Текст книги "Руфь"

Глава II. Руфь отправляется на бал

Вечером, перед тем как отправиться на бал, миссис Мейсон собрала своих юных леди, чтобы проверить, как они выглядят. При этом своей важностью и суетливыми, энергичными действиями она напоминала квочку, созывающую под крыло цыплят. А по той тщательности, с какой она осматривала их наряды и внешний вид, можно было бы подумать, что на этом празднике им уготована намного более значительная роль, чем роль временных служанок светских дам.

– И это лучшее, что вы можете надеть, мисс Хилтон? – недовольным тоном спросила миссис Мейсон, заставив Руфь выйти вперед и покрутиться перед ней. На девушке было ее единственное приличное платье, в котором она по воскресеньям ходила в церковь; оно было из черного шелка, довольно старое и поношенное.

– Да, мадам, – тихо ответила Руфь.

– Ну да, конечно. Тогда сойдет, делать нечего, – заметила хозяйка все так же недовольно. – Но знаете, юные леди, платье ведь не основное. Главное – манеры. И все же, мисс Хилтон, я думаю, вам все равно следовало бы написать своему попечителю, чтобы он прислал вам немного денег на еще одно платье. Жаль, что я не побеспокоилась об этом заранее.

– Не думаю, чтобы он прислал что-то, даже если бы я ему написала, – тихо ответила Руфь. – Когда наступили холода, я попросила у него теплую шаль, но это лишь рассердило его.

Миссис Мейсон отпустила Руфь, слегка подтолкнув ее, и та вернулась ко всем остальным, встав рядом со своей подругой мисс Вуд.

– Ничего, Руфь, ты все равно красивее их всех, – заметила одна жизнерадостная, добродушная девушка, чья собственная невзрачная внешность исключала мысль о какой-то зависти или соперничестве.

– Я знаю, что привлекательна, – печально отозвалась Руфь. – Мне очень жаль, что у меня нет платья получше, потому что это совсем обветшало. Я сама стыжусь его и вижу, что миссис Мейсон расстроена вдвое больше моего. Лучше бы мне вообще туда не идти. Я не знала, что нужно будет надевать свою собственную одежду, иначе я бы даже не рвалась на этот бал.

– Ничего, Руфь, – успокоила ее Дженни. – Теперь ты уже прошла осмотр, а что до миссис Мейсон, то очень скоро она будет так занята, что ей станет уже не до тебя и твоего платья.

– Ты слышала, как Руфь Хилтон сказала, что знает, что она красивая? – шепнула одна из девушек своей соседке, но так громко, что это услышала и Руфь.

– Ну так как же мне этого не знать, – простодушно отреагировала она, – когда мне уже столько раз говорили об этом?

Наконец последние приготовления остались позади, и все вышли на свежий морозный воздух. Возможность свободно подвигаться необычайно воодушевила Руфь; она шла со всеми, чуть ли не пританцовывая, разом забыв и о своем поношенном платье, и о ворчливом опекуне. Бальная зала оказалась даже более впечатляющей, чем она ожидала. Фигуры, изображенные на висевших по бокам широкой лестницы картинах, при тусклом свете свечей были похожи на призраков со странным застывшим выражением на лицах, которые светлыми пятнами выделялись на потемневших от времени выцветших холстах.

Только разложив в вестибюле принесенные с собой аксессуары и все приготовив, молодые модистки рискнули наконец заглянуть в главную залу, где музыканты уже настраивали свои инструменты, а уборщицы (насколько же кричаще контрастировали их грязные мешковатые платья и беспрестанная болтовня, отдававшаяся гулким величественным эхом под высокими сводами, с окружающей обстановкой!) заканчивали протирать от пыли скамьи и стулья.

Когда Руфь со своими компаньонками вошла в залу, работницы удалились. В вестибюле все девушки щебетали весело и непринужденно, но тут притихли, подавленные великолепием огромной старинной комнаты. Она была такой большой, что предметы в дальнем ее конце казались размытыми, словно в легкой дымке. На стенах висели портреты знаменитостей графства в полный рост, причем в нарядах разных эпох, от времен Гольбейна[2]2
  Ганс Гольбейн (Младший) (1497–1543) – живописец, один из величайших немецких художников, во второй половине жизни работавший в Англии.


[Закрыть] до наших дней. Высокий потолок терялся в полумраке, поскольку лампы еще не были полностью зажжены, а луна, заглядывавшая внутрь через удлиненное готическое окно с богатой росписью, казалось, тихо посмеивалась над потугами искусственного освещения конкурировать со светом этой маленькой небесной сферы.

Сверху доносились звуки оркестра, в последний момент повторявшего сложные отрывки мелодий, в которых не было уверенности. Затем музыканты закончили играть и заговорили между собой; звучало это довольно зловеще, как будто голоса переговаривающихся принадлежали гоблинам, которые прятались в темноте, куда не пробивался трепетный свет свечей, напоминавших Руфи загадочные блуждающие огни, зигзагами плавающие над болотами.

Внезапно всю залу залило ярким светом, но в освещенном виде она произвела на Руфь менее сильное впечатление, чем в царившем тут недавно таинственном полумраке. Поэтому она охотно подчинилась настойчивым призывам миссис Мейсон, собиравшей вместе свое разбредающееся стадо. Теперь у девушек было много работы, и они принялись помогать приводить себя в порядок толпившимся в вестибюле дамам, которые своими голосами заглушали звуки музыки, – а ведь Руфи так хотелось ее послушать! И хотя этому желанию было не суждено исполниться, зато другие моменты званого вечера превзошли все ее ожидания.

При соблюдении «определенных условий», которые миссис Мейсон скрупулезно перечисляла так долго, что список этот уже начал казаться Руфи бесконечным, девушкам было разрешено во время танцев стоять у боковых дверей и смотреть. Какое же прекрасное это было зрелище! Под зачаровывающую музыку мимо них по паркету проплывали прелестнейшие дамы графства. В отдалении они напоминали волшебных фей, но при их приближении можно было рассмотреть в мельчайших деталях замечательные наряды женщин, которые вдохновенно танцевали, мало обращая внимания на тех, кто глазел на них и кого они буквально ослепляли своим видом. Из-за сплошного снежного покрова на улице было холодно, безлико, уныло. Здесь же все было теплым, ярким и искрилось жизнью. В воздухе витал аромат цветов, украшавших прически и приколотых к груди, словно дело было в середине лета. Сменяя друг друга в быстром кружении танцев, яркие краски дамских нарядов то вспыхивали, то исчезали. На лицах неизменно появлялись улыбки, а каждая пауза заполнялась оживленным разговором, исполненным радостного возбуждения.

Руфь не старалась рассмотреть отдельные фигуры, составлявшие это чарующе-восхитительное целое. Ей было достаточно просто любоваться и мечтать о счастье беззаботной жизни, в которой такое изобилие живых цветов и драгоценностей, неописуемой элегантности и красоты во всех ее формах и проявлениях, было делом повседневным. Она не хотела знать, кто все эти люди, хотя большинство ее компаньонок приходило в восторг, с благоговением называя друг другу имена присутствующих здесь гостей. Руфь же, напротив, такое перечисление даже раздражало, и, опасаясь, чтобы это великолепие очень скоро не превратилось для нее в банальный будничный мир всяких там абстрактных мисс Смит и мистеров Томпсонов, она вернулась на свой пост в вестибюль. Там она и стояла, задумавшись и размечтавшись, пока чей-то голос, прозвучавший совсем близко, не вернул ее к действительности. С одной из танцевавших молодых дам случилась неприятность. Складки ее платья из тончайшего шелка были прихвачены маленькими бутоньерками, однако во время танца одна из них оторвалась, и теперь подол ее юбки волочился по паркету. Чтобы исправить это, она попросила своего кавалера проводить ее в вестибюль, где, по идее, ей должны были оказать помощь. Но на месте оказалась одна только Руфь.

– Мое присутствии здесь необходимо? – спросил свою даму молодой джентльмен. – Или же мне оставить вас?

– О нет, нет! – ответила та. – Тут всего насколько стежков, и все будет в порядке. Да и негоже мне возвращаться в зал одной. – Все это было сказано игриво и с милой улыбкой. Но когда она обратилась к Руфи, тон ее вдруг изменился, став холодным и властным: – Поторопитесь! Или вы хотите продержать меня здесь целый час?

Она была очень красива. Присев, чтобы приступить к работе, Руфь мельком взглянула на нее и успела увидеть длинные темные локоны и сверкающие черные глаза. Также она заметила, что ее кавалер был молодым и очень элегантным.

– О, какой изумительный галоп! Как хочется станцевать его! Что вы там возитесь? Когда это наконец закончится? Мне не терпится вернуться, чтобы поспеть на этот галоп! – Чтобы продемонстрировать свое по-детски очаровательное нетерпение, она принялась притопывать ножкой в такт звучавшей музыке. Платье дергалось, и, поскольку это мешало Руфи зашивать его, она уже хотела попросить ее остановиться. Для этого она подняла голову, но тут встретилась глазами со стоявшим рядом молодым джентльменом, которого, казалось, забавляли веселые выходки его хорошенькой партнерши. Его настроение подействовало на нее заразительно, и она опустила голову, чтобы скрыть свою улыбку. Но он заметил это и обратил внимание на коленопреклоненную фигурку девушки с благородным профилем, облаченную во все черное под самое горло. Какой разительный контраст между низко склонившейся над своей работой девушкой и его дамой – легкомысленной, сияющей, наигранно веселой, принимающей оказываемую ей услугу с видом королевы, восседающей на троне!

– О, мистер Беллингем! Право, мне совестно так долго вас задерживать. Ну сколько же можно возиться с одним несчастным швом? Неудивительно, что миссис Мейсон столько берет за свои платья, если у нее такие медлительные работницы.

Это должно было прозвучать как остроумная шутка, но мистер Беллингем только нахмурился, заметив краску негодования, залившую прекрасную щечку, открытую его взору. Он взял со стола свечу и поднес ее поближе, чтобы Руфи было лучше видно. Из робости, что он мог заметить ее невольную улыбку, она подняла глаза, чтобы поблагодарить его хотя бы взглядом.

– Простите, что это заняло у меня так много времени, мадам, – кротко сказала она, закончив работу. – Я просто боялась, что платье может снова порваться, если я зашью его недостаточно прочно.

– Да уж лучше бы оно порвалось, чем пропустить такой замечательный галоп, – фыркнула молодая леди, расправляя свой наряд, как пташка расправляет перышки. – Так мы идем, мистер Беллингем? – Она вопросительно посмотрела на своего кавалера.

При этом она не удосужилась произнести хотя бы слово благодарности в адрес помогавшей ей девушки. Это удивило молодого джентльмена, и он взял со столика оставленную там кем-то камелию.

– Мисс Данкомб, позвольте мне от вашего имени подарить юной леди этот цветок в знак признательности за ее умелую работу.

– О да, конечно, – небрежно бросила та.

Руфь приняла цветок молча, скромно и с достоинством кивнула ему. Когда они ушли, она снова осталась одна. Впрочем, вскоре вернулись ее компаньонки.

– Что стряслось у мисс Данкомб? Она ведь приходила сюда? – тут же защебетали они.

– У нее немного порвалось ее кружевное платье, и я его починила, – быстро ответила Руфь.

– А мистер Беллингем приходил с ней? Говорят, он собирается жениться на мисс Данкомб. Так он был тут, Руфь?

– Был, – тихо подтвердила Руфь и растерянно умолкла.

Весь вечер мистер Беллингем весело и непринужденно танцевал с мисс Данкомб и, как ему казалось, неплохо за ней ухаживал. Однако взгляд его то и дело невольно устремлялся в сторону боковой двери, где стояли наблюдавшие за балом помощницы модистки. Однажды он увидел среди них высокую стройную фигурку девушки в черном с пышными золотисто-каштановыми волосами, а потом заметил у нее на груди свою камелию, на черном фоне казавшуюся белоснежной. После этого танцевалось ему почему-то еще лучше.

На улицах уже брезжил серый рассвет, когда миссис Мейсон и сопровождавшие ее девушки возвращались домой. Утро было холодным и унылым. Уличные фонари уже погасли, но ставни жилых домов и торговых лавок еще были закрыты. В эту пору все звуки отдавались эхом – днем такого не наблюдалось. Кое-где на ступеньках домов, дрожа от холода, сидели бездомные, которые спали, положив голову на согнутые колени или прислонившись к холодной жесткой стене.

У Руфи было ощущение, будто она, очнувшись от прекрасного волшебного сна, возвратилась в реальный мир. Непонятно, когда еще она, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, сможет снова побывать на балу, услышать игру музыкантов или хотя бы просто увидеть прекрасных счастливых людей, как будто принадлежащих к другой, неземной расе, не знающей бед и забот. Интересно, отказывают ли они себе в каких-либо желаниях, не говоря уже о потребностях? Ей казалось, что их жизненный путь выстлан цветами, в прямом и переносном смысле. Для нее сейчас стояла середина зимы, холодной и суровой. А вот для мисс Данкомб и ей подобных это было время веселья, где и теперь цвели цветы, радостно трещал огонь в камине, где их окружали комфорт и роскошь, словно они изначально были одарены всем этим доброй феей. Они даже не догадывались, насколько ужасно звучит слово «зима» для бедных. Им-то что? Просто очередное время года. Однако Руфи казалось, что мистер Беллингем не такой, что он может понять чувства тех, кто далек от него по положению и сложившимся обстоятельствам. Уже уходя, она видела, как он, зябко передернув плечами, поднимал стекла в своем экипаже.

В этот момент Руфь смотрела на него.

При этом она не догадывалась, что именно ассоциация с ним делала ту камелию такой ценной для нее. Сама она считала, что с такой нежностью обращается с этим цветком исключительно из-за его изысканной красоты. Она рассказала Дженни все подробности относительно этого подарка без всяких задних мыслей, глядя в глаза подруге и даже не краснея от застенчивости.

– Ну скажи, разве не любезно с его стороны? Видела бы ты, как мило он все это сделал, причем в тот самый момент, когда я была слегка обижена неучтивым обращением его дамы.

– Да, действительно очень мило, – согласилась Дженни. – Какой красивый цветок! Жаль, что не пахнет.

– А мне он нравится именно таким. Он – само совершенство! Какая белоснежная чистота! – воскликнула Руфь, едва не придавив свое сокровище, которое поставила в воду. – А кто он такой, этот мистер Беллингем?

– Он сын миссис Беллингем из Прайори, которой мы шили накидку из серого атласа, – сонным голосом ответила Дженни.

– Это было еще до меня, – сказала Руфь, но ответа не дождалась: ее подруга уже спала.

Однако сама Руфь последовала ее примеру еще не скоро. Даже зимой утренний свет, падавший ей на лицо, был довольно ярким. Девушка улыбалась в полудреме, и проснувшаяся Дженни, не став ее будить, просто залюбовалась ею: в своем счастье Руфь была прекрасна.

«Ей сейчас снится вчерашний вечер», – подумала Дженни.

И не ошиблась – это действительно было так. Но в этих грезах одно лицо возникало перед глазами Руфи чаще всех остальных. Этот человек дарил ей цветок за цветком, и она очень жалела, что неглубокий утренний сон закончился слишком быстро. Вчера ей снилась ее покойная мать, и она плакала. Теперь же ей снился мистер Беллингем, и она счастливо улыбалась.

Но как знать, возможно, этот второй сон был даже хуже первого.

Однако в то утро реальность унылых будней, казалось, еще больнее ранила ее сердце. Из-за почти бессонной ночи и, вероятно, перевозбуждения от прошлого вечера ей было намного тяжелее сдерживать себя, снося упреки и раздраженные замечания, которыми миссис Мейсон временами осыпáла своих юных леди.

Но миссис Мейсон, хоть и считалась первой портнихой графства, все-таки тоже была живым человеком и переживала по тем же причинам, по которым страдали ее ученицы. В то утро она была не в духе и беспричинно придиралась ко всем подряд по любому поводу. Похоже, ее переполняла решимость навести полный порядок в окружающем мире (ее мире, по крайней мере) и во всем, что в него входило. Сегодня ею были извлечены на свет и подвергнуты жестким выговорам все те промахи и проявления халатности, которые до этого сходили девушкам с рук. В такие моменты миссис Мейсон могло бы удовлетворить только само совершенство, и никак не меньше.

У нее были свои представления о справедливости, пусть не бесспорные и не слишком изящные, но чем-то напоминавшие корыстное понимание равноправия у бакалейщиков и торговцев чаем. Согласно этой философии, некоторые послабления прошлого вечера должны были на следующий день компенсироваться демонстративной строгостью, и такая практика исправления допущенных ошибок полностью успокаивала ее совесть.

Чтобы угодить хозяйке, нужно было в буквальном смысле привлечь все свои силы, но особо напрягаться и лезть из кожи вон у Руфи, находившейся в таком состоянии, не было ни желания, ни возможности. Казалось, резкие окрики в мастерской просто не затихали.

– Мисс Хилтон! Куда вы положили голубую персидскую ткань? Если что-то лежит не на своем месте, можно не сомневаться: накануне порядок наводила мисс Хилтон!

– Вчера вечером в комнате убирала я, потому что мисс Хилтон уходила вместе с вами. Я сейчас же найду ее, мадам, – ответила одна из девушек.

– О, я давно заметила за мисс Хилтон эту привычку перекладывать свои обязанности на других, лишь бы самой ничего не делать, – проворчала миссис Мейсон.

Руфь покраснела, на глаза навернулись слезы. Но она так была уверена в несправедливости этих обвинений, что даже упрекнула себя за то, что это настолько ее задело. Гордо подняв голову, она огляделась вокруг, как бы ища поддержки у своих компаньонок.

– Где юбка от платья леди Фарнхэм? Что? Оборки еще не пришиты? Я удивлена. Позвольте поинтересоваться, кому это было поручено вчера? – едко спросила миссис Мейсон, останавливая взгляд на Руфи.

– Это должна была сделать я. Я и сделала, но ошиблась, так что пришлось все отпороть. Извините меня, я виновата.

– Я могла бы и сама догадаться, это было не так уж сложно. Если что-то сделано небрежно или где-то испорчено, можешь быть уверен, кто именно приложил к этому руку.

Подобные упреки Руфи пришлось выслушивать весь этот день – в то самое время, когда она меньше всего была готова воспринимать их, не теряя самообладания.

Во второй половине дня миссис Мейсон нужно было съездить куда-то за город. Но перед этим она раздала великое множество указаний, распоряжений, приказов и строгих запретов – казалось, им не будет конца. Наконец она все же ушла, и Руфь испытала огромное облегчение; положив руки на стол и уронив на них голову, несчастная девушка громко заплакала, всем телом содрогаясь от рыданий.

– Не плачьте, мисс Хилтон.

– Руфь, не обращай ты внимания на эту старую каргу!

– Как ты собираешься выдержать пять лет обучения, если у тебя не хватает духу просто пропустить мимо ушей то, что она тебе тут наговорила?

Вот только некоторые из слов поддержки и утешения, которые она услышала от других девушек.

Дженни лучше других понимала причины ее обид и знала, как ей помочь.

– Фанни Бартон, а что, если вместо тебя за покупками сходит Руфь? Ей сейчас полезно выйти на свежий воздух. Ты же не любишь пронизывающий восточный ветер, а Руфи нравятся мороз, снег и вообще холодная погода.

Фанни Бартон была крупной, вечно сонной девушкой, которая сейчас как раз грелась у огня. Она весьма охотно отказалась от прогулки вечером по промозглым улицам, где завывали холодные восточные ветры, сдувая с дороги снег. Ни у кого не было ни малейшего желания в такую погоду покидать свои теплые дома без крайней на то необходимости. К тому же надвигающиеся сумерки напоминали о том, что у жителей той части города, через которую Руфи нужно было идти за покупками, приближалось время вечернего чаепития.

Поднявшись на высокий холм у реки, где улица круто уходила вниз к мосту, она увидела перед собой панораму укрытых белым снегом окрестностей, на фоне которых затянутое тяжелыми черными тучами небо выглядело еще более мрачным; казалось, зимняя ночь по-настоящему никуда не уходит, а просто на время короткого серого дня прячется на краю небес.

Внизу у моста находилась небольшая пристань для прогулочных лодок, которые могли пройти по этим неглубоким водам, и там, несмотря на холод, играли несколько ребятишек. Один из них забрался в большое корыто и, помогая себе сломанным веслом, катался взад-вперед по небольшому заливчику. Это вызывало восхищение маленьких зрителей, которые с посиневшими от холода лицами наблюдали за передвижениями своего героя. В тщетной надежде пряча руки в карманы, чтобы хоть как-то согреть их, они, казалось, боялись, что если сдвинутся с места, то жестокий ветер тут же проберется под их жалкую потрепанную одежонку. Они жались в кучку и, стоя совершенно неподвижно, не отрывали глаз от юного морехода. Наконец один из малышей, позавидовав, видимо, впечатлению, которое его товарищ производит на остальных, окликнул его:

– Эй, Том! А спорим, у тебя не хватит духу выплыть в большую реку за ту черную полосу на воде?

Вызов, конечно же, был тут же принят, и Том принялся грести к темной полосе, за которой спокойно несла свои воды река. Руфь, которая и сама еще совсем недавно была ребенком, стояла наверху откоса и с интересом следила за этим отчаянным искателем приключений, как и юные зрители внизу, не осознавая опасности, которую таила в себе ситуация. Глядя на своего отважного товарища, дети уже не могли стоять спокойно, они начали хлопать в ладоши, в восторге топать своим ножками и ободряюще выкрикивать:

– Молодец, Том! Ты сделал это!

Том на миг замер, стоя лицом к своим почитателям и по-мальчишески гордо глядя на них с видом победителя, но затем его посудину закружило, качнуло, он потерял равновесие и упал в воду. Его вместе с его импровизированной лодкой подхватило мощным течением и медленно, но неуклонно понесло дальше, в сторону моря.

Дети хором закричали от ужаса, а Руфь со всех ног бросилась вниз. Уже стоя в воде неглубокого заливчика, она вдруг поняла, насколько бесполезными были ее усилия, – более разумно было бы попробовать позвать кого-нибудь на помощь. Едва эта мысль пришла ей в голову, как послышался новый звук, заглушавший мерное журчание потока: на мель, где стояла в воде Руфь, галопом выскочил конь. Мимо нее вниз по течению молнией проскочил всадник. Нагнувшись, он протянул руку и подхватил мальчика, спасая тому жизнь и сохраняя ребенка для тех, кому тот дорог! Все это произошло в считаные мгновения, и Руфь застыла на месте, ошеломленная произошедшим. Когда же всадник развернул своего коня и направил его к пристани, она узнала в нем мистера Беллингема, которого видела прошлой ночью. Ребенок лежал у него поперек седла, руки его безжизненно свисали. Руфь подумала, что мальчик мертв, и глаза ее сами собой наполнились слезами. С трудом переставляя ноги, она медленно пошла по воде к тому месту, куда направил свою лошадь мистер Беллингем.

– Он умер? – спросила она, протягивая руки, чтобы принять маленькое тельце, потому что интуитивно чувствовала, что положение, в котором находился малыш, было не самым лучшим, чтобы привести того в чувство, если это еще возможно.

– Надеюсь, что нет, – ответил мистер Беллингем, передавая ей мальчика и спрыгивая с коня. – Это ваш брат? Вы знаете, кто он такой?

– Смотрите! – радостно воскликнула Руфь, опускаясь на землю, чтобы удобнее положить ребенка. – Он пошевелил рукой! Он жив, сэр! Он жив! Чей это мальчик? – быстро спросила она у людей, которые уже начали собираться вокруг, каким-то образом прослышав о случившемся.

– Это внук старой Нелли Браунсон, – ответил кто-то.

– Мы должны отнести его прямо домой, – сказала она. – Он живет далеко отсюда?

– Нет-нет, совсем рядом.

– Один из вас пусть сразу идет за доктором, – властным тоном приказал мистер Беллингем, – и ведет его прямо к нему домой. А вам больше нет нужды держать его, – продолжил он, обращаясь на этот раз к Руфи и теперь уже припоминая, что где-то ее видел, – ваше платье и так уже промокло насквозь. Эй, приятель, возьми-ка у нее ребенка! – велел он одному из парней.

Однако детские ручки так судорожно вцепились в ее одежду, что Руфь решила не отдавать его, а сама понесла свою нелегкую ношу к невзрачному маленькому домику, на который указали соседи. На пороге уже стояла сгорбленная старуха, которую буквально трясло от страха и беспокойства.

– Бедняга! – запричитала она. – Он был последним из них всех, но и он отдал богу душу прежде меня.

– Вздор! – оборвал ее мистер Беллингем. – Ребенок жив и, скорее всего, не умрет.

Но старая женщина не хотела ничего слушать и продолжала упорно твердить, что ее внук погиб. И ребенок действительно бы умер, если бы Руфь и еще двое более здравомыслящих соседей под руководством мистера Беллингема не сделали все необходимое, чтобы вернуть его к жизни.

– Как же долго эти люди ходят за доктором! – с досадой произнес мистер Беллингем. Между ним и Руфью сам собой установился какой-то молчаливый контакт, обусловленный тем обстоятельством, что, за исключением детей, только они вдвоем были свидетелями того происшествия, равно как и тем, что среди всех присутствующих только они обладали достаточным уровнем развития, чтобы понимать друг друга даже без слов.

– Да, нелегко вбить в эти пустые головы хоть немного здравого смысла. Это дурачье будет долго стоять и глубокомысленно рассуждать, к какому именно врачу пойти, – как будто не все равно, это будет Браун или Смит, лишь бы соображал, что делает. Так или иначе, но я тоже не могу больше терять здесь время. Когда я увидел в воде тонувшего мальчика, я и так уже торопился. Теперь же, когда он открыл глаза и потихоньку хнычет, я не вижу необходимости оставаться в этой зловонной лачуге. Можно побеспокоить вас одной просьбой? Будьте так добры, проследите, чтобы у этого ребенка было все, что ему нужно для выздоровления. Если вас это не затруднит, я оставляю вам свой кошелек.

Руфь с радостью согласилась позаботиться о ребенке. Но в кошельке среди мелочи оказалось несколько золотых монет, и она не захотела брать на себя ответственность за такие огромные деньги.

– Сэр, здесь слишком много, правда. Хватит одного соверена – да и его будет более чем достаточно. Можно я возьму его, а все, что останется, верну вам при новой встрече? Или, наверное, будет лучше, если я пришлю вам остаток.

– А по-моему, пусть все пока будет у вас. Нет, тут такая грязища, что я больше и двух минут не выдержу! Да и вам не стоит здесь оставаться, иначе вы можете отравиться этим омерзительным зловонным воздухом. Советую вам, по крайней мере, держаться ближе к двери. Что ж, если вы считаете, что достаточно будет одного соверена, тогда кошелек я забираю. Но помните: если понадобятся еще деньги, сразу обращайтесь прямо ко мне.

Они стояли у дверей, перед которыми кто-то держал под уздцы коня мистера Беллингема. Руфь со всей серьезностью смотрела ему в глаза (при этом, в свете происшедших событий, все поручения миссис Мейсон были начисто забыты) и думала только о том, чтобы ничего не перепутать и в точности выполнить все пожелания этого джентльмена относительно мальчика. Нужно сказать, что до этого момента все мысли мистера Беллингема тоже занимал только пострадавший ребенок. И тут он словно прозрел, сраженный необычайной красотой Руфи. От восхищения у него перехватило дух, и он уже плохо понимал, что говорит. Вчера вечером он не видел ее глаз, а сейчас они с наивным простодушием, казалось, заглядывали ему прямо в душу – такие серьезные, искренние, глубокие. Когда же девушка уловила изменения в напряженном выражении его лица, то сразу застенчиво опустила взгляд, а он вдруг подумал, что так она выглядит даже еще более прелестной. Внезапно мистера Беллингема охватило непреодолимое желание увидеться с этой девушкой снова, причем в самое ближайшее время.

– А впрочем, нет, – сказал он. – Я подумал, что пусть лучше кошелек останется у вас. Парнишке может понадобиться еще много чего-то такого, о чем мы с вами сейчас судить не можем. Насколько я помню, там сейчас три соверена и еще какая-то мелочь. Я, наверное, навещу вас через несколько дней, и тогда, если в кошельке еще останутся какие-то деньги, вы сможете их мне вернуть.

– Да, сэр, хорошо, – ответила Руфь. Ее воодушевляла мысль о том, сколько хорошего она сможет сделать с такими средствами, но одновременно пугала ответственность: как-то она распорядится такими большими деньгами?

– Есть какая-то вероятность, что я вновь встречу вас в этом доме? – спросил он.

– Я надеюсь приходить сюда, как только смогу, сэр. Однако выходить мне позволено лишь по каким-то поручениям, и неизвестно, когда в следующий раз придет моя очередь их выполнять.

– Вот как… – растерянно пробормотал он, не вполне поняв ее ответ. – Мне бы хотелось узнать о состоянии мальчика, если это вас не слишком затруднит. Ну а прогуляться вы выходите?

– Просто ради прогулки? Нет, сэр.

– Что ж, – продолжал он, – однако церковь-то, надеюсь, вы посещаете? Не думаю, чтобы миссис Мейсон заставляла вас работать даже по воскресеньям.

– Конечно, сэр. В церковь я хожу регулярно.

– Тогда, возможно, вы скажете мне, в какую именно церковь ходите? Мы с вами могли бы встретиться там в следующее воскресенье после обеда.

– Я хожу в церковь Святого Николая, сэр. Я все узнаю и расскажу вам и о здоровье мальчика, и о том, что сказал доктор. А еще я отчитаюсь о деньгах, которые потратила.

– Прекрасно, благодарю вас. И помните – я вам поверил.

Он имел в виду, что полагается на ее обещание встретиться с ним, но Руфь решила, что речь идет об ответственности за то, чтобы сделать для ребенка все, что можно. Он уже направился к своему коню, когда в голову ему пришла еще одна мысль. Он вернулся в домик и с полуулыбкой на лице снова обратился к Руфи:

– Вам это может показаться странным, но мы с вами даже не познакомились, а тут нет никого, кто мог бы представить нас друг другу. Так что… Моя фамилия Беллингем, а вас как зовут?

– Руфь Хилтон, сэр, – тихо ответила она. Теперь, когда разговор шел уже не о мальчике, она вдруг почувствовала себя скованно и застеснялась.

Он протянул ей руку, но в тот самый момент, когда Руфь уже пожимала ее, к ним приковыляла старуха с каким-то своим вопросом. Это нежелательное вмешательство вызвало у него досаду, и он тут же с раздражением вспомнил о духоте, грязи и запущении, которые их окружали.

– Послушайте, любезная, – сказал он, обращаясь к Нелли Браунсон, – не могли бы вы тут как-то прибраться, что ли? У вас в доме настоящий свинарник. Грязь повсюду невероятная, и дышать совершенно нечем. – С этими словами он вышел на улицу, вскочил в седло и, поклонившись на прощание Руфи, ускакал.

А старуха принялась возмущаться:

– Да кто он такой, чтобы врываться в дом к старой женщине и начинать оскорблять ее? Свинарник я развела, поди ж ты! Как его хотя бы зовут, этого молодого человека?