Текст книги "Царь мышей"

* * *

Теперь мы должны ненадолго приостановить наше повествование, стремительно летящее к концу, дабы представить некоторые объяснения уважаемым читателям, у коих наверняка уже начало рябить в глазах от многочисленных самозванцев и двойников царя Путяты, явившихся в Царь-Городе сразу после съедения законного Государя (или, как выразился бы незабвенный М.Е. Салтыков-Щедрин, после его «административного исчезновения»).

Если с первыми двумя лже-Путятами – скоморохом Антипом и людоедом Херклаффом – все более-менее ясно, то для того, чтобы объяснить подоплеку появления третьего самозванца, нам, пожалуй, придется слегка углубиться в события недавнего прошлого. А заодно постараемся дать ответы и на другие вопросы, неизбежно возникшие по ходу повествования.

Начнем как бы немного издалека. В славном городе Кислоярске проживал некто Михаил Федорович – сначала агент-осведомитель, а затем штатный сотрудник районного отделения Комитета госбезопасности. За долгие годы службы в этой уважаемой организации он приобрел огромный опыт работы, не говоря уже о профессиональных навыках. Но увы – масштабы небольшого городка не давали ему перспектив карьерного роста, а на работу в область, не говоря уже о столице, Михаила Федоровича отчего-то не приглашали. С распадом же СССР он и вовсе остался не у дел – молодая, но гордая Кислоярская республика отказалась от многоопытных старых чекистов, а перебираться куда-то «наудачу» ему не хотелось. Нет, конечно же, Михаил Федорович не бедствовал – московское начальство его не забывало и иногда подкидывало разные мелкие поручения, перепадала и другая работка, о которой он предпочитал не распространяться даже в разговорах с друзьями – но все это было не то. Михаилу Федоровичу страсть как хотелось такого дела, в котором он мог бы раскрыть все свои недюжинные таланты, пустить в ход весь многолетний опыт.

И случай не замедлил явиться. Как-то раз, выполняя то, что мы очень обтекаемо обозначили «другою работкой», Михаилу Федоровичу пришлось иметь дело с Анной Сергеевной Глухаревой. Заинтересовавшись столь колоритным человеческим экземпляром, Михаил Федорович решил за нею проследить – то ли от нечего делать, то ли чтобы не терять навыков агента наружного наблюдения.

И очень скоро наружное наблюдение за Анной Сергеевной привело Михаила Федоровича сначала на Горохово городище, а затем и в Царь-Город. Первым его побуждением было сообщить об удивительном открытии московскому начальству, однако, пробыв в параллельном мире несколько дней, Михаил Федорович переменил решение. Даже беглого взгляда на Царь-Город и его обитателей было достаточно, чтобы понять, что существенного различия между двумя мирами нет, а человеческая природа повсюду одинакова. К тому же первое появление Михаила Федоровича в Царь-Городе пришлось как раз на те годы правления царя Дормидонта, которые были отмечены разбродом и шатанием и как следствие – невиданным разгулом мздоимства и казнокрадства.

И Михаил Федорович решил: раз на родине мои способности оказались невостребованными, то приложу их здесь, а заодно и помогу подданным Кислоярского царя вернуть в страну порядок и процветание. То есть руководили им те же благие намерения, которые несколькими годами раньше привели в Царь-Город недоучившегося студента Толю Веревкина – отличались лишь цели, да и, пожалуй, методы.

Вскоре Михаил Федорович скромно поселился в неприметной хатке на окраине Царь-Города, а неподалеку от него – несколько верных людей, взятых им с собой. Все это были опытные особисты, такие же, как и Михаил Федорович, оставшиеся не у дел или неудовлетворенные служебным положением.

* * *

Когда автобус остановился возле «пригородной» платформы Кислоярского автовокзала, Серапионыч пригласил Надю и Василия к себе:

– Посидим, побеседуем в узком кругу. Александра Иваныча, как водится, помянем…

– А Васятка где, у вас? – спросил Дубов.

– Нет-нет, у вашей хозяйки, у Софьи Ивановны, – ответил доктор. – Кстати, строго между нами: я ему добавил в чай одну сотую миллиграмма своего эликсира для успокаивающего и снотворного воздействия. Васятке теперь это необходимо, тем более что он знает все про отца Александра.

– Значит, вы все-таки проговорились! – возмутилась Чаликова.

– Нет-нет, Наденька, он сам обо всем догадался, – вздохнул Серапионыч. – Мне только осталось подтвердить. Да вообще-то я с самого начала понимал, что Васятку не обманешь.

– И как он?.. – не очень определенно спросила Чаликова.

– Вы, Надя, всех меряете по себе, – печально улыбнулся доктор. – Нет, ну конечно, первым его порывом было скорее возвращаться в Царь-Город, и все такое. Но когда я ему объяснил, хотя вообще-то мог и не объяснять, и так все ясно, что Александру Иванычу уже не поможешь, а только сам пропадешь, то Васятка согласился остаться. Хотя бы на какое-то время, пока все уляжется и о нем забудут. Правда, не совсем понятно, как мы об этом узнаем…

– Есть способ, – понизил голос Василий, чуть скосив глаз в сторону чаликовского саквояжа, где хранился «херклаффский» кристалл.

За этими разговорами путники и сами не заметили, как добрались до серапионычевского дома. В подъезде они столкнулись с дамой, выносящей мусорное ведро.

– Наталья Николаевна! – обрадовалась Чаликова, узнав соседку-учительницу, которая за двадцать лет, прошедших со вчерашнего дня, почти совсем не постарела.

– Это моя гостья, Надежда Чаликова, – пояснил доктор. – По-моему, я вас как-то уже знакомил?

– Нет, не припомню, – ответила Наталья Николаевна, крепко пожимая Наде руку, – но очень рада познакомиться. Здравствуйте, Василий Николаич.

И Наталья Николаевна неспешно прошествовала к мусорным контейнерам.

– Эта женщина обладает поистине феноменальной памятью, – вполголоса произнес Серапионыч, когда они поднимались по лестнице. – Не сомневаюсь, что она вас узнала.

– Двадцать лет спустя? – изумилась Надежда.

– Если что, Наденька, вы – дочка той учительницы, которая приезжала ко мне в гости с Севера, – предупредил Серапионыч.

– А Васятка? – спросил Дубов, в душе слегка посмеиваясь над осторожностью доктора. – Может быть, клон с того мальчика, что гостил у вас вместе с Надей?

– Чего-нибудь придумаем. – Серапионыч отпер двери. – Прошу.

На сей раз в холодильнике и в кухонном шкафу у доктора нашлись более вкусные кушанья, чем «Завтрак туриста», а в баре – отнюдь не медицинский спирт, а бутылочка «Киндзмараули». Выпив пару рюмочек, Надя немного «оттаяла» и даже нашла в себе силы вкратце рассказать Серапионычу обо всех событиях минувшего дня. А после третьей раскрыла саквояж и извлекла оттуда кристалл:

– Хочу проверить, действует ли он только в параллельном мире, или у нас тоже. Владлен Серапионыч, скажите не задумываясь, кого бы вы хотели увидеть.

– Ну, хоть Наталью Николаевну, – не задумываясь, сказал доктор.

Надя поставила кристалл на журнальный столик большой гранью кверху, и тут же там изобразилась соседка – она сидела на стареньком кресле в скромно обставленной комнате и читала «Учебник математики для средней школы».

– Удивительный человек, – заметил доктор. – Уже лет десять на пенсии, а в курсе всех педагогических новшеств.

– Видимо, бывших учителей не бывает, как бывших шпионов, – пошутила Надя. – Ну, за кем еще пошпионим?

– За дядей Колей, – предложил Дубов. Но поскольку кристалл на это никак не отозвался, то Василий уточнил: – За инспектором Лиственницыным.

Наталья Николаевна тут же уступила место Лиственнницыну – несмотря на поздний час, он находился в своем служебном кабинете, причем не один: напротив инспектора ерзал на стуле поэт Щербина, облик которого свидетельствовал, что вещий сон Серапионыча относительно его дальнейшей участи сбылся, что называется, на все сто процентов.

– Как вы думаете, о чем они речь ведут? – поинтересовался доктор. – Или здесь только изображение, а звука нет?

– Пожалуйста, включите звук, – вежливо обратился к кристаллу Василий. И тут же откуда-то из глубин кристалла раздался не очень внятный, но вполне различимый голос Лиственницына:

– Говорили же вам умные люди, что пьянство, да еще в сочетании с азартными играми, до добра не доведет! И вот, пожалуйста, чем это кончилось. – Инспектор пододвинул к себе протокол и с выражением зачитал: – "Едя на пригородном поезде Кислоярск – Островоград, гражданин Щербина, будучи в средней степени алкогольного опьянения, произвел дергание тормозного устройства, в дальнейшем именуемого стоп-краном, что вызвало спонтанное остановление поезда и упадок части пассажиров на пол. На предварительном допросе гражданин Щербина мотивировал свои хулиганские действия нижеследующе: «Прямо под стоп-краном была размещена реклама игорного дома „Черная шавка“ с надписью: „Дерни удачу за хвост – выиграй Джек-Пот“. Приняв стоп-кран за хвост удачи, я дернул за него, но вместо Джека-Пота получил привод в милицию». – Инспектор отложил протокол в сторону и устало глянул на Щербину: – Теперь я должен вас оштрафовать, а что толку? Вы ведь все равно не заплатите, потому что нечем.

– Нет-нет, я заплачу, – залопотал Щербина. – Вот продам партию рейтузов… Кстати, Николай Палыч, вам не нужны рейтузы?

– Нет, спасибо, – решительно отказался инспектор. – Да что толку, если вы их даже и продадите. Все равно ведь выручку пропьете, или в Бинго проиграете!

– Ну почему сразу проиграете? – оживился Щербина. – Должен же я хоть раз выиграть!..

– А кстати, это не ваши стихи? – перебил Лиственницын и с выражением зачитал по памяти:

– Проиграл зарплату в Бинго,

И бранится вся родня.

Лучше уж собака динго

Покусала бы меня!

– Вот до чего людей водка доводит, – вздохнула Чаликова.

– Если бы только водка, – возразил Дубов. – Тут и еще многое другое. Я ведь давно знаком со Щербиной и многое мог бы порассказать…

– Все это, конечно, очень занятно, – перебил Серапионыч, – но что будет, если такой кристалл попадет в руки преступников? Мое мнение – его нужно куда-нибудь подальше запрятать. А еще лучше – отдать Чумичке.

– Так и сделаем, – легко согласился Дубов. Надя молча кивнула. – Кстати, давайте посмотрим, что происходит в том мире.

– А это возможно? – засомневалась Надя.

– Заодно и проверим, – чуть улыбнулся Василий.

Изображение на большой грани замутилось, потом пошло черными и белыми полосами. Еще через двадцать – двадцать пять секунд полосы стали постепенно бледнеть и сделались почти прозрачными, а потом грань отразила полутемные стогны Царь-Города. Насколько можно было понять, грабежи и бесчинства уже прекратились, а по улицам патрулировали смешанные отряды из стрельцов и людей в обычных кафтанах – что-то вроде народного ополчения или старого доброго ДНД.

– Ну, слава Богу, что еще так, – с облегчением вздохнула Чаликова. – Хоть какой-то порядок. Интересно, кто там теперь у власти?

И хотя Надя сказала это, обращаясь как бы и ко всем, и ни к кому, кристалл тут же «вывел на экран» некое маловыразительное помещение, где за столом восседали несколько человек, среди коих Дубов и его друзья тут же узнали Путяту.

– Ч-что это значит? – дрожащим голосом проговорила Чаликова. – Его же съели?..

– Ну, насколько я понял, господин Херклафф не только людоед, но и колдун, – дельно заметил Серапионыч. – Сначала съел, а потом, так сказать, восстановил съеденное.

Василий вглядывался в грань кристалла, но сходу удалось определить только двоих – Рыжего и Патриарха Евлогия. Главный водопроводчик сидел с каменным выражением лица и, казалось, был погружен в глубокие думы, а Патриарх поглядывал на Путяту с какой-то, как показалось Дубову, боязливой неприязнью.

Рядом с царем примостился неприметный с виду господин, на которого Василий даже не обратил бы особого внимания, если бы не узнал в нем того человека, что суетился на похоронах отца Александра и про которого Чумичка говорил, что он – из той же шайки, глава которой покоился под развалинами Храма на Сорочьей улице.

И лишь про пятого за столом Дубов мог с уверенностью сказать, что видит его впервые. Это был человек средних лет с умными выразительными глазами и слегка восточными чертами лица. Одет он был так, словно угодил на царское совещание откуда-то из ночлежки или даже острога – на нем было рваное нищенское рубище, прикрытое роскошной шубой, явно у кого-то одолженной. Но несмотря на все это, остальные смотрели на странного оборванца с уважением и даже немного заискивающе.

Речь шла о предметах скорее нравственного свойства.

– Почему дела у нас в стране идут через пень-колоду? – задавался вопросом Путята. И сам же отвечал: – Потому что мало внимания уделяем воспитанию наших подданных, мало приобщаем их к высокому искусству… Господин Рыжий!

– А? Что? – вздрогнул Рыжий, оторвавшись от своих раздумий.

– Вы, кажется, последним из нас видели князя Святославского, – продолжал царь. – Знаете, где он теперь? Мне он нужен.

– Боюсь, Государь, что теперь от Святославского много пользы не будет, – все еще думая о чем-то своем, сказал Рыжий. – Его надо брать утром, когда он опохмелится. но не успеет загулять по новой…

– Ну хорошо, утром так утром, – согласился Путята. – Глеб Святославович, вы уж проследите, чтобы князь с утра не запил. А то знаю я его!

– Проследим, Государь, не изволь беспокоиться, – откликнулся «неприметный господин». – Разрешите полюбопытствовать, на что он вам так срочно понадобился?

– Ну, я ж говорил, наша главная задача – приобщить народ к искусству. Как вы думаете, ежели бы люди были бы приобщены к полету Высокого Духа, то они учинили бы сегодняшние бесчинства?

– Еще как учинили бы! – ляпнул Рыжий.

– А вот и ошибаетесь! – с азартом подхватил Путята. – Все беды от того, что нашим славным скоморохам негде давать представления. Великий Софокл на базарной площади – это ж курам на смех. А для этого нужен такой дом, про который бы сказали – вот он, истинный Храм Высоких Искусств!

– Чтобы такой выстроить, Государь, много средств нужно, – подал голос незнакомец в шубе не по размеру. – А злата, как я понимаю, в царской казне совсем не густо.

– Истину глаголешь, боярин Ходорковский, – закивал царь. – Посему до той поры, покамест не построим, будем давать представления в храме Ампилия Блаженного. А заодно переселим туда и князя Святославского со всем его Потешным приказом.

– Что ты вещаешь, подлый нечестивец! – вскочил Евлогий. – Не позволю Храм Божий сквернить!

– А кто тебя спрашивает, Ваше Высокопреосвященство, – пренебрежительно бросил Путята. – Впрочем, если хочешь, то переезжай со своими попами в Потешный приказ. А в Ампилии завтра же начнем готовить новую постановку.

– Государь, а удобно ли играть в Храме этого… как его, Софрокола? – осторожно спросил Глеб Святославович.

– А кто вам сказал, что начинать будем с Софокла? – весело пожал плечами царь. – Для почину попрошу князя Святославского поставить галльскую комедь «Шлюшка Маруся и ее полюбовнички». А заодно и сам в ней сыграю.

– Кого? – изумился боярин Ходорковский.

– Марусю, вестимо! – радостно сообщил Путята.

Евлогий со всех сил грохнул по полу посохом:

– Будь ты проклят Богом и людьми, гнусный самозванец! Отряхаю прах с ног моих и покидаю сие нечестивое сборище. А завтра всем скажу, кто ты есть на самом деле!

И Его Высокопреосвященство с неожиданной прытью кинулся прочь.

– Говори, что хочешь, – крикнул ему вослед самозванец. – Кто тебе поверит, когда ты сам же меня благословлял?!

– Государь, а не слишком ли вы круто с ним? – почтительно спросил Глеб Святославович.

– Да, чего-то я малость погорячился, – самокритично согласился «Государь». – Ну ладно, чтобы не выступал много, так уж и быть, разрешим ему в те дни, когда не будет представлений, проводить в Ампилии его дурацкие богослужения… Глеб Святославович, об чем бишь я толковал, когда ихнее Преосвященство меня сбило с панталыку?

– О том, что вы собираетесь играть шлюшку Марусю, – напомнил Глеб Святославович.

– Да-да-да, вот именно, – подхватил самозванец. – А в образе Марусиного любовничка я вижу нашего почтенного градоначальничка, сиречь князя Длиннорукого. Кстати, где он?

– В дороге, – сообщил Глеб Святославович. – Ты ж сам, Государь, отправил князя послом в Ливонию, а на его место назначил господина Рыжего.

– Неужели? – Путята удивленно обернулся к Рыжему.

Рыжий молча извлек из-под кафтана царский указ и предъявил его Путяте.

– Да уж, после… после нынешнего происшествия что-то с памятью у меня стало, – ничуть не смутился самозванец. – Так что будьте уж так любезны – коли я еще чего позабуду, то напоминайте безо всякого стеснения!..

– Ну, что скажете? – Серапионыч оторвался от «экрана» и проницательно глянул на друзей.

– Дело ясное, что дело темное, – рассеянно откликнулся Дубов.

– Из огня, да в полымя, – добавила Чаликова. – Ясно одно – Васятке в этот гадюшник возвращаться никак нельзя.

– Я так думаю, что нам пока что надо бы проследить за развитием событий, – в раздумии промолвил доктор, – а уж потом решим, стоит ли вмешиваться. А то как бы еще хуже не вышло!

– Что ж, пожалуй, – не очень охотно согласилась Надя. Не то чтобы она разделяла докторскую осторожность, но опыт последних дней наглядно подтверждал его правоту. – Вася, а как вы считаете?

– Да-да, Наденька, я с вами полностью согласен, – невпопад ответил Василий. Как только Надежда с Серапионычем затеяли обсуждение извечного вопроса «Что делать?», Дубов наклонился к самому кристаллу и что-то чуть слышно прошептал. Самозванец и его соратники тут же исчезли, и по грани побежали полосы, которые сначала были черно-белыми, а потом незаметно начали принимать различные цвета.

– Признайтесь, Вася, вы что-то задумали, – сказала Надежда, невольно любуясь необычною цветовой гаммой. – Должно быть, попросили кристалл о чем-то таком, на что он не способен.

– И я даже догадываюсь, о чем, – добавил доктор.

– Да, – кивнул Василий. – Знаете, я в последние дни ловлю себя на том, что поступаю совершенно нерационально и нелогично. И ничего не могу с собой поделать. Вернее, даже не столько не могу, сколько не хочу. Вот, например, когда я решил задержаться в Царь-Городе. Да, конечно, устроить побег боярина Андрея. Но главное-то для меня было в другом – отплатить Путяте за его хамство. Хотя раньше я такие пустяки и в голову никогда не брал. А теперь… Я прекрасно понимаю, что это невозможно, потому что невозможно. И тем не менее попросил кристалл показать… показать Солнышко. Я знаю, что вы скажете – что «того света» не существует, а если он и есть, то его нельзя увидеть, даже через колдовской кристалл. Но ведь вы же видели Солнышко вчера!

– Вчера двадцать лет назад, – мягко уточнила Надя. Ей было искренне жаль Василия, а в голове мелькнула мысль: непременно надо завтра сходить на почтамт и позвонить в Москву родителям и Егору, сказать, что помнит и любит их.

Дубов оторвал взгляд от кристалла и посмотрел на часы:

– Уже три с половиной минуты. Подождем еще полторы, и если ничего не будет – значит, увы.

Однако на исходе четвертой минуты полосы стали рассеиваться, и вскоре грань кристалла показала некое помещение, более похожее на мастерскую художника: стена была завешана картинами, некоторые стояли на полу прислоненные к стенке, а посреди комнаты стоял мольберт с неоконченным лесным пейзажем, над которым трудился человек в очень коротких джинсовых шортах и шлепанцах на босу ногу. И хотя со спины его лица почти не было видно, Василий изумленно прошептал:

– Это он…

Надя и Серапионыч пригляделись. Действительно, волосы у художника были такими же ярко-рыжими и коротко подстриженными, как у юного Гриши Лиственницына, а когда он приоборачивался, то его профиль тоже очень походил на Солнышкин. И все равно – верилось с трудом.

Надя пыталась рассуждать логически: «Кристалл в поисках заданного сначала „сканирует“, или, проще говоря, „прочесывает“ ту реальность, в которой находится, затем параллельную, а уж потом то, что находится за пределами их обоих. Поэтому-то Наталью Николаевну он показал сразу, Царь-Город – с небольшой задержкой, а это…» Надя даже в мыслях затруднялась или не решалась обозначить тот мир, краешек которого приоткрылся в кристалле.

Серапионыч пребывал в некотором смятении. Всю свою долгую жизнь он придерживался материалистических взглядов, и даже существование параллельного мира объяснял «по науке», выдвинув теорию, скорее, впрочем, фантастическую, нежели научную: будто бы несколько веков назад в результате некоего катаклизма наша планета Земля разделилась (или расщепилась) надвое, и с тех пор обе планеты движутся параллельно с минимально возможным интервалом, отчего определить наличие второй Земли обычными средствами невозможно. И лишь в определенных местах, вроде Горохова городища, и при определенных условиях (после заката и до восхода Солнца) возможен переход с одной планеты на другую. Но теперь он наблюдал в кристалле того самого Гришу Лиственницына, которого почти двадцать лет назад видел у себя в морге с ранениями, несовместимыми с жизнью. И, что еще удивительнее, молодой человек в кристалле при несомненном сходстве с мальчиком, которого все звали Солнышком, выглядел приблизительно на столько лет, сколько ему было бы, доживи он до наших дней. Доктор понимал, что какое-то научное объяснение всему этому должно быть, но пока что ничего придумать не мог.

Василий же, в отличие от своих друзей, ни о чем не думал. Он просто резко подался вперед, чтобы лучше разглядеть изображение на грани. Но тут художник, порывисто бросив кисть на пол, обернулся к зрителям, и его лицо просияло, на миг став таким же детски-беззаботным, каким его запомнили все, знавшие Солнышко при жизни.

– Вася! – раздался крик, от которого все вздрогнули, таким он был не то чтобы громким, а живым и явственным, словно звучал где-то здесь, рядом, а не из «загробного» мира. – Васька, давай сюда!

Дубов нагнулся еще ближе к кристаллу, и вдруг произошло нечто такое, чего никто не ожидал: Василий в мгновение ока исчез, а его изображение оказалось в грани кристалла, в объятиях Солнышка.

– Что за чертовщина! – в сердцах проговорил Серапионыч и привычно потянулся за скляночкой.

– Это ловушка, – обреченно прошептала Надежда, без сил откинувшись на спинку кресла. – Они его убьют, а мы ничего не сможем поделать.

– Кто убьет? – не понял доктор.

– Помните, как у Бредбери? – через силу проговорила Надя. – Сейчас Солнышко превратится в Глухареву, в руке появится кинжал, и она вонзит его Васе в спину!

– Погодите, Надюша, может быть, все не так страшно, – пытался увещевать доктор, но Чаликова резко дернулась к кристаллу, будто надеясь следом за Василием попасть в «закристалье», и, конечно же, наткнулась на холодную гладкую поверхность.

– Вася, будьте осторожны! – крикнула Надежда, будто Вася мог ее услышать.

Неизвестно, услышал ли Дубов чаликовский крик, но Солнышко, похоже, не только услышал, но и увидел Надю. Радостная детская улыбка еще раз осветила лицо художника, и тут же поверхность кристалла медленно померкла.

– Знаете, Надя, ваше предположение насчет Бредбери и Глухаревой – оно вроде бы логично, – заметил Серапионыч. – Но у меня есть одно возраженьице. Всего одно, и к тому же лишенное всяческой логики.

– Какое? – обернулась к нему Чаликова.

– Наденька, вы только что видели улыбку… Ну, скажем так, молодого человека в кристалле. Не далее как вчера вы видели, как улыбался Солнышко, будучи ребенком. А теперь скажите, способна ли так улыбаться достопочтеннейшая госпожа Глухарева?

– Понимаю, вы меня пытаетесь успокоить, – как-то даже чуть обиделась Надя. – Не надо, Владлен Серапионыч, я совершенно спокойна!..