Текст книги "Царь мышей"

* * *

На 5-ом городском автобусе по будням в дневное время пассажиров обычно бывало не очень много. Именно на этом маршруте юный Василий Дубов и его друзья ездили загорать на речку, где у них были свои укромные, им одним ведомые уголки.

Когда Вася, Маша и Митька подошли к остановке, они увидели там всего одного пассажира. Вернее, пассажирку – свою одноклассницу из 7-го "Б" (или теперь уже 8-го "Б") Люсю.

Чаликова и ее спутники, которые следовали за ребятами, стараясь не очень «светиться», поначалу были несколько удивлены, услышав это имя – издали Люся более походила на мальчишку, причем и короткая прическа, и наряд (джинсы, майка, кеды) это сходство только подчеркивали. Да и отношение ребят к ней было скорее как к «своему парню». Нельзя сказать, чтобы Люсе это очень нравилось, но со своей стороны она ровным счетом ничего не делала, чтобы изменить свой, как теперь сказали бы, «имидж».

В глубине души Надя молила судьбу, чтобы поскорее подъехал автобус и увез ребят, пока вновь не появились Анна Сергеевна и Каширский. А в том, что они рыщут где-то поблизости, никто особо и не сомневался.

Увидев, что Вася и его друзья собираются сесть в автобус, путешественники решили разделиться: Чаликова с Васяткой должны были вести наблюдение за ребятами, а Серапионыч оставался в центре города и продолжал по мере возможности следить за Глухаревой и Каширским. А уж в самом критическом случае он должен был привлечь правоохранительные органы, хотя все надеялись, что до этого дело не дойдет.

Так как связь предполагалось держать по телефону через Солнышко, то Серапионыч вручил Наде горсть двухкопеечных монет.

– Погодите, что-то еще я вам собирался отдать.. – за миг задумался доктор. – Ах да, конечно!

И доктор, порывшись в чемоданчике, извлек оттуда служебный бланк с круглой печатью.

– Что это? – удивились и Надя, и Васятка.

– Помните поговорку: без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек? – усмехнулся Серапионыч. – Вот эта бумажка заменит вам, Наденька, удостоверение личности. За тебя, Васятка, я не беспокоюсь – к тебе никто довязываться не станет, особенно если ты и дальше будешь в пионерском галстуке.

– Спасибо. – Чаликова, не глядя, сунула бумагу в сумку.

Хотя они находились не очень близко от остановки, но благодаря звонкому голосу Митьки нетрудно было понять, о чем идет разговор. А разговор внушал опасения, что ребята могут не уехать ближайшим автобусом и, следовательно, рискуют вновь подвергнуться опасности со стороны Анны Сергеевны и ее спутника. Дело в том, что они ожидали еще одного своего товарища, Генку, а тот запаздывал.

– Подождем следующего, – предлагал Митька. – Ну что там – какие-то пол часа!

– А вдруг Генка вообще не придет? – возражала Маша. – А мы тут будем ждать, как дураки.

– Будем ждать, как умные, – хихикнула Люся.

– А я так думаю, что надо ехать, – высказал свое мнение Вася. – В конце концов, Генка же знает, где нас искать.

К счастью, эти разногласия разрешил сам Генка – чуть сутуловатый паренек в очках с тонкой металлической оправой и с копной светлых густых волос. Он с неимоверной скоростью бежал по тротуару, а с противоположной стороны к остановке уже приближался автобус.

– Генка, давай быстрее! – кричали ребята. – Жми на рекорд!

Однако радость Чаликовой была недолгой: неведомо откуда вынырнувшие Каширский и Глухарева, чуть не сшибая случайных прохожих, тоже рвались к автобусу. Надя поняла, что медлить нельзя. Выверенным движением она распахнула сумочку и выхватила ничем не примечательный серый комок.

Когда Анна Сергеевна уже схватилась за поручни, чтобы войти в автобус, какая-то сила рванула ее и отбросила назад, прямо на Каширского.

– Да вы что, совсем спятили? – напустилась Анна Сергеевна на своего компаньона. – Нашли когда шутки шутить!

– Мне кажется, вы сами виноваты – поскользнулись на ровном месте, – спокойно ответил Каширский, поднимаясь с земли и помогая встать Анне Сергеевне. – Ну, оступились; бывает.

– Ничего, я вам еще это припомню, – проворчала Глухарева.

А автобус номер пять уже скрылся за поворотом. По счастью, пассажиров было не так уж много, и невидимая Надежда спокойно могла ехать, не опасаясь, что кто-нибудь на нее невзначай наткнется.

Автобус не спеша миновал нарядный центр, прорезал трущобы рабочего предместья, скользнул вдоль пятиэтажных новостроек, а кольцо сделал в местности почти сельской, среди огородов и небольших частных домиков, утопающих в зеленых садах. Впереди, за огородами, темнел хвойный лес. А поскольку Кислоярск был все ж-таки городом небольшим, то все путешествие заняло не более четверти часа.

Вблизи конечной остановки высился двухэтажный кирпичный дом, в котором располагались магазин, аптека и почта, а перед входом стояла телефонная будка.

Выскочив из автобуса, ребята направились по узкому проходу меж огородов в сторону леса, а Надя чуть задержалась, чтобы позвонить по телефону и заодно обучить Васятку пользоваться этим достижением цивилизации:

– Вот, гляди, снимаешь трубку и слушаешь, звучит ли гудок. Если нет, значит, автомат неисправный и монетку кидать не надо – может и не вернуть. Теперь ищи на диске цифры, какие я тебе сейчас буду говорить, – Надя достала из сумочки листок с телефоном Лиственницыных, – а ты вставляй пальчик в окошко с этой цифрой и крути направо до упора, а потом отпускай… Ну вот видишь, ничего сложного! И когда ты все набрал, то жди, какой будет ответ. Если короткие частые гудки, то занято.

– А если длинные и редкие? – спросил Васятка. – Ой!..

Васятка резко отдернул трубку от уха.

– Что, что случилось? – забеспокоилась Чаликова, перехватив трубку. – Алло, Солнышко? Говори потише. Нет-нет, шпионы не подслушивают, просто ты чуть моего помощника не оглушил. Владлен Серапионыч еще не звонил? Если позвонит, передай ему, что я добралась до места и продолжаю наблюдение. Нет, на связь выйду не скоро – здесь напряженка с таксофонами. Ну, пока!

Надя повесила трубку, и они с Васяткой поспешили по той дорожке, куда ушли Дубов и его товарищи. Приходилось быть начеку – Надя не сомневалась, что раньше или позже злоумышленники доберутся и сюда.

* * *

Чудо-средство «от Серапионыча» оказывало свое благотворное действие, и боль с каждой минутой отступала все дальше, давая о себе знать, лишь когда Солнышко по неосторожности или по неловкости что-нибудь задевал.

Вернувшись домой, первым делом он отыскал свежий номер «Юности» – Лиственницыны выписывали именно этот журнал, так как в нем обязательно находилось что-то занятное для каждого. Правда, как и другие журналы, «Юность» можно было подписать только по лимиту, и Николаю Павловичу, чтобы заполучить ее, приходилось в нагрузку выписывать еще и «Правду», но дело того стоило. Последний номер оказался особенно интересным – тут была и новая повесть Галины Щербаковой, которую весьма чтила Светлана Ивановна, Солнышкина мама, и смешной фельетон Галки Галкиной из «Зеленого портфеля», любимой рубрики Николая Павловича, а для Васи – продолжение остросюжетного детектива Аркадия Адамова про инспектора Лосева. Солнышко же обычно «проглатывал» все подряд.

Но сейчас, удобно устроившись с ногами в Васином кресле-кровати, которое в сложенном виде было просто креслом, Солнышко вновь открыл «Юность» и стал штудировать статью о советских разведчиках, которую накануне пробежал «по диагонали». Теперь, после задания, полученного в столовой Кислоярского общепита, так не похожем на кафе «Элефант» из «Семнадцати мгновений», Солнышко воображал себя держателем если и не явочной квартиры, то по меньшей мере явочного телефона. Поэтому дверь комнаты он оставил открытой, чтобы услышать звонок – аппарат стоял на трюмо в прихожей.

Едва из коридора раздался трезвон, Солнышко кинулся туда и, конечно, больно задел спину о край дверного проема.

– Алле! – крикнул он, схватив трубку, но ответом были короткие гудки. Естественная мысль, что это могли быть какие-нибудь обычные неполадки на линии, Солнышку в голову не пришла; напротив, в его воображении уже разыгралась жуткая сцена: разведчица Надежда вошла в телефонную будку и едва только набрала номер, как неведомо откуда взявшаяся «Норба Александровна», угнанная подлым диверсантом, на полном ходу снесла и будку, и Надежду. Правда, миг спустя Солнышко вспомнил, что похожую сцену видел в фильме «Тегеран-43», который недавно шел в кинотеатре «Кислоярка». И что самое удивительное – хотя Солнышко продолжал держать гудящую трубку в руке, звонок повторился. Тут только до него дошло, что звонят в дверь. Кинув трубку на место, Солнышко поспешил к двери, но вдруг его мысли заработали в ином направлении: а что, если диверсанты узнали об их уговоре и решили оставить Надежду без связи, ликвидировав связного? То есть его, Гришу Лиственницына! И такое было очень даже возможно, ибо никого другого Солнышко не ждал: родители были на работе, а Вася – с ребятами на речке.

Тем временем в двери позвонили в третий раз.

– Ладно, будь что будет, – решил Солнышко и, живо воображая собственные похороны и статьи в газетах о пионере, павшем от руки вражеского шпиона, приоткрыл дверь.

Однако, к разочарованию юного связного, на пороге стояла его одноклассница Варя, которую Солнышко по поручению учительницы «подтягивал» по математике. Обычно дни уроков оговаривались заранее, а на сегодня никаких занятий назначено не было – это Солнышко помнил точно.

– Привет, – чуть растерянно сказал Солнышко, впуская нежданную гостью.

– Привет, – ответила Варя, проходя в комнату. – Ты чего так долго не открывал?

– А я это… одевался, – брякнул Солнышко первое, что пришло ему в голову.

– А-а, ну ясно, – кивнула Варя, хотя всю одежду Солнышка составляли те самые «динамовские» трусы, в которых он выносил мусор.

– Варька, а чего ты сегодня приперлась? – вежливо поинтересовался Солнышко. – Мы же вроде бы договаривались на послезавтра. Да еще и вырядилась, как на бал.

– А тебе нравится? – кокетливо засмеялась гостья.

– Нравится, – честно ответил Солнышко.

И впрямь – обычно Варвара, несмотря на летнее время, являлась на занятия в строгой школьной форме, разве что без красного галстука, а сегодня была одета (если не сказать – раздета) куда более легкомысленно – в короткой юбочке, облегающей блузочке почти без рукавов и в белых летних сандалиях на босу ногу. Да и волосы, всегда заплетенные в строгие косички, сегодня очень живописно струились по открытым плечам.

– Ну, чего уставился? – Варя принялась деловито раскладывать на письменном столе учебники и тетрадки. – Мне Вася позвонил и попросил зайти. Чтоб тебе не было одному так скучно. И еще очень просил, чтоб я была с тобой поласковее, как с хворым человеком. – И, оглядев Солнышко с головы до ног, добавила: – Хотя на хворого ты что-то не похож…

– Так и сказал – будь поласковее? – с некоторым удивлением переспросил Солнышко. – Ну, я ему дам прикурить!

Последние слова он произнес вовсе не сердито, а скорее «для порядка» – на самом деле Солнышко был рад приходу Вари, а Васе благодарен за заботу.

– Ну что ж, раз тебя Вася попросил, то будь поласковей, – Солнышко галантным жестом пригласил гостью на тахту, а сам присел рядом.

Варенька чуть покраснела – вообще-то Солнышко ей нравился, но было не совсем понятно, что он имел в виду под словами «будь поласковей». Или, вернее, что имел в виду Вася Дубов. Но Солнышко так доброжелательно и в то же время выжидающе смотрел на нее, что Варя, немного робея, взяла его за руку:

– Какой ты горячий!

– Хочешь погреться? – И Солнышко, придвинувшись поближе, решительно обнял Варю. – А можно, я тебя поцелую?

– Эх, была не была – целуй! – чуть подумав, разрешила Варя и, зажмурив глаза, подставила щечку. Но Солнышко вместо этого крепко поцеловал ее прямо в губы.

– Нахал! – закричала Варя, едва Солнышко от нее оторвался. – Ты что себе позволяешь?!..

– Разве тебе не понравилось? – огорчился Солнышко.

– А вот этого я не говорила, – дипломатично ушла от прямого ответа Варенька. – Кстати, ты классно целуешься.

– Ой! – вдруг вскрикнул Солнышко.

– Что с тобой? – всполошилась гостья.

– Ты меня задела за спину… Слушай, Варюха, это просто здорово, что ты пришла. Видишь ли, в чем дело. Я жду очень важного звонка, а мне надо под душ, смыть то, что мне утром намазали. Будь другом, последи за телефоном, а если позвонят, то сразу дубась в ванную. Ладушки?

«Дубасить» Вареньке пришлось очень скоро.

– Тебя какая-то дама спрашивает, – сообщила она, когда Солнышко чуть приоткрыл дверь ванной.

– Подожди в комнате, – велел Солнышко и, когда его гостья так и поступила, выскочил в коридор.

– Алле! – крикнул он, схватив трубку. – Да-да, я понял. Прибыли на место и продолжаете наблюдение. Нет, Владлен Серапионыч еще не звонил, но обязательно передам. Спасибо, уже лучше.

Солнышко положил трубку и посмотрелся в трюмо. Вообще-то он совершенно искренне считал себя самым обаятельным и привлекательным парнем на свете, но увы – отражение в зеркале не всегда это подтверждало. Однако на сей раз Солнышко сам себе даже понравился. Он приосанился, повернул голову в полупрофиль, чуть сдвинул брови, потом раздвинул. А кинув взор в сторону от зеркала, увидел, что в дверях стоит Варя и откровенно его разглядывает.

– Отвернись! – Солнышко попытался прикрыться. Но Варвара и не думала отворачиваться:

– А то я не знаю, что у мальчишек под трусами!

Подумав, Солнышко признал, что в Вариных словах была доля здравого смысла. И даже решил использовать это обстоятельство на пользу дела:

– Сударыня, не будет ли с моей стороны излишней дерзостью попросить вас потереть мне спину?

– Не будет, – улыбнулась Варя так просто, будто Солнышко предложил ей порешать задачку или выпить чаю.

Солнышко залез в ванну и встал под душем, выжидательно глядя на Варю:

– Ну, давай. Только блузку сними, чтоб не замочить. – И, засмеявшись, добавил: – Да не стесняйся ты, я тоже догадываюсь, что у девчонок под одеждой.

Тоже засмеявшись, Варенька смело скинула блузку – под ней ничего особенного не было, если не считать точеных девичьих грудок.

– Нравится? – спросила она, заметив восхищенное изумление на Солнышкиной физиономии.

– Нравится, – тихо выдохнул Гриша.

– Счастливые, у вас горячая вода есть, – вздохнула Варенька. – А у нас уже второй месяц плановый профилактический ремонт. То есть это только так называется, а на самом деле – наш водопроводчик товарищ Малкин впал в плановый запой.

– Ну так давай сюда, – не подумав, от чистой души предложил Солнышко. – То есть, я хотел сказать, потом помоешься. А я тебе тоже, если хочешь, спинку потру.

Однако Варя уже решительно скинула юбочку и трусики и встала под душ. Солнышку пришлось чуть подвинуться.

– Ну, Солнышко, подставляй спину. Где у вас мочалка?

– Нет-нет, лучше без мочалки, – взмолился Солнышко. – Просто мылом, и очень ласково и нежно…

– Ну, можно и так, – охотно согласилась Варя и, намылив Солнышку спину и бока, стала осторожно водить по ним ладонями.

– …А ты красивая, – восхищенно сказал Солнышко, когда они, помывшись и вытерев друг друга махровым полотенцем, вернулись в комнату. Не желая одевать сразу после бани несвежую одежду, Варя осталась, как была, и теперь в одних шлепанцах свободно стояла посреди комнаты, предоставляя возможность Солнышку, который «за компанию» тоже не стал одеваться, рассматривать все свои девичьи прелести.

– А я и сама знаю, что красивая, – кокетливо тряхнула Варенька еще влажными волосами. – Отчего ж ты раньше этого не замечал?

– Лучше поздно, чем никогда, – ответил Солнышко и, схватив со стола альбом, вырвал листок и принялся простым карандашом набрасывать Варенькин портрет во весь рост.

Однако завершить сей шедевр Солнышко не успел – зазвонил телефон. Бросив неоконченный портрет на стол, художник кинулся в коридор. Варя заглянула в рисунок – и он ей понравился.

– Подаришь мне? – попросила Варя, когда Солнышко вернулся.

– Давай, я тебя по-настоящему нарисую. Встань вот сюда, повернись в пол оборота… Хорошо. Голову откинь чуть назад, а одну руку приподними. Все равно, какую.

– А кто это звонил – снова Надежда? – спросила Варвара, стараясь сохранить равновесие в столь неудобной позе.

– Да нет, мама с работы звонила. Спрашивала, не скучаю ли я один. Ну, я ответил, что не скучаю и не один – мы с тобой занимаемся.

– Чем?

– Математикой, ясно дело! Чем же еще?

– А тебе не стыдно врать?

– А я и не вру. Вот закончу твой портрет, чаю после бани попьем – и хоть за алгебру, хоть за геометрию!

– Скажи, Солнышко, а кто такая Надежда? – вдруг спросила Варенька.

– О, это же разведчи… – начал было Солнышко, но осекся. – В общем, об этом пока что нельзя говорить, но в свое время ты о ней еще услышишь!

– Ну и не говори, – даже не обиделась Варя. И с ехидцей добавила: – Тоже мне тайны Мадридского двора.

– Варенька, не отпускай руку, – попросил Солнышко. – А ты и вправду настоящая красавица! Это я тебе не только как твой друг, а как художник говорю.

– А для чего ты, художник, волосы красишь? – вдруг спросила Варя.

– Чьи волосы?

– Свои, не мои же.

– С чего ты взяла?

– А почему они у тебя на голове рыжие, а там светлые?

Солнышко так беззаботно расхохотался, что чуть не уронил альбом:

– А-а, вот ты о чем! Да нет, просто в детстве у меня были очень светлые волосы. Я сам не помню – родители рассказывали. А потом уже постепенно стали такими, как теперь. А там, – Солнышко непринужденно погладил себя «там», – только теперь начали расти, потому, наверное, и цвет такой. Но не беспокойся, и там тоже со временем порыжеют!

И Солнышко протянул ей почти готовый рисунок.

– Неужели это я? – удивилась Варя, разглядывая портрет. – По-моему, дорогой художник, вы мне грубо и откровенно льстите!

– Льщу, – согласился Солнышко. – Откровенно и грубо. – С этими словами он подошел к Варе сзади и обнял, положив ладони ей на грудки, а голову склонив на плечо. – Ты похожа на Афродиту, вышедшую из моря, – зашептал он Варе на ухо. – Ты – само совершенство…

Но тут Варенька так резко толкнула Солнышко, что он едва удержался на ногах:

– Прекрати сейчас же!

– Извини, я забылся. Неужели тебе со мной так противно?

– Как раз наоборот, – чуть слышно откликнулась Варенька. – И именно поэтому – прекрати.

– Ну, как скажешь, – пожал плечами Солнышко. – Просто я подумал: раз ты согласилась быть со мною поласковей, то и я со своей стороны… Извини, я сейчас.

И Солнышко вновь побежал в коридор – к телефону.

* * *

Проводив Надежду и Васятку, доктор оказался, что называется, предоставлен самому себе. Или, вернее, воспоминаниям двадцатилетней давности, которые встали перед ним «воочию, во всей своей самости», как писал в одном из стихотворений известный кислоярский поэт Владислав Щербина. А вскоре перед Серапионычем воочию и во всей своей самости явился и сам Щербина: сей служитель муз неспешно шествовал мимо автобусной остановки, размахивая авоськой, внутри которой белел непрозрачный полиэтиленовый мешок. В мешке угадывались очертания поллитровой бутылки водки, что в этот час было немалою ценностью, так как до двух часов пополудни, когда открывались винные магазины, было еще довольно далеко. Серапионычу не нужно было обладать ни дубовской дедукцией, ни чаликовской интуицией, чтобы догадаться, куда следует славный стихотворец – его путь лежал в близлежащее кафе-столовую № 10, более известное под названием «Овца». Сие заведение никогда не пустовало, ибо облюбовавшие его круги творческой интеллигенции простирались настолько широко, что охватывали почти все население города. И действительно, Кислоярск издревле отличался от других градов и весей Российской провинции тем, что чуть ли не каждый второй всерьез мнил себя гениальным писателем, художником или музыкантом, а каждый первый – знатоком и ценителем всех этих видов изящного искусства. Но больше всего на душу населения приходилось именно поэтов. И поскольку почти каждый из них считал себя гением, а остальных в лучшем случае ремесленниками, то частенько возникала проблема со слушателями их рифмованной (или не очень) продукции. Зная об этом, Серапионыч попытался было спрятаться за фонарный столб, но поздно – Щербина его уже заметил:

– Владлен Серапионыч, вот уж кого не чаял встретить! Идемте в «Овцу», я буду читать свою новую поэму. Ну и закуска, вестимо, будет, – поэт игриво скосил взор на авоську.

Доктор прикинул, что предложение Щербины, пожалуй, не такое уж никчемное. Отчего бы и не забежать на пол часика в «Овцу»? Серапионыч любил искусство вообще и поэзию в частности, и даже шедевры Кислоярских гениев-надомников не смогли отшибить у него чувства прекрасного. К тому же надо было чем-то себя занять: Анна Сергеевна и Каширский отъехали на следующем пятом автобусе, и доктор решил за ними не следовать, будучи уверен, что Надя с Васяткой прекрасно справятся и без него.

– Ладно уж, идемте, – позволил доктор себя уговорить. – Но только ненадолго.

– Ну конечно, совсем ненадолго, – обрадовался Щербина. – Ведь мы же все на работе, просто решили в обеденный перерыв собраться!

Не имея возможности зарабатывать на жизнь литературным трудом, кислоярские поэты вынуждены были устраиваться на «настоящую» работу, причем желательно на такую, где меньше всего задействовался их головной мозг; подметая двор или кидая уголь в топку, они творили свои бессметрные произведения, украдкой примеряя, в каком месте благодарные потомки установят мраморную плиту, гласящую, что такой-то великий поэт, отвергнутый неблагодарными современниками, в этой котельной был вынужден зарабатывать себе на корку хлеба. Серапионычу немало приходилось слышать о тяжкой доле поэта от еще одной непризнанной сочинительницы, пожилой морговской уборщицы тети Дуси, писавшей детские стишки в стиле Агнии Барто.

Когда Щербина и Серапионыч явились в «Овцу», там за двумя сдвинутыми столиками уже сидели несколько поэтов и поэтесс. Прямо над ними, на стене, белело огромное пятно, которое при некоторой доле художественного воображения можно было принять за овцу – никто не помнил, откуда и когда оно появилось, но все считали неотъемлемой частью харчевни. И если бы «овчиное» пятно однажды исчезло со стены, то творческая интеллигенция ощутила бы, что в ее творческой жизни чего-то не хватает.

– Извините за опоздание, – приветствовал Щербина собратьев и сосестер по искусству, присаживаясь вместе с доктором за стол. – Позвольте на этот раз начать наше заседание без формальностей.

Поэты сразу поняли, о чем речь. Откуда-то появились кружки, чашки и даже картонные стаканчики из-под мороженого, и Щербина очень ловко прямо под столом разлил водку, даже не вынимая бутылку из авоськи.

– Ну, за поэзию! – провозгласила Софья Кассирова, поэтесса рембрандтовско-рубенсовских очертаний.

Когда первый тост был закушен (запит чаем, занюхан рукавом или краюшкой хлеба), Щербина извлек из кармана замусоленную школьную тетрадку в косую линеечку, на обложке которой Серапионыч узрел надпись: «Путешествие в Париж. Сочинение Вл. Щербины, 1984 год».

Нельзя сказать, что администрация «Овцы» была в восторге от того, что поэты пьют принесенный алкоголь, вместо того чтобы приобретать его в разлив и на месте (естественно, с неизбежными наценкой и недоливом), но бороться с этим было совершенно бесполезно: без выпивки творческие личности обходиться не могли, а на «официальную» выпивку у них хронически не хватало средств.

Дождавшись, когда все закусят, Щербина встал и торжественно, чуть нараспев, стал читать:

– Я видел Париж воочию,

Париж видел меня…

Далее речь шла о приключениях лирического героя поэмы в дремучем Бульонском лесу и о высокой развесистой ржи Елисеевских лугов, глядя на которую, поэт вспоминал свою возлюбленную, исчезнувшую в Звездной Бесконечности.

– Вы и вправду были в Париже? – тихо спросил Серапионыч, когда поэт кончил чтение под общие вежливые аплодисменты – никто не понял толком, что хотел сказать автор, но яркие образы поэмы, кажется, проняли всех.

– Был ли я в Париже? – переспросил Щербина. – Ну разумеется, не был! Кто меня туда пустит? Дело не в Париже, а во Всемирной Душе.

– А, ну понятно, – закивал Серапионыч, хотя не имел ни малейшего представления, что это за Всемирная Душа и какое она имеет отношение к Парижу.

После Щербины во весь свой могучий рост поднялась Софья Кассирова – признанная певица Древнего Египта, пирамид, фараонов и священных Нильских крокодилов. Собственно, таковою она стала, разрабатывая сию благодатную тему на протяжении восьмидесятых и девяностых годов, так что теперь Серапионычу, похоже, посчастливилось присутствовать при первых шагах гениальной поэтессы на «египетском» поприще.

Прополоскав глотку остатками того, что было в стаканчике, Софья принялась вещать замогильным (если не сказать – запирамидным) голосом:

 
– Если Нил великий разольется,
В берега его уж не вогнать,
Если жрец Омона не вернется,
Как мне век свой в горе вековать?
Выйду утром я на берег Нила,
Где цвели туманы над рекой,
И священной пасти крокодила
Поклонюся буйной головой…
Серапионычу вспомнились более поздние, еще не написанные строки из этой же серии –
"Жрецу Омона поклоняся в храме,
Отправилась я к Нилу в ближний путь,
Где аллигатор острыми зубами
Ласкал мою девическую грудь" -
и он отметил немалый прогресс госпожи Кассировой в раскрытии «египетской» темы.
После Кассировой слово взял еще один стихотворец, некто Александр Мешковский:
– Недавно мне приснился вещий сон,
Был так неясен, так тревожен он -
Грядущее я зрел в безумной мгле,
Грядущее на небе и земле…
 

Стихотворение Мешковского было встречено наиболее бурными аплодисментами – как показалось Серапионычу, это было вызвано не столько художественными достоинствами, сколько тем, что по размерам оно значительно уступало опусам Щербины и Кассировой, а это было немаловажно в ожидании следующего тоста.

И тут Серапионыч тоже решил блеснуть. Трудно сказать, что стало тому виною – то ли водка, которую он не употреблял последние два десятка лет, то ли стихи в авторском исполнении, а скорее всего, то и другое в гремучей смеси – но доктор не спеша поднялся за столом. Поэты с любопытством затихли, ибо Серапионыч вообще-то был редким гостем их посиделок, а если и появлялся, то говорил мало, а больше слушал.

– Мне очень понравились все ваши стихи, – прокашлявшись, начал доктор. При этом он заглянул в стаканчик из-под мороженого, где плескались остатки жидкости, но пить не стал, а поставил на стол, где его тут же допил Щербина. – Знаете, я особенно хотел бы отметить «Вещий сон». Скажите, Александр, ваше стихотворение основано, так сказать, на личном опыте, или… Или как?

– Или как, – нехотя ответил Мешковский. – То есть вообще-то я сны вижу, но насколько они вещие, это уж дело другое. А здесь вещий сон – это как бы художественный образ…

– как у Щербины, – с ехидцей вставила Кассирова. – Образ солнца, встающего над Парижем между ног Эйфелевой башни!

– Опошлить можно все, что угодно, – слегка надулся Щербина. – В вашей занимательной египтологии всяких двусмысленностей куда больше, чем у меня! Вот, например…

– Да, так вот, насчет вещих снов, – гнул свое Серапионыч. – Извините, что отклоняюсь от литературы, но лично я и вправду на днях видел вещий сон!

Это сенсационное сообщение вызвало скептические улыбки на лицах поэтов, лишь одна малоприметная и не очень молодая дама спросила:

– И как, он уже сбылся?

Даму звали Ольгой Заплатиной, и друзья-поэты обычно поглядывали на нее чуть свысока, ведь мало того что Ольга Ильинична стихам предпочитала прозу, так еще в своих произведениях избегала всяческих авангардных «наворотов», а напротив – старалась излагать мысли по возможности простым и доступным языком. Разумеется, коллеги по Музе считали, что сочинительница таким образом «выпендривается» и пренебрежительно именовали ее творчество «соцреализмом». Однако Заплатина не обижалась, а продолжала делать свое дело.

– Увы, Ольга Ильинична, пока еще нет, – улыбнулся доктор. – Но если кто-нибудь запомнит, что я теперь скажу, то лет через двадцать сможет проверить, сбылось это или не сбылось.

– Именно двадцать? – недоверчиво переспросил Щербина.

– Что-то около того, – подтвердил доктор. – И, кстати, я узнал о дальнейшей судьбе многих своих знакомых.

– Владлен Серапионыч, а как насчет присутствующих? – вкрадчивым голосом спросил кто-то из поэтов.

– Насчет всех не скажу, но кое-чье будущее я запомнил, – скромно ответил доктор. – Хотя, право же, стоит ли говорить об этом?

– Стоит, стоит! – загалдели заинтригованные стихотворцы. – Говорите, раз уж начали!

– Ну что ж господа, вы сами этого хотели, – дал себя уговорить Серапионыч. – Вот, например, вы, любезнейший Щербина. В какой-то момент вы достигнете определенных вершин, сделаетесь даже председателем литературного общества, но увлечение треклятым зельем сыграет с вами дурную шутку: я видел (во сне, конечно), как вы торгуете на базаре рейтузами, всю выручку пропиваете, и в конце концов… – Доктор замолк.

– И что же в конце концов? – как-то неестественно засмеявшись, поторопил Щербина.

– Ах, ну стоит ли, – заколебался доктор. – Да мало ли чего увидишь в вещем сне? Впрочем, извольте: дело окончится тем, что в науке именуют делириум тременс, а в быту – белой горячкой.

– Очень смешно, – проворчал Щербина.

– Не менее занятная биография ждет и нашу милейшую госпожу Кассирову, – продолжал Серапионыч. – Не пройдет и десяти лет, как вы, любезнейшая Софья, займетесь политикой…

– Вы хотите сказать – вступлю в партию? – изумилась Кассирова.

– И не в одну, – радостно подхватил доктор, – в несколько сразу!

– Но ведь у нас только одна партия, – возразил кто-то из поэтов. И с едва скрытым сарказмом добавил: – Руководящая и направляющая.

– А будет много, – заверил доктор. – По числу мелких и крупных олигархов. И каждая – руководящая и направляющая.

– Что еще за олигархи? – переспросила Софья. – Наверное, вы хотели сказать – аллигаторы?

– Нет-нет, именно олигархи, – подтвердил доктор. – Хотя между теми и другими немало общего… Но, впрочем, из-за увлечения эзотерикой и все тем же треклятым зельем конец у вас будет таким же, как у Щербины.

– Да-а? – удивилась Кассирова. – Уж не имеете ли вы в виду, что я сделаю операцию по изме…

– Нет-нет, я имел в виду белую горячку, – поспешно перебил доктор. – А вот вас, господин Мешковский, чара сия минует – вы сумеете вовремя остановиться. Правда, ваша поэтическая деятельность несколько потускнеет, но зато вы станете уважаемым человеком, общественным деятелем на ниве сексуального равноправия, а также редактором веб-портала…

– Какого, простите, портала? – с удивлением переспросил Мешковский.

– Ну, интернет-портала, – уточнил Серапионыч. – Как бы вам это получше объяснить? Интернет – это такая субстанция, которая вроде как бы существует, но пощупать ее очень трудно. Я уточню у знакомого админа, то есть провайдера, и тогда разъясню вам более толково.