Текст книги "Руфь"

– Да.

И они отправились к больной. Миссис Хьюз повесила на окно кусок зеленого ситца, наподобие жалюзи, чтобы защитить комнату от ярких лучей полуденного солнца, так что Руфь лежала в полумраке – неподвижная, осунувшаяся, неестественно бледная. Даже зная от брата о состоянии девушки, мисс Бенсон все равно была напугана этой безжизненной недвижимостью, и в душе ее проснулась жалость к несчастному, но все еще очаровательному созданию, лежавшему перед ней, словно на смертном одре. Для мисс Бенсон одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять – никакая она не искушенная соблазнительница или закоренелая грешница: те просто не способны настолько глубоко переживать горе, чтобы слечь от этого. Мистер Бенсон больше смотрел не на Руфь, а на свою сестру; читая по ее лицу, как по открытой книге, он увидел там сострадание.

Миссис Хьюз стояла рядом и тихо плакала.

Затем мистер Бенсон молча коснулся плеча сестры, и они вышли из комнаты.

– Как думаешь, она выживет? – спросил он.

– Трудно сказать, – ответила она смягчившимся голосом. – Но какой же юной она выглядит! Совсем еще ребенок, бедняжка. Когда придет доктор? И расскажи мне о ней все, что знаешь, Турстан. Ты ведь так и не удосужился сообщить мне какие-либо подробности.

Мистеру Бенсону очень хотелось едко заметить, что до сих пор эти самые подробности ее не интересовали, что она вообще старалась избегать этой темы; но он был настолько рад, что в сердце сестры пробудились теплые чувства к этой несчастной, что ни словом не упрекнул ее. Он поведал ей всю эту грустную историю, а то обстоятельство, что до этого он ее глубоко прочувствовал, добавило ему красноречия. В общем, когда, закончив свое повествование, он поднял взгляд на сестру, слезы блестели в глазах у обоих.

– И что же говорит доктор? – после короткого молчания спросила она.

– Он настаивал на полном покое, прописал кое-какие лекарства и велел отпаивать ее крепким бульоном. Всего я толком не знаю – подробнее тебе расскажет миссис Хьюз. У этой доброй женщины воистину золотое сердце – «творит благо, не ожидая ничего взамен»[17]17
  Новый Завет, Евангелие от Луки, 6:35.


[Закрыть].

– Она показалась мне очень доброй и участливой. Сегодня ночью я сама посижу с больной, а вас с миссис Хьюз отправлю пораньше спать, потому что вы с ней выглядите измотанными, и мне это не нравится. Ты уверен, что последствия твоего последнего падения уже миновали? Или спина все-таки еще беспокоит тебя? В конце концов, я обязана этой девочке хотя бы тем, что она вернулась, чтобы помочь тебе. Ты и вправду считаешь, что она собиралась утопиться?

– Полной уверенности у меня, конечно, нет, потому что я не спрашивал ее об этом. Она была не в том состоянии, чтобы отвечать на мои вопросы. Впрочем, сам я в этом даже не сомневаюсь. А насчет того, чтобы посидеть с ней сегодня ночью, тут и думать нечего – ты ведь только с дороги!

– Нет, Турстан, сначала ответь мне. У тебя болит что-нибудь после твоего падения?

– Нет, практически ничего. Фейт, так нельзя, ты слишком устала, чтобы дежурить по ночам.

– Турстан, обсуждать это бесполезно, потому что я все равно останусь с ней. Будешь со мной препираться, я возьмусь за твою спину и наклею тебе туда пластырь. И объясни мне все-таки, что на самом деле означает это твое «практически ничего». К тому же, чтобы как-то успокоить тебя, могу сказать, что я прежде никогда не видела настоящих гор. Они произвели на меня сильное впечатление, но их величие подействовало на меня подавляюще, так что заснуть я в любом случае не смогу: первую ночь буду бодрствовать, чтобы убедиться, что они не свалятся и не погребут под собой все вокруг. А теперь ответь на мои вопросы относительно твоего самочувствия.

Некоторые люди умеют настаивать на своем, всегда добиваясь желаемого; обладала таким даром и мисс Бенсон. В ней чувствовались сильный характер и практичный здравый смысл, и люди сами подчинялись ее воле, зачастую не понимая, почему они это делают. К десяти часам вечера она уже стала полновластной хозяйкой в комнатке Руфи. Осознание, что это беспомощное создание полностью зависит от нее, располагало Фейт к состраданию, а лучшего способа заинтересовать ее судьбой больной и придумать было нельзя. Ей даже показалось, что к утру Руфи стало чуть получше, и она была весьма довольна, что произошли эти подвижки как раз во время ее дежурства. Да, определенное улучшение действительно имело место. В открывшихся глазах девушки появилась осмысленность, хотя выражение лица оставалось тревожным и страдальческим, что особенно было заметно по ее испуганному взгляду. На улице уже полностью рассвело, несмотря на то что было только около пяти утра, когда мисс Бенсон заметила, что губы больной дрогнули, как будто та хотела что-то сказать, и она склонилась к ее изголовью.

– Кто вы? – едва различимым шепотом спросила Руфь.

– Мисс Бенсон – сестра мистера Бенсона, – ответила Фейт.

Руфи это ничего не говорило и нисколько не помогло; напротив, беспомощная в своем нынешнем состоянии, как дитя, она только испугалась; губы предательски задрожали, а в глазах появился ужас, какой бывает у маленького ребенка, который, проснувшись, вместо вселяющего спокойствие лица матери или нянечки видит перед собой незнакомого человека.

Мисс Бенсон взяла ее за руку и начала ласково поглаживать, стараясь успокоить:

– Не бойтесь, дорогая, я ваш друг. Я приехала, чтобы позаботиться о вас. Может быть, хотите чаю, милая?

Уже сама интонация, с которой это было сказано, наглядно свидетельствовала, что сердце мисс Бенсон окончательно растаяло. Ее брат, который заглянул к больной чуть позже, был немало удивлен тем участием, с каким она относилась к Руфи. Ему вместе с миссис Хьюз даже пришлось уговаривать ее оставить свой пост и пойти поспать часок-другой после завтрака; но, прежде чем уйти, она взяла с них слово, что они обязательно позовут ее, когда придет доктор. Тот появился уже ближе к вечеру. Состояние больной быстро улучшалось, но вместе с этим вернулись страдания от пережитого горя, о чем красноречиво говорили слезы, медленно катившиеся по ее бледным запавшим щекам, тогда как у нее даже не было сил, чтобы их утереть.

Мистер Бенсон весь день оставался дома, чтобы услышать мнение доктора. Теперь, когда присутствие сестры освободило его от ухода за Руфью, у него появилось больше времени на то, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию – в той мере, в какой она была ему известна. Он вспомнил, как впервые увидел эту гибкую фигурку, балансирующую на скользких камнях; Руфь думала о чем-то своем, и на губах ее играла загадочная полуулыбка, а глаза сияли радостным счастливым блеском, казавшимся отражением сверкающих струй у нее под ногами. Затем он вспомнил испуганное выражение этих же глаз, когда ребенок неожиданно отверг ее заигрывания; тогда он еще подумал, что этот небольшой инцидент подтверждает историю, на которую намекала миссис Хьюз: хозяйка говорила о Руфи печально и неохотно, как будто не желая верить (как и подобает христианке) в победу зла. А потом был тот ужасный вечер, когда он спас девушку от самоубийства, после чего она погрузилась в беспамятство. И вот теперь, покинутая, сломленная, с трудом вырванная из объятий смерти, она лежит здесь и полностью зависит от него и его сестры, совершенно посторонних людей, о существовании которых несколько недель тому назад даже не подозревала. Интересно, где сейчас ее возлюбленный? Неужели живет себе спокойно и счастливо? Неужели смог полностью оправиться от болезни, имея на совести такой тяжкий грех? Да и есть ли она у него вообще, эта совесть?

Мысли мистера Бенсона все еще блуждали по лабиринтам социальной этики, когда в комнату неожиданно вошла его сестра.

– Ну, что говорит доктор? Ей лучше?

– О да! Лучше, – ответила мисс Бенсон, но так резко и односложно, что брат взглянул на нее в недоумении. С расстроенным видом она тяжело опустилась на стул. Несколько минут оба молчали. В наступившей тишине мисс Бенсон попеременно то растерянно присвистывала, то бормотала себе под нос что-то невнятное.

– Что случилось, Фейт? Ты же сама сказала, что ей уже лучше.

– Ох, Турстан, тут вскрылся один факт, настолько шокирующий, что даже не знаю, как тебе сказать.

Мистер Бенсон побледнел от испуга. В голове вихрем пронеслись все мыслимые и немыслимые предположения – все, за исключением одного, правильного. Я сказала «все мыслимые и немыслимые», но это не совсем так. Просто он никогда не допускал, что Руфь может быть виновата больше, чем кажется внешне.

– Фейт, перестань сбивать меня с толку этими своими звуками и расскажи наконец, в чем дело, – нервно потребовал он.

– Прости. Но только что выяснилось одно совершенно ошеломляющее обстоятельство… У меня просто слов нет… В общем, у нее будет ребенок. Это доктор так сказал. – В наступившем молчании ей снова было позволено сколько угодно свистеть и бормотать, потому что брат ее в прямом смысле слова лишился дара речи. В конце концов она не выдержала и обратилась к нему за поддержкой:

– Скажи, разве это не шокирующее известие, Турстан? Когда я услышала об этом, то буквально остолбенела.

– А она знает?

– Да, но я думаю, что это, возможно, еще не самое худшее.

– В каком смысле? Что ты имеешь в виду?

– О, у меня только-только начало складываться о ней хорошее мнение, но, боюсь, она действительно очень испорченная. Когда доктор ушел, она отодвинула полог у кровати и, как мне показалось, захотела мне что-то сказать. (Не знаю, как она услышала наш разговор: мы стояли далеко у окна и говорили шепотом.) В общем, я подошла, хотя мое отношение ней уже резко изменилось. И тут она возбужденно шепчет мне: «Он сказал, что у меня будет ребенок?» Я, разумеется, не могла скрывать от нее такое, но подумала, что мой долг при этом сохранять суровый и холодный вид. Похоже, она не поняла, как это выглядит в глазах окружающих, а восприняла все так, будто иметь ребенка – это ее право. «О Господи, спасибо Тебе! – прошептала она. – Теперь я буду поступать правильно!» Тут терпение мое лопнуло, и я покинула комнату.

– Кто сейчас с ней?

– Миссис Хьюз. Но она, по-моему, относится к этому не так, как подсказывают нормы морали. И как я от нее ожидала.

Мистер Бенсон снова умолк и задумался. Прошло некоторое время, прежде чем он опять заговорил:

– Фейт, мне тоже все это видится совсем не так, как тебе. И думаю, я прав.

– Ты удивляешь меня, брат! Что-то я тебя не пойму.

– Погоди минутку. Я хотел бы очень четко объяснить тебе свое отношение к этому, но не знаю, с чего начать и как выразиться поточнее.

– Да, действительно, тема весьма необычная, и мы с тобой о таких вещах никогда не говорили. Но как только я отделаюсь от этой девчонки, я больше никогда не пожелаю иметь дело с чем-то подобным. Все, с меня довольно, я умываю руки.

Брат, казалось, не слушал ее, стараясь правильно сформулировать собственные мысли.

– Знаешь, Фейт, а я ведь буду рад рождению этого малыша.

– Господь с тобой, Турстан! Ты сам не ведаешь, что говоришь! Тебя, несомненно, искушает лукавый, дорогой мой брат.

– Я не считаю это заблуждением. Мне кажется, что грех и его последствия – это совсем разные вещи.

– Софистика… и порочное искушение, – решительно заявила мисс Бенсон.

– Нет, это не так, – не менее решительно возразил ей брат. – В глазах Господа нашего она остается точно такой же, как будто жизнь, которую она вела, не оставила за собой никаких следов. Мы и прежде знали, что она совершала ошибки, Фейт.

– Да, но не такие постыдные! На ней теперь лежит клеймо позора!

– Ох, Фейт, Фейт! Я убедительно прошу тебя не говорить в таком тоне о невинном младенце, который может быть посланцем Божьим, призванным вернуть его мать к Нему. Подумай о том, что она сказала в первую очередь: это был искренний порыв, крик души! Разве не говорит это о том, что она вновь обратилась к Господу, когда пообещала Ему «теперь поступать правильно»? Это слова уже другого человека! Если до сих пор жизнь ее была эгоистичной и бездумной, то теперь появляется инструмент, способный заставить ее забыть о себе и думать о ком-то еще. Нужно научить ее почитать свое дитя – если этого не сделают люди, это сделает Господь. И такое почитание станет для нее очищением, оно искупит ее грех.

Он говорил с чувством, его охватило такое сильное возбуждение, что он сам этому удивился; однако такое отношение к этому вопросу возникло не на пустом месте, а было подготовлено долгими и глубокими размышлениями.

– Все это совершенно ново для меня, – холодно заметила мисс Бенсон. – Полагаю, Турстан, ты первый и единственный человек из всех, кого я встречала, который радуется появлению незаконнорожденного ребенка. И должна признаться, что такой взгляд представляется мне весьма сомнительным с точки зрения морали.

– Я не радуюсь. Весь день я скорбел о грехах, погубивших это юное создание, и опасался, что как только она немного придет в себя, то снова погрузится в пучины отчаяния. Я вспоминал слова Святого Писания, обещающие спасение раскаявшимся, думал о Марии Магдалене, которую чуткость вывела на путь истинный. Я глубоко прочувствовал свои ошибки и корил себя за ту робость, которая до этого заставляла меня закрывать глаза на подобные проявления порока. О, Фейт, раз и навсегда заклинаю тебя: не упрекай меня в безнравственности в тот момент, когда я изо всех сил, как никогда прежде, стараюсь поступать так, как сделал бы на моем месте благословенный Господь.

Он сильно разволновался, и его сестра, поколебавшись немного, продолжила уже более мягким тоном:

– Но, Турстан, ведь ее можно вывести «на путь истинный», как ты выразился, и без ребенка, этого несчастного порождения греха.

– Да, в нашем мире такие дети несчастны, несмотря на то что являются невинными младенцами. Но я не думаю, что это соответствует Божьей воле, если только не означает Его наказание за грехи родителей. Но даже в этом случае отношение общества к таким детям способно превратить естественную любовь матери в ненависть. Позор, страх перед осуждением окружающих сводят женщину с ума, оскверняя самые светлые человеческие инстинкты. Что же касается отцов… да простит их Господь! Я не могу оправдывать их – по крайней мере, сейчас.

Мисс Бенсон задумалась над словами брата и, помолчав немного, сказала:

– Пока что, Турстан, ты меня не убедил. Но объясни все-таки, как, согласно твоей теории, следует обойтись с этой девушкой?

– Чтобы найти лучший выход, потребуется некоторое время и много христианской любви. Я знаю, что я не самый мудрый советчик, однако думаю, что лучше всего будет поступить так. – Он умолк и, подумав немного, закончил: – Она решила взять на себя немалую ответственность – мы с тобой оба это понимаем. Она готовится стать матерью, чтобы оберегать и направлять по жизни новое маленькое существо. Я считаю, что обязанность эта уже достаточно серьезна и важна сама по себе, так что нечего превращать ее в тяжкое гнетущее бремя, противное человеческой натуре. Мы должны всеми силами укреплять в ней чувство высокой ответственности, а я, со своей стороны, постараюсь сделать так, чтобы она почувствовала, что ответственность эта может стать для нее настоящим благословением.

– И не важно, законнорожденное это будет дитя или нет? – сухо поинтересовалась мисс Бенсон.

– Именно! – твердо заявил ее брат. – Чем больше я над этим думаю, тем больше убеждаюсь в своей правоте. Никто, – продолжал он, слегка покраснев, – не может испытывать большего отвращения к распутству, чем я. Даже ты не скорбишь о грехе этого юного создания больше моего. Разница между нами только в том, что ты путаешь сам грех с его последствиями.

– Не понимаю я твоих метафизических заключений.

– Я и не думал умничать, метафизика тут ни при чем. Мне просто кажется, что если воспользоваться этой ситуацией правильно, то все хорошее в ней с Божьей помощью может достичь невиданных высот, тогда как все дурное и греховное, с Его же благословения, померкнет и исчезнет в чистом свете непорочности, исходящем от ее младенца. Услышь меня, Отче! Молю тебя, чтобы отныне началось искупление ее вины. Помоги нам найти правильные слова, чтобы говорить с ней в духе бесконечной любви, которую проповедовал Твой Святой Сын!

У него кружилась голова, в глазах стояли слезы, а тело дрожало от переизбытка чувств. Он был твердо убежден в своей правоте, но одновременно осознавал, что бессилен что-либо доказать собственной сестре. Впрочем, его слова все-таки возымели свое действие и потрясли ее. Она затихла на целые четверть часа или даже больше, тогда как он в изнеможении откинулся на спинку стула: эта прочувствованная речь и связанные с ней переживания отняли у него слишком много сил.

– Бедное дитя! – наконец прервала молчание мисс Бенсон. – Бедное, бедное дитя! Сколько ей еще предстоит вытерпеть, сколько страданий пережить! Помнишь Томаса Уилкинса? Того, который швырнул тебе в лицо свое свидетельство о рождении и крещении? Не вынеся подобной ситуации, он предпочел уйти в море и утопиться, лишь бы только не признаваться в позоре своего происхождения.

– Конечно, я все это хорошо помню, и эти воспоминания часто преследуют меня. Руфь должна будет приучить своего ребенка полагаться на Бога, а не на мнение людей. Это станет для нее и покаянием, и наказанием, которое она навлекла на себя. Чисто по-человечески она должна научить свое дитя быть независимым и рассчитывать на себя.

Мисс Бенсон, которая хорошо знала и ценила Томаса Уилкинса, в свое время горевала о его безвременной кончине, поэтому воспоминания об этом человеке несколько смягчили ее душу.

– С другой стороны, – неожиданно сказала она, – можно ведь все скрыть. И самому ребенку совершенно не обязательно знать, что он незаконнорожденный.

– Как это? – удивился ее брат.

– А что? Мы пока мало знаем о ней, но, судя по тому письму, близких у нее нет. Так почему бы тогда ей не поехать куда-нибудь в новое место, где ее никто не знает, и не выдать себя за вдову?

Ох, какое испытание твердости принципов! Какой невольный соблазн! Это и в самом деле был способ избавить несчастное, еще не родившееся дитя от страшных испытаний. Это был выход, до которого мистер Бенсон не додумался. Это решение определяло судьбу матери и ребенка на годы вперед, и он поддался искушению. Но сделал это не ради себя, потому что считал, что у него как раз хватит смелости сказать правду. Делалось это ради беспомощного младенца, которому еще только предстояло войти в этот жестокий мир, с его горестями и трудностями. Он забыл обо всем, что только что говорил про покаяние и наказание матери, которые состояли в том, чтобы она научила своего ребенка жить, мужественно и твердо вынося последствия ее нравственной слабости. Зато вспомнил яростный дикий взгляд Томаса Уилкинса – в тот момент он был похож на библейского Каина, – который увидел в своем свидетельстве о рождении и крещении уничижительное слово, накладывающее на него несмываемое клеймо и делающее изгоем в мире людей.

– И как это можно устроить, Фейт?

– Прежде чем что-то предложить, я должна побольше узнать о ней, а рассказать это может только она сама. Но определенно это самый хороший план в данной ситуации.

– Да, наверное, – задумчиво ответил ее брат, но уже не так решительно. На этом разговор и закончился.

Когда мисс Бенсон вошла к больной, та снова тихонько отодвинула занавеску. Руфь ничего не говорила, но взглядом как будто просила ее подойти. Когда же Фейт подошла и встала рядом с кроватью, девушка взяла ее руку и молча поцеловала, после чего погрузилась в забытье, словно это небольшое движение отняло у нее все силы. Мисс Бенсон, заступив на дежурство, принялась обдумывать слова брата. Они не убедили ее окончательно, но определенно смутили, и теперь она относилась к бедной девушке уже мягче.

Глава XII. Уэльские горы теряются из виду

Последующие два дня мисс Бенсон терзалась сомнениями, пребывая в нерешительности, и только на третий день за завтраком завела с братом разговор на волнующую их тему.

– Это юное создание зовут Руфь Хилтон.

– Правда? Откуда ты это узнала?

– От нее самой, разумеется. Сил у нее сейчас уже намного больше. Сегодняшнюю ночь я провела у нее в комнате, чувствуя, что она не спит, и долго думала, заговорить с ней или не стоит. Потом наконец решилась. Не помню точно, как прошел разговор и о чем он был, но мне кажется, что она, выговорившись немножко со мной, испытала определенное облегчение. Кончилось все это всхлипываниями и слезами, а затем она уснула. Думаю, она спит и теперь.

– Поделись со мной, что она сообщила о себе.

– О, совсем немного – очевидно, что для нее это очень болезненная тема. Она сирота, без братьев и сестер. У нее есть попечитель, но она, по ее словам, видела его всего один только раз, если я ничего не путаю. Именно он после смерти отца определил Руфь в ученицы к модистке. Тогда она и познакомилась с этим мистером Беллингемом, и они начали встречаться по воскресеньям во второй половине дня. Однажды, гуляя вдоль дороги, они задержались и, к несчастью, попались на глаза случайно проезжавшей там модистке. Та ужасно разгневалась, что, впрочем, было для нее делом обычным. Девушка испугалась угроз своей наставницы, и возлюбленный, улучив момент, уговорил ее уехать с ним в Лондон, прямо сейчас. Было это в мае, если не ошибаюсь. Вот, собственно, и все.

– Высказывала ли она какое-то сожаление о совершенной ошибке?

– Нет, по крайней мере, не на словах; однако голос ее периодически срывался на судорожные всхлипывания, несмотря на то что она пыталась их сдерживать. Потом она начала говорить о своем ребенке, но очень робко, с большой долей неуверенности. Стала расспрашивать меня, сколько, с моей точки зрения, она может зарабатывать портнихой, если будет трудиться очень и очень усердно, и это как раз вывело нас на тему о младенце. Я подумала над тем, что ты мне говорил, Турстан, и старалась разговаривать с ней так, как этого хотел ты. При этом я не уверена, что поступила правильно. В душе я и сейчас в этом сильно сомневаюсь.

– Не стоит сомневаться, Фейт! Ах, дорогая моя сестрица, я очень благодарен тебе за твою доброту.

– Благодарить меня не за что. Почти невозможно относиться к ней иначе, как со всей добротой. В ней присутствует столько кротости и нежности, столько терпимости и признательности!

– Она сказала, что собирается делать?

– Бедное дитя! Она рассчитывает снять жилье – самое-самое дешевое, как она говорит, – и работать там днем и ночью, чтобы содержать своего ребенка. С абсолютно очаровательной серьезностью она заявила мне следующее: «Он не должен ни в чем испытывать нужды, чего бы мне это ни стоило. Сама я заслужила страдания, но только не это маленькое, ни в чем не повинное дитя!» Боюсь, что в самом лучшем случае зарабатывать она сможет семь-восемь шиллингов в неделю. С другой стороны, она ведь так молода и хороша собой.

– Но есть еще пятьдесят фунтов, которые передала мне миссис Морган, и те два письма. Она что-то знает об этом?

– Нет. Я не хотела говорить ей, пока она немного не окрепнет. Ох, Турстан! Этот ребенок… Очень жаль, что она собирается стать матерью, тут я ничего поделать не могу. Вот если бы этого не было, тогда я действительно понимала бы, как мы могли бы помочь ей.

– Что ты имеешь в виду?

– Какой смысл говорить об этом сейчас? Это бесполезно. Мы могли бы взять ее с собой. Пожила бы у нас, пока не начнет зарабатывать, обшивая твоих прихожан. Но этот ребенок, который появится совсем некстати, все портит. Ну позволь мне немного поворчать, Турстан, я это заслужила. Потому что была очень добра к ней и разговаривала с ней о ее будущем малыше так уважительно и даже с нежностью, как будто речь шла об отпрыске королевы, рожденном в законном браке.

– Ох, моя дорогая Фейт. Ворчи сколько угодно, если тебе хочется! За твою доброту и твое предложение взять ее к нам я готов простить тебе все. Но ты действительно считаешь непреодолимым препятствием то, что она находится в положении?

– Разумеется, Турстан! Настолько непреодолимым, что тут и говорить, собственно, не о чем.

– Ну почему же не о чем? Ты хотя бы объясни, по крайней мере.

– Если бы не дитя, которое должно родиться, мы могли бы обращаться к ней по ее настоящему имени – мисс Хилтон. Это во-первых. А во-вторых, младенец в нашем доме… Да Салли просто с ума сойдет!

– Давай о Салли пока не думать. Допустим, мы скажем, что Руфь наша дальняя родственница-сирота, которая вдобавок овдовела, – задумчиво произнес он после паузы. – Ты ведь сама предложила ради ребенка выдать ее за вдову. Я всего лишь подхватываю на лету твои идеи, Фейт. Особое уважение у меня вызывает твоя мысль о том, чтобы взять ее к нам, – так мы и должны поступить. Спасибо, что ты напомнила мне о моем христианском долге.

– Да нет, это была всего лишь мимолетная мысль. Ты лучше подумай о мистере Брэдшоу. Ох, едва представлю себе, как он будет недоволен, и меня уже начинает трясти.

– Мы с тобой должны сейчас думать не о мистере Брэдшоу, а о чем-то более высоком. Я и сам боюсь того, что будет, если он все узнает. Он всегда такой строгий, такой категоричный. С другой стороны, встречаемся мы с ним редко. Сам он к нам в гости не приходит и появляется, только если на чай к нам соберется миссис Брэдшоу. Думаю, он даже не знает, кто живет у нас в доме.

– Не знает про Салли? Ну конечно! Я точно знаю, что однажды он поинтересовался у миссис Брэдшоу, сколько мы платим своей служанке, а потом заявил, что за такие деньги мы могли бы найти прислугу помоложе и поэнергичнее. Кстати, о деньгах. Подумай о наших расходах, если мы возьмем ее к себе на ближайшие полгода.

Эта мысль озадачила обоих, и на некоторое время они погрузились в невеселые раздумья. Мисс Бенсон расстроилась не меньше брата, потому что, проникшись его настроениями, она уже и сама искренне искала способы осуществления своего плана.

– Но ведь есть же еще эти пятьдесят фунтов, – наконец неохотно вспомнил он и вздохнул.

– Да, есть еще пятьдесят фунтов, – словно эхо, повторила его сестра таким же печальным тоном. – Будем считать, что они принадлежат ей.

– Я считаю, что так оно и есть. Давай просто не думать о том, кто их ей дал на самом деле. Эта сумма покроет ее расходы. Мне очень жаль, но я думаю, что деньги эти мы должны взять.

– При сложившихся обстоятельствах обращаться к мистеру Беллингему никак нельзя, – с некоторой неуверенностью заметила мисс Бенсон.

– Конечно. Мы и не будем, – решительно ответил ее брат. – Если она позволит нам позаботиться о ней, мы не дадим ей унижаться и что-то просить у него – даже для его ребенка. Чем допустить такое, лучше уж пусть сидит на хлебе и воде – лучше уж все мы будем сидеть на хлебе и воде.

– Тогда я поговорю с ней и предложу наш план. Ох, Турстан! Ты с детства мог убедить меня в чем угодно. Надеюсь, я поступаю правильно. Чем сильнее я упираюсь вначале, тем скорее соглашаюсь с тобой потом. Думаю, я все-таки очень слабая женщина.

– Нет-нет, только не в этом случае. В итоге мы оба оказались правы: я – в том, как следует относиться к младенцу, ты – в том, что придумала взять ее к нам. Благослови тебя Господь, дорогая, за такую благую мысль!

Нужно сказать, что радостная перспектива вскоре стать матерью, это странное, неизведанное, сладостное чувство чудесным образом стало для Руфи источником новых сил, так что она стремительно пошла на поправку. Когда она уже начала садиться в постели, мисс Бенсон принесла ей оба письма и банкноту.

– Вы помните, как получили это письмо, Руфь? – серьезно и с осторожностью спросила она. Ничего не ответив и побледнев, девушка взяла письмо и в полном молчании еще раз перечитала его. Затем она вздохнула и ненадолго задумалась, после чего встрепенулась и прочла второе письмо – то, которое миссис Беллингем прислала им в ответ на записку мистера Бенсона. Покончив с этим, она взяла купюру и несколько раз бессмысленно перевернула ее, как будто плохо понимая, что это такое. Мисс Бенсон обратила внимание, что пальцы ее при этом дрожали. Как предательски задрожали и губы, прежде чем Руфь заговорила:

– Мисс Бенсон, будьте так добры. Я хотела бы вернуть эти деньги.

– Но почему, дорогая моя?

– Мне бы очень не хотелось их брать. Пока он любил меня, – тут она густо покраснела и, потупив взгляд, прикрыла глаза вуалью ресниц, – он дарил мне разные вещи… Мои часы… О, много чего. И все это я принимала с радостью и признательностью, потому что он любил меня… потому что сама я была готова отдать ему все, что угодно… и потому что я воспринимала это как знаки его любви. Но эти деньги ранят мне сердце. Он разлюбил меня и уехал. А деньги… О, мисс Бенсон… эти деньги выглядят так, будто он, бросив меня, может утешить меня, просто откупившись. – После этих горьких слов слезы, которые она так долго в себе сдерживала, вдруг хлынули из ее глаз ручьем.

Но очень скоро она вспомнила о своем ребенке и обуздала эмоции.

– Поэтому, если вам не составит труда, мисс Бенсон, не могли бы вы отослать эти деньги миссис Беллингем обратно?

– Непременно, дорогая моя. И сделаю это с радостью, с большой радостью! Они не заслужили право заплатить их и не заслуживают, чтобы вы приняли от них эту подачку. – Мисс Бенсон, не откладывая дело в долгий ящик, тут же пошла и запечатала банкноту в конверт, на котором просто написала «От Руфи Хилтон».

– Ну все, теперь с этими Беллингемами покончено, и мы умываем руки, – торжественно заявила она, вернувшись. Но Руфь была печальна, а в глазах ее снова стояли слезы – но не потому, конечно, что она потеряла деньги, а потому что была убеждена в обоснованности своего решения, принятого на основании того, что он ее больше не любит.

Чтобы как-то подбодрить ее, мисс Бенсон заговорила о будущем. Фейт относилась к тому типу людей, которые, рассуждая о своих планах во всех подробностях и все больше проникаясь ими в своем сознании, становятся убежденными приверженцами собственных прожектов. Идея забрать Руфь к ним домой уже заметно грела ей душу и приводила в радостное возбуждение, хотя сама девушка продолжала оставаться в подавленном и убитом состоянии, будучи убежденной, что мистер Беллингем больше ее не любит. Из этой глубокой печали ее могли вывести только мысли о ребенке, а не какие-то рассуждения о ее новом доме или ее будущем. Мисс Бенсон была слегка уязвлена, и эта ее обида дала о себе знать, когда она чуть позже рассказывала брату об их утренней беседе с Руфью в комнате больной.

– В тот момент я искренне восхищалась, с какой гордостью она отказалась от тех пятидесяти фунтов. Но мне кажется, что у нее ледяное сердце – она даже не поблагодарила меня за предложение пожить у нас.

– В настоящее время голова ее забита совершенно другими вещами. К тому же разные люди по-разному демонстрируют свои чувства: одни – словами, другие – молчанием. В любом случае ожидать от нее благодарности было бы неразумно.