Текст книги "Царь мышей"

* * *

Лекция профессора Кунгурцева прошла с огромным успехом. И хотя слушателей было не очень много, от силы треть зала, и без того не очень-то вместительного, но зато это были не случайно забредшие посетители, а люди, которых всерьез интересовала история родного края. Чувствуя это, профессор «выкладывался» по полной программе: подробнейше отвечал на все записки из зала, даже если вопросы были и не совсем по теме, почти наизусть приводил обширные цитаты из древних летописей и трудов историков – словом, лекция затянулась гораздо позднее заявленного времени. А когда она все же завершилась, неугомонный профессор предложил слушателям задавать дополнительные вопросы.

Из второго ряда поднялся невысокий человек в аккуратном темном костюме. Он сидел почти рядом с Васей Дубовым и его товарищами – Люсей, Генкой и Митькой. Неподалеку от них, на краю третьего ряда, расположились инспекторы Столбовой и Лиственницын. Егор Трофимович слушал лекцию с самого начала, а Николай Павлович только что явился, чтобы встретить Васю, но узнав, что лекция еще в разгаре, прошел в зал.

Человек в костюме прокашлялся, вытер платочком вспотевшую лысину, поправил галстук и заговорил высоким и чуть скрипучим голоском:

– Вот вы, товарищ Кунгурцев, очень интересно и увлекательно говорили. Думаю, выражу общее мнение, если скажу, что вы наглядно представили нам события тысячелетней давности. Но, извините, я ничего не услышал о классовом строении общества, об антинародной, угнетательской сущности княжеских и прочих режимов древности.

Профессор немного растерялся – взгляда с такой стороны он явно не ожидал:

– Ну, это вопрос отдельный. Если он вас так волнует, то мы с вами могли бы обсудить его после лекции.

– А вы, товарищ профессор, не уходите от ответа, не уходите, – с ехидцей в голосе наставивал человек в костюме. – Тут вот молодежь вас слушает, – он кивнул в сторону Дубова и его друзей, – а ей гораздо проще внушить превратное представление о прошлом. А заодно и о настоящем. А потом удивляемся, откуда у нашего юношества берется нигилизм и упадочнические настроения!

– Видите ли, уважаемый, – дождавшись, пока товарищ выскажется, заговорил Кунгурцев, – простите, как вас по имени-отчеству?..

– Александр Петрович Разбойников, – отчеканил борец с нигилизмом и упадочничеством. – Председатель Кислоярского горисполкома. Член бюро городской первичной организации КПСС. Депутат областного Совета.

– А-а, так это вы – батюшка знаменитой «Норбы Александровны»? – простодушно улыбнулся профессор.

– Да, я! – приосанился товарищ Разбойников. – И буду очень рад, если войду в историю хотя бы как батюшка «Норбы Александровны», потому что уборка мусора приносит больше пользы городскому хозяйству, чем вся ваша археология, вместе взятая!

– Не смею с вами спорить, – кротко ответил профессор, – но, простите, с точки зрения нас, малополезных археологов, ваше детище – совершенно варварское приспособление, лишающее будущих исследователей так называемого культурного слоя эпохи…

– Вот-вот, для вас культурный слой – это мусор! – радостно подхватил Александр Петрович. – И не удивительно, что вы роетесь в этом мусоре, а потом выдаете его за подлинную историю!

– Ну, разошелся Петрович, – шепнул инспектор Столбовой инспектору Лиственницыну. Тот в ответ лишь вздохнул – подобные «взбутетенивания» и «пропесочивания» товарищ Разбойников регулярно учинял и в Кислоярской милиции, хотя она в его ведение как мэра города вроде бы и не совсем входила. Работники внутренних дел уже знали, что в таких случаях следует во всем соглашаться с Александром Петровичем, а потом поступать по-своему. Профессор же Кунгурцев этого правила не знал и пытался возражать:

– Но позвольте…

– Не позволю! – отрезал товарищ Разбойников. – Никому не позволю глумиться над нашими светлыми идеалами!.. И вам не позволю, – неожиданно переключил он внимание на малоприметную даму, сидевшую в четвертом ряду, наискосок от Александра Петровича. – Да-да, вам, товарищ Хелена! Думаете, мы не знаем, на каких помойках проклятого прошлого вы роетесь под видом краеведческих исследований? Мой вам дружеский совет – прекратите ваши злопыхательские изыскания, а то мы вам поможем их прекратить!

– Но Хелена же исследует нашу историю… – попытался было вступиться Кунгурцев, однако Разбойников гнул свое:

– Нашу историю? Нет, не нашу – вашу историю! А наша история началась в Октябре семнадцатого года выстрелом «Авроры», возвестившим начало нового мира, свободного от насилия и эксплуатации! И вам, господин Кунгурцев, как ленинградцу, не мешало бы об этом хотя бы иногда вспоминать!

Профессор мрачно молчал – отвечать на подобные речи значило бы перейти на такой уровень дискуссии, до которого он предпочитал не опускаться.

А товарищ Разбойников тем временем совсем, что называется, «соскочил с катушек»:

– Хотя что это я говорю – ленинградец. Ваш город всегда был рассадником троцкистско-зиновьевской ереси, и вы – достойный продолжатель этих опортунистов и врагов народа! Да если бы вы были членом нашей Партии, то я сделал бы все, чтобы вас оттуда вымели поганой метлой как чуждый элемент, разлагающий ее изнутри!

Александр Петрович остановился, чтобы перевести дух, и этой паузой воспользовалась девушка, глядя на которую, хотелось сказать: «Студентка, комсомолка, спортсменка и просто красавица». По меньшей мере в первом пункте это соответствовало истине – девушка была начинающим археологом из кунгурцевской группы.

– Да что вы такое говорите! – накинулась студентка на товарища Разбойникова. – В первый раз видите человека, и уже готовы навешать на него все ярлыки. Между прочим, Дмитрий Степаныч…

– Да не нужно, Танечка, – попытался было остановить ее профессор. – Ты как будто за меня оправдываешься – и перед кем?

– Я хочу, чтобы все знали, – не отступалась Танечка. – Дмитрий Степаныч получил партбилет под Курском, и не ради карьеры и привилегий, а чтобы первым идти в бой и погибнуть за Родину. Извините, это я так, просто для справки.

Видимо, поняв, что уж несколько перехватил через край, мэр чуть сбавил обороты:

– Нет, ну я же не отрицаю фронтовых заслуг товарища Кунгурцева. Но из ваших слов получается, что я, в отличие от него, вступил в партию ради карьеры или каких-то привилегий. Так вот, заявляю вам, что это неправда! Спросите любого в Кислоярске, и вам ответят, что Разбойников не только сам никаких привилегий никогда не имел и не имеет, но и зорко следит, чтобы коммунисты не становились перерожденцами!

Выпалив все это, Александр Петрович с видом оскорбленной добродетели плюхнулся на место.

– Ну что же, у кого еще будут какие вопросы? – как ни в чем не бывало предложил профессор. И, проницательно глянув во второй ряд, сказал: – Кажется, молодой человек хочет, но не решается что-то спросить?

Встала Люся:

– Да… Но вообще-то я не молодой человек, а девочка.

– Тысячу извинений, – виновато развел руками профессор. – Но вообще-то… простите, можно узнать ваше имя?

– Люся.

– Но вообще-то, Люся, еще раз извините, что перехожу на личности, вы как бы, сами того не подозревая, продолжаете традиции некоторых племен, некогда обитавших в долине Кислоярки. Уж не знаю, чем это было вызвано, однако они предпочитали носить одежду и даже прическу, как бы это сказать… Я употребил бы научный термин «унисекс», но опасаюсь, что мой уважаемый оппонент Александр Петрович усмотрит в нем нечто неприличное, ибо, как известно, в нашей стране секса нет.

Однако Разбойников, кажется, даже не слышал, что говорил профессор. Как раз в это время сидевший ближе всех к нему Генка, к удивлению своих друзей, негромко обратился к мэру:

– Александр Петрович, можно с вами поговорить?

Товарищ Разбойников, еще не совсем угомонившийся после стычки с лектором, уже хотел было поставить на вид Генке, а заодно и Васе и Митькой, что они явились на культурное мероприятие легкомысленно одетыми, да еще с открытыми коленками, но, натолкнувшись на спокойный Генкин взгляд, отказался от этого воспитательного намерения, а немного подался в его сторону (их радзеляло незанятое кресло), и между ними завязалась негромкая беседа.

Тем временем, ответив на вопросы Люси и еще нескольких слушателей, профессор Кунгурцев завершил встречу довольно оригинальным способом:

– Дорогие друзья, тут в мой адрес прозвучала критика, и я должен признать, что она была совершенно справедливой. Поэтому я попытаюсь исправиться и прошу еще несколько минут внимания. Итак, угнетаемые князьями и воеводами древние кислоярцы отнюдь не безропотно терпели притеснения, которые чинила им правящая олигархическая верхушка. Стихийный протест трудящихся масс в конце концов привел к возникновению первых социал-демократических кружков, участники которых пытались найти применение идеям основоположников научного коммунизма в условиях раннефеодального устройства древней Кислоярщины…

Затеяв это маленькое хулиганство, профессор Кунгурцев, конечно же, хотел немного «подергать за усы» товарища Разбойникова, скомкавшего ему окончание лекции. Публика хихикала, сам же Александр Петрович, только что закончивший разговор с Генкой, словно и не слышал «подколок» лектора – то ли решил «не поддаваться на провокацию», то ли находился под впечатлением того, что сказал его юный собеседник.

Когда же лекция завершилась, Разбойников молча встал и словно на автопилоте проследовал к выходу.

В вестибюле к ребятам подошли Столбовой и Лиственницын.

– Время позднее, мы вас проводим по домам, – как нечто решенное, сообщил Егор Трофимович. – Ну, кому куда?

Выяснилось, что Генка живет почти по дороге к дому Лиственницыных, а Митьку и Люсю взялся проводить Столбовой.

– Да ни к чему это, – попытался было возражать Генка. – Гипнотизер и отравительница, от которых вы собираетесь нас охранять, город уже давно покинули.

– Откуда ты про них знаешь? – строго спросил Лиственницын.

– Так мы ж сами их видели! – радостно сообщил Митька. – Помнишь, Вась, на бульваре – сначала мужик за листья мороженое покупал, а потом они с этой теткой во всем черном от дээндэшников драпали! Жаль, Машки нет, она бы вам то же самое сказала.

– Ну хорошо, Гена, а с чего ты взял, что их уже нет в городе? – не отступался Николай Павлович.

Генка чуть смешался, но ему на помощь пришел Вася Дубов:

– Элементарно, дядя Коля. Если они ведут себя так «внаглую», то вновь бы себя проявили, а раз милиция их ищет, то давно бы их уже схватила на месте преступления. А если этого не произошло, то значит, они ушли.

– А если наоборот, затихарились, чтобы вечером, когда стемнеет, вновь выйти на охоту? – возразил Столбовой.

– Не думаю, Егор Трофимович, – со своей стороны возразил Вася. – Во-первых, вечером магазины закрыты, и им негде кленовые листки отоваривать, а во-вторых, дети уже по домам сидят, если эта дама в черном действительно только на них охотится.

– Но вы-то не по домам сидите, – усмехнулся Егор Трофимович. – Ладно, ребята, пошли.

Уже по дороге инспектор Лиственницын сказал:

– А ты, Генка, храбрый парень – с самим Петровичем заговорил, да еще когда он «на взводе». Если не секрет, о чем вы с ним так долго беседовали?

Генка прикинул – говорить ли правду, а если говорить, то как ее подать.

– Я рассказал, что его ждет, – как бы нехотя произнес Генка. – Недавно мне попалась одна научно-популярная брошюра о том, как можно моделировать будущее через события, которые происходят в настоящем. Ну, вроде как бы продолжить функцию, заданную неким уравнением…

– Ну и что же ты ему нафункционировал? – не вытерпел Николай Павлович.

– Ну ладно, – решился Генка. – Я сказал Александру Петровичу, что перед ним на выбор два пути. Первый – он будет столь фанатично и догматично отставивать свои идеалы, что удостоится прозвища «Железобетонный Петрович» и в какой-то момент зайдет в своей «железобетонности» так далеко, что попадет за решетку на восемь лет, из которых проведет в заключении шесть…

– Постой, Геннадий, отчего же именно восемь и шесть? – изумился инспектор Лиственницын. – Нет, ну я допускаю, что по твоему методу можно смоделировать какие-то общие тенденции, но чтобы такие подробности – это уж ты хватил!

Генка лишь вздохнул – кажется, он действительно «хватил» в том смысле, что опять наговорил лишнего. Почувствовав это, Вася поспешил сменить тему:

– И как это он тебя за такие предсказания на месте не прихлопнул?

– Из дедовского нагана, – усмехнулся Николай Павлович.

Генка рассмеялся:

– Ну отчего у нас такое представление о людях? Раз товарищ Разбойников – значит, сразу прихлопнет, да еще из нагана. А он нормальный мужик, если к нему отнестись просто и по-человечески. Тем более, что я представил Александру Петровичу и вторую модель, по которой он опять-таки будет действовать в соответствии со своими убеждениями, но лишь до того предела, пока это не противоречит логике и здравому смыслу. И тогда он войдет в историю как прекрасный хозяйственник и благодетель своего города.

– Ну и какой же путь выбрал товарищ Разбойников? – спросил Лиственницын.

– Он ничего не сказал, но выбрал, я так думаю, второй путь, – словно и не замечая насмешки, совершенно серьезно ответил Генка. И, чуть подумав, добавил: – Собственно, иного выбора у него и не было…

За этими не совсем обычными разговорами они дошли до Генкиного дома. Прощаясь, Вася сказал:

– А знаешь, Генка, по-моему, ты просто на солнце перегрелся, вот и несешь всякую околесицу.

Генка даже не обиделся:

– Что ж, Вася, может, ты и прав. Ну, будь здоров. Спасибо, Николай Палыч, что проводили.

С этими словами он скрылся в подъезде, а Николай Павлович и Вася продолжили путь вдвоем.

– Дядя Коля, как ты думаешь, может, ему и впрямь открылись некие тайные знания? – сказал Вася, вспомнив, что было на речке.

– Кому – Разбойникову? – не понял Лиственницын.

– Да нет, Генке.

– День сегодня какой-то шебутной, – вздохнул Николай Павлович, а Вася не понял – то ли он говорит о чем-то своем, то ли так своеобразно отвечает на вопрос о Генкиных «тайных знаниях».

* * *

Когда Чаликова, Серапионыч и Васятка добрались до Горохового городища, солнце уже давно закатилось, хотя небеса были по-прежнему светлы. На остатки от десяти рублей, похищенных доктором у самого себя, они доехали пригородным автобусом до деревни Заболотье, а оттуда по известным Серапионычу лесным дорожкам пробрались к Городищу.

– Ну, идемте, что ли? – как-то не очень уверенно предложила Надя, когда они взобрались на самый верх, к подножию столбов.

– Давайте я первый, – вызвался Серапионыч. – Если что, не поминайте лихом.

– Доктор, но если вы почувствуете, что что-то не так, тут же возвращайтесь! – напутствовала его Надежда.

– Всенепременнейше, – не стал спорить Серапионыч и отважно шагнул в пространство (а может, и время) между двух каменных столбов. В отличие от своих спутников, доктор был полностью уверен, что попадет именно туда, куда нужно.

Едва переступив «порог», доктор замахал рукой Наде и Васятке – дескать, все в порядке, давайте сюда.

Первым, кого они увидели, миновав столбы, оказался Василий Николаевич Дубов, поднимавшийся вверх по склону. Одет он был в майку и «бермуды» – так же, как в самый первый день экспедиции. Царь-городский кафтан висел сложенный у него на плече.

Надю удивило даже не столько отсутствие рядом с Василием отца Александра, сколько облик самого Дубова – таким удрученным и подавленным она еще никогда его не видела.

Внизу, на проселке, стояла простая крестьянская телега, запряженная рыжей лошадкой.

Надежда окликнула Дубова.

– Наденька? – удивился Василий. По всем рассчетам, его спутники теперь должны были находиться в Кислоярске, а никак не на Городище, да еще с «параллельной» стороны.

Вмиг придав лицу выражение самое непринужденное, Дубов скинул кафтан прямо на землю и, пошарив во внутреннем кармане, достал листок бумаги:

– Это отец Александр просил передать тебе, Васятка. Сам он должен был еще на пару дней задержаться.

Трудно сказать, чего стоила Дубову и его непринужденность, и то, что произнося эту ложь, он даже не покраснел – но другого выхода у Василия не было: от его умения держаться теперь зависела дальнейшая судьба, а может быть, и самая жизнь Васятки.

Приняв листок, Васятка уселся на один из камней, коими был усеян весь холм, и стал читать:

"Дорогой друг Васятка! Случилось так, что отец Иоиль захворал, и несколько дней я должен буду исполнять свои обязанности, покамест он выздоровеет или я подыщу себе иную замену. А дотоле постарайся не тосковать в незнакомом тебе мире и всецело доверяй нашим друзьям, как ты всегда доверял мне.

До скорой встречи, и хранит тебя Господь.

Александр".

Послание было написано вполовину старославянскими, а вполовину современными буквами – за год пребывания сначала в Каменке, а затем в Царь-Городе Александр Иваныч так толком и не освоил письменность, принятую в Кислоярском царстве. Васятка мог читать и так, и эдак, но когда одна буква написана старинным уставом, а соседняя в том же слове – по-современному, то даже короткую записку приходилось разбирать довольно долго.

Пока Васятка читал, Дубов отвел Надю и Серапионыча в сторонку:

– Умоляю вас, тише. Нельзя, чтобы Васятка о чем-то догадался.

– Что случилось? – Надя порывисто схватила Василия за руку.

– Александр Иваныч погиб, – чуть слышно ответил Дубов.

– Не может быть! Я не верю! – шепотом вскричала Надя.

– Убийство? – внешне бесстрастно спросил Серапионыч. Дубов кивнул.

– Вы как хотите, а я возвращаюсь в Царь-Город, – заявила Надя. Едва глянув на нее, Василий Николаевич понял – отговаривать бесполезно. Да и некогда.

– Только держитесь как можно естественнее, – шепнул Дубов, украдкой глянув в сторону Васятки.

– Постараюсь, – с трудом улыбнулась Надежда.

– Васятка, тут дело такое, – возвысил голос Дубов, – мы с Надей посоветовались и решили еще на денек-другой задержаться в Царь-Городе. А вернемся вместе с отцом Александром.

– А как же я? – удивился Васятка. Он переводил взгляд с Нади на Василия и на доктора, словно бы о чем-то догадываясь и боясь верить в свои догадки.

– А мы с тобой поедем обратно в Кислоярск, – Серапионыч положил руку Васятке на плечо. И добавил: – Надеюсь, в Кислоярск нашего времени…

– В каком смысле – нашего времени? – обернулся к нему Дубов.

– Да это отдельный рассказ, – вздохнула Надежда. – А кстати, Владлен Серапионыч, полностью ли вы уверены, что, пройдя между столбов, окажетесь именно в нашем времени?

Доктор беззаботно рассмеялся, хотя наверное, один он знал, чего ему стоили и этот смех, и эта беззаботность:

– Наденька, вы, конечно, не заметили, но я положил под левым столбом листок бумаги из своей записной книжки…

Василий слушал со все нарастающим изумлением – при всей проницательности он никак не мог сообразить, о чем, собственно, толкуют его друзья.

– Ну, с Богом, – деланно бодро произнесла Чаликова. – Надеюсь, на сей раз все обойдется без сюрпризов?

– Я в этом просто уверен, – подхватил Серапионыч и без лишних слов шагнул между столбов с таким видом, как будто это была дверь его служебного кабинета.

Никакой бумажки рядом с левым (равно как и с правым) столбом не оказалось – за двадцать лет она уже давно превратилась в прах.

– Васятка, давай сюда! – крикнул доктор.

– Ну, простимся, что ли? – боясь выдать себя, нарочито чуть грубовато проговорил Дубов.

– Прощай, дядя Вася, – едва слышно промолвил Васятка.

– Что значит – прощай? – возмутилась Надя. – Никаких прощаний, скоро мы все увидимся – и ты, и я, и отец Александр…

Почувствовав, что не в силах долее изображать натужную бодрость, Чаликова подтолкнула Васятку:

– Ну, иди же!

– До свидания, тетя Надя, – столь же тихо сказал Васятка и, не оглядываясь, прошел между столбов.

И лишь увидев, как Серапионыч и Васятка неспешно спускаются вниз по городищу, Надя уронила голову на плечо Василию и тихо зарыдала.

Серапионыч пристально вглядывался вперед и вниз – туда, где проходило шоссе. Вскоре доктор разглядел проезжающий автобус – уже не громоздкий «Львов», а длинный рыжий «Икарус» с «гармошкой» посередине. Затормозив и приняв в себя нескольких пассажиров, стоящих на обочине, авотбус покатил дальше и скрылся из виду за ближайшим поворотом дороги.

– Ну, теперь мы дома, – облегченно вздохнул доктор. – Правда, опять на автобус опоздали, но это уже как бы почти традиция.

– И как мы в город попадем? – забеспокоился Васятка.

– В город отправимся завтра, – беспечно ответил Серапионыч. – А переночуем… Ну да хоть бы в Покровских Воротах.

– Где-где? – не понял Васятка.

– В усадьбе Ивана Покровского. Да ты не беспокойся, Васятка – это, наверное, единственное место, где любой человек может чувствовать себя самим собою, не боясь, что его примут за безумца.

– А, ну понятно, – кивнул Васятка, хотя толком ничего не понял.

Тем временем Дубов подхватил чаликовский саквояж, и они с Надей тоже стали спускаться по склону, к проселочной дороге, где все еще стояла телега с лошадкой: будто зная или догадываясь, что и обратно в город ему придется возвращаться не одному, Чумичка не спешил, высадив Дубова, поворачивать обратно. Теперь же, видя, как Василий бредет вниз, да еще вместе с Надей, он силился развернуть телегу на узкой дороге.

– Вася, что произошло?.. – после недолгого молчания разомкнула уста Надежда.

– Толком не знаю, – вздохнул Дубов. – Ясно одно – убит.

– А письмо к Васятке?

Дубов печально улыбнулся:

– Александр Иваныч догадывался, что его ждет, и написал это письмо еще позавчера, при нашей последней встрече. Как видите, оно пришлось очень кстати – можно представить, что сталось бы с Васяткой, вернись он теперь в Царь-Город. – Дубов немного помолчал. – Когда мы ехали сюда, то нам навстречу шла Анна Сергеевна в полуобгоревшем платье и сильно бранилась, а Каширский ее успокаивал. Не ваших ли это рук дело?

– Моих, – не стала отрицать Надя. – Пришлось ее малость поджечь, спасая вас.

– Меня? – переспросил Василий. – Нынче, Наденька, вы изъясняетесь загадками…

Так и не сумев развернуться по-обычному, Чумичка прибег к тому же способу, что и несколько дней назад на Белопущенском тракте: сначала «уполовинил» лошадь и телегу, а когда дело было сделано, вернул их в прежний вид.

Именно на этой скромной повозке, запряженной рыжею лошадкой, а не на рыжем «Икарусе» и не в щегольской карете господина Рыжего путешественниками предстояло возвратиться туда, где их никто не ждал, а коли и ждали, то явно не с распростертыми объятиями. И если Василий в глубине души считал эту затею сущим безрассудством, то Надя, прекрасно представляя, какой прием их ждет, столь же ясно понимала, что по-другому поступить она не могла. Иначе не была бы Надеждой Чаликовой.