Текст книги "Руфь"

Весь долгий первый день здесь Руфь была тише воды, ниже травы. Она все еще была очень слаба после путешествия и к тому же пока не понимала, какую помощь по хозяйству могла бы предложить, а куда соваться не следовало. В состоянии расслабленности и одолевающих ее сомнений девушке было приятно наблюдать за образом жизни людей, с которыми ее свела судьба. После завтрака мистер Бенсон ушел в свой кабинет, а мисс Бенсон убрала со стола посуду и начала мыть ее на кухне, перебрасываясь малозначительными фразами то с Руфью через двери в салон, которые специально оставила открытыми, то с Салли. Вскоре у служанки нашлась какая-то работа наверху, и Руфь обрадовалась ее уходу, потому что перестала наконец ловить на себе суровые взгляды за опоздание к завтраку, преследовавшие ее, пока Салли была на первом этаже.

Помогая готовить обед, мисс Бенсон принесла бобы и покрошила их в кастрюлю с прозрачной родниковой водой, в которой так и играли солнечные лучи. Сидя у открытого окна гостиной, мисс Бенсон завела с Руфью разговор о вещах и людях, которых та не знала, не понимала и не могла себе представить. Девушка сейчас была похожа на ребенка, который крутит в руках кусочки разрезанной картинки, недоумевая, как их сложить вместе, пока ему не покажут ее целиком. Центральными фрагментами этой головоломки для Руфи были мистер и мисс Брэдшоу; дальше шли их дети и слуги; потом было упомянуто еще несколько имен. Сначала Руфь удивлялась, а затем бесконечные разговоры о совершенно незнакомых людях начали утомлять ее. Однако на самом деле мисс Бенсон слышала голос измученного сердца Руфи, которое принималось стонать, как только его оставляли в покое, предоставляя возможность окунаться в прошлое. Ее чуткий слух улавливал также и глухие раскаты отдаленного грома – в форме монологов Салли, брошенных в сторону театральным шепотом, но так, чтобы все это услышали. Внезапно мисс Бенсон позвала Руфь наверх в свою спальню и принялась там рыться в маленьких старомодных шкатулочках, которые она извлекла из такого же старомодного бюро – наполовину конторки, наполовину письменного стола со множеством выдвижных ящиков.

– Дорогая моя, я вела себя глупо и легкомысленно. И теперь я очень рада, что вспомнила о своем упущении до прихода миссис Брэдшоу. Вот я о чем! – Она достала старое обручальное кольцо и быстро надела его Руфи на палец. Та опустила голову и густо покраснела от стыда; глаза пекло от подступивших горячих слез. Мисс Бенсон между тем продолжала, нервно и торопливо:

– Оно принадлежало моей бабушке. Оно очень широкое, но тогда их такими делали специально, чтобы внутри поместилась надпись, девиз. Тут это тоже есть: «Носи сей знак любви сквозь жизни круговерть, пока не разлучит с тобой нас смерть». Думаю, это то, что нужно. Берите-берите! Ходите с ним, привыкайте и делайте вид, что носили его всегда.

Руфь ушла к себе в комнату и, упав на колени у кровати, заплакала так горько, как будто сердце ее рвалось на части. Но затем словно луч света проник к ней в сердце: она успокоилась и начала смиренно молиться, так стараясь вложить в молитву всю душу, что не передать словами. Когда Руфь спустилась вниз, она была бледна и заплакана, однако даже Салли уже смотрела на нее по-другому, потому что теперь в ней безоговорочно чувствовалось достоинство, порожденное важностью стоящей перед ней цели. И целью этой был ее будущий ребенок. Она села и задумалась, но уже без тех горьких вздохов, которые утром мучили мисс Бенсон. Так и прошел остаток дня, показавшегося Руфи из-за раннего обеда и раннего чая противоестественно долгим. Единственным примечательным событием в нем оказалось непонятное отсутствие Салли, которая, никому ничего не сказав, вечером ушла из дома, чем немало удивила и даже возмутила мисс Бенсон.

Все наконец объяснилось только к ночи, когда Руфь поднялась к себе в комнату. Там она распустила свои длинные волосы, волнистые и блестящие, и, остановившись посреди комнаты, погрузилась в глубокие раздумья. Неожиданно в дверь громко постучали – причем стучали явно не деликатные пальчики мисс Бенсон, – и в комнату вошла Салли с суровым выражением судьи на лице и двумя вдовьими чепцами в руках; сразу было видно, что чепцы эти самые заурядные и из самой грубой ткани. В этот момент в Салли угадывалась такая неумолимая решимость обличительницы, что в этом смысле ей могла бы позавидовать сама королева Элеонора, когда, по легенде, вручала кубок с ядом прекрасной Розамунде. Она подошла к удивленной Руфи, которая была очень хороша в длинной белой ночной сорочке с распущенными по плечам шикарными каштановыми волосами, и строго начала:

– Миссис – или все-таки мисс, кто вас знает, – у меня на ваш счет имеются кое-какие сомнения. Я не позволю, чтобы мистера и мисс Бенсон кто-то водил за нос и чтобы на них легла тень чужого позора. Вдовы носят вот такие чепцы и обрезают волосы; носят они обручальное кольцо или не носят, но волосы стригут всегда. В этом доме я никогда и ничего не делаю наполовину. На День архангела Михаила исполнится сорок девять лет, как я служу в этой семье, и я не хочу навлечь на нее позор из-за чьих-то красивых длинных локонов. А теперь сидите смирно и дайте мне вас остричь. И чтобы завтра вы были уже в чепце, как и положено порядочной вдове, а не то я соберу вещи и уйду отсюда. Не возьму в толк, что стряслось с мисс Бенсон: всегда была такая добродетельная дама, а тут повелась на такую, как вы. А сейчас садитесь, и я вас остригу.

Тяжелая рука опустилась на ее плечо, и Руфь покорно села: отчасти из-за страха перед суровой пожилой служанкой, только сейчас проявившей себя настоящей мегерой, а отчасти – потому что дух ее был сломлен и ей было уже все равно. Салли достала пару пугающе больших ножниц, которые постоянно висели у нее на поясе, и принялась немилосердно кромсать волосы девушки. Она ожидала каких-то увещеваний или протестов и даже приготовилась обрушить на бунтарку поток брани, но Руфь сидела совершенно неподвижно, смиренно понурив голову, пока грубые чужие руки срезали ее прекрасные волосы совсем коротко, под мальчика. Еще задолго до окончания экзекуции у Салли мелькнула мысль, что вряд ли в этом была такая уж необходимость, однако она поняла, что уже поздно, поскольку половина волнистых локонов лежала уже на полу и нужно было в любом случае доводить дело до конца. Закончив, она взяла Руфь пальцем за подбородок и повернула ее лицом к себе. Вглядываясь в лицо девушки, она ожидала увидеть там злость, которая не нашла выхода в словах, однако на нее смотрели большие спокойные глаза, в которых читались кротость и печаль. Эта мягкая, но не лишенная достоинства покорность пробудила в Салли угрызения совести, однако она постаралась не показывать своего изменившегося к Руфи отношения. Чтобы скрыть смущение, служанка нагнулась, подняла с пола длинные девичьи волосы и с восхищением стала рассматривать, как красиво они свисают с ее ладони, словно ветви плакучей ивы. Помолчав, она сказала:

– Я ожидала, что без слез у нас не обойдется, даже не сомневалась. Волосы-то у тебя хороши, могла бы и не дать их срезать… И была бы где-то права. Но понимаешь, в некоторых вопросах мистер Турстан рассуждает, как дитя малое, а мисс Фейт позволяет ему поступать, как тому вздумается. Поэтому-то и приходится мне уберегать его от всяких напастей. А теперь позволь пожелать тебе спокойной ночи. Я, кстати, где-то слышала, что носить длинные волосы вредно для здоровья. Ладно. Доброй ночи.

Она вышла, но через мгновение вновь заглянула в дверь:

– И завтра утром надень чепец. Это мой тебе подарок.

Салли унесла прекрасные волнистые локоны Руфи с собой, но просто выбросить у нее рука не поднялась. Поэтому она аккуратно завернула эту каштановую красоту в бумагу и спрятала в углу ящика своего комода.

Глава XIV. Первое воскресенье Руфи в Экклстоне

Когда на следующее утро в половине восьмого Руфь спустилась на первый этаж в чепце, она очень стеснялась. В головном уборе, который обычно носят женщины совсем другого возраста, ее бледное гладкое лицо казалось еще более юным и даже детским. Под ошеломленными взглядами мистера и мисс Бенсон, которые не смогли скрыть своего крайнего удивления, она густо покраснела.

– Салли посчитала, что будет лучше, если я буду носить вот это.

Мисс Бенсон ничего не сказала, но была поражена проницательностью Салли, видимо догадавшейся о реальном положении вещей. Этим утром она заметила, что старая служанка ведет себя по-другому: ее отношение к Руфи стало гораздо более уважительным, но при этом она постоянно бросала на Фейт понимающие взгляды, под которыми та чувствовала себя как-то неуютно и двусмысленно. Когда же брат ушел в свой кабинет, Фейт последовала за ним.

– Знаешь, Турстан, я почти уверена, что Салли подозревает нас в неискренности.

Мистер Бенсон вздохнул. Необходимость кого-то обманывать угнетала его, однако он считал это неизбежным.

– Почему ты так думаешь? – спросил он.

– О, на это указывают многие детали. Например, то, как она странно вытягивала шею, чтобы заглянуть Руфи на левую руку, – я тогда сразу подумала, что она рассматривает обручальное кольцо. Или вот вчера, когда я, казалось бы, говорила совершенно нормальные вещи о том, как печально, если женщина в столь молодом возрасте остается вдовой, она вдруг выпалила «или брошенной вдовой!», да еще и таким странным презрительным тоном.

– Если она что-то заподозрила, то будет лучше сразу сказать ей всю правду. Она все равно не успокоится, пока не будет знать все наверняка, так что мы должны признаться просто по необходимости.

– Что ж, тогда, брат, скажи ей об этом сам, потому что я не смогу. Я пошла на это после того, как ты мне все объяснил и я поближе узнала Руфь. Но сплетни вокруг этого из уст других людей – для меня это уже слишком.

– Но ведь Салли – не «другие люди».

– О, я и сама понимаю, что это нужно сделать. А слово «другие люди» по отношению к ней я употребила, потому что она точно будет болтать об этом больше, чем все остальные, вместе взятые. Может, мне сходить за ней? – предложила Фейт: Бенсоны жили слишком просто и скромно, чтобы в их доме был звонок для вызова прислуги.

Салли явилась, уже прекрасно понимая, о чем пойдет разговор, но была исполнена решимости не помогать им раскрывать свой деликатный секрет, желая, чтобы они, переборов неловкость, произнесли все вслух простым человеческим языком. Во время умышленных пауз, сделанных в надежде, что она уловит, на что они намекают, Салли упорно изображала полное непонимание и постоянно вставляла тупое «ну?», как будто понятия не имела, к чему они клонят. Когда же наконец все было произнесено для нее открытым текстом, она перестала валять дурака и откровенно заявила:

– Значит, все так, как я и предполагала. Думаю, вы должны быть мне благодарны, что у меня хватило здравого смысла достать для нее вдовьи чепцы и обрезать эти роскошные каштановые волосы, которые больше подошли бы невесте в церкви, чем той, за кого она себя выдает. Впрочем, отнеслась она к этому нормально. Она сидела смирно, как мышка, пока я кромсала ее волосы – довольно грубовато поначалу. Должна признаться, что, если бы я с самого начала знала, кого вы сюда везете, я бы по-быстрому собрала свои пожитки и ушла еще до того, как она переступила порог этого дома. Но поскольку теперь уже дело сделано, думаю, я должна остаться и помочь вам управиться с ситуацией. Надеюсь только, что при этом я не угроблю свою репутацию, ведь я как-никак дочь приходского псаломщика!

– О, Салли! Люди слишком хорошо знают тебя, чтобы подумать о тебе что-то дурное, – заметила мисс Бенсон, довольная, что так легко удалось выйти из затруднительного положения. Но, по правде сказать, Салли смягчилась, увидев смиренную покорность, с которой Руфь накануне вечером дала подвергнуть себя немилосердному «постригу».

– Если бы я была там, уж я бы присматривала за вами построже. Потому что вы вечно печетесь о ком-то, к кому никто другой и на пушечный выстрел не подойдет. Взять хотя бы тот случай, когда Нелли Брэндон подкинула нам на крыльцо своего новорожденного младенца. Сын этой ирландской бродяжки до сих пор сидел бы у нас на шее, если бы я сразу не пошла к чиновнику по делам бездомных и все ему не объяснила, после чего его мамашу быстро поймали.

– Это верно, – с грустью согласился мистер Бенсон. – Иногда по ночам, не в силах заснуть, я думаю о судьбе этого несчастного малыша, которого насильно вернули матери, пытавшейся от него избавиться. И часто сомневаюсь, что тогда я поступил правильно, хотя сейчас думать об этом, конечно, уже бесполезно.

– Вот и нечего терзаться из-за этого, – отрезала Салли. – А теперь пойду-ка я застилать постели – мы с вами и так наговорились предостаточно. Насчет секретов вашей девушки не переживайте, буду держать язык за зубами.

С этими словами она удалилась, а вслед за ней вышла из комнаты и мисс Бенсон. Она застала Руфь за мытьем посуды; все это было сделано очень тщательно и аккуратно, так что ни у Салли, ни у мисс Бенсон – а обе они были довольно привередливы в вопросах ведения домашнего хозяйства – не было повода к чему-то придраться. Казалось, Руфь инстинктивно чувствовала, когда ее помощь может оказаться кому-то в тягость, и поэтому вовремя покинула кухню, где всем вместе становилось уже тесно.

В тот же день после обеда, когда мисс Бенсон и Руфь сидели за рукоделием, с визитом к ним пришли миссис и мисс Брэдшоу. Мисс Бенсон заметно занервничала, что немало удивило Руфь, которая не понимала, какие вопросы могут возникнуть у гостей в связи с появлением в доме пастора нового лица. Руфь продолжала шить, погруженная в собственные мысли, и была рада, что беседа между двумя пожилыми дамами и молчание молодой, сидевшей на некотором удалении от нее, давали ей возможность предаться воспоминаниям. Однако скоро работа начала валиться у нее из рук, потому что взгляд ее незаметно перешел на маленький садик за окном. Она смотрела на цветы и серые стены, но видела горы, окружавшие Лландхи со всех сторон; видела солнце, встающее из-за отливающих металлическим блеском вершин, как это было наутро после той ночи, которую она провела в коридоре под дверью его комнаты. Как давно это было? Сколько уже прошло? Месяцы? Годы? Что было сном, а что реальностью – ее прошлая жизнь или эта, нынешняя? У нее были свои сомнения, потому что его стоны в ее ушах звучали более отчетливо, чем монотонный лепет разговора между мисс Бенсон и миссис Брэдшоу.

Наконец невысокая дама, выглядевшая почему-то подавленной и даже напуганной, и ее молчаливая ясноглазая дочь поднялись, чтобы распрощаться. Руфь, которой поневоле пришлось вернуться к действительности, тоже встала и сделала реверанс, чувствуя, как сердце снова больно кольнуло от еще одного горького воспоминания из прошлого.

Мисс Бенсон проводила миссис Брэдшоу до дверей и уже в коридоре пустилась в долгое объяснение относительно печальной истории Руфи – вымышленной, конечно. Миссис Брэдшоу слушала все это с таким удовольствием и интересом, что мисс Бенсон сказала больше, чем было необходимо, дополнив свой рассказ еще несколькими подробностями, тоже выдуманными, которые через неплотно прикрытые двери кабинета случайно дошли до слуха ее брата. Она этого не знала и была несколько напугана, когда сразу после ухода миссис Брэдшоу он позвал ее к себе в комнату и спросил, что она рассказала гостям про Руфь.

– О, я подумала, что чем больше будет разных подробностей, тем лучше, – оправдывающимся тоном ответила мисс Бенсон. – Я имею в виду подробности истории, в которую должны поверить все окружающие, как нам того хотелось бы. Мы же вроде условились об этом, Турстан, не так ли?

– Да, но ты, по-моему, сказала ей, что муж Руфи был молодым лекарем, разве нет?

– Но он в любом случае должен был кем-то быть по профессии, а доктора часто умирают молодыми, это звучит вполне правдоподобно. К тому же, – с неожиданной гордостью заявила она, – я думаю, что у меня есть способности к сочинительству. Так интересно выдумывать разные факты, а потом подгонять их друг к другу, чтобы они в итоге переплелись. В конце концов, если мы уже решили пойти на ложь, делать это нужно продуманно, иначе все это теряет смысл. А неумелая ложь хуже лжи бессмысленной. А еще, Турстан, хоть это, возможно, и неправильно, но, боюсь, я даже получаю удовольствие от того, что не связана строгими рамками истины. Перестань же хмуриться. Ты сам знаешь, что сейчас мы просто вынуждены говорить неправду, так что нечего злиться на меня за то, что я делаю это ловко.

Некоторое время он молчал, прикрыв глаза ладонью, а затем наконец заговорил:

– Если бы не ее будущий ребенок, я бы не стал ничего скрывать. Но мир очень жесток. Ты себе представить не можешь, Фейт, какую боль причиняет мне этот вынужденный обман, обрастающий все новыми подробностями, которые только множат нашу первоначальную ложь.

– Ну хорошо, хорошо! Я обещаю сдерживаться, когда буду говорить с кем-то про Руфь в следующий раз. Но миссис Брэдшоу и так расскажет об этом всем, кому это нужно. Ты же, разумеется, не хочешь, Турстан, чтобы я ей противоречила, – у меня получилась такая красивая и правдоподобная история.

– Фейт, я надеюсь, что Господь простит нас, если мы поступили неправильно. Но молю тебя, дорогая, не нужно без необходимости добавлять ни слова неправды.

Миновал еще один день, и наступило воскресенье. Казалось, что на дом снизошли мир и глубокий покой. Даже движения Салли стали не такими резкими и порывистыми. Мистер Бенсон как-то по-новому излучал чувство собственного достоинства, отчего его физический недостаток перестал бросаться в глаза, уступив место его завидному спокойствию и одухотворенности. Все будничные дела были отставлены в сторону. Еще с вечера стол был застелен новой красивой скатертью, а в кувшины поставлены букеты свежих цветов. В этом доме воскресенье традиционно было праздником и днем отдыха.

Сразу после завтрака в кабинет мистера Бенсона протопали маленькие детские ножки, поскольку по воскресеньям он занимался с классом мальчиков. Это было что-то вроде воскресной школы на дому, с той только разницей, что сухие обязательные уроки были заменены здесь беседами учителя с учениками. У мисс Бенсон тоже были свои ученицы – маленькие, опрятно одетые девочки, и сейчас она разместилась с ними в салоне; нужно сказать, что она со своими подопечными уделяла гораздо больше внимания грамматике и правильности речи, чем мистер Бенсон с его мальчиками. Даже Салли старалась поучаствовать в процессе обучения, время от времени вставляя через открытые двери на кухню свои замечания, хотя порой они оказывались несколько неуместными. Например, она невпопад попыталась помочь мисс Бенсон, которая долго и безуспешно объясняла одной пухлой несообразительной девочке значение слова «четвероногий»:

– Четвероногий – это тот, у кого четыре ноги. А у кого четыре ноги, Дженни? У стула!

Мисс Бенсон обычно просто пропускала такие выходки мимо ушей – если, конечно, запасы ее терпения еще не были на исходе; поступила она так и в этот раз. Руфь села на низенькую скамеечку и, позвав к себе самую маленькую из всех девочек, начала показывать ей картинки в книге, пока та не уснула у нее на коленях; эта сценка вызвала у нее благоговейный трепет, вернув к мыслям о собственном ребенке, которого очень скоро она будет прижимать к груди и которого должна будет лелеять и оберегать от всех мирских невзгод.

А потом она вспомнила, что и сама когда-то была так же чиста и безгрешна, как эта славная крошка, спавшая у нее на руках. В этот момент она особенно остро почувствовала, что сбилась с пути. Постепенно один за другим дети начали расходиться, и мисс Бенсон позвала ее одеваться, чтобы идти в церковь.

Церковь находилась неподалеку, в конце узкой улицы или, точнее, в тупике; это была уже самая окраина города, за которой начинались поля. Отстроена она была во времена Мэтью и Филиппа Генри[19]19
  Мэтью Генри – известный английский пресвитерианский священнослужитель и проповедник рубежа XVI–XVII веков; Филипп Генри – его отец, нонконформистский священник.


[Закрыть], когда диссентеры еще боялись привлекать к себе лишнее внимание и поэтому возводили свои храмы подальше от глаз горожан. Соответственно, часто бывало – как и в нашем случае, – что и сама церковь, и окружающие ее строения выглядели так, будто были перенесены сюда из далекого прошлого, лет сто пятьдесят назад. Эта церковь выглядела по-старомодному живописно; объяснялось это тем, что, к счастью, во времена Георга III местные прихожане были слишком бедны, чтобы перестроить ее или обновить фасад. Лестницы, которые вели наверх в галереи, располагались снаружи по обе стороны здания, а покосившаяся от времени и непогоды крыша и истоптанные каменные ступени казались уныло серыми и производили гнетущее впечатление. В тени огромного старого вяза расположились поросшие травой холмики могил, на каждом из которых стоял маленький надгробный камень. В церковном дворе росли кусты сирени, белых роз и ракитник – все довольно старые и корявые. Створчатые витражные окна с ромбовидными стеклами почти полностью заросли плющом, отчего внутри царил зеленоватый полумрак, добавлявший торжественности атмосфере. Заросли этого плюща служили домом для множества мелких птичек, которые оживленно щебетали на все голоса. Издавая длинные замысловатые трели, этот хор крылатых певцов искренне радовался, воспевая великий дар жизни, и можно было подумать, что в этом они соревнуются с молитвенным рвением прихожан.

Обстановка храма была бесхитростной и простой, насколько это вообще возможно. Когда его строили, дуб был намного дешевле, чем сейчас, и потому все деревянные конструкции были сделаны из этого материала, но только обтесаны очень грубо: денег на строительство было мало и тут уж было не до изысков. На побеленных стенах лежал узор из теней плюща за окнами – то неподвижный, то внезапно приходивший в движение из-за вспорхнувшей с ветки птички.

Местная паства состояла в основном из фермеров и их работников, которые приходили из деревень с окрестных холмов помолиться там, где молились их отцы; они любили это место, потому что знали, сколько их отцам пришлось за него выстрадать, хотя и не утруждали себя размышлениями о причинах, почему их предки отошли от общепринятого протестантского вероисповедания. Ходили сюда и лавочники, люди гораздо более рассудительные и благоразумные, которые были диссентерами по убеждению, а вовсе не для поддержания каких-то традиций. Особое место отводилось нескольким семействам, занимавшим существенно более высокое положение в обществе. Таким образом, местную конгрегацию можно было бы для наглядности изобразить в виде пирамиды: в основании ее расположились многочисленные бедняки, которых привлекали сюда любовь к мистеру Бенсону и ощущение, что вера, которая помогла этому пастору стать тем, кто он есть, не может быть неправильной, а на самой вершине обосновалась семья мистера Брэдшоу.

Народ деревенский входил в церковь, приглаживая волосы и стараясь как можно тише ступать по половицам в центральном проходе между скамьями. Когда все собрались, появился мистер Бенсон – без особой торжественности и без сопровождающих. Прикрыв за собой дверь кафедры, он на несколько секунд преклонил колени в безмолвной молитве, а затем прочел один псалом в старинном шотландском пересказе, где глубокий смысл библейского текста излагался очень простыми и даже наивными словами. Затем поднялся своего рода регент церковного хора из числа прихожан. Он дунул в камертон-дудку и пропел первые несколько строк, чтобы задать тональность, после чего все встали и дружно запели, причем бас мистера Брэдшоу заметно выделялся, немного опережая всех, – в полном соответствии с его главенствующим положением в приходе. Его мощный голос напоминал ненастроенный оргáн, на котором к тому же очень плохо играют, однако, поскольку он был лишен не только музыкального слуха, но также и робости, ему очень нравилось петь громко. Это был высокий, крупный, физически крепкий мужчина, по которому сразу было видно, что он человек суровый, могущественный и влиятельный. На нем была одежда из отличной ткани, но чрезвычайно плохо пошитая, словно этим он хотел продемонстрировать, что совершенно не придает значения внешнему виду. Его жена выглядела милой и кроткой, но как будто сломленной покорностью собственному мужу.

Однако Руфь всего этого не видела и не слышала, кроме слов, которые благоговейно – о, как благоговейно! – произносил мистер Бенсон. При подготовке к воскресной службе мысли о Руфи не покидали его ни на минуту; он тщательно старался исключить из своей проповеди все, что она могла бы истолковать как намек на ее историю. Ему вспоминалась прекрасная картина Пуссена, где добрый пастырь Христос с нежностью несет уставшего ягненка, отбившегося от стада, и он почувствовал, что по отношению к несчастной Руфи нужно такое же нежное обращение. Но как найти такую главу в Священном Писании, где бы не было того, что мятущаяся кающаяся душа могла бы применить по отношению к себе? Он читал, и под воздействием его проникновенной речи Руфь опускалась все ниже и ниже, пока не встала на колени у скамьи. Тут она мысленно обратилась к Богу, повторив слова блудного сына из евангельской притчи: «Отче! Я согрешил против неба и пред Тобою и уже недостоин называться сыном Твоим». Мисс Бенсон, проникшаяся к Руфи еще большим теплом за такое самоотречение, все-таки была рада, что сидели они в стороне, в тени галереи. Сейчас она старалась неотрывно смотреть на брата, чтобы по ее поведению мистер Брэдшоу не заподозрил чего-то необычного, но при этом украдкой взяла руку Руфи, безвольно лежавшую на подушке скамьи, и несколько раз мягко сжала ее ладонь. Но Руфь до самого конца службы так и осталась на полу, скорбно опустив голову.

Мисс Бенсон замешкалась на своем месте, не зная, как ей поступить. С одной стороны, как даме, замещающей жену пастора, ей следовало стоять в дверях, потому что многие хотели поприветствовать ее после возвращения из поездки, а с другой – ей не хотелось беспокоить Руфь, которая явно продолжала молиться; к тому же по ровному, тихому дыханию девушки было видно, что проповедь оказала благотворное влияние на ее душу. В конце концов она поднялась, спокойно и с достоинством. В опустевшей церкви было тихо, но мисс Бенсон уловила ропот голосов во дворе перед церковью – видимо, там ее ждали люди. Собравшись с духом, она взяла Руфь под руку, и они вместе вышли из полумрака на яркий дневной свет. Тут мисс Бенсон услышала зычный бас мистера Брэдшоу, который разговаривал с ее братом, и вздрогнула (как вздрогнул и Турстан – она в этом не сомневалась) от слов похвалы в их адрес, граничащей с грубостью, хотя, наверное, ничего плохого в виду не имелось.

– О да! Жена вчера рассказывала мне о ней. Ее муж был врачом. Думаю, вы знаете, что и мой отец тоже был врачом. Должен сказать, мистер Бенсон, это делает вам честь: с вашими-то ограниченными средствами, да еще и заботиться о бедной родственнице! Похвально, весьма похвально!

Мисс Бенсон быстро взглянула на Руфь, но та или не расслышала, или не поняла сказанного, потому что отрешенно прошла под тяжелым испытующим взглядом мистера Брэдшоу с застывшим лицом. Впрочем, в данный момент он пребывал в добродушном и снисходительном настроении, располагавшем к одобрению окружающего мира, и при виде Руфи лишь удовлетворенно кивнул. «Что ж, это испытание уже позади», – с радостным облегчением подумала мисс Бенсон.

– После обеда, моя дорогая, вы обязательно должны прилечь, – сказала она, развязывая ленты на капоре Руфи и целуя ее в лоб. – Салли снова пойдет в церковь, но, думаю, вы не против остаться в доме одна. Мне очень жаль, что у нас сегодня к обеду будет столько народу, но мой брат по воскресеньям всегда устраивает угощение для стариков и больных; люди приходят даже издалека, чтобы пообедать у нас. А сегодня они будут здесь все, потому что это будет первая такая встреча после возвращения Турстана домой.

Вот так и прошло первое воскресенье Руфи в этом доме.