Текст книги "Царь мышей"

* * *

Как обычно по вечерам, Михаил Федорович принимал доклад о событиях дня от своего ближайшего подчиненного Глеба Святославовича.

Михаил Федорович и Глеб Святославович чем-то неуловимо походили друг на друга – и внешность, и одежда, и повадки у обоих были таковы, что в любом обществе, при любых обстоятельствах они всегда выглядели совершенно естественно и, если можно так выразиться, умели заставить окружающих не обращать на себя внимания. Такому нельзя было выучиться – это приобреталось только многолетним опытом.

Михаил Федорович начал с того, что крепко пожал руку Глебу Святославичу и торжественно вручил ему золотой кубок и небольшой, но увесистый мешочек золотых монет:

– Извините, Глеб Святославич, что приходится поздравлять вас частным порядком, без огласки. Но Государь знает о вашем усердии и обещал не оставить в дальнейшем.

– Служу Царю и Отечеству! – вскочив со стула, отчеканил Глеб Святославич.

– Да садитесь, садитесь, – с улыбкой проговорил Михаил Федорович. – Не буду допытываться, как вам удалось справиться с заданием – но сделано было на высшем уровне.

– Надо отдать должное Петровичу, – улыбнулся и Глеб Святославич. – Он-то свое дело выполнил отменно – все время отвлекал на себя господина Дубова и прочих, а у меня руки были настолько развязаны, что я даже мог себе позволить такое, на что при других обстоятельствах никогда не решился бы.

– Скажите, а Петрович знал о той роли, которую ему приходилось играть? – осторожно полюбопытствовал Михаил Федорович.

– Разумеется, нет, – хмыкнул Глеб Святославович. – И сыграл как нельзя лучше. Именно потому все поверили, будто он блюдет царское добро, что он действительно совершенно искренне блюл царское добро!

– Петрович-то блюл, за что ему честь и хвала, – задумчиво произнес Михаил Федорович. – А вот наши дорогие гости проявили, прямо скажем, неблагонадежие. Мало того что сокровища пытались скрыть, так еще и решили вывезти Мангазейские иконы.

– Да, так точно, – кивнул Глеб Сваятославич. – Но и эту попытку мы пресекли.

– За что вам дополнительная благодарность от наших духовных властей, – отметил Михаил Федорович. – Надеюсь, иноземцы не покинули Царь-Город?

Глеб Святославич привычно заглянул в бумаги:

– Василий Дубов, будучи в Господской слободке, посетил дом боярина Андрея, только что отпущенного из-под стражи. – И добавил уже от себя: – И не удивительно – один другого стоят… Затем он ненадолго зашел в терем князя Святославского, а потом гулял по городу, заглядывая в разные лавки и покупая всякие мелочи, после чего возвратился в терем Рыжего.

– А остальные?

– Госпожа Чаликова все время находилась и сейчас находится там же. Лекарь Серапионыч вернулся туда чуть позже, после того как пользовал захворавшую княгиню Длиннорукую, – зачитал Глеб Святославич.

– А вы уверены, что они не улизнули?

– Наблюдение за теремом Рыжего ведется очень плотное. Последним, кто его покинул, был настоятель Храма Всех Святых отец Александр.

При имени отца Александра Михаил Федорович непроизвольно вздрогнул, и это обстоятельство не укрылось от внимания его подчиненного. Да и вообще, Глеб Святославич видел, что Михаил Федорович нынче как-то не по-всегдашнему возбужден, и хотя пытается свое возбуждение скрыть, это ему не очень удается.

Терпеливо выслушав отчет, Михаил Федорович не выдержал:

– Глеб Святославич, неужели вы ничего не слышали – ну, такого?..

– Нет, ничего. А что?

– Да так, ничего особеного. Ну ладно, ступайте, Глеб Святославович, вам после вчерашнего нужно хорошенько отдохнуть. Выспитесь как следует, никуда не спешите, в общем – возьмите себе настоящий полноценный выходной, вы его заслужили. А послезавтра – снова в бой…

Когда Глеб Святославович покидал обиталище своего начальника, в дверях его чуть не сбил с ног Лаврентий Иваныч. Он находился в необычайном возбуждении, но, в отличие от Михаила Федоровича, даже не пытался с ним совладать.

Михаил Федорович понял, что произошло нечто непредвиденное, однако виду не подал:

– Добрый вечер, Лаврентий Иваныч. Вообще-то я вас не ждал, но раз уж явились, то присаживайтесь.

Лаврентий Иваныч плюхнулся на стул:

– Ты еще не слышал?..

– И что я, по-твоему, должен был слышать? У меня здесь такая звукоизоляция, что вообще ничего не слышно. А коли ты чего услышал, то доложи. Но четко, спокойно, без лишних чувств.

Отдышавшись, Лаврентий Иваныч заговорил медленно, тщательно подбирая слова, так как Глеб Святославович по-прежнему торчал в дверях:

– То, что должно было, не случилось. И все осталось, как было.

– Ничего не понял, – проворчал Михаил Федорович. – Уважаемый Глеб Святославич, кажется, я вас уже отпустил домой?

– До свидания, – вежливо попрощался Глеб Святославич и нехотя вышел, медленно затворив за собою дверь.

– Ну, в чем дело? – с тревогой спросил Михаил Федорович. – Говори скорее!

– В чем, в чем, – почти выкрикнул Лаврентий Иваныч. – Механизм не сработал, вот в чем! А теперь туда и не подобраться, там весь Сыскной приказ, да еще и боярин Павел в придачу!

– М-да, опять произошел сбой, – совершенно спокойно проговорил Михаил Федорович. – Пожалуй, ты был прав – в таких делах на технику лучше не полагаться.

– Какой сбой?! – вскочил Лаврентий Иваныч, будто ошпаренный. – Какая, к дьяволу, техника? Ты понимаешь, что это уже провал?!!

– Молчать! – вдруг гаркнул Михаил Федорович во весь голос, а для пущей убедительности еще и грохнул кулаком по столу. – Смирно! Истерику тут, понимаешь ли, устраиваете. – И, убедившись, что Лаврентий Иваныч понемногу приходит в себя, начальник продолжал уже обычным голосом: – Причитаниями делу не поможешь. Что случилось, то случилось. И надо не пороть горячку, а думать о том, как использовать имеющиеся обстоятельства на пользу дела. На пользу нашего дела, – подчеркнул Михаил Федорович. – Так что ступай домой и…

– И жди ареста? – перебил Лаврентий Иваныч.

– Какого ареста? – искренне удивился Михаил Федорович. И добавил с нескрываемым пренебрежением: – Да кому ты нужен? Ладно, иди и спи спокойно.

Оставшись один, Михаил Федорович заглянул было в отчет, который оставил ему Глеб Святославич. Но вскоре с досадой отодвинул бумаги в сторону и, подперев голову руками, крепко задумался. Конечно, последнее сообщение его не обрадовало, но и впадать в панику следом за Лаврентием Иванычем он вовсе не собирался. Аналитический мозг Михаила Федоровича уже «прокручивал» как минимум три варианта дальнейших событий, и каждый из них имел «плюсов» ничуть не меньше, чем «минусов».

Часть третья
Back in the USSR

* * *

Стояло теплое летнее утро. Кислоярск жил своей обыденной жизнью – рабочие на заводах работали, продавцы в магазинах торговали, дворники подметали дворы, маляры красили стены, журналисты собирали информацию для завтрашней газеты, а школьники предавались заслуженному (или не очень) летнему отдыху.

И лишь три человека во всем Кислоярске решительно не знали, чем им заняться, и даже более того – не представляли, что их ждет в самом ближайшем будущем.

Так и не придя ни к какому объяснению случившегося, Чаликова, Серапионыч и Васятка решили положиться на волю судьбы, то есть – провести день в городе, а к вечеру возвратиться на Городище и попытаться еще раз пройти между столбов в надежде, что на сей раз все произойдет без сдвигов, и они окажутся если и не в своем мире, то хотя бы в своем времени.

Надя с опаской думала о том, что будет, коли этого не случится и они так и останутся непонятно где и непонятно когда. Серапионыч же просто вывел для себя этот вопрос «за скобки», справедливо полагая, что волнением делу все равно не поможешь, а чему быть, того не миновать. Поэтому доктор с удовольствием водил своих спутников по улицам Кислоярска, показывал им достопримечательности, ностальгически вздыхая при виде старинных деревянных домиков, снесенных за прошедшие двадцать лет, и то и дело раскланивался со знакомыми, кое-кого из которых давно уже не было в живых. А Васятке так и вообще все было в новинку. Он чуть не на лету схватывал реалии окружающей действительности и уж, конечно, более не вздрагивал при виде рычащих и движущихся чудищ на четырех колесах.

Почувствовав, что городской шум все же утомителен для Васятки, привыкшему к тишине и покою Сорочьей улицы, Серапионыч завел своих гостей в городской парк, в ту пору называвшийся Калининским.

В парке тоже шла своя обычная жизнь – садовники поливали клумбы и газоны, ребятишки игрались в песочнице, бабушки судачили на лавочке, на другой лавочке пьяницы «поправлялись» мутноватым «Вермутом» (отчего Калининский парк иногда в шутку называли «Вермутским»), на третьей ворковала влюбленная парочка.

Серапионыч привычно ностальгировал:

– Поглядите, какой цветник – настоящий узор из маргариток, анютиных глазок и настурций. И каждый год что-нибудь новенькое придумывали. В семидесятом к столетию Ильича даже высадили клумбу в виде его портрета. А сейчас посадят, чего под руку попадется – и никакого вида, никакой эстетики… Давайте я вам лучше покажу скульптуру жеребенка, в наше время вы ее уже не увидите – воры цветмета постарались.

Следуя за доктором, Надя и Васятка свернули с главной аллеи, потом повернули еще раз и оказались на неширокой дорожке, выложенной квадратными плитками. Главная аллея осталась чуть в стороне, обозначенная стенкой аккуратно подстриженного кустарника. Там, где стояли скамейки, стена делала изгибы.

Вдруг доктор как-то резко замолк и прислушался – ветерок донес до его чуткого уха какие-то звуки из того места, где по излому кустов с торчащими сверху двумя макушками голов угадывалась скамейка.

– Знакомые голоса, – озабоченно проговорил Серапионыч.

– Ну, ничего удивительного, – усмехнулась Надя, – вы же с пол-города знакомы.

– Помните, у покойного… хотя нет, здравствующего Булата Шалвовича есть такая милая песенка – «Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век»? – спросил Серапионыч. И сам же ответил: – Так вот, друзья мои, улицу, город и век перепутали не одни мы.

Надежда прислушалась. Слов было не расслышать, но голоса она узнала почти сразу. В приятном низком голосе нельзя было не уловить «установочных» интонаций Каширского, а резкий женский говор, вне всякого сомнения, принадлежал Анне Сергеевне Глухаревой.

Парочку авантюристов узнала не только Чаликова – эти голоса хорошо запомнил и Васятка, хотя слышал их всего раз, в Боровихе, когда Анна Сергеевна пыталась «наезжать» на Патапия Иваныча, а в итоге оказалась в куче навоза.

– Давайте я их подслушаю, – первым сориентировался Васятка.

– Только осторожно, чтобы, не дай бог, они тебя не заметили, – забеспокоилась Надя. – Погоди, возьми вот это. Нажмешь на красную кнопочку, а когда закончишь подслушивать, то нажмешь еще раз.

С этими словами Чаликова извлекла из сумочки диктофон и вручила его Васятке.

Васятка быстрой перебежкой подкрался к скамейке и затаился под кустами. А Серапионыч провел Надежду чуть вперед, где на траве резво скакал бронзовый жеребенок, и как ни в чем не бывало стал объяснять ей свое видение замыслов скульптора, с которым, кстати говоря, тоже был коротко знаком. Надя слушала, кивала, даже задавала какие-то вопросы, но время от времени косила взор в сторону Васятки.

Если Серапионыч остался в своем «вечном» сюртуке, дополнив гардероб соломенной шляпой и сменив ультрасовременные кроссовки на более созвучные эпохе туфли, то Надя и Васятка переоделись, что называется, самым кардинальным образом. Для этого Серапионыч обратился к соседям с трогательной историей о родственниках с крайнего Севера, которые приехали к нему в гости не то из Норильска, не то из Нарьян-Мара без летней одежды, ибо у них в холодном Ханты-Мансийске о таком понятии, как летняя одежда, никто даже не слышал. Разумеется, сердобольные соседи тут же принесли целую кучу ношеной одежды и обуви, из которой «северяне» могли подобрать наряд «по себе». Надя выбрала строгое темно-синее платье, делавшее ее похожей на учительницу – Серапионыч подтвердил, что именно соседка-учительница его и подарила. Зато с обновками для Васятки пришлось немного повозиться. Сандалии-"босоножки" пришлись как раз впору, нашлась и белая рубашка, которую Надя тут же отутюжила магическим кристаллом. Сложнее оказалось с брюками – их было несколько пар, но все либо велики, либо малы. Впору пришлись джинсы, но выяснилось, что они чуть коротковаты. Тогда Надежда, недолго думая, взяла ножницы и оттяпала по куску на каждой штанине.

– Что вы делаете?! – возопил было доктор. – Или уж режьте побольше – получатся шорты.

– Да это ж последняя мода – «три четверти»! – возмутилась Надя. – У нас в Москве все ребята так носят!

(Правда, Чаликова не уточнила, о какой Москве идет речь: о Москве восьмидесятых, или Москве двухтысячных).

Васятка одел «три четверти» – и остался доволен. А вдобавок Надя еще и повязала ему на шею красный треугольный платочек, так что теперь Васятка, затихарившийся с диктофоном под кустами, очень напоминал героя старого советского фильма, где пионеры разоблачают вражеского диверсанта. Хотя, собственно, так оно и было. Или почти так.

Вскоре Анна Сергеевна и Каширский, вволю наспорившись, встали со скамейки и скорым шагом удалились, а Васятка, выждав некоторое время, вернулся к Наде и доктору.

– Ну и о чем они говорили? – нетерпеливо спросила Чаликова.

– По правде сказать, я толком ничего не понял, – сознался Васятка. – Особенно господин очень уж учено выражался. Но одно ясно – там какое-то злодейство замышляется.

Они прошли к скамейке, которую только что оставили Глухарева и Каширский, Надя перемотала пленку, и из диктофона заслышались знакомые голоса.

КАШИРСКИЙ: – Последний раз прошу вас – одумайтесь, Анна Сергеевна. Ваши действия могут вызвать самые непредсказуемые последствия. Вспомните, как у Бредбери: в прошлом наступили на бабочку, а в настоящем избрали другого президента.

ГЛУХАРЕВА (презрительно): – Ну и топчите бабочек с вашим Бредом, а у меня дела поважнее. Да и вообще, хватит тут сидеть и слова в ступе толочь. Херклафф дал нам один день, и до вечера надо успеть, хоть кровь из носа. А меня вы знаете – я ни перед чем не остановлюсь.

КАШИРСКИЙ (осторожно): – А не кажется ли вам, что это как раз тот случай, когда лучше было бы все-таки остановиться, пока не поздно?

ГЛУХАРЕВА: – Как же! Ежели мы его не замочим, то этот мерзавец так и будет нам гадить. Попомните мое слово – коли дело выгорит, то в Царь-Город мы вернемся уважаемыми и богатыми людьми.

КАШИРСКИЙ: – Почему вы так думаете?

ГЛУХАРЕВА: – Болван! Потому что все наши проекты проваливались из-за него. А если он подохнет двадцать лет назад, то и помешать нам уже не сумеет!

КАШИРСКИЙ (нерешительно): – Может, вы и правы… Но поймите и меня – я не в состоянии поднять руку на человека, тем более, на ребенка.

ГЛУХАРЕВА (раздраженно): – Ну да, вы только свои идиотские «установки» давать умеете, а как «мокруха» – так всегда я.

КАШИРСКИЙ: – У всех своя специализация… Но вот как вы, Анна Сергеевна, представляете себе практическую сторону дела? Ведь мы даже не знаем, где он живет.

ГЛУХАРЕВА: – Ну так узнайте по своим астральным каналам. Или кишка тонка?

КАШИРСКИЙ: – Ладно, я попытаюсь установить физическое местонахождение объекта. Но прежде уйдемте отсюда – здесь отрицательная биоэнергетическая аура. И предупреждаю сразу – я снимаю с себя всякую ответственность за возможные исторические последствия.

ГЛУХАРЕВА: – Все, хватит булдеть, пошли!

Надя выключила диктофон:

– Ну и что все это значит?

– Только одно, – вздохнул Серапионыч, – и вы, Наденька, сами знаете, что именно: они хотят уничтожить Василия Николаича, покамест он еще не вышел из отроческого возраста.

– Но как же такое возможно? – бурно возмутилась Надя. – Тогда ведь вообще переменится ход событий, которые уже случились…

– Ну, это само собой, – перебил доктор. – Вопрос в другом – нам-то с вами что дальше делать?

– Как что? – Надя сунула диктофон в сумочку (тоже из соседской гуманитарной помощи). – Естественно, заявить в милицию!

С этими словами Чаликова решительно встала с лавки и зашагала по аллее, так что спутники едва за нею поспевали.

– Я не знаю, что это за ми… милиция такая, – на ходу заговорил Васятка, – но что вы ей скажете?

– Правду, – вместо Нади ответил Серапионыч. – Что злодеи из будущего прибыли в Кислоярск, дабы убить местного пионера Васю Дубова. И я даже догадываюсь, что вам ответят.

– И что же мне ответят? – Надежда чуть замедлила шаг.

– Посоветуют меньше смотреть телевизор.

– При чем тут телевизор?

– Вчера, заглянув в газету, я попутно пробежал и телепрограмму. Оказывается, как раз в эти дни по Москве идет премьера «Гостьи из будущего». Помните, там еще Невинный с Кононовым в роли космических пиратов… Однако некоторое рациональное зерно в вашем предложении есть. Мы позвоним в милицию, но не по ноль-два, а приватным порядком инспектору Лиственницыну.

– И вы думаете, он вам поверит? – печально спросила Надя.

Доктор ничего не ответил, лишь загадочно улыбнулся.

На краю Калининско-"Вермутского" парка, где аллея упиралась в шумную улицу, стояли несколько телефонных будок, но, разумеется, половина «автоматов» были испорчены, а те, которые работали, нетрудно было определить по очередям из двух-трех человек.

К счастью, очередь двигалась быстро, и вскоре Серапионыч, водворившись в будочке, извлек из кошелька монетку, опустил ее в прорезь автомата и уверенно набрал номер:

– Алло, милиция? Можно попросить господина Лиственницына? То есть пардон, я хотел сказать – товарища. Кто спрашивает? Да пустяки, доктор Владлен Серапионыч. А-а, это вы, Николай Палыч?..

– Надя, с кем это Серапионыч разговаривает? – удивился Васятка. – Вроде не сам с собой, а никого другого рядом нет.

Чаликова принялась было разъяснять принцип действия телефона, хотя и сама имела о нем весьма приблизительное представление, но тут из будки вышел доктор:

– Ну, друзья мои, теперь наш путь – на Кленовую улицу, дом 27, где сейчас, по всей вероятности, и находится юный Василий Дубов. Это недалеко, всего несколько кварталов.

– Вот оперативность! – подивилась Чаликова. – Как это Лиственницын за минуту выяснил, где живет Дубов? Вася же не какой-нибудь юный правонарушитель!

На светофоре загорелся зеленый свет, и путешественники поспешили на другую сторону улицы. Надя крепко держала за руку Васятку – несмотря на свою природную смышленость, он еще не совсем освоил правила уличного движения. Тем более, что далеко не все водители их соблюдали.

– Наденька, а разве Василий Николаич не рассказывал вам о своих отношениях с инспектором Лиственницыным? – спросил доктор, когда они миновали переход и шагали по тротуару Ивановской улицы.

– Нет, – чуть удивленно откликнулась Чаликова. – Пожалуйста, просветите.

– Дело в том, что Лиственницын приходится Василию Николаичу кем-то вроде крестного отца. Если, конечно, такое обозначение уместно для инспектора милиции. – И доктор пояснил для Васятки: – Милиция – это наподобие Сыскного приказа. Именно Николай Палыч Лиственницын, тогда еще не инспектор и даже не следователь, а просто патрульный, или постовой, или как это тогда называлось, однажды утром нашел новорожденного малыша лежащим под дубом, прямо в Калиниском парке. Оттого ему и дали фамилию Дубов, а отчество – Николаевич, по Лиственницыну.

– Надо же, – удивилась Чаликова, – а Вася никогда мне об этом не рассказывал.

– Кто же станет говорить всем встречным-поперечным, что он подкидыш? – заметил Васятка.

– Но я же для него не всякий встречный-поперечный, – возразила Надежда. – Во всяком случае, хотела бы надеяться…

– И в дальнейшем Лиственницын был связан с юным Дубовым, если можно так сказать, родственными узами. Часто навещал его в доме малютки, а когда тот подрос и пошел в школу, то брал его из интерната на выходные, на каникулы… Вы, наверное, знаете, что у Николая Палыча случилась беда – погибли жена и сын.

– Как?! – чуть не одновременно вскричали Надя и Васятка.

– В автокатастрофе, – вздохнул Серапионыч. – Погодите, когда же это случилось?.. Ну да, как раз нынешней осенью. То есть эта трагедия произойдет через два-три месяца. Лиственницын тогда едва было руки на себя не наложил. Вася это сразу почувствовал и чуть не по пятам за ним ходил. Служебное оружие прятал, а однажды просто из петли вынул. Но это, конечно, строго между нами, – спохватился доктор. И нарочито по-деловому закруглил печальный рассказ: – Так что звонил я Николаю Палычу, чтобы убедиться, что Вася теперь у него. Не в милиции, разумеется, а дома, на Кленовой 27.

Слушая невеселый рассказ Серапионыча, Надя и не заметила, как доктор вывел их на просторную улицу, обсаженную молодыми кленами.

– Вот здесь, должно быть, и есть Кленовая улица? – предположил Васятка.

– Она самая, – подтвердил Серапионыч. – А вон тот трехэтажный дом – двадцать седьмой.

Доктор не стал рассказывать друзьям, каким образом эта улица получила свое нынешнее название, а история была весьма занятная.

Когда-то улица звалась Мещанской, но в конце сороковых годов была названа именем некоего товарища Кленовского, который в тридцатые годы возглавлял местное отделение НКВД и отправил под расстрел и в лагеря чуть не половину Кислоярска, но сам успешно избежал «второй волны» чисток и даже пошел на повышение – первым секретарем райкома. В свете решений Двадцатого съезда перед городскими властями встала довольно щекотливая задача: что делать с улицей? С одной стороны, зверства Кленовского-чекиста, во много раз перевыполнившего «разнарядки» по врагам народа, у многих еще оставались в памяти, а с другой стороны он был все-таки заметным деятелем той партии, которая продолжала находиться у власти, и переименование нанесло бы ущерб ее престижу. И городские власти нашли довольно остроумное решение: при очередной замене табличек вместо «Улицы Кленовского» появилась «Кленовая улица». А чтобы закрепить такое название, вдоль тротуаров были высажены клены, которые в жаркие летние дни кидали на прохожих спасительную тень, а золотой осенью радовали буйством красок – от ярко-желтых до темно-багровых.