. Именно в это верит большинство из вас, если не все вы, подумал он. И все же многие из нас стараются стать частью Ирана, говорить на его языке, хотят быть принятыми здесь, но никогда не будут. Тогда зачем мы остаемся, зачем стараемся? Может быть, по той же самой причине, по которой здесь остался Александр Великий, потому же, почему он и десять тысяч его офицеров женились на иранках, устроив одну огромную церемонию – потому что в них и в Иране есть какая-то магия, которую невозможно определить, вызывающая полную одержимость, которая поглощает тебя целиком, как был поглощен я.

Взрыв хохота раздался из группы женщин, окружавших жену Ничак-хана, когда она что-то сказала.

– Так лучше, когда жены радуются, а? Это дар Бога мужчинам, а? – весело заметил хан, и Локарт кивнул, думая про себя, как фантастически повезло Ничак-хану и каким даром Бога была его жена – как Шахразада для него. Он подумал о ней, и ужас прошлой ночи поднялся снова в его душе, вспомнился страх, что он ее едва не потерял, ее безумие и горе, вспомнилось, как он хлестал ее, как видел кровоподтеки на ее лице, когда хотел лишь одного: чтобы она была счастлива и в этом мире, и в следующем, если он есть, следующий.

– И мне повезло, что Аллах научил ее так хорошо стрелять, а?

– Да, – произнес Локарт, прежде чем успел остановиться. В желудке шевельнулся горячий ком, и он обругал себя за то, что потерял сосредоточенность. Он увидел умные глаза старика, пристально разглядывающие его, и торопливо добавил: – Стрелять? Ваша жена умеет стрелять? Пожалуйста, простите меня, ваше превосходительство, я не расслышал вас толком. Вы имеете в виду, из ружья?

Старик ничего не сказал, просто продолжал испытующе смотреть на него, потом задумчиво кивнул. Локарт глаз не опустил и спокойно посмотрел через площадь, гадая про себя, было ли это намеренно устроенной ловушкой.

– Я слышал, что многие кашкайские женщины умеют обращаться с оружием. Похоже, что… э-э… Аллах наградил вас многими благословениями.

Помолчав еще секунду, Ничак-хан сказал:

– Завтра я пришлю вам весть о длине срока, на который согласится комитет. Мир вам.

По дороге на базу Локарт спрашивал себя, угодил ли он в ловушку? Если фраза хана была непроизвольной, вырвалась от гордости за жену, тогда, может быть, может быть, нам ничего не грозит и Скот в безопасности. В любом случае у нас есть время – может быть, есть время; может быть, у Скота его нет.

Солнце ушло с этой части горного плато, и температура быстро упала ниже нуля. Мороз помог ему очистить мозг, но не прогнал тревогу и не поборол его усталость.

Неделя, две недели, несколько дней – времени у тебя немного, думал он. В Тегеране Мак-Айвер рассказал ему, что получил разрешения на вывоз трех 212-х в Эль-Шаргаз для «ремонта». «Том, я пошлю одну из твоих машин, одну отсюда и одну из Ковисса; оттуда – в Нигерию, но, ради всего святого, держи это при себе. Вот документы на вывоз, датированные следующей средой. Я считаю, что лететь нужно тебе самому, выбираться отсюда, пока можно. Выбирайся и оставайся в Эль-Шаргазе, там полно пилотов, которые перегонят твой 212-й дальше».

Мак просто не понимает, думал Локарт. Он вышел из деревьев на открытое место и увидел базу; Скот и Жан-Люк ждали его рядом с 212-м.

Что бы ни случилось, с 212-м я пошлю Скота, подумал он, и приняв решение, почувствовал, что часть тревоги оставила его. Главное решение – начинать эвакуацию или нет? Чтобы принять его, ты должен решить, насколько можно доверять Ничак-хану. Получается, что не слишком.

Глава 38

Главное управление внутренней разведки. 18.42. Прошло всего двадцать три часа с того момента, как Ракоци схватили, а он уже был сломан и выдавал информацию третьего уровня – правду. Первые два уровня были легендами, состоявшими из полуправд, которые заучивались и повторялись всеми профессиональными агентами бессчетное число раз, пока не откладывались глубоко в подсознании в надежде на то, что эти полуправды смогут отвлечь допрашивающих от мысли, что надо копать глубже, или заставят их поверить, что они уже вытянули из допрашиваемого всю правду. К сожалению для Ракоци, люди, которые его допрашивали, были специалистами и все время стремились копнуть еще глубже. Их задача заключалась в том, чтобы пытки не убили его раньше времени. Его задача заключалась в том, чтобы умереть быстро.

Когда его схватили вчера вечером, он тут же попытался ухватить зубами край воротника, где была зашита ампула с ядом, – отработанная реакция, ставшая инстинктивной. Но те, кто его схватил, опередили его, держа его голову откинутой назад, пока его усыпляли хлороформом. Потом его аккуратно раздели догола, осмотрели рот, ища пломбу с ядом, проверили, нет ли капсулы в заднем проходе.

Он ожидал побоев и психотомиметических препаратов: «Если они применят их к вам, капитан Мзитрюк, вам конец, – говорили ему его учителя. – Делать почти нечего, кроме как постараться умереть прежде, чем вы раскроете им все секреты. Лучше умереть до того, как они вас сломают. Не забывайте, что мы отомстим за вас. Мы можем достать людей и через пятьдесят лет, и мы найдем тех, кто вас предал».

Но он не ожидал такого уровня боли, на который они подняли его так быстро, не ожидал тех невыразимых вещей, которые они с ним проделывали: электроды внутрь, в нос, рот, желудок, прямую кишку, на мошонку и глазные яблоки – вкалывая ему наркотики, чтобы он уснул, наркотики, чтобы проснулся, минутами разделяя сон, пробуждение, сон, пробуждение, дезориентируя его, ставя сознание с ног на голову, выворачивая его наизнанку.

– Ради всех святых, Хашеми, – сказал Роберт Армстронг, морщась от дурноты, еще давным-давно, в самом начале, – почему вы просто не вколите ему сыворотку правды, она же у вас есть, к чему все это дерьмо.

Полковник Хашеми Фазир пожал плечами.

– Немного жестокости полезно для души. Клянусь Аллахом, ты же видел файлы, ты видел, что КГБ сделал с некоторыми из наших граждан, которые и шпионами-то не были.

– Это не оправдание.

– Нам нужна его информация быстро, клянусь Богом. Нам необходимо выйти на третий уровень, о котором ты постоянно распеваешь. У меня нет времени на твою запутанную этику, Роберт. Если не хочешь оставаться, можешь уйти.

Армстронг остался. Он закрыл уши звукопоглощающими накладками, чтобы не слышать воплей, всей душой восставая против этих зверств. Это не нужно, теперь – уже нет, говорил он себе, зная, что сам бы уже давно умер на таком допросе.

Он наблюдал через одностороннее зеркало, как два иранца снова занялись Ракоци в маленькой, хорошо оборудованной камере, по-своему жалея его – в конце концов, Ракоци был профессионалом, как и он сам, мужественным человеком, который невероятно долго держался против них.

Внезапно крики стихли, и Ракоци снова замер неподвижно. Хашеми резко спросил в микрофон, соединенный с наушниками на человеке в камере:

– Он мертв? Я же говорил вам, тупые дети собаки, чтобы вы были осторожнее!

Один из двоих в камере был врачом. Наушники у него на голове заглушали все звуки, кроме указаний допрашивающих. Он раздраженно приподнял веки Ракоци и осмотрел глаза, потом проверил пульс.

– Он жив, полковник. Он… запас у него еще большой.

– Дайте ему пять минут, потом будите. И не прикончите его, пока я не прикажу. – Хашеми сердито щелкнул микрофоном и обругал врача. – Мне не нужно, чтобы он сдох, когда мы так близки к тому, чтобы выдоить его полностью. – Он бросил взгляд на Армстронга, его глаза искрились. – Он – лучшее, что нам когда-либо попадалось вообще, а? Клянусь Богом, Роберт, это настоящая золотая жила.

Ракоци уже давно рассказал две своих легенды и потом назвал свое настоящее имя, личный номер в КГБ, где получил образование, родился, женился, жил, назвал своих известных ему начальников в Тбилиси, рассказал об их работе в Иране, с Туде, моджахедами, как и где они поддерживали курдское движение за независимость, назвал имена своих агентов и связных.

– Кто главное лицо КГБ в Азербайджане?

– Я… не надо больше… прошу, остановитеееееесь… это Абдолла-хан из Тебриза… он, только он из значительных лиц и он… он был… он д… д… д… должен стать первым Президентом, когда Азер… Азербайджан с… станет независимым… но сейчас он слишком влиятелен и не… не… независим поэтому… поэтому теперь он Секция 16/а…

– Ты не говоришь нам всей правды. Ну-ка проучите его!

– Но я говорюяговорюяговааааааа…

Потом его опять привели в чувство и бормотание возобновилось, про Ибрагима Кияби, отца Ибрагима, муллу Ковисси, имена студенческих лидеров Туде, про свою жену, про отца и где он жил в Тбилиси и про деда, который работал в царской охранке до того, как стал одним из создателей чека, потом ОГПУ, НКВД и, наконец, КГБ, созданного Хрущевым в 54-м после расстрела Берии как шпиона западных держав.

– Ты полагаешь, Берия шпионил для нас, Мзитрюк?

– Да… да… да шпионил, у КГБ есть доказательства… о да… прошу, не наааааадо… пожалуйста… прошууууу… я все вам расскажу…

– Как у них могут быть доказательства такой лжи?

– Да… это была ложь… но мы должны были верить ей… мы должны… нам при… при… приходилось… ааааа не надо уууу… умоляюууууу…

– Перестаньте его мучить, дьяволы, – возник в динамиках голос Армстронга в нужный момент. – Не надо его пытать, если он сотрудничает… Сколько раз мне вам это повторять? Пока он говорит правду, не трогайте его. Дайте ему стакан воды. Так, Мзитрюк, что вам известно о Григории Суслеве?

– Он… я думаю, он шпион.

– Он не говорит нам правды, – взревел по поданному знаку голос Хашеми. – Преподайте-ка ему урок!

– Нет… нет… нетненадоненааадаааабожененадооуууу он… его зовут Петр Олегович Мзитрюк… он мой отец… мой отец он… Суслев было… было его прикрытие на Дальнем Востоке… он работал из Вла… Владивостока и другой псевдоним Броднин… и он живет в Тбилиси… он комиссар и главный со… советник по Ирану и он кон… контролирующий Абдоллы… Абдоллы-хана…

– Ты снова врешь. Откуда ты можешь знать такую секретную информацию? Ну-ка пока…

– Пожалуйста… не надо… я клянусь… я не лгу… я… читал его секретное личное дело и я знаю… что это правда… Броднин был последний псевдоним… а потом он… Аллах помогииимнеееее… – Он опять потерял сознание. Его снова привели в чувство.

– Как Абдолла-хан выходит на контакт со своим контролирующим?

– Он… мой… они встречаются… когда… всегда когда… и… иногда на… на даче… иногда в Тебризе…

– Где в Тебризе?

– Во… во дворце хана…

– Как они договариваются о встрече?

– По коду… кодированный телекс из Тегерана… из штаба…

– Назови код?

– Г… G16… G16…

– Какое у Абдоллы-хана кодовое имя?

– Иваныч.

– А у его контролирующего? – Армстронг позаботился о том, чтобы не волновать беспомощного человека, напоминая ему, что он предает своего отца.

– Али… Али Хой…

– Кто были связные Броднина?

– Я… я не… я не пом… не помню…

– Помогите ему вспомнить!

– Ненадопрошуууу… о Боже… о Божееее… погодите… дайте мне подумать… я не могу вспомнить… это был… это был… погодите… он говорил мне… там были… там было трое… что-то как бы словно… как бы один из них был цветом… был… погодите… да… Грэй, да, именно так… и другой был… другой был Брод или как-то так… Брод как-то еще… думаю… там «у», это был Джулиан Брод, как-то так…

– Кто еще? – спросил Армстронг, скрыв свой шок. – Кто третий?

– Я… я не пом… неееет погодитеее дайте мнееее… был был еще другой… говорил мне там было мне про… про четверых… один… один… был… Тэд… Эвер… Эвер как-то… Эверли и другой был… если… я… пожалуйста… если я подумаю… дайте мне подумать… это был… это был Питер… нет, Перси… Перси Смедли… да, Смедли Тайллер или Смидли…

Кровь отхлынула от лица Армстронга.

– … это было… это было… это все… что он говорил мне…

– Расскажите нам, что вам известно о Роджере Кроссе!

Ответа не последовало.

Через прозрачное с их стороны зеркало они видели человека, корчившегося на операционном столе, выгибаясь под проводами, которые накачивали его болью, и, пополам со стонами, снова потекли слова:

– Он он… хватииитненадоооуууу… он был руко… руководителем… нет, помощником руководителя MI6 и почти нашим главным английским тайным агентом два… двадцать лет или больше для нас и… Броднин Юрод… мой отец узнал… узнал… что он был двойным… тройным агентом и приказал его по секции 16/а… Кросс обманывал нас годами… обманывал нас…

– Кто выдал Броднину Кросса?

– Янезнаю… клянусьнезнаю… я не могу знать все… всего… только что было в его личном деле и что он мне сам рассказывал…

– Кто был контролирующим Роджера Кросса?

– Я не знаю, не знаю, откуда я мог бы знать, я только знаю, что прочел тайком в личном деле моего отца в его лич… вы должны мне верить… мнееееааааааа.

– Расскажи мне все, что было в досье, – сказал Хашеми, теперь так же живо заинтересованный, как и Армстронг.

Они слушали, отсеивая слова от воплей. Иногда это была почти бессмысленная смесь русского и фарси, а Ракоци продолжал выдавать имена, явки, псевдонимы, звания, отвечая на их вопросы, его память подстегивалась новыми ярусами боли, пока он не излился весь, не начал повторяться, сам путаясь в своих словах и мыслях и потеряв всякую ценность.

– … Пах… муд… Пах… муди…

– Что про Пахмуди? – встрепенулся Хашеми.

– Я… он… помогитееее мнееее.

– Что про Пахмуди? Он советский агент?

В ответ только бессвязные обрывки речи, стоны и путаница.

– Лучше дать ему отдохнуть, Хашеми. У него слишком хорошая память, чтобы мы спекли ее за раз. Мы можем выяснить, что там с Пахмуди, завтра и пройтись по всем материалам. – Армстронг чувствовал себя таким же выжатым, втайне поражаясь той информации, которую предоставил Ракоци. – Я рекомендую период отдыха, дайте ему поспать пять часов, потом мы можем начать снова.

Два иранца в камере ждали указаний. Доктор бросил взгляд на часы. Он занимался этим шесть часов без перерыва, у него ныла спина и болела голова. Но он был специалистом САВАК с большим стажем и был очень доволен собой, доведя Ракоци до уровня правды без наркотиков. Безбожный сын горящего в аду отца! – с отвращением подумал он.

– Дайте ему поспать пять часов, потом начнем снова, – раздалось в динамике.

– Да, полковник. Очень хорошо. – Он осмотрел глаза Ракоци, приподняв веки, потом сказал своему помощнику, который был глухонемым, но умел читать по губам: – Оставь его как есть, это сэкономит нам время, когда мы вернемся. Ему понадобится укол, чтобы проснуться. – Помощник кивнул и, когда снаружи отрыли дверь, они оба вышли.

В комнате за зеркальным стеклом было накурено.

– Что насчет Пахмуди?

– Он должен быть как-то связан с Мзитрюком, Петром Олеговичем. – Армстронг просматривал информацию Ракоци и поражался.

Хашеми оторвал взгляд от человека, лежавшего на столе, и выключил кассетный магнитофон, потом нажал клавишу перемотки. В приоткрытом ящике стола лежали еще семь кассет.

– Могу я получить копии? – спросил Армстронг.

– Почему бы нет? – Глаза Хашеми были красными, и щетина густой бороды отсвечивала синевой, хотя он побрился всего несколько часов назад. – Что такого важного было в этом Броднине и остальных именах: Грей, Джулиан Брод-как-то-там-еще, Тэд Эвер-как-то-там-еще и Перси Смедли или Смидли Тайллер?

Армстронг поднялся, чтобы размять ноющие плечи и чтобы дать себе немного времени подумать.

– Броднин был советским бизнесменом, из КГБ, но двойным агентом для нас. Не было ни малейших подозрений, что он водит нас за нос. Джулиан Брод-как-то-там-еще, должно быть, означает Джулиана Бродхерста. У нас никогда на него ничего не было, ни шепотка, ничего совершенно. Он – светоч «Фабианского общества», многоуважаемый член лейбористской партии, в кабинет министров входит и выходит по собственной прихоти, советник и доверенное лицо премьер-министров. – Он добавил с отвращением: – Патриот.

– Что ж, теперь он у вас в руках. Предатель. Так подержите его на столе несколько часов, выжмите досуха, потом утопите в Темзе. Грэй?

– Лорд Грэй, вдохновитель левого движения, бывший профсоюзник, одержимый вожак антикитайского и антигонконгского лобби, вежливый антикоммунист, несколько лет назад вошел в палату лордов, чтобы разжечь там новые скандалы. Мы его тщательно проверили несколько лет назад, в итоге он вышел чистым как стеклышко – ничего предосудительного, кроме политических убеждений. – Бог мой, думал Армстронг, если они оба шпионы и предатели – и нам удалось бы это доказать, – это разорвало бы лейбористов на части, не говоря уже о том взрыве, который Перси вызвал бы в партии тори. Но как доказать это и остаться в живых? – У нас на него никогда ничего не было.