Текст книги "Руфь"

– И еще, дорогая моя Мими, – сказала ей мать, – когда будешь там, присмотри себе новую шляпку. У миссис Пирсон есть несколько очень даже симпатичных, а твоя прежняя уже совсем обносилась.

– Меня она вполне устраивает, – угрюмо отвечала Джемайма. – И новую шляпку я не хочу.

– Но зато, милая, я хочу, чтобы она у тебя была. Потому что мне хочется, чтобы моя девочка выглядела веселой и красивой. – Искренняя, неподдельная нежность, прозвучавшая в голосе миссис Брэдшоу, тронула сердце Джемаймы, и она, подойдя к матери, поцеловала ее с таким чувством, какого не проявляла ни к кому уже очень и очень давно. Ответный поцелуй был не менее любящим.

– Я знаю, вы любите меня, мама, – сказала Джемайма.

– Не только я, дорогая, мы все любим тебя, и ты должна об этом помнить. Если тебе что-то нужно или чего-то захочется, только скажи мне – я уверена, что со всей своей настойчивостью смогу уговорить твоего отца исполнить твое желание. Лишь бы ты была счастлива, хорошая моя.

«Быть счастливой? Как будто этого можно добиться силой своих желаний!» – размышляла Джемайма, шагая по улице; она была настолько поглощена собственными мыслями, что, инстинктивно лавируя между прохожими, вереницами повозок и карет, проходя мимо лавок торговцев на Хай-стрит, не замечала приветственных кивков друзей и знакомых.

Успокаивающий тон матери и выражение ее лица задержались в ее памяти дольше любых несвязных слов утешения. Поэтому, исполнив поручение относительно платьев, Джемайма попросила модистку показать ей несколько шляпок – просто чтобы сделать приятное матери за ее доброту и внимание.

Миссис Пирсон, энергичная, неглупая женщина лет тридцати пяти-тридцати шести, прекрасно умела непринужденно поболтать на любые темы – этим искусством в прежние времена в совершенстве владели цирюльники, считавшие своим долгом развлекать клиентов, заглянувших к ним побриться. Она принялась восхищаться новым для себя городом, но Джемайме быстро наскучили ее однообразные восхваления Экклстона, и она вновь погрузилась в унылое настроение, в котором пребывала последние недели.

– Вот несколько образцов шляпок, мэм. Как раз то, что вам требуется, – они элегантны, нарядны и в то же время достаточно просты и не вычурны. Прекрасно смотрятся на молодых леди. Позвольте посоветовать вам примерить вот эту, из белого шелка.

Взглянув на себя в зеркало, Джемайма была вынуждена признать, что шляпка ей действительно очень идет, – возможно, этому способствовал еще и стыдливый румянец, появившийся на ее щеках, когда миссис Пирсон принялась открыто рассыпаться в комплиментах, восторгаясь ее «шикарными пышными волосами» и «восточным разрезом глаз».

– В прошлый раз мне удалось уговорить примерить ее ту молодую особу, которая сопровождала ваших сестер. Она, кажется, служит у вас гувернанткой, если не ошибаюсь?

– Да… Ее зовут миссис Денби, – сказала Джемайма, снова нахмурившись.

– Спасибо, мэм. Так вот. Я убедила миссис Денби примерить эту шляпку. Вы себе и представить не можете, как ей было в ней хорошо, но все же мне кажется, что вам она идет еще больше!

– Миссис Денби очень красива, – уныло заметила Джемайма, снимая с головы шляпку и явно не собираясь примерять что-то еще.

– Да, мэм, я с вами полностью согласна. Это очень особенный тип красоты. Если позволите, я бы сказала, что у нее греческий тип лица, тогда как вы красивы в восточном стиле. Кстати, она напомнила мне одну молодую особу, которую я когда-то знала в Фордхэме. – Миссис Пирсон выразительно вздохнула.

– Вот как? Вы сказали, в Фордхэме? – переспросила Джемайма, припоминая, что Руфь как-то упоминала, что некоторое время прожила в этом городе, расположенном в том же графстве, где она родилась. – Как интересно. По-моему, миссис Денби родом как раз из этих краев.

– О, мэм, но она не может быть той самой особой, которую я имела в виду, в этом я абсолютно уверена. Тем более учитывая то положение, которое она здесь занимает. Сама я ту девушку почти не знала, поскольку видела ее всего два или три раза в доме моей невестки. Но внешность у нее была броская, поэтому я хорошо помню ее. Впрочем, запомнилась она впоследствии не только этим, но также и своим весьма предосудительным поведением…

– Предосудительным поведением… – рассеянно повторила Джемайма, убеждаясь, что Руфь никак не может быть той «молодой особой», о которой шла речь. – Тогда это определенно не наша миссис Денби.

– О, разумеется нет, мэм! Простите меня, если вам могло показаться, что я на что-то намекаю. Я ничего такого не имела в виду, просто хотела сказать… Нет, извините, мне вообще не стоило заводить это разговор, принимая во внимание, что Руфь Хилтон была…

– Руфь Хилтон? – ахнула Джемайма, резко развернувшись и подняв глаза на миссис Пирсон.

– Ну да, мэм. Именно так звали ту молодую особу, о которой я вам говорила.

– Расскажите мне о ней поподробнее. Что такого она сделала? – попросила Джемайма, всячески стараясь, чтобы по выражению ее лица и тону не было заметно охватившего ее волнения. Внутри у нее все возбужденно трепетало, как будто она находилась в преддверии неожиданного открытия.

– Право, не знаю, стоит ли вам рассказывать о таком, мэм. Вряд ли эта печальная история предназначена для ушей юной леди… Руфь Хилтон была ученицей у моей невестки, которая держала первоклассный швейный салон в Фордхэме, где шили себе платья представительницы самых уважаемых семейств в графстве. В общем, эта юная девица, хитрая и дерзкая, была слишком высокого мнения о собственной красоте, что и погубило ее. Каким-то образом ей удалось соблазнить одного молодого джентльмена, который взял ее на содержание… Я еще раз прошу прощения, что оскорбляю ваш слух столь неподобающими вещами.

– Продолжайте, – затаив дыхание, потребовала Джемайма.

– Дальше я мало что могу добавить. Его мать отправилась за ним в Уэльс. Эта леди, очень набожная, из старинного аристократического рода, была просто шокирована несчастьем собственного сына, оказавшегося в руках столь коварной особы, но все же сумела привести его к раскаянию, после чего увезла с собой в Париж, где, по-моему, и умерла. Насчет этого я не очень уверена, потому как по семейным обстоятельствам вот уже много лет не виделась со своей невесткой, которая мне обо всем этом рассказывала.

– Так кто там все-таки умер? – нетерпеливо перебила ее Джемайма. – Пожилая мать того джентльмена или… или же Руфь Хилтон?

– О, дорогая мэм, как можно было их спутать? Конечно же, то была его мать, миссис… я уже позабыла ее фамилию… Беллингтон, кажется, или что-то в этом роде. Именно эта леди и умерла там.

– А что стало с той… другой? – спросила Джемайма. Ее мрачное подозрение все укреплялось, и ей уже трудно было произнести имя конкурентки.

– С той девушкой? А что, мэм, могло с нею статься? Наверняка я, конечно, не могу знать, но только все эти пропащие создания всегда движутся только в одном направлении, а именно по наклонной – от плохого к еще худшему. Да простит меня Господь, что я, возможно, слишком поспешно сужу обо всех порочных женщинах, которые в конечном счете позорят весь наш женский пол.

– Так вам больше о ней ничего неизвестно? – уточнила Джемайма.

– Я как-то мельком слышала, что потом она уехала с другим джентльменом, с которым познакомилась в Уэльсе, но я даже толком не помню, кто мне об этом рассказывал.

Наступила короткая пауза, в течение которой Джемайма обдумывала все то, что только что узнала. Внезапно она поймала на себе взгляд миссис Пирсон, которая наблюдала за ней не просто с любопытством, а словно о чем-то догадываясь. Так или иначе, но у нее был еще один вопрос. И она постаралась задать его равнодушным тоном, для убедительности небрежно вертя в руках белую шляпку.

– А как давно все это произошло… ну, то, о чем вы только что рассказывали?

Леонарду сейчас было восемь.

– Постойте, дайте прикинуть. Было это как раз перед моей свадьбой… замужем я была три года, а мой дорогой бедняга Пирсон помер пять лет тому назад… Я бы сказала, что с тех пор прошло уже девять лет – точнее, пройдет этим летом… Бледные розы, мне кажется, лучше подойдут к цвету вашего лица, чем эти цветы сирени, – между делом заметила она, поглядывая, как Джемайма нервно раз за разом крутит в руках несчастную шляпку, которую ее затуманившиеся глаза даже не видели.

– Благодарю вас. Шляпка очень красивая, но мне она не нужна. Простите, что отняла у вас время. – Порывисто кивнув на прощание озадаченной миссис Пирсон, она выскочила из магазина и торопливо зашагала по оживленной улице. Внезапно она остановилась, резко развернулась и вернулась в салон миссис Пирсон еще поспешнее, чем оттуда выходила.

– Я передумала, – запыхавшись, прямо с порога объявила она. – Я беру эту шляпку. Сколько с меня?

– Позвольте мне только заменить цветы – это не займет много времени, – и вы сами увидите, что с розами будет лучше. Хотя это очаровательное изделие прекрасно выглядит с любыми цветами, – сказала миссис Пирсон, с довольным видом разглядывая шляпу со всех сторон у себя в руках.

– О, насчет цветов можете не беспокоиться… Нет, все-таки замените их на розы. – Пока модистка ловкими движениями меняла сирень на розы, Джемайма с трудом могла устоять на месте, возбужденно переступая с ноги на ногу, – миссис Пирсон решила, что это у нее от нетерпения.

– Кстати, – начала Джемайма, видя, что для завершения работы остались лишь последние штрихи и пора переходить к тому, ради чего, собственно, она вернулась сюда на самом деле. – Я уверена, что моему папе очень не понравится, если он вдруг узнает, что вы упоминаете имя миссис Денби в связи с той скандальной историей, которую вы мне тут рассказали.

– О, мэм, что вы! Я слишком уважаю все ваше семейство, чтобы позволить себе такое! Разумеется, я и сама понимаю, что недопустимо даже намекать кому-то из дам на то, что эта леди похожа на особу с сомнительной репутацией.

– Я бы настоятельно посоветовала вам не говорить об этом сходстве никому, – с нажимом произнесла Джемайма. – Вообще никому. А также никому на рассказывать ту историю, которую вы мне здесь поведали.

– Конечно, мэм, конечно! Мне бы такое и в голову не пришло! Мой бедный покойный муж мог бы засвидетельствовать, что я умею держать язык за зубами: если нужно что-то скрыть, я буду немой как могила.

– Ну что вы, дорогая миссис Пирсон, – остановила ее Джемайма, – тут абсолютно нечего скрывать. Вам просто не стоит больше распространяться на эту тему.

– Я и не стану этого делать, мэм. Можете на меня положиться.

На этот раз Джемайма направилась не прямо домой, а к городским предместьям со стороны холмов. Она смутно припоминала, как ее младшие сестры спрашивали, можно ли им пригласить Леонарда с его матерью к ним на чай. Но как она может спокойно общаться с Руфью теперь, когда сердце ее одержимо догадкой, что эта женщина и есть та самая падшая грешница, историю которой она только что услышала?

Было еще довольно рано, и до вечера в старомодном городе Экклстоне пока было далеко. По небу на восток плыли мягкие белые облака. Западный ветерок порывами раскачивал высокую траву на просторных лугах, и от этого казалось, что по равнине бегут волны из более светлых и более темных оттенков зеленого цвета. Джемайма шла среди этих лугов по уходящей в гору проселочной дороге. Она до сих пор не могла оправиться от перенесенного шока. Кровь стыла в ее жилах. Чувства ее можно было бы сравнить с ощущениями отчаянного ныряльщика: только что он стоял на безопасном, поросшем травкой берегу, среди улыбающихся друзей, которые восхищались его смелостью, а уже в следующий миг, прыгнув с обрыва в морскую пучину, оказался прямо перед ужасным подводным чудищем, уставившимся на него своими огромными немигающими глазами. Еще каких-то два часа тому назад, которые показались ей одним мгновением, Джемайма и представить себе не могла, что может близко столкнуться с человеком, открыто совершившим страшный грех. Она инстинктивно считала – хотя за ненадобностью никогда не облачала это убеждение в слова и мысли, – что все обстоятельства ее жизни в уважаемой, хорошо обеспеченной, набожной семье автоматически защитят ее и оградят от такого потрясения, как столкновение лицом лицу с самим пороком. Не оценивая по-фарисейски саму себя, она испытывала фарисейский страх перед мытарями и грешниками[35]35
  Имеется в виду ссылка на притчу Иисуса Христа о фарисее и мытаре из Евангелия от Луки.


[Закрыть], а также была подвержена детской робости, побуждающей закрывать глаза и не видеть пугающего предмета, вместо того чтобы смело признать его существование, положившись на веру в Господа. На Джемайму не могли не повлиять часто повторяемые речи ее отца, который проводил четкую черту, разделяющую все человечество на две большие части. К первой, по милости Божьей, относился он сам и его близкие; ко второй – все остальные, кого он был призван испытывать и направлять путем проповедей, наставлений и увещеваний, используя всю данную ему нравственную силу. В этом он видел свой долг, которому нужно следовать, потому что на то он и долг; но, выполняя его, он зачастую забывал про Надежду и Веру, которые составляют суть животворящего Духа. Джемайму возмущали жесткие доктрины ее отца, но частое их повторение все же оказало свое влияние, и в итоге она испытывала к заблудшим и оступившимся непримиримое отвращение, а не христианскую жалость, в которой заключена мудрость и любовь к ближнему.

И вот теперь в среде своих домочадцев она сталкивается с человеком, почти членом семьи, с особой, которая запятнала себя поступком, самым отвратительным с точки зрения ее, Джемаймы, женской скромности пороком, о существовании которого она предпочла бы ничего не знать. Сама мысль о встрече с Руфью была ей ненавистна. Будь ее воля, она отослала бы эту женщину куда-то подальше – куда угодно, – лишь бы только никогда больше не видеть ее и не слышать, чтобы ничего не напоминало о том, что такие вещи вообще могут происходить на этой чудесной земле, где ярко светит солнышко, раздается пение жаворонка, а над головой Джемаймы, сидящей на лугу этим пригожим июньским днем, синеет купол неба. Щеки ее пылали, бледные губы были плотно сжаты, в глазах затаились гнев и печаль.

Была суббота, и народ этой части страны заканчивал работу на час раньше обычного. Джемайма знала, что ей к этому времени пора уже быть дома. В последнее время в душе ее происходило столько внутренних конфликтов, что ей опротивели любые препирательства, родительские нотации и собственные оправдания, поэтому она в гораздо большей степени, чем в прежние, более счастливые дни стремилась сейчас придерживаться заведенного в доме распорядка. Но сколько же ненависти к этому несправедливому миру накопилось в ее сердце! Как отвратительна была ей мысль, что дома она увидится с Руфью! Как вообще можно верить людям, если даже у Руфи – спокойной, скромной, деликатной, исполненной чувства собственного достоинства – прошлое очернено грехом?

Пока Джемайма тяжело брела домой, она вдруг подумала о мистере Фаркуаре. Сам факт, что она вспомнила о нем только теперь, уже говорил о том, насколько сильным было ее потрясение. Но при мысли о мистере Фаркуаре в ней впервые проснулось чувство сострадания к Руфи. Несмотря на мучившую ее ревность, у Джемаймы не закралось ни малейшего подозрения в отношении Руфи: та никогда не пыталась преднамеренно привлечь внимание этого джентльмена – ни взглядом, ни словом, ни интонацией. Припоминая все подробности их общения, Джемайма постепенно вынуждена была признать, что Руфь вела себя по отношению к мистеру Фаркуару естественно и целомудренно. Она не только не кокетничала с ним, но и вообще не подозревала о его интересе к ней еще долго после того, как это заметила Джемайма. Когда же она наконец начала догадываться о его чувствах к ней, то продолжила общаться с ним сдержанно и спокойно – без страха, робости и излишней эмоциональности. Джемайма и здесь должна была согласиться: в таком обращении все было прозрачно и искренне, без какого-то лицемерия. Но ведь на каком-то этапе, где-то и кем-то должны были быть задействованы лицемерие и ложь – пусть даже не всегда это было высказано словами, – чтобы Руфь была принята ими всеми как милая, кроткая молодая вдова, какой представлялась им миссис Денби, когда она впервые появилась здесь! Могли ли об этом знать мистер и мисс Бенсон? Неужели они принимали участие в этом чудовищном обмане? Джемайма слишком плохо знала жизнь, чтобы понять, каким сильным искушением для них была возможность сыграть свою роль в судьбе Руфи, чтобы дать ей шанс, и поэтому она просто не могла поверить в их причастность ко лжи относительно прошлого миссис Денби. Тогда какой же вероломной лицемеркой должна быть Руфь, чтобы долгие годы скрывать свою грязную тайну, пользуясь полным доверием Бенсонов, принявших ее в семью как свою, и при этом жить без видимых угрызений совести, которые, казалось, должны были терзать ее сердце! Так кто тут говорит правду, а кто лжет? Кто добр и чист, а кто нет? Все жизненные устои Джемаймы были потрясены до самого основания.

Но, может быть, все это совсем не так? А вдруг существуют две Руфи Хилтон? Она принялась перебирать в памяти имеющиеся у нее факты и поняла – нет, этого быть не может. Она знала, что девичья фамилия миссис Денби была Хилтон. Она сама слышала, как та как-то осторожно обмолвилась, что жила в Фордхэме. Она знала, что незадолго до появления в Экклстоне та была в Уэльсе. Сомнения быть не могло – это она. Сделанное Джемаймой открытие обернулось для нее болью и ужасом, но одновременно пришло осознание, что тайна, которую она раскрыла, дает ей власть над Руфью. Однако легче от этого почему-то не стало – наоборот, это только усугубило сожаление Джемаймы о прежних временах, когда она ничего этого не знала. Поэтому неудивительно, что по возвращении домой у нее так разболелась голова, что она сразу ушла к себе и легла в постель.

– Покой, дорогая моя мамочка, только покой! И это все, что мне нужно в данный момент, – объяснила она свой уход матери, на доброту которой надеялась сейчас как никогда. Ее оставили в покое в полумраке спальни. Легкий вечерний ветерок слегка раскачивал занавески на окне, через которое в комнату проникал шорох ветвей, мелодичные трели дрозда и отдаленный гул оживленного города.

Куда только подевалась ее ревность – она и сама не могла этого понять. Джемайма вдруг осознала, что может избегать Руфь или сторониться ее, но никогда не сможет больше ревновать к ней. Гордая своей чистотой, она уже почти стыдилась, что у нее вообще возникло такое чувство. Может ли мистер Фаркуар колебаться между ней и той, которая… Нет, даже в мыслях своих она не могла произнести слово, какого заслуживала Руфь. А между тем он может никогда об этом не узнать – настолько обманчива внешность ее соперницы. О, если бы луч божественного света помог отличить кажущееся от истинного в этом предательском и лживом мире! А что, если – раньше, пока душевные муки еще не совсем озлобили ее, Джемайма допускала возможность подобных вещей – Руфь сумела пройти через глубокое очистительное покаяние, чтобы вернуть себе нечто вроде прежней чистоты? Но это известно только одному Господу! Если ее нынешняя добродетель настоящая, если ей удалось высоко подняться после своего падения, было бы слишком жестоко вновь толкнуть ее в ужасную пропасть одним только злым, несдержанным словом, брошенным другой женщиной. И все же… если где-то имели место обман и прискорбная путаница… и если Руфь… нет, это невозможно, со всей своей благородной справедливостью признала Джемайма. Какой бы Руфь ни была прежде, сейчас она добродетельна и заслуживает уважения за это. Выходит, теперь ей придется вечно хранить эту тайну. Джемайма сильно сомневалась, что способна на такое, – особенно если мистер Фаркуар вновь станет посещать их дом и продолжит восхищаться миссис Денби, а та хоть малейшим образом его обнадежит. Правда, последнее Джемайме, хорошо знавшей Руфь, сразу показалось невозможным. С другой стороны, что считать возможным или невозможным после сегодняшнего открытия? Она решила, что в любом случае нужно выждать и понаблюдать. Как бы там ни было, теперь Руфь находилась в ее власти. Как ни странно, но уверенность в этом породила в Джемайме какое-то покровительственное, почти жалостливое отношение к Руфи. Ее страх перед грехопадением не уменьшился, но чем дольше она думала о тех усилиях, которых грешнице стоило выбраться из своего ужасного положения, тем больше понимала, как жестоко было бы свести все на нет, раскрыв правду.

Но у Джемаймы был также долг по отношению к своим сестрам, и ради них она должна следить за Руфью. Она могла бы сделать это и ради своего любимого, однако сейчас она была слишком потрясена, чтобы признать силу любви, тогда как долг казался ей единственной надежной опорой, на которую можно было рассчитывать. Таким образом, в ближайшем будущем она не станет ни вмешиваться в течение жизни Руфи, ни тем более ломать эту жизнь.