Текст книги "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла"

Глава XIX. Происшествие

Двадцать второе. Ночь. Что я наделала и чем все это кончится? Не могу спокойно об этом думать, не могу спать. Придется снова обратиться к дневнику: вечером изложу все бумаге и посмотрю, что я подумаю об этом завтра.

К обеду я спустилась с твердым намерением отбросить уныние и вести себя как благовоспитанная барышня, что и сделала, причем весьма успешно, учитывая, как болела у меня голова и как тяжело у меня было на сердце. Не знаю, что происходит со мной: все мои силы, и душевные, и физические, вдруг куда-то исчезли, иначе я не проявила бы столько слабости во многих отношениях, но последние день-два мне нездоровилось, полагаю, оттого что я мало сплю, мало ем, много думаю и грущу.

Однако вернемся к развитию событий. Для удовольствия и по просьбе Милисент и тетушки я, сделав над собой усилие, играла и пела в гостиной, пока там не появились джентльмены (мисс Уилмот предпочитает не растрачивать свое музыкальное дарование попусту, играя только для дам). Милисент попросила меня спеть короткую шотландскую песенку, и я допела как раз до середины, когда они вошли. Мистер Хантингдон сходу подступил к Анабелле:

– Ну что, мисс Уилмот, не споете ли вы нам сегодня? – спросил он. – Ну спойте! Вы ведь не откажетесь, если я скажу, что весь день жаждал и алкал услышать ваш голос. Давайте же! Фортепиано свободно.

Да, оно было свободно, потому что я сразу же оборвала песню и отошла от него, как только услышала мольбу мистера Хантингдона. Будь у меня достаточно самообладания, я бы сама обратилась к барышне, весело присоединившись к его просьбе, и тем самым обманула бы его ожидания, если афронт был учинен намеренно, или заставила бы его осознать свой проступок, если он был совершен по легкомыслию. Но я приняла его так близко к сердцу, что смогла только встать из-за фортепиано и опуститься на диван, еле сдерживаясь, чтобы не излить на словах всю горечь, терзавшую мое сердце. Я знала, что в музыке Анабелла гораздо талантливее меня, но у него не было оснований обходиться со мной, как с полным ничтожеством. Момент, выбранный им для своей просьбы, и сама манера ее изложения выглядели как беспричинное оскорбление, и я чуть не расплакалась от досады.

Тем временем Анабелла с торжествующим видом села к фортепиано и облагодетельствовала мистера Хантингдона двумя из его любимых романсов и спела их настолько превосходно, что даже я вскоре сменила гнев на восхищение и с этаким угрюмым наслаждением внимала искусным переливам ее полнозвучного, мощного голоса, красоту которого подчеркивала мягкая и вдохновенная манера исполнения. В то время как слух мой упивался этими звуками, взор мой был устремлен на лицо ее главного слушателя, и я испытывала такое же (или даже большее) наслаждение от созерцания его выразительных черт, ибо стоял он подле исполнительницы и его лицо светилось неимоверным восторгом, а нежная улыбка то появлялась на нем, то исчезала, словно лучики апрельского солнца. Неудивительно, что он «жаждал и алкал» услышать ее пение. Сейчас я от всего сердца простила ему дерзкое пренебрежение мною и устыдилась своей вздорной обиды на сущий пустяк, устыдилась горьких мук зависти, снедавшей мое сердце, вопреки всему этому восхищению и восторгу.

– Ну вот! – сказала она, кокетливо пробежав пальцами по клавиатуре, закончив петь второй романс. – Что мне еще для вас спеть?

Задавая этот вопрос, она оглянулась на лорда Лоуборо – тоже внимательного слушателя, который стоял немного позади, опираясь на спинку стула, и, судя по выражению его лица, испытывал ощущения, весьма сходные с моими – наслаждение, смешанное с грустью. Однако ее взгляд, обращенный к нему, говорил яснее ясного: «Теперь вы делайте свой выбор: для него я спела достаточно и теперь готова порадовать вас». Приободренный таким поощрением, его светлость подошел к фортепиано и, перелистав ноты, раскрыл их на небольшом романсе, на который я недавно обратила внимание и успела не один раз прочесть слова, ибо его содержание связывалось в моем сознании с тираном и властителем моих дум. Теперь, когда нервы мои и без того были возбуждены и расстроены, я не могла слушать эти слова, разливавшиеся сладостными трелями, не испытывая чувств, которые была не в состоянии подавить. Непрошеные слезы навернулись мне на глаза, и я закрыла лицо диванной подушкой, чтобы незаметно выплакаться, пока звучал романс. Мелодия была простая, нежная и грустная. Она и сейчас еще звучит у меня в ушах. Слова тоже:

 
Прощай! Но нет, я не смогу
Проститься мысленно с тобой:
Навеки в сердце сберегу
Дарящий радость образ твой.
 
 
Прекрасна ты во всякий миг!
Когда б не встретилась мне ты,
Такой представил бы я лик,
Пленительней любой мечты?
 
 
И если мне не суждено
С тобой увидеться опять,
Тебя услышать – все равно:
Воспоминаний не отнять.
 
 
Твой голос, полный волшебства,
Пробудит вновь в груди моей
Такие чувства, что едва
Сравнится с ними эмпирей.
 
 
Твой ласковый, лучистый взгляд
Сумею в памяти сберечь
И ту улыбку, что навряд
Отобразит земная речь.
 
 
Прощай! Но сохранить позволь
Надежду – верный талисман:
С ней не страшна презренья боль,
Не нанесет бездушье ран.
 
 
Как знать, вдруг Небеса, мольбу
Мою услышав, мне пошлют
Взамен счастливую судьбу
За всю печаль былых минут?[49]49
  Стихотворение Энн Бронте, перевод Сергея Сухарева.


[Закрыть]
 

Когда пение смолкло, я желала только одного: исчезнуть из гостиной. От дивана было совсем недалеко до двери, но я не осмелилась поднять голову, ибо знала, что мистер Хантингдон стоит возле меня и, судя по звуку его голоса – а это был ответ на какое-то замечание лорда Лоуборо, – лицом ко мне. Быть может, его слух уловил сдавленное рыдание, что заставило его обернуться? Избави Бог! Огромным усилием воли я пресекла дальнейшее проявление слабости, осушила слезы, а как только почувствовала, что он опять отвернулся, встала с дивана и выскользнула из гостиной, укрывшись в своем излюбленном убежище – библиотеке.

Там было темно, разве что от обделенного вниманием камина исходило слабоватое красное сияние, но мне и не нужен был свет – я хотела лишь вдали от посторонних глаз предаться собственным мыслям. Примостившись на низеньком табурете возле удобного кресла, я уткнулась лицом в подушку сиденья и думала, думала, пока слезы опять не полились ручьем и я не разрыдалась, как ребенок. Вскоре, однако, кто-то осторожно приоткрыл дверь и вошел в комнату. Я была уверена, что это кто-то из слуг, и не пошелохнулась. Дверь снова закрыли, но теперь я была не одна: моего плеча легонько коснулась чья-то ладонь и тихий голос спросил:

– Что с вами, Хелен?

Отвечать я была не в силах.

– Вы должны мне сказать и скажете! – властно добавил говоривший и опустился на колени подле меня, завладев моей рукой, но я тут же ее отняла и ответила:

– К вам это не имеет отношения, мистер Хантингдон.

– Вы в этом уверены? – спросил он. – Можете ли вы поклясться, что не думали обо мне, когда плакали?

Это становилось невыносимым! Я попыталась встать, но подол моего платья оказался прижатым к полу его коленями.

– Отвечайте, – настаивал он. – Я хочу знать, потому что, если думали, то мне надо вам кое-что сказать, а если нет – я уйду.

– Так идите! – воскликнула я, но, опасаясь, что он благополучно подчинится и больше не вернется никогда, поспешно добавила: – Или скажите, что хотели, и покончим с этим.

– Так думали или нет? – переспросил он. – Ведь я скажу только в том случае, если вы обо мне думали. Так что отвечайте, Хелен.

– Вы чересчур дерзки, мистер Хантингдон!

– Не чересчур – слишком дерзок, вы имеете в виду… Так не скажете? Что ж, я пощажу вашу женскую гордость и, истолковав ваше молчание как «да», буду считать само собой разумеющимся, что предметом ваших дум и причиной огорчения…

– Право же, сударь…

– Если вы будете это отрицать, я не открою вам своей тайны, – пригрозил он, и больше я его не перебивала и даже не попыталась оттолкнуть, когда он снова взял меня за руку, чуть приобняв другой, правда, в тот момент я едва ли это осознавала.

– Так вот, – подытожил он, – в сравнении с вами Анабелла Уилмот все равно что красующийся в вазе пион в сравнении с душистым бутоном дикой розы, усыпанным алмазами росы, и я люблю вас до безумия! А теперь скажите: приятно ли вам это узнать? Снова молчание? Это знак согласия. Тогда позвольте мне добавить к сказанному, что я не могу без вас жить, и если на мой последний вопрос вы ответите «нет», то сведете меня с ума. Так вы пойдете за меня? Пойдете! Пойдете! – завопил он и едва не задушил меня в объятиях.

– Нет-нет! – воскликнула я, пытаясь высвободиться. – Вы должны спросить у моих дядюшки и тетушки.

– Они не откажут мне, если не откажете вы.

– Я в этом не уверена… Тетушка относится к вам неприязненно.

– Но вы-то нет, Хелен. Скажите, что любите меня, и я уйду.

– Лучше уходите! – промолвила я.

– Уйду сию же минуту. Если только вы скажете, что любите меня.

– Вы же знаете, что да, – ответила я, и он, снова сжав меня в объятиях, осыпал мое лицо поцелуями.

В ту же минуту дверь распахнулась и перед нами предстала тетушка со свечой в руке. Потрясенная увиденным, она переводила изумленный взгляд с мистера Хантингдона на меня и снова на мистера Хантингдона, ибо мы оба вскочили с дивана и теперь стояли на приличном расстоянии друг от друга. Но его смущение длилось только миг. Тотчас овладев собой, он с наизавиднейшей самонадеянностью произнес:

– Сто сотен извинений, миссис Максуэлл! Не будьте ко мне слишком строги. Я просил вашу милую племянницу стать моей женой и в горе, и в радости, но она, как девица добропорядочная, разъяснила мне, что не может и подумать об этом без согласия дядюшки и тетушки. А посему, умоляю вас, не обрекайте меня на вечные страдания! Если вы займете мою сторону, я спасен, ибо мистер Максуэлл, я уверен, не сможет вам ни в чем отказать.

– Поговорим об этом завтра, сударь, – холодно ответила тетушка. – Предмет сей требует обстоятельного и серьезного обдумывания. А сейчас вам лучше вернуться в гостиную.

– Но, тем не менее, – взмолился он, – позвольте мне поручить свое дело на ваше снисходительное…

– Никакая снисходительность к вам, мистер Хантингдон, не должна встать между мной и соображениями о счастье моей племянницы.

– Ни в коем случае! Я знаю: она ангел, а я дерзкий шалопай, возмечтавший обладать таким сокровищем, но, тем не менее, я скорее умру, чем уступлю ее самому лучшему сопернику на свете. А что касается ее счастья, то я готов пожертвовать и телом и душой…

– Телом и душой, мистер Хантингдон? Пожертвовать душой?

– Ну хорошо… Я жизнь отдам…

– Никто не требует от вас ее отдавать.

– Тогда я проживу ее… посвящу свою жизнь… и все жизненные силы содействию и сохранению…

– В другое время, сударь, мы непременно об этом поговорим… И я была бы расположена судить о ваших намерениях более доброжелательно, если бы вы избрали другое время, другое место и, позвольте добавить, другой способ для изъявления ваших чувств.

– Но, видите ли, миссис Максуэлл… – начал он.

– Простите, сударь, – произнесла она с достоинством, – вас ждут в гостиной. – И тут она повернулась ко мне.

– Тогда вы, Хелен, должны замолвить за меня слово, – сказал он и наконец удалился.

– Тебе лучше подняться к себе, Хелен, – важно проговорила тетушка. – С тобой мы тоже обсудим это завтра.

– Не сердитесь, тетушка, – попросила я.

– Я не сержусь, милая, – ответила она. – Я удивлена. Если ты и правда сказала ему, что не можешь принять его предложение без нашего согласия…

– Да, правда, – перебила я.

– …то как же ты позволила…

– Но что я могла поделать, тетушка? – воскликнула я, заливаясь слезами.

Но это были не слезы печали, не слезы страха перед ее неудовольствием – просто переполнявшие меня бурные чувства вырвались наружу. Однако мое волнение тронуло добрую тетушку. Она мягко повторила свое пожелание, чтобы я поднялась к себе, нежно поцеловала меня в лоб, пожелала доброй ночи и вручила мне свечу. Я ушла в спальню, но мой мозг был в таком возбуждении, что я и подумать не могла о сне. Теперь же, когда я все это записала, мне стало спокойнее. Сейчас я лягу в постель и, надеюсь, обрету в ней сладкого исцелителя усталой природы.

Конец первого тома

Глава ХХ. Упорство

24 сентября.

Утром я поднялась веселая и беззаботная, даже более того – вне себя от счастья. Омрачавшее меня облако тетушкиных видов на мое будущее и страх не получить ее согласия растаяли в лучезарном сиянии надежд и упоительной уверенности в том, что я любима. Утро было чудесное, и я вышла насладиться им в тихой прогулке наедине со своими блаженными мыслями. Трава посверкивала каплями росы, и сто сотен паутинок колыхались на легком ветру; счастливая малиновка изливала в песне свою крохотную душу, а из моего сердца рвались молчаливые гимны благодарения и хвалы небесам.

Но я не слишком далеко ушла, когда в мое одиночество вторгся тот единственный человек, который, хотя и спугнул мои грезы, не выглядел тогда в моих глазах непрошеным гостем: передо мной предстал мистер Хантингдон. Его появление было настолько неожиданным, что я вполне могла бы принять его за плод моего разгоряченного воображения, когда б из всех органов чувств его присутствие засвидетельствовало одно лишь зрение, но я разом ощутила на своей талии его сильную руку, на щеке горячий поцелуй, а в ушах звонкое, радостное: «Моя-премоя Хелен!»

– Еще не ваша, – сказала я, поспешив увернуться от чересчур бесцеремонного приветствия. – Не забывайте о моих опекунах. Вам непросто будет получить согласие тетушки. Разве вы не видите, как она настроена против вас?

– Вижу, драгоценнейшая, вижу! Но если вы расскажете, чем вызвана ее неприязнь, это поможет мне ее побороть. Вероятно, она считает меня расточительным, – продолжал он, заметив, что я не расположена отвечать, – из чего делает вывод, что моих земных сокровищ не хватит на достойное содержание своей лучшей половины. Если так, объясните ей, что почти все мое недвижимое имущество является майоратным[50]50
  Майорат (от лат. major – старший) – форма наследования недвижимости, при которой она переходит полностью к старшему из наследников.


[Закрыть], и я не могу его лишиться. Из остального, может, что-то где-то и заложено… есть какие-то мелкие долги и закладные, но все это не стоит выеденного яйца; и хотя я признаю, что не так богат, как мог быть, или был, я все же думаю, что мы прекрасно обойдемся тем, что осталось. Батюшка мой, как вы знаете, был еще тот скупердяй и не видел большего удовольствия в жизни, чем набивать мошну, особенно на склоне лет, а посему неудивительно, что главной усладой его сына стало ее опустошать, что я, собственно, и делал, пока знакомство с вами, милая Хелен, не указало мне новые горизонты и более благородные цели. И одна лишь мысль о том, чтобы ввести вас в свой дом и взять на себя все заботы о вас, заставит меня сократить расходы и начать жить, как подобает христианину, не говоря уже о благоразумии и добродетели, которые вы сможете привить мне своими мудрыми советами и мягкой, притягательной добротой.

– Дело не в этом, – сказала я, – деньги мою тетушку не волнуют. Она достаточно умна, чтобы не переоценивать земные богатства.

– В чем же тогда?

– Она хочет, чтобы я… чтобы моим мужем был исключительно добропорядочный человек.

– Это какой? «Муж, благочестьем славный»? [51]51
  Отсылка к строкам из поэмы «Энеида» (29–19 гг. до н. э.) Вергилия (70–19 гг. до н. э.) «муж, благочестьем и доблестью славный», книга I, стих 151, перевод. С. Ошерова.


[Закрыть] Хм! Что ж, не беда, мне и это по плечу! Сегодня ведь воскресенье? Тогда схожу в церковь и к заутрене, и к обедне, и к вечерне и сразу сделаюсь таким благочестивым, что она проникнется ко мне восхищением и сестринской любовью, как к человеку, спасенному от верной гибели, подобно исторгнутой из огня головне. А домой вернусь, вздыхая, как горнило, пропитанный благовониями и маслами проповеди дражайшего мистера Елейтона…

– Мистера Лейтона, – поправила я сухо.

– А что, Хелен, мистер Лейтон – «сладчайший проповедник», «славный, чудесный благочестивый человек»?

– Он добропорядочный человек, мистер Хантингдон. Жаль, я не могу о вас сказать, что вы хотя бы наполовину обладаете его добропорядочностью.

– Ах да, вы ведь тоже святая, а я и забыл! Жажду вашего прощения, драгоценнейшая, но не обращайтесь ко мне «мистер Хантингдон»: меня зовут Артур.

– Я никак не буду к вам обращаться, ибо не захочу иметь с вами ничего общего, если вы и впредь будете говорить подобные вещи. Если вы и в самом деле намерены обмануть мою тетушку, как вы сказали, значит, вам не чуждо коварство; а если нет, то все равно очень дурно с вашей стороны отпускать шутки по этому поводу.

– Постараюсь исправиться! – ответил мистер Хантингдон, завершая смех печальным вздохом. – Ну, а теперь, – продолжил он, с минуту помолчав, – давайте поговорим о чем-нибудь другом. И подойдите поближе, Хелен, возьмите меня под руку, и тогда я перестану вас донимать. Не могу спокойно смотреть, как вы идете сама по себе.

Я уступила, предупредив, что вскоре мы должны будем вернуться в дом.

– К завтраку долго еще никто не спустится, – ответил он. – Вы только что упомянули о ваших опекунах, Хелен, но ведь ваш отец еще жив?

– Да, но я воспринимаю дядюшку и тетушку как своих опекунов, каковыми они, по сути, и являются, хотя по закону это не так. Мой отец всецело оставил меня на их попечение. После смерти маменьки я так его ни разу и не видела, а тогда я была совсем дитя, и тетушка, в ответ на ее последнюю просьбу, пообещала взять все заботы обо мне на себя и увезла меня в Стейнингли, где я с тех пор и живу. Поэтому не думаю, что он стал бы возражать против того, на что тетушка сочтет нужным дать согласие.

– А может ли он дать согласие на то, против чего тетушка будет возражать?

– Нет, думаю, ему вообще нет до меня дела.

– Этот человек достоин всяческого порицания… Он даже не знает, какого ангела имеет в лице своей дочери! Но мне это только на руку, потому что, если бы он знал, то ни за что не пожелал бы расстаться с таким сокровищем.

– Кстати, мистер Хантингдон, полагаю, вам известно, что я не являюсь богатой наследницей?

Он заверил, что его это вовсе не волнует, и попросил не отравлять ему удовольствие от чудесной прогулки всякой ерундой. Меня порадовало доказательство бескорыстности его чувства: ведь Анабелла Уилмот является вероятной наследницей всего богатства своего дядюшки, при том, что уже владеет состоянием покойного отца.

По моему настоянию мы все-таки направили наши стопы к дому, но шли медленно, продолжая беседовать. Нет нужды пересказывать все, о чем мы говорили, лучше я сразу перейду к тому, что произошло между мной и тетушкой после завтрака, когда мистер Хантингдон отозвал моего дядюшку в сторонку – несомненно, чтобы попросить моей руки, – а она поманила меня в соседнюю комнату, где в очередной раз приступила к серьезным увещеваниям, которые, однако, не помогли ей убедить меня в том, что ее выбор предпочтительнее моего.

– Я знаю, тетушка, вы слишком к нему немилосердны, – сказала я. – Да и друзья его не так плохи, какими вы их изображаете. Взять хотя бы Уолтера Харгрейва, брата Милисент: он ведь отнюдь не намного умален перед ангелами, пусть даже из всего хорошего, что говорит о нем его сестра, лишь половина правды. Она мне все уши о нем прожужжала, превознося его многочисленные добродетели до небес.

– Ты составишь неполноценное мнение о мужчине, если будешь судить о нем по рассказам любящей сестры. Наихудшие из них, как правило, умеют скрывать свои злодеяния от глаз сестер, да и матушек тоже.

– А лорд Лоуборо? – продолжала я. – Он ведь вполне приличный человек.

– Кто это тебе сказал? Лорд Лоуборо – сумасброд. Он промотал свое состояние на азартные игры и всякое другое, а теперь ищет богатую невесту, чтобы поправить свои дела. Я предупреждала об этом мисс Уилмот, но все вы одним миром мазаны! Она заносчиво ответила, что многим мне обязана, но полагает, что способна понять, когда мужчина охотится за ее состоянием, а когда за ней самой. Она тешит себя мыслью, что достаточно опытна в подобных вещах и имеет все основания полагаться на собственное мнение; что же касается отсутствия средств у его светлости, то ей это совершенно безразлично, ибо она надеется, что ее состояния хватит на двоих. Его безрассудство тоже ее не смущает – дескать, он ничуть не хуже других, тем более что уже исправился. Да, эти кавалеры умеют пустить пыль в глаза, когда хотят окрутить наивную влюбленную женщину!

– Что ж, по-моему, они друг друга стоят, – сказала я. – Но когда мистер Хантингдон женится, у него будет меньше возможностей проводить время в компании холостых друзей, и чем они хуже, тем сильнее мое желание избавить его от них.

– Еще бы, моя милая! И чем хуже он сам, тем сильнее, полагаю, твое желание избавить его от самого себя.

– Да, при условии, что он неисправим… то есть, тем сильнее будет мое желание избавить его от недостатков, дать ему возможность стряхнуть с себя случайные пороки, подхваченные в общении с теми, кто хуже его, и предстать в безоблачном свете своей природной добродетели. Я буду всеми силами способствовать тому, чтобы лучшее в нем возобладало над худшим, чтобы он стал таким, каким мог быть – или был – изначально, если бы не его дурной, себялюбивый, скупой отец, который, ради удовлетворения своих низменных страстей, ограничивал его в самых невинных удовольствиях детства и отрочества, внушив ему тем самым отвращение ко всякому принуждению, и не взбалмошная мать, которая во всем ему потакала, обманывая ради него мужа и усердно пестуя те зачатки безрассудства и порочности, которые должна была пресекать. Да еще круг друзей, которых вы изображаете такими…

– Бедняжка! – проговорила тетушка с сарказмом. – Сколько зла причинили ему родные!

– А разве нет?! – воскликнула я. – Но это в прошлом, и жена исправит то, что подпортила мать.

– Что ж, – сказала миссис Максуэлл, помолчав, – признаться, Хелен, я была гораздо лучшего мнения о твоей рассудительности… да и о твоем вкусе тоже. Не знаю, как ты могла полюбить такого человека и какое удовольствие находишь в его обществе, ибо какое соучастие света с тьмою? Или верного с неверным?

– Он не неверный. И я не свет, а он не тьма. Его худший и единственный порок – беспечность.

– Но и беспечность может привести к любому преступлению, – возразила тетушка, – и лишь в ничтожной степени оправдает наши проступки в глазах Господа. Мистер Хантингдон, разумеется, не лишен общечеловеческих способностей и не настолько легкомыслен, чтобы его можно было назвать безответственным: Создатель так же наделил его разумом и совестью, как и нас всех, Писание так же доступно ему, как и другим, а «если не слушает, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверит». И запомни, Хелен, – продолжала она с некоторой напыщенностью, – «Да обратятся нечестивые в ад и все, забывающие Бога»! [52]52
  Неточная цитата псалма «Да обратятся нечестивые в ад, – все народы, забывающие Бога», Псалтирь 9:18.


[Закрыть] Но предположим, что он не перестанет любить тебя, а ты его, и вы рука об руку благополучно пройдете по жизни… Но как будет в конце, когда вы поймете, что разлучаетесь навеки: ты, возможно, попадешь в край вечного блаженства, а он будет ввергнут в озеро, горящее огнем неугасимым, чтобы там навеки…

– Не навеки, – перебила я, – а лишь пока не отдаст до последнего кодранта[53]53
  Цитата из евангельского стиха «истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта», Матфей 5:26.


[Закрыть], ибо у кого дело, которое он строил, не устоит перед огнем, тот потерпит урон; впрочем, сам спасется, но так, как бы из огня[54]54
  Неточная цитата из Нового Завета «У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду; А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем, сам спасется, но так, как бы из огня», Коринфянам 3:14–15.


[Закрыть], и тот, Который действует и покоряет Себе все, хочет, чтобы все люди спаслись, и в устроении полноты времен соединит все под главою Христом, вкусившим смерть за всех и посредством кого Он примирит с Собою все, и земное, и небесное[55]55
  Цитаты из стихов «В устроении полноты времен, дабы все небесное и земное соединить под главою Христом», Ефесянам 1:10; «и чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив через Него, Кровию креста Его, и земное и небесное», Колоссянам 1:20.


[Закрыть].

– Хелен! Откуда ты все это взяла?!

– Из Библии, тетушка. Я всю ее перекопала и нашла около тридцати изречений в подтверждение той же теории.

– Так вот для чего ты используешь Библию! А изречений, доказывающих опасность и ложность подобных убеждений, ты не нашла?

– Нет. Впрочем, несколько таких изречений мне попалось, и каждое в отдельности вроде бы противоречит предыдущим, но все они могут иметь толкование, отличное от общепринятого. Единственную трудность в большинстве из них представляет слово, которое мы переводим как «вечный» или «бессмертный». Я не знаю древнегреческого, но, думаю, его точное значение «во веки веков», и оно может означать как «бесконечный», так и «продолжительный». А что касается опасности моего убеждения, то я не стану оглашать его за стенами дома, раз уж допускаю, что какой-нибудь бедолага запросто может злоупотребить им себе на погибель. Нет, эта мысль прекрасна, чтобы затаить ее в сердце своем, и я не расстанусь с нею ни за что на свете!

На этом наша беседа закончилась, так как пора было собираться в церковь. К заутрене ходили все, кроме дядюшки, но он вообще мало куда ходит, и мистера Уилмота, который остался с ним, дабы составить партию в крибидж[56]56
  Крибидж – английская карточная игра.


[Закрыть]. Днем мисс Уилмот и лорд Лоуборо также отвертелись от вторичного посещения, а вот мистер Хантингдон снова соизволил нас сопровождать. Было ли это продиктовано желанием снискать расположение тетушки, не могу сказать, но если так, то ему, бесспорно, следовало бы вести себя приличнее. Должна признаться, мне совсем не понравилось, что он вытворял во время службы: молитвенник держал вверх ногами или открывал наобум, где попало, без конца озирался по сторонам, пока не встречался взглядом с тетушкой или со мной, и тогда с наигранной пуританской напыщенностью опускал глаза в книжку, что было бы смешно, когда бы не было так вызывающе. А еще он во время проповеди какое-то время пристально разглядывал мистера Лейтона, после чего вдруг достал золотой футляр, извлек из него карандаш и схватил лежавшую рядом Библию. Понимая, что я заметила это движение, он шепнул, что хочет записать кое-что по ходу проповеди, а сам… Поскольку я сидела рядом, то не могла не увидеть, что он набрасывает карикатуру, изображая почтенного, благочестивого священнослужителя преклонных лет каким-то глупым старым лицемером. И тем не менее, по возвращении домой он мирно, серьезно и со знанием дела заговорил с тетушкой о проповеди, склонив меня к уверенности в том, что он и вправду слушал проповедника и не без пользы для себя.

Перед самым обедом дядюшка пригласил меня в библиотеку для обсуждения весьма важного дела, с которым расправился без лишних слов.

– Вот что, Нелл, – начал он. – Этот юный Хантингдон просит твоей руки. Что мне ему сказать? Твоя тетка, понятное дело, ответит отказом. Но что скажешь ты?

– Я согласна, дядюшка, – ответила я с ходу, ибо все уже тщательно обдумала.

– Прекрасно! – воскликнул он. – Вот это, я понимаю, ответ! Решительный, честный… редкость для девицы! Завтра же отпишу твоему отцу. Он точно даст согласие, так что можешь считать дело улаженным. Конечно, ты бы гораздо больше выгадала, если бы выбрала Уилмота, но, что бы я ни говорил, тебя все равно не убедить. В твоем возрасте все решает любовь, а в моем – всемогущее чистое золото. Ты ведь, поди, и не помышляешь о том, чтобы проверить состояние финансов будущего мужа, и не забиваешь себе голову соглашениями о распоряжении имуществом и прочих важных вещах.

– Не думаю, что в этом есть необходимость.

– Тогда скажи спасибо, что есть головы помудрее, готовые подумать за тебя. У меня пока не было времени как следует разобраться в делах этого шельмеца, но я и без того знаю, что огромную часть солидного состояния отца он уже промотал, хотя оставшаяся доля, по моим представлениям, тоже весьма внушительная и при заботливом уходе может изрядно подрасти. Еще нам надо убедить твоего отца пожаловать тебе приличное состояние: ему ведь все равно не о ком заботиться, кроме вас двоих. А будешь умницей, кто знает, глядишь, и я упомяну тебя в своем завещании, – добавил он, прижав палец к носу и многозначительно подмигнув.

– Спасибо, дядюшка, и за это, и за всю вашу доброту, – ответила я.

– Кстати, я поспрашивал этого щеголя на предмет упомянутых соглашений, – продолжал дядюшка, – и, судя по всему, тут он готов расщедриться…

– Я так и знала! – перебила я. – Но, умоляю вас, не морочьте этим голову ни себе, ни ему, ни мне: ведь все мое перейдет к нему, а все его ко мне, так чего же нам еще требовать друг от друга? – добавила я и собралась гордо сойти со сцены, но дядюшка снова меня вызвал.

– Постой! Куда? – заорал он. – Мы еще не договорились о дне свадьбы. Твоя тетка с радостью отложила бы ее бог знает на какой срок, но твоему кавалеру не терпится как можно скорее связать себя узами брака, он и слышать не желает об отсрочке более чем на месяц, и ты, как я догадываюсь, с ним заодно, а посему…

– Вовсе нет, дядюшка! Я, напротив, была бы не прочь подождать хотя бы до Рождества, а там видно будет.

– Фу! Фу! Не рассказывай мне сказки – меня не проведешь! – кричал он, упорно не желая мне верить.

И тем не менее, это чистая правда. Я никуда не тороплюсь. Да и какая может быть спешка, если мне еще нужно свыкнуться с мыслью о той серьезной перемене, что меня ожидает, и подумать о том, с чем придется расстаться? Да, это счастье – знать, что мы будем вместе, что он меня по-настоящему любит и мне можно не обуздывать свою любовь и думать о нем сколько захочу. И все же я настаивала на необходимости посоветоваться с тетушкой о времени свадьбы, так как пришла к выводу, что не стоит огульно пренебрегать ее советами, к тому же окончательно в этом деле еще ничего не решено.