Текст книги "Царь мышей"

* * *

Как читатели уже, наверное, догадались, неприметным господином на похоронах отца Александра был ни кто иной, как Глеб Святославович – ближайший помощник покойного Михаила Федоровича. Правда, на похороны он явился отнюдь не для того, чтобы отдать последний долг покойному – у него были совсем другие намерения. Неизвестно, как ему удалось уговорить бывших на погребении именитых князей и бояр и даже самого Патриарха, но после похорон все они собрались в небольшой корчме неподалеку от кладбища, где Глеб Святославович заблаговременно снял для тризны отдельную горницу. Справедливости ради нужно отметить, что чести быть приглашенными удостоились далеко не все – за поминальным столом не было ни Пал Палыча, ни отца Иоиля, не говоря уж о малоимущих прихожанах покойного.

Зато там нашлось место боярину Павловскому и наиболее знатным из «идущих вместе» – Ване Стальному и любвеобильной боярышне Глафире, да еще юному певцу Цветодреву, который в перерывах между поминальными речами услаждал слух собравшихся соответствующими случаю песнопениями. Остальные парни и девушки ходили дозором вокруг корчмы, дабы не пропустить туда кого-то из посторонних. Нечего и говорить, что боярин Павловский, вовсе не знававший покойного отца Александра, куда больше (и громче) скорбел о другом покойнике – царе Путяте – и делал это, что называется, от всей души. Откушав поминальной медовухи, другие князья и бояре не отставали от Павловского, один лишь Глеб Святославович сидел между ними тихо и незаметно.

Когда поминальные речи и застольные разговоры о высоких душевных качествах обоих невинно убиенных начали под воздействием обильного угощения понемногу переходить в обычную болтовню о том да о сем, Глеб Святославович незаметно встал из-за стола и куда-то удалился. Никто его исчезновения, конечно, и не заметил. Но несколько времени спустя он появился в дверях, ведущих во внутренние службы корчмы, причем не один – рядом с Глебом Святославовичем, неловко потупя взор и переминаясь с ноги на ногу, стоял живой и невредимый царь Путята. Поначалу их никто даже и не заметил, но когда Ваня Стальной случайно бросил взор в сторону двери, он едва не лишился дара речи.

– Там… Там… – отрывисто бормотал Ваня, выпучив глаза и тыча пальцем в воздух.

– Царь! Батюшка!! Живой!!! – раздались радостно-удивленные вопли. Все повскакали с мест и, опрокидывая стулья, бросились к Государю. Один лишь Цветодрев остался на месте и, подыгрывая на гуслях, запел «Многая лета».

При виде столь бурного изъявления чувств Государь попытался юркнуть обратно в дверь, но Глеб Святославович его удержал, цепко ухватив за рукав кафтана.

– Да. Злодеи пытались меня убить, но я чудом остался жив, – быстро проговорил Путята, когда первый взрыв ликования чуть стих. – Выходит, неправильно я царствовал, коли, стоило мне исчезнуть ненадолго, и сразу все пошло кувырком. Но обещаю – отныне все будет совсем по-другому. Я создам сильную государственную власть сверху донизу, а не как раньше: правая рука не знает, что делает левая.

Подданные слушали своего царя, не совсем понимая, к чему он клонит. Но Путята и раньше имел обычай выражаться несколько туманно. Главное – он был жив и снова с ними.

Едва Государь закончил свое краткое обращение, Патриарх Евлогий поднял огромный позлащенный крест и провозгласил:

– Возблагодарим же Господа нашего, что уберег Царя, народ и Отечество от беды лютой!

Пока царь произносил речь, а остальные ему внимали, Глеб Святославович снова куда-то исчез. Когда первая радость от обретения считавшегося погибшим Государя чуть улеглась, гости начали замечать в его облике черты, которых до чудесного спасения никогда не замечали: казалось, Государь и помолодел, и ликом порумянел, и вырос чуть не на целую голову, и в плечах стал шире… Словом, все понимали, что что-то тут не так, но никто не решался первым сказать, что царь-то не совсем настоящий.

И тут в дверях вновь появился Глеб Святославович, и вновь не один. Вместе с ним был человек, которого меньше всего ожидали увидеть здесь и сейчас – некто боярин Ходорковский, почитавшийся первым врагом Путяты, так как царь пару месяцев назад засадил его в городской острог, где он, собственно, и должен был бы сейчас находиться. Все взоры устремились на опального боярина – признает ли своего обидчика, или обличит его как самозванца? Несколько мгновений Ходорковский глядел на Путяту, словно не веря очам своим, а потом всплеснул руками и кинулся к царю:

– Государь-батюшка! Живой!..

– Прости меня, боярин, оклеветали тебя злые люди, – приговаривал Путята, крепко обнимая и даже лобызая боярина Ходорковского, одетого в казенное рубище, заметно отдающее темничной сыростью. – Будь же мне отныне верным помощником и опорою.

Все кругом, не стесняясь, утирали слезы бебряными и прочими рукавами, а Патриарх Евлогий в порыве чувств (искренних ли – иное дело) даже благословил недавних ворогов на общие дела Отечества и народа ради.

* * *

За несколько лет сотрудничества с господином Херклаффом Анна Сергеевна и Каширский привыкли к самым разнообразным неожиданностям. Но на сей раз произошло нечто и вовсе невиданное: непонятно как, за одно мгновение, из тесной мрачной комнаты в глубине царского терема они перенеслись в просторную залу с персидскими коврами, роскошными зеркалами, изящными канделябрами и прочими дорогостоящими безделушками. С высокого изразцового потолка свисала стопудовая хрустальная люстра, а на мраморных столах красовались достижения цивилизации – телевизор, музыкальный центр и даже компьютер. Все это могло показаться сном или наваждением, если бы не наволочка с драгоценностями, которую господин Каширский по-прежнему держал в руках.

Херклафф сидел в вольтеровском кресле напротив компьютера и с хитроватой усмешкой поглядывал на своих сообщников.

– Г-где мы? – с неожиданной робостью спросила Глухарева.

– В мой дом, в Рига, – охотно сообщил людоед. – Данке шон за помошшь, можете быть сфободен. Ауф видерзеен, либе дамен унд херрен.

– То есть как это? – взвыла Анна Сергеевна. – Завезли черт знает куда – и ауфидерзеен?! Так мы не договаривались.

Херклафф подался чуть вперед в кресле, его клыки недвусмысленно лязгнули:

– Фройляйн Аннет Сергеефна, после того, как вы меня попытались убивайть, я, как порядочный дер хуманист, дольжен вас кушать, но не делаю это, ибо сегодня уже пообедаль. Так сказать, имел эйне кайзерише обед! Но если вы шелаете быть майн ужин…

– Нет-нет, не желаем, – поспешно перебил Каширский и поставил наволочку на паркет. – Все, Эдуард Фридрихович, нас уже нету!

И «человек науки», подхватив Анну Сергеевну, чуть не силой вывел ее из светлой залы.

– Все не так страшно, – говорил он, спускаясь по широкой мраморной лестнице, – в Риге мы не пропадем. У меня тут есть один хороший приятель, бывший депутат Саэйма, я как-то во время предвыборной кампании давал установки электорату, чтобы голосовали за него…

– Какая-нибудь фигня вроде массового гипноза?

– Да нет, более тонкая работа. Я заряжал установками бананы, а он раздавал их избирателям. И результаты оказались весьма внушительными…

– Что за чушь! – презрительно фыркнула Анна Сергеевна. – Может, его бы избрали и без ваших глупостей!

– Может быть, – не стал спорить Каширский. – Подозреваю, что он думал так же, как и вы, и на следующие выборы меня уже не позвал.

– И что?

– Ну, я же вам говорил – бывший депутат. А почему бывший? А потому что!

Выйдя из дома, Анна Сергеевна и Каширский очень скоро смогли убедиться, что повидать экс-депутата им вряд ли удастся: они очутились на узкой грязной улочке, вьющейся между рядов двух-трехэтажных каменных строений. Первые этажи были оборудованы под лавочки и мастерские, украшенные вывесками преимущественно на немецком языке. Чувствовалось, что о таких достижениях современной цивилизации, как водопровод и электричество, не говоря уж о радио и телевидении, здесь даже не слыхивали.

– А, ну ясно, Эдуард Фридрихович высадил нас не в современной, а в средневековой Риге, – совершенно спокойно определил Каширский. – Дело в том, что из его дома имеется два выхода: один в наш мир, а другой – в параллельный.

– Ну так давайте вернемся и пройдем в правильную дверь, – предложила Анна Сергеевна.

– А перед этим попадем к нашему другу на ужин, – закончил Каширский. – Нет-нет, Анна Сергеевна, это никак невозможно. Во всяком случае, не сегодня.

– И что вы предлагаете? – высокомерно процедила Глухарева.

– Ну, что-нибудь придумаем, – беспечно откликнулся Каширский. – У меня имеется научный опыт и связи с астральным миром, у вас, гм, свои методы и навыки…

За разговорами они прошли узкую улочку и свернули на другую – чуть более прямую и широкую. Лавки тут были куда солиднее, а вывески над ними – крупнее и ярче. Кое-где виднелись и русские надписи, выполненные старинной кириллицей, так что, приглядевшись, нетрудно было понять, что это мелочная лавка или харчевня, где можно отведать кваса по-московитски или даже новгородских окуньков. Да и в многоязыкой речи прохожих нет-нет и проскальзывали знакомые слова.

Нащупав в кармане золотой кувшинчик – последний дар покойного Путяты – Каширский обратился к почтенному купцу в щегольском кафтане, который что-то на ходу выговаривал своему помощнику, невзрачному мужичку в серой поддевке:

– Простите, пожалуйста, что отрываю от беседы, но мы только что прибыли в Ригу. Не подскажете ли, где здесь меняют или покупают золотые вещи?

Купец на миг задумался:

– Пройдите вперед, а напротив этого, как бишь его, Управления заграничных дел, сразу две обменных лавочки. Но я вам советую идти в ту, которая слева: там дают меньше, но зато все по-честному, без обмана. А вот в той, что справа…

– Как вы сказали – Управление заграничных дел? – к неудовольствию Каширского перебила Анна Сергеевна. – А где это?

– Вон то серое здание, – махнул рукой помощник. – А на что оно вам?

Почувствовав, что Анна Сергеевна собирается ответить что-то вроде «не ваше собачье дело», Каширский поспешно поблагодарил прохожих и отвел Анну Сергеевну в сторонку:

– Если мы обменяем мой кувшинчик и ваше колечко на здешнюю валюту, то на какое-то время должно хватить. А потом что-нибудь придумаем. – Но, заметив, что Анна Сергеевна его почти не слушает, Каширский с подозрением спросил: – А зачем вам, извините, понадобилось Управление заграничных дел?

– Не ваше собачье дело, – нехотя оторвалась Глухарева от своих мыслей. – И вообще, ждите меня здесь и не шляйтесь куда попало.

Оставив изумленного Каширского посреди улицы, Анна Сергеевна решительным шагом направилась к серому зданию.

Вернулась госпожа Глухарева почти через час. Ни слова ни говоря, она прошествовала в ближайшую харчевню под огромной вывеской со свиньей, держащей во рту бутылку вина. Каширский растерянно проследовал за своей сообщницей.

Усевшись за стол, Анна Сергеевна извлекла из сумки и горделиво брякнула об стол небольшим, но увесистым мешочком.

– Золото? – шепотом ужаснулся «человек науки». – Откуда?..

– Эй, гарсон, или как тебя там! – крикнула Анна Сергеевна. – Жрать неси!

– Вас, битте? – вразвалочку подошел к ней официант в не совсем свежем наряде. – А-а, жрать? – уважительно переспросил он, украдкой скосив взор на мешочек. – Айн момент, фройляйн!

– Вы спрашиваете, золотишко откуда? – хмыкнула Анна Сергеевна, усаживаясь за стол. – Очень просто – родину продала.

– Какую родину? – изумился Каширский.

– Ясное дело, не советскую, – буркнула Глухарева. – Да ставь сюда и неси побольше, – велела она «гарсону». – Историю знаете?

– Вообще-то история – это не совсем моя научная специализация, – уклончиво отвечал Каширский, наблюдая, как стол наполняется всяческими яствами. – Но будучи, так сказать, ученым широкого профиля, где-то в общих чертах, конечно, знаком и с историей…

– Ливонскую войну помните? – перебила Анна Сергеевна, приступая к трапезе.

– Ну да, что-то где-то слышал, – не очень уверенно откликнулся Каширский. – Это, кажется, из эпохи Ивана Грозного?

– Вот именно, – Глухарева шмякнула к себе в тарелку огромный кус мяса и добавила квашеной капусты. – А я пошла в министерство иностранных дел, или как оно тут зовется, и рассказала все, что вспомнила из учебника. А что не вспомнила, на месте додумала.

– Что додумали? – все никак не мог «врубиться» господин Каширский.

– Что, что! То, что Московский царь Иван вот-вот собирается двинуть на Ливонию все свои полки, чтобы взять Ригу и прорубить себе окно в Европу. А для правдоподобия сообщила, сколько у него войск, сколько лошадей, сколько пушек и всего прочего. Да вы ешьте, я сегодня щедрая!

Каширский принялся накладывать себе в тарелку, но вдруг остановился и пристально поглядел на Анну Сергеевну:

– Простите, Анна Сергеевна, но вы, кажется, что-то перепутали. Мы с вами оказались не в прошлом, а в настоящем, хотя и параллельном. И я не уверен, что в нем существует Иван Грозный, да и Московское царство в таком виде, как…

– Зато заплатили не скупо, – ухмыльнулась Глухарева, указав на мешочек. – И обещали добавить, если вы, как всегда, все дело на завалите.

– Я? – искренне удивился Каширский.

– Вы, вы, – сварливо подтвердила Анна Сергеевна. – Я им сказала, что не сегодня-завтра в Ригу проездом заявится князь Курбский, который бежит из Москвы в Польшу, а он знает о коварных кознях царя Ивана куда больше.

– Какой еще Курбский? – ужаснулся Каширский. – Он же давно умер!

– Но вы-то живы, – возразила Анна Сергеевна. – Изобразить Курбского – хоть на это у вас ума хватит?

Каширский не был уверен, что сможет достоверно сыграть опального князя Курбского, но, еще раз глянув на мешочек с золотом и на ломящийся от кушаний стол, со вздохом согласился.

* * *

До Городища путники добрались как раз к закату. Василий ловко спрыгнул с телеги и помог спуститься Наде.

– Ну, Чумичка, прощай, – сказала Чаликова, обнимая колдуна. – Главное, лихом не поминай.

– Да ладно уж, ненадолго расстаемся, – добродушно проворчал Чумичка

– Не знаю, конечно, как там все сложится, но лично я сюда возвращаться не стал бы, – задумчиво проговорил Дубов. – Разве что особые обстоятельства?..

За этими разговорами Надя и Вася скинули с себя «маскировочную» ветошь и аккуратно сложили ее на телегу, оставшись в летней одежде из «нашего» мира.

Еще раз простившись с Чумичкой – сердечно и немногословно – путешественники начали привычное восхождение на Холм. А почти от самого подножия столбов Надежда поглядела вниз – Чумичка стоял, опершись на край телеги, и глядел им вослед. Помахав рукой, Надя решительно прошла между столбов. Василий не оборачиваясь шагнул следом.

Первым, что они увидали, миновав столбы, оказался доктор Серапионыч, который сидел на булыжнике и читал газету столь естественно, будто у себя дома или на лавочке в Вермутском парке. Украдкой заглянув в газету, Чаликова с облегчением убедилась, что она датируется нынешним днем и годом, а не двадцатью годами назад или, чего доброго, вперед.

– Доктор, а вы что здесь делаете? – удивился Дубов.

– Вас поджидаю, – Серапионыч сложил газету и встал с камня. – Решил вот лично убедиться, что вы не заблудились во времени и пространстве. Ну как, выполнили, что хотели?

Вспоминать о событиях дня Надежде очень не хотелось, поэтому она ответила кратко, в стиле газетных заголовков:

– Преступники понесли заслуженное наказание, Херклафф съел Путяту, а в городе началось черт-те что.

– Подробности после, – Василий перекинул чаликовский саквояж из правой руки в левую. – Пойдемте, что ли? На автобус бы не опоздать.

– А что Васятка? – спросила Надя.

– В городе, отсыпается – откликнулся Серапионыч. – Ему ведь за последнюю неделю и поспать толком не удалось… Осторожно, Наденька, здесь камешек, вы об него в прошлый раз чуть не споткнулись. Ну, когда в следующую экспедицию?

– Думаю, что эта – последняя, – вздохнул Дубов, хотя убежденности в его голосе доктор не уловил. – Может быть, единственное – когда Васятку будем провожать, если он, конечно, не пожелает остаться в нашем мире. Но учтите, Наденька – это я сделаю сам, без вас.

– Почему без меня? – Надежда на миг остановилась и пристально посмотрела на Василия.

– Потому что едва вы увидите очередную несправедливость, а вы ее непременно увидите, то сразу же броситесь ее исправлять. А к чему это обычно приводит – сами знаете.

– Так вы что, предлагаете просто проходить мимо?

– Да нет, речь о другом. Правильно ли мы вообще поступаем, вмешиваясь в дела параллельного мира? – Почувствовав, что Надежда собирается его перебить, Василий заговорил быстрее: – И все-таки – давайте забудем, что существует такой Царь-Город и все, что там происходит! Поверьте, так будет лучше – и для них, и для нас.

Василий чуть замедлил шаг и глянул на спутников – он и хотел, чтобы они с ним согласились, и в глубине души боялся, что согласятся.

Молчание прервал доктор Серапионыч:

– Что ж, Василий Николаич, по-моему, вы правы.

– Владлен Серапионыч, вы это произнесли так, будто хотели сказать: «Василий Николаич, по-моему, вы не правы», – заметил Дубов.

Тут уж не выдержала Надя:

– Что за глупые разговоры – правы, не правы. Если бы этот мир жил сам по себе, по своим законам развития, без вмешательства извне, то я еще могла бы еще остаться сторонней наблюдательницей. Но вы посмотрите, что там творится: Глухарева и Каширский, люди из нашего мира, совершают всякие пакости, служа самым темным силам. Так называемые наемники, гнуснейшее отребье наших же «бандформирований», переправляются туда и творят полный беспредел. Но это еще цветочки. Какие-то, – здесь Надя в сердцах употребила такое словечко, от которого даже Дубов и Серапионыч слегка покраснели, – тащат туда нашу взрывчатку и наши отравляющие газы! Я уж не говорю про этого гэбульника, или кто он там был на самом деле, Михаила Федоровича, который самим Путятой вертел, как хотел! И вы предлагаете стоять в сторонке и ни во что не вмешиваться?

– Ну а что вы, Наденька, можете предложить взамен? – тихо спросил доктор. – Привести других наемников, в противовес тем, кого вы называете отребьем? А для борьбы с кагебистами задействовать агентов ЦРУ?

– Я не знаю, что делать, – как-то сникла Надежда. – Но вижу одно: страна безудержно катится в самую гнусную диктатуру, доносы, тотальный страх, расстрелы, Гулаг и тридцать седьмой год!

– Наденька, это вы о Кислоярском царстве? – как бы мимоходом спросил Дубов.

– Да нет, извините, это я так, о своем, – вздохнула московская журналистка.

– Мне кажется, Надя, вы сгущаете краски, – попытался было возразить Василий, но неожиданно Чаликову поддержал Серапионыч:

– Знаете, я, конечно, сам тридцатые годы не застал, но в молодости лично знавал многих свидетелей той эпохи. И то, что я наблюдал в Царь-Городе, напоминает годы эдак тридцать четвертый, тридцать пятый… Нет, вроде бы в массовом порядке еще не сажали и не расстреливали, но страх уже крепко засел в людях. Вроде бы никто ничего не запрещает, но все знают, что можно говорить, а о чем лучше помолчать. Это трудно объяснить на словах, но вы меня понимаете.

– Вот-вот, а отравление князя Борислава вкупе со взрывом на Сорочьей – это убийство Кирова и поджог Рейхстага в одном флаконе, – усмехнулся Василий.

Трудно сказать, до чего дошла бы эта дискуссия, но ее пришлось прекратить – спустившись с городища и миновав широкую поляну, путники достигли автобусной остановки. Там стояли несколько человек, главным образом дачники из садового кооператива «Жаворонки».

– Здравствуйте, Ольга Ильинична, – приветливо сказал доктор, пристроившись рядом с одной из пассажирок, представительною дамой с ведром крыжовника.

– Владлен Серапионыч! – чуть вздрогнув, обернулась дама. – Наденька, Василий Николаич! Откуда вы взялись?

– Да из моей хибарки, – непринужденно соврал доктор. – Засиделись за чаем, а потом в обход городища – и сюда. Всё боялись, что опоздаем.

– Минуты через три должен подъехать, – глянув на часики, заметила Ольга Ильинична. Как уже читатель, наверное, догадался, это была та самая писательница Заплатина, которой Серапионыч вчера двадцать лет назад «напророчил» большое литературное будущее.

– Ольга Ильинична, а вы радио не слушали? – продолжал Серапионыч.

– Нет. А что?

– Ну, тогда присядьте на лавочку, а то упадете. Вас, уважаемая Ольга Ильинична, за роман «Камасутра для Мики-Мауса» выдвигают на Нобелевскую премию по литературе.

Заплатина уже поняла, что доктор над ней по привычке подшучивает, и охотно включилась в игру:

– Владлен Серапионыч, а вы ничего не перепутали? Насколько я помню, «Камасутру» написала не я, а Даша Донцова.

– А-а, ну, значит, на Нобелевку выдвигают мадам Донцову. Тоже весьма, весьма достойная кандидатура…

Но тут подъехал автобус – отнюдь не раритетный «Львов», а чуть менее допотопный «Икарус» – и все пассажиры загрузились в него, а Серапионыч даже помог Ольге Ильиничне затащить туда ведро крыжовника.