Текст книги "Руфь"

– Как неудачно получилось… – начал было он и запнулся. – Я говорю «неудачно», потому что, видите ли… не хотел вам до этого говорить, но… В общем, у меня есть дела, которые вынуждают меня завтра уехать в другой город… в Лондон, собственно говоря. И я даже не знаю точно, когда смогу вернуться.

– В Лондон! – в ужасе воскликнула Руфь. – Так вы уезжаете? О, мистер Беллингем!

Она зарыдала с новой силой, давая выход своему горю, заглушавшему даже ее страх перед воспоминаниями о разгневанной миссис Мейсон. В тот миг ей казалось, что она смогла бы вынести все, что угодно, но только не его отъезд. Она молчала уже несколько минут, и тогда наконец заговорил он – но не своим обычным беспечным тоном, а как-то скованно и натянуто.

– Руфь, мне самому ненавистна мысль, что я вынужден вас покинуть, да еще в таком состоянии. Я совершенно не представляю, куда вы могли бы сейчас податься. Судя по тому, что вы рассказывали мне о миссис Мейсон, не думаю, чтобы в этом случае она могла сменить гнев на милость.

Руфь ничего не ответила, лишь слезы продолжали тихо литься по ее щекам. Разгневанная хозяйка уже казалась чем-то из отдаленного прошлого, а на передний план вышел грядущий отъезд мистера Беллингема. Он между тем продолжал:

– Руфь, дорогая, поехали со мной в Лондон. Я не могу бросить вас здесь, на улице, без дома. Даже мысль о том, что я оставляю вас, мучительна для меня сама по себе, а тем более при сложившихся обстоятельствах. Без друзей, без крыши над головой – нет, это решительно невозможно. Вы должны поехать со мной, милая. Доверьтесь мне.

Она по-прежнему молчала. Не забывайте, что она была совсем юной невинной девушкой, сиротой. Ей казалось, что счастье для нее будет заключаться уже в том, чтобы быть с мистером Беллингемом. Что же касается ее будущего, то он обязательно о нем позаботится и все устроит. Будущее ее было окутано золотистым туманом, который она не собиралась развеивать. Но если он, ее солнце, вдруг пропадет, скроется из виду, этот золотистый туман тут же обернется плотным тяжелым мраком, через который уже не пробиться лучику надежды. Он взял ее за руку:

– Так вы поедете со мной? Раз вы не доверяете мне, значит, любите недостаточно. О, Руфь, неужели вы мне не верите? – Последние слова были сказаны им сокрушенным, укоризненным тоном.

Плакать она уже перестала, но по-прежнему горестно всхлипывала.

– Нет, я этого не выдержу, – продолжал мистер Беллингем. – Ваше отчаяние доставляет мне непереносимую боль, но еще больнее видеть ваше равнодушие – то, как мало волнует вас наша разлука.

От отпустил ее руку, и она опять заплакала.

– Возможно, мне придется присоединиться к своей матери, которая сейчас в Париже, так что я даже не знаю, когда увижу вас вновь. О, Руфь! – с чувством воскликнул он. – Я уже сомневаюсь, любите ли вы меня вообще!

Она что-то ответила ему, но настолько тихим голосом, что он не расслышал ее слов, даже склонившись к ней. Тогда он опять взял ее за руку:

– Что вы сказали, любовь моя? Что любите меня? Да, да, вы любите! Я чувствую это по тому, как трепещет в моих руках ваша маленькая рука. Вы не бросите меня одного, не позволите мне кануть в пучину горя и беспокойства о вас! К тому же у вас сейчас нет другого выхода! У моей бедной маленькой девочки нет надежных друзей, которые могли бы приютить ее. Я немедленно отправлюсь домой и уже через час вернусь за вами с экипажем. Ваше молчание я воспринимаю как знак согласия, Руфь, и это делает счастливым.

– Так что же мне все-таки делать? – в отчаянии воскликнула Руфь. – Мистер Беллингем, вы должны помочь мне, а вместо этого все больше сбиваете с толку.

– Что? Моя милая Руфь! Я сбиваю вас с толку? А вот мне все кажется предельно простым. Давайте взглянем правде в глаза. Вы одна-одинешенька, сирота, которая может рассчитывать на любовь всего одного человека на всем белом свете. Бедное дитя, вас – без вины! – оттолкнула эта тираническая, неколебимая в своей жестокости женщина, на поддержку которой вы рассчитывали до сих пор. Так что может быть более естественным, а следовательно, и более правильным, чем положиться на человека, который испытывает к вам такие нежные чувства, который готов ради вас броситься в огонь и в воду, который защитит вас от всех горестей? Но если я безразличен вам, Руфь, тогда нам действительно нужно расстаться – и я незамедлительно оставлю вас. Мне лучше сразу уйти, если вы ничего не испытываете ко мне.

Сказал он это очень печальным голосом (по крайней мере, Руфи так показалось), после чего сделал вид, будто хочет высвободить свою руку. Но на этот раз она с мягкой настойчивостью удержала ее.

– Не оставляйте меня, сэр, прошу вас. Это правда: кроме вас, у меня нет других друзей. Так не бросайте же меня. И, пожалуйста, скажите наконец, что я должна делать?

– А вы действительно поступите так, как я скажу? Если вы доверитесь мне, я сделаю для вас все, что в моих силах. И дам вам дельный совет. Давайте разберемся в сложившейся ситуации. Миссис Мейсон пишет письмо вашему попечителю о происшедшем, немилосердно сгущая краски. Судя по тому, что я слышал о нем от вас, он не пылает к вам особой любовью, а потому, скорее всего, откажется от вас. Меня, человека, который мог бы поддержать вас (возможно, с помощью моей матери) – или по меньшей мере как-то вас утешить (ведь я могу это сделать, правда, Руфь?), – рядом нет, я далеко, и непонятно, когда вернусь. Вот вкратце описание положения, в котором вы оказались. А теперь вот что я вам посоветую. Пойдемте со мной в эту маленькую гостиницу, там я закажу вам чай и оставлю ненадолго, а сам схожу домой за экипажем. Вернусь я самое большее через час. Когда мы окажемся вместе, тогда уже будь что будет. Мне этого вполне достаточно, а вам, Руфь? Соглашайтесь, Руфь, осчастливьте меня своим ответом, пусть даже он будет произнесен шепотом, но только скажите мне «да».

Тихо и неуверенно, продолжая до последнего момента сомневаться, Руфь все же произнесла это «да», фатальное слово, роковых последствий которого для себя она не могла даже вообразить. Все остальное застилала одна-единственная мысль о том, чтобы быть с ним.

– Господи, как же вы дрожите! Вы совсем продрогли, любовь моя! Пройдемте же в дом, я распоряжусь насчет чая и сразу отправлюсь в путь.

Она поднялась и, тяжело опираясь на его руку, вошла в гостиницу. От потрясений последнего часа ее действительно трясло, сильно кружилась голова. Мистер Беллингем обратился к вежливому хозяину, и тот провел их в уютную гостиную с видом на расположенный позади дома сад. Через открытое окно в комнату проникали ароматы цветов, но их внимательный провожатый поспешил закрыть его.

– Горячего чаю для леди, и побыстрее! – распорядился мистер Беллингем, и хозяин удалился.

– Дорогая моя Руфь, я должен идти, нельзя терять ни минуты. Пообещайте мне, что выпьете чаю. Вы такая бледная от страха перед этой отвратительной женщиной и до сих пор вся дрожите. Мне пора. Я вернусь через полчаса, и тогда уже, дорогая, мы с вами не расстанемся.

Он поцеловал ее в бледный холодный лоб и вышел. Комната вокруг Руфи кружилась, все происшедшее казалось ей странным нелепым сном со сменяющимися, как в калейдоскопе, сюжетами: сначала – их старый дом из ее детства, затем – неожиданное появление миссис Мейсон и вызванный им ужас, а напоследок – самое странное, головокружительное и счастливое из всего: ощущение любви человека, который стал для нее целым миром и нежные слова которого до сих пор откликались в ее сердце сладким эхом. Голова болела так сильно, что она плохо видела, даже тусклый свет сумерек болезненно слепил ее. Когда же дочка хозяина внесла горящую свечу, Руфь вскрикнула от боли и спрятала лицо в подушки на диване.

– У вас что, голова разболелась, мисс? – сочувствующим тоном спросила девушка. – Позвольте, мисс, принести вам чаю. Добрая чашка этого крепко заваренного напитка множество раз спасала мою несчастную мать от ее страшных мигреней.

Руфь пробормотала что-то невнятное в знак согласия, а девушка (почти ровесница Руфи, но уже ставшая хозяйкой этого маленького заведения после смерти матери) приготовила чай и принесла чашку Руфи, которая лежала на диване. Ту лихорадило, мучила жажда, поэтому она сразу выпила весь чай, а вот к бутерброду с маслом, предложенному девушкой, даже не притронулась. Вскоре Руфь почувствовала себя немного лучше, хотя вялость и слабость никуда не ушли.

– Спасибо, – поблагодарила Руфь молодую хозяйку. – Не хочу вас задерживать, у вас, вероятно, много дел. Вы были добры, и ваш чай мне очень помог.

Девушка вышла, а Руфь, которую прежде бил озноб, теперь охватил жар. Подойдя к окну, она открыла его и высунулась на улицу, подставляя лицо прохладному вечернему воздуху, неподвижному и благоухающему. Аромат росшего под окном куста шиповника напомнил ей родной дом. Похоже, запахи быстрее и надежнее пробуждают память, чем, скажем, звуки или вид каких-то предметов, потому что перед глазами Руфи практически мгновенно возникла картина: их маленький сад под окнами маминой комнаты, а в нем, опираясь на палочку, стоит старик и внимательно смотрит на нее – совсем как это было каких-то три часа тому назад.

«Славный старый Томас! Думаю, они с Мэри приютят меня, и теперь, когда я оказалась выброшенной на улицу, они будут любить меня даже больше, чем раньше. А мистер Беллингем, надеюсь, будет в отъезде не слишком долго. К тому же, если я поселюсь в Милхэм-Грэндж, он будет точно знать, где меня искать. Мне было бы лучше сразу отправиться к ним, вот только не знаю, не слишком ли это расстроит его. Я не могу огорчать его, ведь он был так добр ко мне. Но, как мне кажется, в любом случае лучше сначала обратиться к ним за советом. Он все равно последует за мной туда, а я успею обсудить, что мне сейчас делать, с моими самыми лучшими друзьями на свете – моими единственными друзьями», – думала она.

Руфь надела свой капор и уже открыла дверь гостиной, но тут заметила хозяина, который стоял у выхода и курил свою вечернюю трубку; коренастая фигура, застывшая в проеме двери, показалась ей очень большой и внушительной. Руфь вспомнила про чашку выпитого чая, за который нужно было заплатить, а денег у нее не было. Она испугалась, что тот просто не выпустит ее отсюда без оплаты, и решила написать мистеру Беллингему записку, чтобы сообщить ему, куда она направилась, и попросить погасить ее долг перед заведением. В ее по-детски упрощенном представлении все проблемы были одинаково значимыми, и пройти мимо хозяина в дверях гостиницы, объяснив ему по пути сложившиеся обстоятельства, насколько это было необходимо, было так же страшно и неловко, как и разбираться с гораздо более серьезной ситуацией, в которой она очутилась. Написав карандашом свое коротенькое послание, девушка выглянула в коридор, чтобы посмотреть, можно ли ей выйти. Однако мужчина по-прежнему стоял на том же месте и, вглядываясь в сгущающиеся сумерки, с удовольствием потягивал свою трубку. Запах табачного дыма проникал в дом, и от него у нее опять разболелась голова. Силы начали оставлять ее, она почувствовала вялость и отупение, потеряв способность действовать. Тогда она пересмотрела свой план, решив попросить мистера Беллингема отвезти ее в Милхэм-Грэндж и оставить на попечение ее непритязательных друзей, вместо того чтобы брать с собой в Лондон. По простоте душевной она была уверена, что он тут же согласится на это, как только услышит ее доводы.

Внезапно она вздрогнула – к постоялому двору подкатил экипаж. Руфь напряженно прислушалась, но все заглушали громкое биение ее трепещущего сердца и гулкая пульсация крови в висках. До нее доносился голос мистера Беллингема, который говорил с хозяином, но слов она не разобрала – расслышала только звон монет. А в следующее мгновение мистер Беллингем уже появился в ее комнате и, взяв Руфь за руку, повел ее к экипажу.

– Но, сэр, я хотела, чтобы вы отвезли меня в Милхэм-Грэндж, – упираясь, сказала Руфь. – Старый Томас приютит меня там.

– Хорошо-хорошо, дорогая моя, – торопливо произнес он, – мы поговорим об этом в карете, и я уверен, что вы прислушаетесь к голосу разума. Как бы там ни было, вам все равно нужно сесть в мой экипаж, хотя бы для того, чтобы ехать в Милхэм.

Кроткая и послушная по своей природе, Руфь не привыкла противиться чьим-либо желаниям и была слишком доверчива и невинна, чтобы заподозрить дурное. И поэтому она покорно села в экипаж, который тут же отправился в сторону Лондона.

Глава V. В Северном Уэльсе

Июнь 18… года выдался восхитительным, с радостно сияющим солнцем и морем цветов, однако в июле зарядили проливные дожди. Для путешественников и туристов, чье времяпрепровождение сильно зависит от погоды, наступили удручающие времена, когда волей-неволей приходилось заниматься тем, что уныло подправлять сделанные на природе наброски пейзажей, гонять от скуки мух и по двадцать раз перечитывать взятые с собой книги. Бесконечно длинным июльским утром у постояльцев гостиницы в маленькой горной деревушке в Северном Уэльсе особым спросом пользовался последний выпуск газеты «Таймс», хоть и был он пятидневной давности. Близлежащие долины были затянуты густым промозглым туманом, который медленно поднимался по склонам холмов, окутывая селение своим плотным серым покрывалом и полностью скрывая красивый ландшафт, распростершийся за окнами гостиницы. Многим из постояльцев в номерах, которые, прижавшись лбом к холодному стеклу, вглядывались в молочную пелену в ожидании хоть какого-нибудь события, способного развеять эту томительную скуку, уже начинало казаться, что им вообще не нужно было никуда выезжать, что лучше бы они сейчас «сидели дома со своими маленькими детками», как сказал поэт. Сколько из них в этот день, пытаясь хоть как-то скоротать время, заказало обед намного раньше обычного, словно сговорившись, знает только несчастная, выбивающаяся из сил валлийская кухарка. Даже непоседливые деревенские ребятишки оставались дома, и если кто-то из них в поисках приключений вырывался под дождь, чтобы побегать по лужам, то их сердитые матери тут же загоняли их обратно.

Было всего-то четыре часа пополудни – правда, большинство местных обитателей сказало бы, что уже часов шесть или даже семь, поскольку от безделья время после обеда тянулось для них невыносимо медленно, – когда к дверям бойко подкатил валлийский экипаж, запряженный парой лошадей. Ко всем окнам тут же приникли лица многочисленных скучающих зрителей. Кожаные шторы кареты раздвинулись, и наружу выпрыгнул молодой джентльмен. Затем он участливо помог выйти даме, которую полностью скрывал от любопытных глаз плащ, и уверенно повел ее в гостиницу, хоть хозяйка сразу объявила, что у нее нет ни единого свободного номера.

Джентльмен – а это был мистер Беллингем – между тем спокойно распорядился выгружать багаж и расплатился с кучером, не обращая внимания на речи хозяйки, которая уже начала раздраженно повышать голос, после чего повернулся к ней лицом:

– Нет, Дженни, быть того не может! Вы не могли настолько измениться, чтобы прогнать старинного друга на ночь глядя! Если не ошибаюсь, отсюда до Пен-тре-Фёльса добрых миль двадцать по самой ужасной горной дороге, по какой мне доводилось ездить.

– Верно, сэр. Простите, я вас сразу не узнала. Мистер Беллингем, если не ошибаюсь? На самом деле до Пен-тре-Фёльса миль восемнадцать. Честно сказать, это за проезд мы считаем восемнадцать, хотя в действительности там чуть больше семнадцати. Но самое неприятное, что мы и вправду забиты до отказа. Мне очень жаль.

– Ладно, Дженни, я все понимаю, но вы ведь не откажете услужить вашему старому другу? Для этого вы могли бы спровадить кого-нибудь из постояльцев… да хотя бы, например, вон в тот дом напротив.

– Действительно, сэр, он не занят. А может быть, вы сами там разместитесь? Я бы отвела вам лучшие комнаты, да еще прислала бы кое-что из мебели, если тамошняя обстановка вас не устроит.

– Нет уж, Дженни, я останусь здесь. Я хорошо знаю, какая у вас там грязь, и вы, конечно, не станете со мной так обращаться. Убедите перебраться туда кого-нибудь из малозначительных клиентов. Скажите ему, к примеру, что я заранее написал вам и просил оставить за мной комнату. О, я же знаю, что вы добрая душа и сами все прекрасно устроите.

– И то правда, сэр. Хорошо, я постараюсь, а вы пока проведите свою даму в гостиную вон того номера. Сейчас там никого нет, сэр: леди из-за холода весь день лежит в постели, а ее муж играет в карты в третьем номере. Я посмотрю, что тут можно сделать.

– Благодарю, благодарю… Кстати, а затоплен ли там камин? Если нет, велите тотчас затопить. Пойдем, Руфь, пойдем!

Он провел свою даму в большую гостиную с полукруглыми окнами, которая в этот пасмурный день выглядела довольно мрачно. Но я видела эту комнату в другие времена, когда в ней чувствовался дух неуемной молодости и надежд, когда яркие лучи солнца, осветив сначала горные склоны, затем медленно крались вниз, через долины с мягкой шелковистой травой, пока не добирались до маленького, засаженного цветущими розами и лавандой садика, который располагался прямо под этим окном. Да, я видела это своими глазами – но, увы, больше уже не увижу никогда.

– Я не знала, что вы бывали здесь прежде, – сказала Руфь, пока мистер Беллингем помогал ей снять плащ.

– О да, три года назад я бывал здесь на публичных чтениях. Мы пробыли тут больше двух месяцев; нас привлекала доброта хозяйки и ее непосредственность, но в конце концов мы не вытерпели ужасной грязи. Впрочем, на недельку-другую остановиться у нее можно.

– Но как она сможет нас разместить? Я сама слышала, как она сказала, что свободных мест у нее нет.

– Все правильно, так и есть. Но я ей за это хорошо заплачу. За такие деньги она не преминет извиниться перед каким-нибудь бедолагой из своих постояльцев и выпроводит его в другой дом, через дорогу. Но это ненадолго, ведь нам нужна крыша над головой всего на пару дней.

– А мы с вами не можем поселиться в том доме?

– А потом есть холодную еду, которая успеет остыть, пока нам ее принесут из кухни по другую сторону дороги? Не говоря уже о том, что в этом случае нам некого будет отругать за плохую стряпню. О, Руфь, ты еще не знаешь этих маленьких деревенских гостиниц в глубинке Уэльса.

– Не знаю, но только думаю, что это не совсем честно, – тихо начала Руфь, но закончить мысль не успела, потому что мистер Беллингем, насвистывая со скучающим видом, уже отвернулся и ушел к окну, за которым лил дождь.

Помня, сколько мистер Беллингем заплатил ей в прошлый раз, миссис Морган наплела кучу разных небылиц, чтобы уговорить покинуть свой номер одного джентльмена и его жену, которые собирались оставаться у нее до субботы. Очень недовольные, те пригрозили съехать на следующий же день. Но хозяйка быстро посчитала, что, даже если они выполнят свою угрозу, она все равно в накладе не останется.

Покончив с хлопотами, Дженни с облегчением уселась у себя в гостиной и за чашкой чая принялась обдумывать обстоятельства неожиданного появления у нее мистера Беллингема.

«Она ему, разумеется, не жена, – думала миссис Морган, – это ясно как божий день. Его законная супруга обязательно привезла бы с собой служанку, да и держалась бы более важно и высокомерно. А эта бедняжка все время молчит и притихла, как мышка. С другой стороны, молодость есть молодость. И если отцы и матери закрывают глаза на шалости своих сыновей, то не мое это дело – задавать лишние вопросы».

Молодые люди остались в этом необычайно живописном альпийском краю на неделю. Для Руфи это было истинным наслаждением, она словно открывала для себя новый мир. Эти горы, представшие перед ними во всей своей красе, поразили ее своим великолепием и спокойным величием. Поначалу девушку переполняло смутное чувство восторженного трепета перед этим чудом природы, но мало-помалу она полюбила горы с той же силой, с какой до этого благоговела перед ними. Доходило до того, что по ночам она потихоньку вставала с постели и шла к окну полюбоваться залитой лунным светом вереницей никогда не стареющих вершин, которые окружали их деревушку со всех сторон.

Завтракали они поздно, в соответствии с предпочтениями и привычками мистера Беллингема, но Руфь вставала намного раньше и уходила гулять по густой росистой траве. Высоко над ее головой заливался жаворонок, и Руфь теряла чувство реальности, не зная, идет она или стоит на месте, потому что величие природы подавляло в ней ощущение индивидуальности отдельного человека. Даже дождь доставлял ей удовольствие. Она усаживалась в гостиной в нише у окна (хотя на самом деле очень хотела бы выйти на улицу, но боялась рассердить мистера Беллингема, который, по своему обыкновению, в такие дни в основном лежал на диване, часами ругая скверную погоду) и смотрела на ливший с неба поток, который, будто серебряными стрелами, пронзал косые лучи солнца, любовалась темно-фиолетовыми склонами заросших вереском холмов на фоне бледно-золотистого неба вдали. Любое изменение в природе имело в глазах Руфи свою особую прелесть. Однако мистеру Беллингему больше понравилось бы, если бы она вместе с ним жаловалась на непостоянство капризного климата; ее восторги по поводу и без повода выводили его из себя, но затем он обращал внимание на ее любящий взгляд и грациозные движения и успокаивался.

– Нет, правда, Руфь, – воскликнул он однажды, когда они все утро просидели в гостинице из-за дождя, – можно подумать, что ты прежде никогда не видела обыкновенного ливня! Тоскливо смотреть на твое умилительное выражение лица, с которым ты любуешься происками погоды. И за последние два часа ты не произнесла ничего более интересного и увлекательного, чем это твое «Ах, какая красота!» или «Вот еще одна туча плывет через вершину Мёльуинн».

Руфь тихонько встала и отошла от окна. Как жаль, что она не умеет развлечь мистера Беллингема! Такому деятельному человеку, как он, наверное, невыносимо скучно долго сидеть взаперти. Это замечание вывело ее из забытья. Что такого она могла сказать, что было бы интересно мистеру Беллингему? Пока она пыталась что-то придумать, он заговорил снова:

– Помнится, что, когда мы были здесь три года назад, целую неделю тоже стояла погода вроде этой. Но Говард и Джонсон были отличными игроками в вист, да и Уилбрэхем неплохо разбирался в игре, так что в итоге мы прекрасно скоротали время. А ты, Руфь, умеешь играть в экарте или пикет?

– Нет, сэр. Я когда-то играла только в «пьяницу», – кротко ответила Руфь, ругая себя за свое невежество.

Он что-то пробормотал в ответ, и на последующие полчаса в комнате вновь воцарилось молчание. Внезапно мистер Беллингем вскочил с дивана и неистово зазвонил в колокольчик, вызывая прислугу.

– Попросите у миссис Морган колоду карт, – распорядился он. – Руфь, сейчас я научу тебя играть в экарте.

Но Руфь оказалась ужасно непонятливой; скоро он заявил, что играть с ней – все равно что играть с воображаемым партнером, «болваном», то есть с самим собой, а это совершенно неинтересно. От досады он швырнул карты, и они рассыпались по столу. Несколько из них упало на пол, и Руфь подобрала их. Поднявшись, она тяжко вздохнула, остро переживая, что не знает, как развлечь или занять любимого человека.

– Что-то ты совсем бледная, любовь моя, – сказал он, уже сожалея о вспышке раздражения, вызванной отсутствием у нее способностей к карточной игре. – Пойди погуляй перед обедом, тебе ведь эта проклятая погода нипочем. И возвращайся с массой впечатлений, чтобы было о чем рассказать мне. Ну же, моя маленькая глупышка! Поцелуй меня и ступай себе.

Номер гостиницы Руфь покидала с облегчением, потому как теперь, даже если он заскучает без нее, это будет уже не на ее совести и ей не придется корить себя за свою глупость.

Свежий воздух, этот успокаивающий живительный бальзам, который любящая мать-природа предлагает нам в периоды уныния, помог и Руфи – на душе у нее полегчало. Дождь прекратился, но на каждом листочке, на каждой травинке еще дрожали его блестящие капельки. Девушка подошла к круглой впадине, в которой горная речка, срываясь со скалы водопадом, образовала глубокую заводь; попадая в нее, пенящиеся мутные воды ненадолго переводили здесь дух, а затем с новыми силами опять устремлялись между обломками камней дальше, в тянувшуюся внизу долину.

После дождя водопад, как и ожидала Руфь, выглядел еще более красивым. Ей захотелось продолжить свою прогулку по другому берегу речки, и она направилась к месту обычной переправы, расположенной в тени деревьев в нескольких ярдах от заводи. Уровень воды повысился, и сейчас она, журча и брызгаясь, неслась мимо, неутомимая, как сама жизнь. Но Руфь это не пугало, и она легким уверенным шагом пошла по серым камням на другую сторону. Однако примерно посередине на этом переходе получился большой просвет: один из камней либо скрылся под водой, либо его унесло вниз по течению. Как бы там ни было, но в этом месте нужно было совершить прыжок, и она остановилась в нерешительности. Шум воды заглушал все другие звуки, к тому же она не могла оторвать глаз от бурлящего под ногами потока и поэтому не сразу заметила человека, стоявшего впереди нее на одном из камней и предлагавшего свою помощь. Был он немолод, даже, можно сказать, в летах, и напоминал карлика, но, вглядевшись повнимательнее, она поняла, что дело было не только в его маленьком росте, – он был горбатым. Видимо, ей не удалось скрыть чувство сострадания к его увечности, и он прочел это по ее глазам, потому что на его бледных щеках появился румянец смущения. Тем не менее он повторил свои слова, которые она сначала не расслышала:

– Здесь очень быстрое течение. Возьмите меня за руку, и я вам помогу.

Руфь приняла это предложение и уже через несколько мгновений оказалась на другом берегу. Мужчина посторонился, пропуская ее на узкую лесную тропинку первой, а затем молча последовал за ней.

Когда они миновали лес и вышли на луг, Руфь снова обернулась, чтобы рассмотреть своего спутника. Ее поразила спокойная красота его лица, хотя физическое увечье наложило на него свой отпечаток, проявлявшийся не только в болезненной бледности, но и в одухотворенном блеске умных, глубоко посаженных глаз, в чувственном изгибе рта. В целом же, несмотря на свою необычность, это было очень привлекательное лицо.

– Насколько я понимаю, вы прогуливаетесь по кругу через Ком Ду, не так ли? Позвольте мне сопровождать вас. Прошлой ночью бурей снесло перила с маленького деревянного мостика, что встретится на вашем пути. При виде стремительного потока у вас может закружиться голова; река в том месте очень глубокая, и упасть вниз было бы чрезвычайно опасно.

Они продолжили идти в полном молчании. Руфь гадала, кем мог быть ее неожиданный спутник. Будь он постояльцем их гостиницы, она бы его обязательно узнала, а для валлийца он слишком хорошо говорит по-английски; наверное, он все-таки местный житель – уж больно хорошо знает здесь каждую тропинку. В своих противоречивых догадках она мысленно несколько раз перебрасывала незнакомца из Англии в Уэльс и обратно.

– Я приехал только вчера, – пояснил он, когда ширина тропинки позволила им идти рядом. – А вчера вечером я ходил к верхним водопадам – они здесь самые красивые.

– Вы решили прогуляться, несмотря на дождь? – робко поинтересовалась она.

– О да. Дождь никогда не мешает моим прогулкам. На самом деле он даже придает особую прелесть таким живописным местам, как здесь. К тому же у меня мало времени на подобные экскурсии, и я не мог позволить себе терять целый день.

– Выходит, вы не местный? – заключила Руфь.

– Нет, мой дом находится совсем в других краях. Я живу в шумном многолюдном городе, где временами трудно поверить, что

 
…Бывают те, кто средь невзгод,
Средь суеты сует
Расслышит, как душа поет,
Увидит вечный свет.
И бережно они несут
Сквозь улиц гром и шум
Напев священный, как сосуд,
Заветных полный дум[9]9
  Строки из стихотворения Джона Кибла «Апостол Матфей».


[Закрыть].
 

Свой ежегодный отпуск я обычно провожу в Уэльсе и часто – как раз в этих самых местах.

– Ваш выбор меня не удивляет, – заметила Руфь. – Удивительно красивая страна.

– Да, действительно. К тому же один старик-трактирщик из Конвея привил мне любовь к здешнему народу, его истории и традициям. Я достаточно владею языком, чтобы понимать их легенды. Есть среди них красивые и вызывающие благоговейный трепет, другие очень поэтичны и причудливы.

Руфь была слишком застенчива, чтобы поддерживать разговор какими-то своими замечаниями, хотя мягкий и немного задумчивый тон ее собеседника очень располагал к себе.

– Например, возьмем хотя бы вот это, – сказал он, касаясь высокого стебля растущей у тропинки наперстянки, усеянной зелеными бутонами, несколько из которых в самом низу уже распустились яркими темно-красными цветками. – Осмелюсь предположить, вы не знаете, что заставляет это растение так грациозно кланяться и раскачиваться из стороны в сторону. Полагаю, вы считает, что его качает ветер, не так ли? – Он посмотрел на нее с серьезной улыбкой, которая хоть и не оживила его задумчивый взгляд, но все же придала лицу неизъяснимое обаяние.

– Действительно, я всегда думала, что во всем виноват ветер. А разве это не так? – искренне удивилась Руфь.

– О, валлийцы расскажут вам, что это священный цветок фей, что он, в отличие от нас, имеет дар видеть их, а также всех бесплотных духов, и что он просто почтительно кланяется им, когда они проходят мимо. На валлийском языке его название – maneg ellyllyn – «перчатка хороших людей». Подозреваю, что наше название «лисья перчатка» появилось по созвучию с названием «человеческая перчатка»[10]10
  Английское название наперстянки fox-glove (лисья перчатка) созвучно с folk’s-glove (перчатка людей).


[Закрыть].

– Какое милое поверье, – сказала Руфь. Она слушала его с большим интересом и хотела бы, чтобы он продолжал, не ожидая от нее ответов. Но они уже подошли к деревянному мостику. Провожатый перевел ее на другую сторону и, учтиво поклонившись на прощание, ушел своей дорогой, так что Руфь даже не успела поблагодарить его за такое участие.

Тем не менее это было приключение, о котором стоило рассказать мистеру Беллингему. Рассказ Руфи действительно развлек его и занял до самого обеда. А пообедав, мистер Беллингем решил пройтись с сигарой в зубах.

– Руфь, – сказал он, возвратившись в номер, – я видел твоего маленького горбуна. По-моему, он похож на Рике с хохолком из одноименной сказки Перро. Только никакой он не джентльмен. Не будь у него горба, я бы по твоему описанию не узнал его. Ты назвала его джентльменом.

– А вы так не считаете? – удивилась Руфь.

– О нет, конечно нет. Вид у него потрепанный, одежда поношенная, а живет он, как поведал мне местный конюх, на втором этаже в доме, где внизу располагается эта ужасная лавка, которая торгует свечками и сыром и от которой смердит на двадцать шагов. Ни один настоящий джентльмен такого бы не вынес. Он, должно быть, или путешественник, или художник, или кто-то еще из этой же публики.