Текст книги "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла"

– Тогда я спасу его от этих друзей.

– Ах, Хелен, Хелен! Ты слабо представляешь себе несчастья, на которые обрекаешь себя, соединяя свою судьбу с таким человеком!

– Я так уверена в нем, тетушка, несмотря на все вами сказанное, что охотно рискну своим счастьем за возможность позволить ему достичь собственного. Ну а более достойных мужчин я оставлю тем, кто ищет выгоды. Если же мистер Хантингдон и совершал дурные поступки, я сочту достойным посвятить свою жизнь спасению его от последствий ошибок молодости и постараюсь помочь ему вернуться на путь добродетели. И да ниспошлет мне Господь успех в этом деле!

Тут наш разговор завершился, ибо как раз в эту минуту из комнаты дядюшки донесся его громовой голос, велевший тетушке незамедлительно ложиться спать. Сам он весь вечер пребывал в отвратительном настроении. У него разыгралась подагра. Болезнь постепенно усиливалась, начиная с нашего приезда в город, и наутро тетушка воспользовалась этим обстоятельством, чтобы убедить его немедленно вернуться в деревню, не дожидаясь окончания сезона. Дядюшкин врач поддержал и развил ее резоны, и, вопреки своему обыкновению, она так поспешила с приготовлениями к отъезду (я думаю, столько же ради меня, сколько ради дядюшки), что через несколько дней мы уехали, и я больше не видела Хантингдона.

Тетушка льстит себя надеждой, что я скоро его забуду, а возможно, и полагает, что уже забыла, ведь при ней я никогда о нем не упоминаю. Пусть так и думает, пока мы с ним не встретимся снова, если только этому суждено случиться. Удивлюсь, если суждено.

Глава XVIII. Миниатюра

25 августа.

Я уже вполне примирилась с обычной рутиной повседневных занятий и тихих развлечений, снова довольна и весела, но все равно с нетерпением жду весну в надежде вернуться в город, но не ради тамошних увеселений и разгульной жизни, а ради возможности увидеться с мистером Хантингдоном, ибо он по-прежнему живет в моих мыслях и мечтах. Что бы я ни делала, ни видела, ни слышала – все, в конечном счете, сводится к нему. Какими бы знаниями или умениями я ни овладевала, все они когда-нибудь пойдут ему на пользу или на утеху; какие бы новые красоты в природе и искусстве я для себя ни открывала, все надо было либо зарисовать, чтобы когда-нибудь они порадовали его взор, либо сохранить в памяти, чтобы при случае ему рассказать. По крайней мере, надежду на это я питаю, и такие фантазии светят мне на стезе одиночества. Возможно, это всего лишь блуждающие огоньки, но что за беда, если я буду следить за ними взглядом и любоваться их сиянием, пока они не собьют меня с пути! Хотя, пожалуй, этого не произойдет, ибо я хорошо обдумала советы тетушки и теперь ясно понимаю, как было бы глупо растратить себя на человека, недостойного всей той любви, которую я могла бы ему подарить, и не способного ответить на лучшие, самые глубокие чувства, созревшие в тайниках моей души, причем понимаю настолько ясно, что, даже если мы встретимся, если он все еще помнит и любит меня (что, увы, крайне маловероятно, учитывая, какой образ жизни он ведет и кто его окружает) и попросит моей руки, я твердо решила не давать согласия, пока точно не узнаю, чье мнение о нем ближе к истине – мое или тетушкино, ибо если мое мнение в целом ошибочно, значит, я люблю не его, а плод собственного воображения. Но я не могла ошибиться, нет и нет! Есть нечто непостижимое… какое-то внутреннее чутье, которое говорит, что я права. В нем есть зачатки добродетели, а какая это радость – помочь ей расцвести! Если он сбился с пути, какое это счастье – вывести его на верную дорогу! Если сейчас он подвержен пагубному влиянию своих порочных и растленных компаньонов, какое это благо – избавить его от них! О, лишь бы я поверила, что это уготовано мне небесами!

Сегодня первое сентября[45]45
  Первого сентября, согласно Парламентскому закону о правилах и сроках охоты 1831 г., открывался сезон охоты на куропаток, который в Англии, Шотландии и Уэльсе длился до 1 февраля. (Примеч. автора).


[Закрыть], но дядюшка уже наказал лесничему приберечь куропаток до приезда джентльменов.

– Каких джентльменов? – спросила я, когда об этом услышала.

Оказалось, что он пригласил небольшую компанию пострелять дичь. Одним из приглашенных был его друг мистер Уилмот, вторым – друг моей тетушки мистер Скоттинхем. Новость эта в первый момент меня ужаснула, но все мои огорчения и дурные предчувствия рассеялись как сон, когда я узнала, что третьим будет мистер Хантингдон! Тетушка, разумеется, была настроена против его приезда и усердно пыталась отговорить дядюшку просить его к нам, но тот, посмеиваясь над ее возражениями, сказал, что поздно после драки кулаками махать – он пригласил Хантингдона с его другом лордом Лоуборо еще перед отъездом из Лондона, так что остается только назначить день охоты. Стало быть, он жив, здоров, и я точно его увижу. Выразить свою радость я не могу, так как скрыть ее от моей тетушки было бы очень трудно, а я не хочу тревожить ее своими чувствами, пока не пойму, следует давать им волю или нет. Если выяснится, что мой долг – обуздать их, они не причинят огорчений никому, кроме меня; а если я все-таки пойму, что имею полное право питать эту привязанность, то ради ее предмета не убоюсь ничего, даже гнева и переживаний моего лучшего друга… и скоро я буду знать это наверняка. Правда, они явятся не раньше середины месяца.

Также у нас будут гостить две барышни: мистер Уилмот приедет с племянницей и ее кузиной Милисент. Вероятно, тетушка полагает, что общество последней пойдет мне на пользу, ибо она являет собой здоровый пример кротости, смирения и послушания; в первой же, как я подозреваю, она видит своего рода отвлекающее средство, способное отвлечь от меня внимание мистера Хантингдона. Спасибо я ей за это не скажу, но обществу Милисент буду рада – она милая, добрая девушка, и я бы не прочь быть такой, как она… ну, если и не совсем такой, то хотя бы чуть больше на нее похожей.

19-ое.

Они приехали. Приехали третьего дня. Джентльмены отправились на охоту, барышни сидят с тетушкой в гостиной за рукоделием, а я удалилась в библиотеку, ибо чувствую себя очень несчастной и хочу побыть одна. Книги для меня не спасение, так что попробую хоть как-то развеяться за письменным столом, подробно изложив причину моего беспокойства в дневнике. Он будет мне вместо наперсницы, в чьи уши я могла бы извергнуть потоки душевных излияний. Он не посочувствует моим страданиям, но и не посмеется над ними, и если я буду держать его под замком, то и никому о них не проговорится. Стало быть, лучшего друга мне для этого не найти.

Давайте я для начала расскажу о прибытии мистера Хантингдона, как я почти два часа просидела, глядя в окно, прежде чем его экипаж показался у ворот парка, – остальные приехали раньше, – и какое глубокое разочарование испытывала всякий раз, когда это был не он. Первым появился мистер Уилмот с барышнями. Когда Милисент вошла к себе в комнату, я ненадолго покинула свой наблюдательный пункт, чтобы заглянуть к ней и перемолвиться с нею наедине: после нашего отъезда из города мы обменивались длинными письмами, и теперь она была моей задушевной подругой. Вернувшись к окну, я увидела у дверей очередной экипаж. Не его ли? Нет. Это была простая черная коляска мистера Скоттинхема, а сам он стоял на крыльце и пристально следил, как выгружают его сундуки, сундучки и коробки. Сколько же он их навез! Можно подумать, он собрался пробыть здесь полгода, не меньше. Прошло немало времени, когда появилось ландо лорда Лоуборо. Кто он, интересно? Не из его ли друзей-распутников? Пожалуй, нет. Его-то уж точно никто бы не назвал праздным гулякой, к тому же манеры выдают в нем человека слишком рассудительного и благовоспитанного, чтобы заслуживать подобные подозрения. Это высокий, худощавый, угрюмый человек лет тридцати-сорока, на вид несколько болезненный и изнуренный.

Наконец к лужайке перед домом весело подкатил легкий фаэтон[46]46
  Фаэтон – конный экипаж с откидным верхом.


[Закрыть] мистера Хантингдона. Его самого я видела лишь мельком: едва остановив лошадей, он лихо спрыгнул на ступеньки и исчез в доме.

Только тогда я покорилась необходимости переодеться к обеду – Рейчел уже минут двадцать стояла у меня над душой, – а по завершении столь важного дела спустилась в гостиную, где застала мистера Уилмота, мисс Уилмот и Милисент Харгрейв в полном составе. Почти сразу вошел лорд Лоуборо, а за ним и мистер Скоттинхем, который, казалось, забыл и простил мое поведение в прошлую встречу и не оставил надежду, что немного смирения и мягкой настойчивости с его стороны смогут меня образумить. Он подошел ко мне, когда я стояла у окна, беседуя с Милисент, и заговорил почти в том же духе, что и всегда, но тут вошел мистер Хантингдон.

«Интересно, как он меня поприветствует?» – спросило мое затрепетавшее сердце, но я ни шагу не сделала навстречу гостю и даже отвернулась к окну, дабы скрыть или обуздать свои чувства. Но, поздоровавшись с хозяином и хозяйкой дома, а также со всеми остальными, он подошел ко мне, страстно пожал руку и прожурчал, что рад видеть меня снова. Тут как раз возвестили, что обед подан, и тетушка изъявила желание, чтобы мистер Хантингдон сопроводил в столовую мисс Харгрейв, а ненавистный мистер Уилмот, с немыслимыми ужимками, вызвался сопровождать меня, и в результате я была обречена сидеть за столом между ним и мистером Скоттинхемом. Зато после, когда все снова собрались в гостиной, несколько восхитительных минут разговора с мистером Хантингдоном с лихвой окупили мои страдания.

В ходе вечера от мисс Уилмот потребовали усладить общество музыкой и пением, а от меня – продемонстрировать свои рисунки, но, хотя он любит музыку, а она превосходный музыкант, мне кажется, я не погрешу против истины, утверждая, что мои рисунки заинтересовали его гораздо больше, нежели ее музицирование.

Все шло гладко, но, услышав, как он произнес вполголоса, с нажимом на одно слово «А вот ЭТОТ – лучше всех!» я с любопытством подняла глаза, посмотреть, о чем это он, и, к своему ужасу, обнаружила, что он не без самодовольства рассматривает оборотную сторону одного из рисунков, где красовалось его собственное лицо, которое я когда-то набросала и позабыла стереть. Не найдя ничего лучше, я в порыве чувств попыталась выхватить рисунок у него из рук, но он меня упредил и с возгласом «Ну, уж нет! Клянусь святым Георгом, я оставлю его себе!» спешно спрятал его на груди и, радостно посмеиваясь, застегнулся на все пуговицы.

Затем, придвинув подсвечник поближе, он собрал все рисунки, включая просмотренные, и, пробормотав «Теперь буду смотреть с обеих сторон» принялся ревностно их изучать. Поначалу я взирала на это весьма хладнокровно, уверенная, что его тщеславие больше не потешат никакие открытия, ибо, хотя не могу не повиниться в порче нескольких рисунков неудачными попытками запечатлеть эту чересчур пленившую меня физиономию, я была уверена, что тщательно уничтожила все свидетельства моего увлечения, за тем единственным досадным исключением. Однако от карандаша на картоне часто остаются бороздки, которые не удалить никакими усилиями. И так почти на всех оборотных сторонах рисунков. Признаться, меня бросило в дрожь, когда я увидела, как близко он подносит листы к огню и как напряженно всматривается в неисчерканный с виду картон, и все же я надеялась, что ему не удастся разглядеть эти еле заметные бороздки себе на радость. Тем не менее, я ошиблась. Завершив осмотр, он спокойно проговорил:

– Чувствую, обороты своих рисунков – как и постскриптумы писем – барышни отводят для самого важного и интересного из того, что их занимает.

Затем он, откинувшись на спинку кресла, несколько минут размышлял в молчании, не переставая самодовольно улыбаться, а пока я готовила убийственную отповедь, призванную сбить с него спесь, он резко поднялся, прошел к диванчику, где Анабелла Уилмот неистово кокетничала с лордом Лоуборо, уселся рядом с ней и не отходил от нее до конца вечера.

«Вот оно что! – подумала я. – Он презирает меня, так как уверен, что я его люблю».

И от этой мысли мне стало так тоскливо, что я совсем сникла, не зная, как мне быть. Подошла Милисент и стала восхищаться моими рисунками, что-то о них говорить, но я была не в силах поддерживать разговор ни с ней, ни с кем-либо вообще, и когда подали чай, воспользовалась возникшей кутерьмой и, незаметно выскользнув из гостиной – я знала, что не смогу сделать ни глотка, – укрылась в библиотеке. Тетушка прислала за мной Томаса, но я велела передать ей, что чай пить сегодня не буду. К счастью, в тот момент она была слишком занята гостями, чтобы выяснять подробности.

Поскольку гости большей частью приехали издалека и устали с дороги, на покой они отправились рано. Дождавшись, когда все, как мне показалось, поднялись наверх и разошлись по спальням, я отважилась выйти, чтобы забрать из гостиной свой канделябр, оставленный на буфетной полке. Но мистер Хантингдон засиделся дольше остальных, и когда я отворила дверь, он как раз ступил на лестницу. Услышав мои шаги в передней, хотя я и сама-то едва ли их слышала, он тотчас оглянулся.

– Это вы, Хелен? – спросил он. – Почему вы от нас сбежали?

– Спокойной ночи, мистер Хантингдон, – проговорила я холодно, не отвечая на его вопрос, и повернула к дверям гостиной.

– Но вы ведь позволите мне пожать вашу руку, – сказал он, встал в дверном проеме, преграждая мне путь, схватил мою руку, и долго удерживал ее против моей воли.

– Дайте мне пройти, мистер Хантингдон! – сказала я. – Мне надо забрать канделябр.

– Канделябр никуда не денется, – не сдавался он.

Я отчаянно пыталась высвободить руку, но он вцепился в нее железной хваткой.

– Почему вы так жаждете от меня избавиться, Хелен? – спросил он с улыбкой, раздражавшей своей самонадеянностью. – Вы же меня не ненавидите.

– Очень даже ненавижу… в данный момент.

– О нет! Вы ненавидите не меня, а Анабеллу Уилмот.

– Мне нет никакого дела до Анабеллы Уилмот, – сказала я, кипя от негодования.

– А мне, знаете ли, есть, – проговорил он с нажимом.

– Меня это не волнует, сударь! – отрезала я.

– Так-таки не волнует, Хелен? И вы готовы поклясться? Готовы?

– Нет, мистер Хантингдон, не готова! Я готова уйти! – воскликнула я, не зная, плакать мне, смеяться или разразиться бурей гнева.

– Ну и идите, злюка! – сказал он, выпустив мою руку, но не успела я опомниться, как он позволил себе наглость обнять меня за шею и поцеловать.

Дрожа от ярости, волнения и не знаю чего еще, я вырвалась, схватила канделябр и бросилась вверх по лестнице к себе в спальню. Он ни за что бы так не поступил, если бы не этот мерзкий рисунок! Еще и посмел оставить его себе как вечный памятник своей гордости и моему унижению!

Всю ночь я почти не сомкнула глаз, а утром встала в растерянности, мучаясь мыслями о предстоящей встрече за завтраком. Я не знала, как себя держать с Хантингдоном: холодное высокомерие и напускное безразличие вряд ли подойдет теперь, когда он знает, что я к нему неравнодушна, по крайней мере, к его лицу. И все-таки надо было каким-то образом сбить с него спесь, ибо я не должна поддаваться власти этих ясных смеющихся глаз. А посему я приняла его игривое утреннее приветствие с той холодной невозмутимостью, которая пришлась бы по душе тетушке, и краткими ответами пресекла все его попытки завязать со мной разговор. Зато с остальными я была необычайно весела и обходительна, особенно с Анабеллой Уилмот, не обделив преувеличенной любезностью даже ее дядюшку и мистера Скоттинхема, но делала я это отнюдь не из кокетства, а просто желая показать Хантингдону, что моя подчеркнутая холодность и сдержанность в общении с ним вызваны вовсе не дурным настроением или упадком духа.

Однако мое поведение его не отпугнуло. Ко мне он почти не обращался, а если все-таки заговаривал, то с той степенью прямоты и откровенности – да и доброты тоже, – которая подразумевала, что он прекрасно знает, какой волшебной музыкой звучит для меня его голос, а если ловил мой взгляд, то с неизменной улыбкой, может, и самонадеянной, но… о! такой ласковой, такой ясной и приветливой, что держать на него зла я больше не могла, и вскоре остатки недовольства растаяли, как утренние облака при летнем солнце.

После завтрака все джентльмены, кроме одного, с мальчишеским рвением снарядились в поход против несчастных куропаток: дядюшка и мистер Уилмот верхом на охотничьих пони, мистер Хантингдон и лорд Лоуборо пешком. Единственным исключением стал мистер Скоттинхем, который из-за ночного дождя счел за благо немного повременить, пока солнце не подсушит траву, а потом уж к ним присоединиться. Сей джентльмен облагодетельствовал всех нас подробным и нудным рассуждением о вреде и опасности промокших ног, причем трактовал он с самым серьезным и невозмутимым видом под насмешки и хохот дядюшки и мистера Хантингдона, которые, предоставив благоразумному охотнику забавлять барышень медицинскими познаниями, взяли ружья и пустились в путь, для начала направив свои стопы в конюшни, чтобы осмотреть лошадей и заодно выпустить собак.

Не имея желания провести все утро в обществе мистера Скоттинхема, я удалилась в библиотеку, установила там мольберт и занялась живописью. Это послужит оправданием моего ухода из гостиной, если тетушка надумает зайти сюда посетовать на мое вчерашнее исчезновение; к тому же мне хотелось дописать картину. Я вложила в нее много труда и надеялась, что эта работа станет моим шедевром, хотя по замыслу она была довольно дерзкой. Яркой лазурью неба в сочетании с теплым, сияющим светом и темными длинными тенями я старалась передать ощущение солнечного утра. И осмелилась добавить листве и травам чуть больше сочной зелени, нежели это принято в живописи, чтобы придать им свежесть поздней весны или раннего лета. Картина изображает лесную поляну. Для смягчения преобладающей свежести всего остального на средний план введена группа темных сосен, а на передний – часть узловатого ствола большого лесного дерева с раскидистыми ветвями, покрытыми ярко-зеленой, тронутой золотом листвой, но не золотом осеннего увядания, а золотом солнечных лучей и первой молодости редких распустившихся листочков. На ветви, четко выделяющейся на фоне мрачных сосен, примостилась пара влюбленных – голубок и горлица, чье мягкое тускловатое оперение создавало контраст другого рода. А внизу, на траве, усыпанной звездочками маргариток, стоит на коленях юная девушка, откинув назад голову и сложив перед собой ладони; густые белокурые волосы ниспадают на плечи, губы приоткрыты, глаза обращены вверх в радостном и в то же время серьезном созерцании пернатых влюбленных, чересчур поглощенных друг другом, чтобы ее заметить.

Я только-только приступила к работе – впрочем, мне оставалось нанести лишь несколько завершающих мазков, – когда мимо окна прошли охотники, возвращавшиеся с конюшен. Окно было приоткрыто, и мистер Хантингдон, должно быть, меня увидел, поскольку через полминуты он вернулся и, прислонив ружье к стене, поднял раму, перемахнул через подоконник и встал перед картиной.

– Просто замечательно, клянусь честью! – вынес он свой приговор после нескольких секунд пристального созерцания. – И сюжет вполне подходящий для барышни. Весна на пороге лета, утро, переходящее в полдень, девичество, расцветающее в женственность, и надежда на грани осуществления. Прелестное создание! Но почему вы не сделали ее брюнеткой?

– Светлые волосы пойдут ей больше. Вы же видите: я изобразила ее голубоглазой, полненькой, белокурой и румяной.

– Геба! Честное слово, Геба![47]47
  Геба, Гебея (греч. hebe – молодость) – в древнегреческой мифологии богиня молодости и красоты.


[Закрыть] Я бы влюбился в нее, не будь передо мной художницы. Блаженная невинность! Думает, придет пора, и ее, как эту прелестную горлицу, будет добиваться и покорит столь же пылкий и нежный возлюбленный. И еще думает, как это будет приятно и какую нежность и преданность он в ней найдет.

– А может, какую нежность и преданность найдет в нем она, – добавила я.

– Все может быть… Ведь в этом возрасте буйство фантазии и причудливость воображения не знает границ.

– Так вы считаете это одной из ее несбыточных буйных фантазий?

– Нет. Сердце подсказывает мне, что это не так. Может, когда-то я так и думал, но теперь, скажу я вам, дайте мне девушку, которую я люблю, и я поклянусь в вечной верности ей и только ей – летом и зимой, в молодости и старости, в жизни и смерти! Раз уж старости и смерти не избежать.

Он проговорил эти слова так серьезно и искренне, что мое сердце зашлось от восторга, но в следующее мгновение он уже совсем другим тоном и с многозначительной улыбкой спросил, нет найдется ли у меня «еще портретов».

– Нет, – ответила я, зардевшись от смущения и досады. Но на столе лежала папка с моими рисунками. Он открыл ее и принялся спокойно изучать содержимое.

– Мистер Хантингдон, это незавершенные наброски, и никому не позволено их видеть!

С этими словами я взялась за папку, чтобы отобрать, но он потянул ее к себе, заявив, что «любит незавершенные наброски разных вещей».

– А я терпеть не могу, когда их смотрят! – отрезала я. – И папку я вам не отдам.

– Так отдайте мне ее содержимое, – ответил он, а когда я выдернула папку у него из рук, он как-то изловчился вытянуть из нее больше половины рисунков и, бегло просмотрев их с обратной стороны, воскликнул:

– Благодарение звездам, еще один! – С этими словами он сунул в карман жилета небольшой овал из картона цвета слоновой кости – законченный миниатюрный портрет, который оказался настолько удачным, что я даже старательно его раскрасила. Но мне претила мысль, что он может остаться у моего мучителя.

– Мистер Хантингдон! – воскликнула я. – Извольте мне его вернуть! Он принадлежит мне, и вы не смеете к нему прикасаться. Отдайте сейчас же! Иначе я никогда вам этого не прощу.

Но чем яростнее я настаивала, тем больше он изводил меня своим издевательски радостным смехом. В итоге он все-таки вернул мне миниатюру со словами:

– Хорошо, хорошо, раз вы так им дорожите, не стану вас его лишать.

Чтобы показать ему, как я дорожу портретом, я разорвала его пополам и швырнула в огонь. К этому он готов не был. Всю веселость с него как ветром сдуло, когда он в немом изумлении взирал на пожираемое пламенем сокровище; затем, небрежно бросив: «Хм! Пойду-ка я постреляю», развернулся на каблуках и покинул комнату тем же путем, каким и вошел, – через окно, после чего манерно надел шляпу, взял ружье и, насвистывая, удалился прочь. Я была не слишком расстроена и спокойно закончила картину, радуясь, что смогла ему досадить.

Вернувшись в гостиную, я обнаружила, что мистер Скоттинхем отважился последовать за своими товарищами в поле. Вскоре после обеда, к которому они и не думали возвращаться, я вызвалась сопроводить Анабеллу и Милисент на прогулку и показать им сельские красоты. Мы долго гуляли и вошли в парк почти одновременно с возвращавшимися охотниками. Изнуренные тяжелым походом и покрытые пылью странствий, почти все они прошли в дом по траве, чтобы не показываться нам на глаза, но мистер Хантингдон, перепачканный грязью с головы до пят и забрызганный кровью своих жертв, что было расценено тетушкой как надругательство над всеми приличиями, двинулся к нам навстречу, издали посылая веселые улыбки и приветственные возгласы всем, кроме меня. Подойдя к нам, он втиснулся между мной и Анабеллой Уилмот и принялся рассказывать о бесчисленных охотничьих подвигах и злоключениях, которые постигли их в тот день. Не будь мы с ним в ссоре, я бы корчилась от смеха, но обращался он исключительно к Анабелле, и я, разумеется, уступила ей право смеяться и подтрунивать над ним, а сама, изображая полное безразличие к тому, что происходило между ними, брела в некотором отдалении и смотрела куда угодно, только не на них. Тетушка шла под ручку с Милисент впереди нас и вела с ней какой-то серьезный разговор. Наконец мистер Хантингдон повернулся ко мне и спросил доверительным шепотом:

– Хелен, почему вы сожгли мой портрет?

– Потому что хотела его уничтожить! – ответила я довольно резко, о чем сейчас нет смысла сожалеть.

– Что ж, прекрасно! – заключил он. – Раз вы меня не цените, придется подыскать ту, которая оценит.

Я решила, что отчасти это было сказано в шутку – этакая игривая смесь притворной покорности судьбе и напускного равнодушия, но он тотчас вернулся к мисс Уилмот и с той минуты до этой, то есть весь тот вечер, следующий день, и следующий за ним день, и еще один, и все нынешнее утро (двадцать второго) не удостоил меня ни одного доброго слова, ни одного приветливого взгляда и заговаривал со мной лишь по необходимости, а если и смотрел в мою сторону, то холодно и враждебно, чего я никак от него не ожидала.

Тетушка замечает перемену, и, хотя ни разу не справилась о ее причинах и ни словом о ней не обмолвилась, видно, что она довольна. Мисс Уилмот тоже все замечает и победоносно приписывает случившееся превосходящей силе собственных чар и льстивых речей, но я воистину несчастна, и гораздо больше, чем готова себе в том признаться. Гордость не приходит мне на помощь. Она вогнала меня в это щекотливое положение, но вызволить из него не может.

Он не хотел причинить мне зла – это все его игривое и веселое расположение духа, а я своим желчным негодованием, столь серьезным и несоразмерным обиде, так глубоко ранила его чувства и так жестоко оскорбила, что, боюсь, он никогда меня не простит… И все из-за какой-то шутки! Он думает, я испытываю к нему неприязнь, – пусть и дальше так думает. Я должна навеки его потерять – так пусть Анабелла завоюет его и торжествует сколько душе угодно.

Но я оплакиваю не столько мою потерю и триумф соперницы, сколько крушение своих тщетных надежд на его благо, ибо она недостойна его любви, и, вверив ей свое счастье, он навлечет на себя беду. Она не любит его, она думает лишь о себе. Ей не понять, сколько хорошего в нем заложено; она этого не увидит, не оценит и не преумножит. Она не будет ни сожалеть о его недостатках, ни пытаться их исправить, а только усугубит своими собственными. И я вовсе не уверена, что в итоге она его не обманет: ясно же, что она ведет двойную игру с ним и лордом Лоуборо: развлекаясь с жизнерадостным Хантингдоном, она всеми силами старается поработить его угрюмого приятеля, и если добьется, что оба они падут перед ней ниц, то обаятельный, но не знатный балагур едва ли одолеет благородного пэра[48]48
  Пэр – высший дворянский титул в Великобритании.


[Закрыть]. Если Лоуборо и замечает ее искусные уловки, то они не причиняют ему беспокойства, а скорее придают пикантность его увлечению, создавая препятствие, набивающее цену без того слишком легкой победе.

Господа Уилмот и Скоттинхем не преминули воспользоваться его пренебрежением ко мне и поочередно возобновили ухаживания. Будь я такой же, как Анабелла и ей подобные, я бы в пику ему воспользовалась настойчивостью этих кавалеров, чтобы оживить его чувство, но, даже если оставить в стороне честность и справедливость, я бы все равно этого не выдержала: мне и без того надоели их преследования, которых я никак не поощряла; даже если бы я все-таки решилась, это ничего бы не изменило. Он же видит, как я страдаю от снисходительной заботливости и скучных рассуждений одного и отталкивающей назойливости другого, но хоть бы тень сочувствия ко мне или негодования на моих мучителей! Наверное, он никогда меня не любил, иначе не отказался бы от меня так охотно и не продолжал бы весело болтать как ни в чем не бывало, не балагурил бы с дядюшкой и лордом Лоуборо, не подтрунивал над Милисент Харгрейв и не заигрывал с Анабеллой Уилмот. О, ну почему я не могу его ненавидеть? Должно быть, я потеряла голову, иначе не унизилась бы до таких переживаний о нем. Но я должна собрать все оставшиеся у меня силы и постараться вырвать его из своего сердца.

Звонят к обеду, да и тетушка тут как тут – идет попенять мне за то, что я целый день просидела за письменным столом, вместо того чтобы развлекать гостей. Да чтоб эти гости… разъехались!