Текст книги "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла"

Глава II. Встреча

С какой радостью, друг мой бесценный, я сознаю, что облако обиды сошло с твоего чела и свет лица твоего благословляет меня вновь![12]12
  Отсылка к псалму «Яви светлое лице Твое рабу Твоему; спаси меня милостью Твоею», Псалтырь 30:17.


[Закрыть] Ты ждешь продолжения моей повести, а стало быть, получишь его без проволочек.

Кажется, я остановился на воскресенье, последнем в октябре 1827 года. А во вторник я с ружьем и собакой отправился на поиски той дичи, которая встречается на территории Линден-Кара[13]13
  Линден-Кар – местность на северо-восточном побережье Англии.


[Закрыть]. Так ничего и не найдя, я вознамерился обратить свое оружие против ястребов и воронья, чей опустошительный налет, по моим подозрениям, лишил меня добычи. С этой целью я покинул не раз исхоженные места – лесистые долины, нивы и луга – и продолжил путь, взбираясь по крутому склону Уайлдфелла, самого высокого и дикого холма в наших краях. Чем выше я поднимался, тем более скудной и чахлой становилась растительность. Придорожные кусты в конце концов сменились оградой из грубого камня, позеленевшей от мха и увитой плющом; из деревьев остались лишь лиственницы, шотландские пихты да отдельные кусты терновника. Поля, будучи неровными и каменистыми, а потому непригодными для землепашества, служили главным образом для выпаса овец и скота. Слой тощей почвы был очень тонок: тут и там из травянистых кочек проглядывали верхушки серых камней; под стенами росли черника и вереск – останки первозданной девственности, а во многих огороженных местах над скудным травяным покровом главенствовали амброзия и ситник. Но это были не мои владения.

У вершины холма, почти в двух милях[14]14
  Миля (от лат. mille – тысяча) – английская мера длины, равна 1609 метрам.


[Закрыть] от Линден-Кара, стоял Уайлдфелл-Холл – старомодный каменный особняк елизаветинской эпохи[15]15
  Елизаветинская эпоха – время правления английской королевы Елизаветы I с 1558 по 1603 гг.


[Закрыть], внушительный и живописный на вид, но, без сомнения, холодный и темный, учитывая толстые каменные средники окон с маленькими решетчатыми рамами, потравленные временем отдушины, а также слишком уединенное и незащищенное расположение. Он был заслонен от враждебных ветров и непогоды лишь щитом из нескольких шотландских пихт, которые и сами были наполовину изранены в битвах с ураганами и выглядели столь же суровыми и угрюмыми, как и дом. Позади него раскинулись заброшенные поля, за которыми бурела поросшая вереском верхушка холма, а перед ним (обнесенный каменной стеной с чугунными воротами меж столбов, увенчанных огромными шарами из серого гранита, – такие же украшали крышу и фронтон) раскинулся сад, в былые времена засаженный зимостойкими растениями и цветами, не слишком требовательными к почве и климату, а также деревьями и кустарниками, способными стойко переносить жестокие пытки, которым подвергали их ножницы садовника, и послушно принимать те формы, какие диктовала тому его фантазия. Теперь же, столько лет остававшийся без присмотра, без стрижки и без ухода, брошенный на откуп сорнякам и травам, ветрам и морозам, ливням и засухам, он являл собой зрелище и впрямь исключительное. Сплошная живая изгородь из бирючины[16]16
  Бирючина – вечнозеленый кустарник.


[Закрыть], тянувшаяся вдоль главной аллеи, на две трети погибла, оставшаяся же часть переросла все разумные пределы; старый самшитовый[17]17
  Самшит – вечнозеленый кустарник или маленькое дерево с густой кроной.


[Закрыть] лебедь, примостившийся у скребка для очистки подошв, утратил шею и половину туловища; выстриженные из лавра башенки в центре сада, огромный воин, стоявший на страже по одну сторону ворот, и лев, охранявший другую, выпустили многочисленные побеги, превратившие их в фантастических чудовищ, подобных которым не встретишь ни на небе, ни на земле, ни в воде ниже земли[18]18
  Отсылка к библейскому стиху «Не делай себе кумира», Исход 20:4.


[Закрыть]. Моему юношескому воображению они представлялись пришельцами из мира гоблинов[19]19
  Гоблины – в западноевропейской мифологии уродливые человекоподобные существа.


[Закрыть], прекрасно сочетавшимися с легендами о призраках и мрачными преданиями, которые рассказывала наша старая няня касательно дома с привидениями и его почивших обитателей.

По пути к Уайлдфелл-Холлу мне удалось подстрелить одного ястреба и двух ворон, но потом я потерял интерес к истреблению хищников и решил прогуляться до особняка и посмотреть, какие изменения были произведены в нем новой обитательницей. Подходить прямо к воротам и пялиться сквозь них я не захотел, поэтому остался у садовой ограды, откуда открывался хороший обзор. Ничего нового я не увидел, разве что в одном крыле, над которым из трубы вилась тоненькая струйка дыма, были застеклены окна и подправлена обветшалая крыша.

Когда я, опершись на ружье, стоял там, погруженный в праздную задумчивость, и, глядя на темные слуховые окна, предавался своевольным фантазиям, в чью ткань почти на равных вплетались и старые привязанности, и прекрасная молодая отшельница, обитавшая теперь в этих стенах, до меня донесся легкий шорох и какое-то поскребывание. Оглянувшись на звук, я увидел, как из-за ограды показалась маленькая ладошка и, нащупав опору, ухватилась за край стены, вслед за ней появилась вторая, потом высунулся беленький лобик с венчиком русых волос, пара васильковых глазенок и часть крохотного беленького носика.

Меня глазенки не приметили, зато весело заискрились при виде красавца Санчо, моего черно-белого сеттера, который кружил по полю, пригнув морду к земле. Нежное создание подтянулось повыше, высунув личико, и громко окликнуло собаку. Добродушная псина замерла, подняла морду и завиляла хвостом. Малыш (а это явно был мальчик лет пяти) вскарабкался на стену и еще несколько раз позвал собаку, но, поняв, что его старания напрасны, решил, очевидно, по примеру Магомета, пойти к горе, раз гора не идет к нему, и стал перелезать на другую сторону, но одичавшая старая вишня, которая росла рядом, вцепилась в его платьице одной из своих корявых, сучковатых лап, раскинутых по стене. Малютка попытался высвободиться, однако нога соскользнула с опоры и он сорвался со стены, но до земли не долетел – дерево удержало его на весу. Последовала молчаливая борьба, потом раздался пронзительный крик, но я уже бросил ружье и через мгновение подхватил маленького смельчака на руки.

Я утер ему слезы краешком платьица, заверив, что он цел и невредим, а чтобы окончательно его успокоить, подозвал Санчо. Как раз когда малыш обнял пса за шею и заулыбался сквозь слезы, позади меня глухо звякнула калитка, послышалось шуршание женских юбок и – о, чудо! – ко мне стрелой подлетела миссис Грэхем, с неприкрытой шеей и развевающимися на ветру черными локонами.

– Отдайте мне ребенка! – проговорила она почти шепотом, но с какой-то отчаянной горячностью и, схватив мальчика, вырвала его у меня из рук, словно мое прикосновение могло его осквернить, и осталась стоять, одной рукой крепко сжав ладошку сына, а другую положив ему на плечо. При этом она не сводила с меня огромных темных глаз, бледная, задыхаясь и дрожа от волнения.

– Сударыня, я не сделал ребенку ничего дурного, – сказал я, сам не зная, что чувствовал больше: удивление или обиду. – Он сорвался со стены и повис вниз головой вон на той вишне – благо, я успел его поймать и предотвратить невесть какое несчастье.

– Прошу прощения, сударь, – пробормотала она, внезапно успокоившись, будто свет разума озарил ее помраченную душу, и легкий румянец загорелся на ее щеках. – Я не знала, кто вы, и подумала…

Умолкнув, миссис Грэхем поцеловала ребенка и нежно обвила рукой его шею.

– Полагаю, вы подумали, что я хотел похитить вашего сына?

Смущенно засмеявшись, она погладила мальчика по голове и ответила:

– Мне и в голову не могло прийти, что он осмелится залезть на стену. Я ведь имею удовольствие говорить с мистером Маркхемом, не так ли? – добавила она вдруг.

Я поклонился, но рискнул полюбопытствовать, как она догадалась.

– На днях сюда заходила ваша сестра с миссис Маркхем.

– Мы так похожи? – спросил я, несколько удивленный, но отнюдь не польщенный этой мыслью.

– Есть вроде бы что-то общее в глазах, в выражении лица, – ответила она, с сомнением разглядывая меня. – Кроме того, я, кажется, видела вас в церкви.

Я улыбнулся. То ли что-то в самой улыбке, то ли в воспоминаниях, которые она пробудила у моей собеседницы, явно пришлось ей не по вкусу: она вдруг снова приняла тот гордый, надменный вид, который еще в церкви необъяснимо всколыхнул во мне природную греховность, и этот вид холодного презрения, принятый ею с необычайной легкостью, не исказив ни единой черты ее лица, казался его естественным выражением и был для меня вдвойне оскорбительным, ибо я не мог заподозрить ее в притворстве.

– Прощайте, мистер Маркхем, – вымолвила она и, не удостоив меня больше ни слова, ни взгляда, удалилась вместе с ребенком в сад; я же отправился восвояси, исполненный злости и разочарования. Едва ли я смогу объяснить тебе, откуда они взялись, а посему не буду и пытаться.

Задержался я лишь для того, чтобы забрать ружье и рог для пороха, а еще дать кое-какие наставления одному работнику с фермы, после чего зашагал к дому викария, дабы немного развеяться в обществе Элизы Миллуорд и усмирить разбушевавшиеся чувства.

Как обычно, я застал ее за вышиванием (увлечение берлинской шерстью[20]20
  Берлинская шерсть (берлинское шитье) – вышивка шерстью по канве или холсту.


[Закрыть] еще не было распространено), а ее сестра с кошкой на коленях сидела в уголке у камина и штопала чулки, сваленные возле нее в кучу.

– Мэри! Мэри! Убери это с глаз долой! – тараторила Элиза, когда я вошел в гостиную.

– Ну вот еще! – последовал невозмутимый ответ, но мое появление прекратило перепалку.

– Ах, мистер Маркхем, как вам не повезло! – заметила младшая сестрица, кокетливо поведя глазками. – Папенька только что вышел по церковно-приходским делам, и, вероятно, его не будет больше часа.

– Не беда, я охотно проведу несколько минут в обществе его дочерей, если они мне позволят, – сказал я и, придвинув стул к огню, уселся, не дожидаясь приглашения.

– Ну что ж, если вы будете хорошо себя вести и сумеете нас развлечь, мы возражать не станем.

– О нет, умоляю, обойдемся без условий! Я ведь пришел не доставлять удовольствие, а искать его, – был мой ответ.

И все же я счел разумным немного поусердствовать, дабы сделать свое общество приятным, и, очевидно, ни одно мое усилие, даже самое малое, не прошло даром, ибо я еще никогда не видел мисс Элизу в таком прекрасном расположении духа. Похоже, мы получали обоюдное удовольствие друг от друга и ухитрялись вести оживленный, веселый, хотя и не очень глубокомысленный разговор. Это был почти тет-а-тет[21]21
  Тет-а-тет (фр. tête à tête – буквально: голова к голове) – наедине.


[Закрыть], потому что мисс Миллуорд если и раскрывала рот, то лишь изредка: поправить какое-нибудь необдуманное суждение или чересчур напыщенную фразу младшей сестры, а один раз попросила ее достать клубок, закатившийся под стол. Однако сделал это я, как того требует долг.

– Благодарю вас, мистер Маркхем, – сказала она, когда я передал ей клубок. – Я бы и сама достала, да вот не хотелось кошку беспокоить.

– Мэри, дорогая, это не оправдает тебя в глазах мистера Маркхема, – заметила Элиза. – Смею заверить, он, как и любой джентльмен, на дух не переносит кошек равно, как и старых дев, не правда ли, мистер Маркхем?

– Полагаю, нет ничего удивительного в том, что наш отнюдь не прекрасный пол недолюбливает этих созданий, – ответил я, – потому что вы, дамы, расточаете им слишком много ласки.

– Да как же иначе, если они такие милые! – воскликнула Элиза и в порыве нежности осыпала любимицу сестры градом поцелуев.

– Нечего тут! – буркнула старшая мисс Миллуорд, раздраженно оттолкнув ее.

Однако пора было и честь знать – я и так уже опаздывал к чаю, а матушка у нас была душой порядка и пунктуальности.

Моя прелестная подруга явно не хотела со мной расставаться. На прощание я нежно пожал ей руку и она вознаградила меня одной из сладчайших своих улыбок и одним из наиобворожительнейших взглядов. Домой я ушел очень счастливый, предельно довольный собой, с переполненным любовью к Элизе сердцем.

Глава III. Спор

Два дня спустя миссис Грэхем наведалась в Линден-Кар, вопреки ожиданиям Розы, которая придерживалась мысли, что таинственная обитательница Уайлдфелл-Холла ни во что не ставит принятые в свете правила хорошего тона. Мнение моей сестрицы разделяли и Уилсоны, свидетельствуя, что ни им, ни Миллуордам ответного визита пока не последовало. Однако теперь причина такой оплошности была объяснена, хотя Розу это не вполне удовлетворило. Миссис Грэхем привела с собой сына, а на удивление матушки по поводу того, что малютке пришлось пешком преодолеть такое расстояние, ответила:

– Да, для него это утомительная прогулка, но я должна была либо взять его с собой, либо вовсе отказаться от визита к вам – я ведь никогда не оставляю его одного. Мне бы хотелось попросить вас, миссис Маркхем, передать мои извинения Миллуордам и миссис Уилсон, когда вы с ними увидитесь, потому что, боюсь, я не смогу доставить себе удовольствие побывать у них, пока Артур не будет в состоянии меня сопровождать.

– Но у вас же есть прислуга, – сказала Роза, – почему бы вам не оставить его с ней?

– У нее много других забот, и, кроме того, она слишком стара, чтобы уследить за ребенком, а он мальчик подвижный, ему не усидеть возле пожилой женщины.

– Но вы же оставляли его, когда ходили в церковь.

– Да, один раз такое случилось, но я бы ни за что не оставила его ради чего-то другого, и в дальнейшем, думаю, мне придется как-то исхитряться брать его с собой, или же самой сидеть дома.

– Он что, такой озорник? – спросила матушка, едва сдерживая возмущение.

– Нет, – ответила миссис Грэхем, с грустной улыбкой перебирая русые кудряшки на голове сына, сидевшего на скамеечке возле ее ног. – Просто он мое единственное сокровище, а я его единственный друг, поэтому мы не любим расставаться.

– Помилуйте, дорогая, но это же полное безумие! – заявила моя прямодушная родительница. – Надо стараться пресекать все эти глупые нежности, дабы уберечь сына от гибели, а себя от насмешек.

– От гибели, миссис Маркхем?!

– Именно! Чрезмерная любовь портит ребенка. Даже в таком возрасте ему не следует постоянно держаться за маменькину юбку. Он должен стыдиться этого.

– Миссис Маркхем, прошу вас впредь не говорить подобных вещей, по крайней мере, в его присутствии. Надеюсь, мой сын никогда не будет стыдиться любви к своей матери! – вымолвила миссис Грэхем с величавой твердостью, ошеломившей всех присутствующих.

Матушка попыталась было успокоить гостью какими-то увещеваниями, но та, видимо, сочла, что на эту тему сказано достаточно, и резко перевела разговор в другое русло.

«А я был прав, – подумалось мне. – Характер у этой леди и впрямь не сахар, что никак не сообразуется с ее милым, бледным личиком и высоким лбом, на котором, кажется, в равной мере оставили свой отпечаток страдания и думы».

Все это время я сидел за столом в противоположном углу гостиной, делая вид, что погружен в чтение «Журнала для фермеров», который я как раз просматривал, когда вошла наша гостья. Не утруждая себя излишней учтивостью, я ограничился легким поклоном и вновь углубился в чтение.

Вскоре, однако, меня отвлекли чьи-то легкие, но робкие шажки, неуверенно приближавшиеся ко мне. Это был Артур, которого неудержимо влекло к лежавшему у моих ног Санчо. Подняв глаза от журнала, я увидел, что мальчик замер в двух шагах от меня, заворожено глядя на собаку, но не страх перед животным приковал малыша к месту, а застенчивое нежелание приближаться к его хозяину. Легкого ободрения было достаточно, чтобы он решился подойти. Стеснительный парнишка, но не бука. В следующее мгновение он уже сидел на ковре, обнимая пса за шею, а еще через пару минут, взобравшись ко мне на колени, с живейшим интересом изучал разные породы лошадей, коров и свиней, изображенных на картинках в моем журнале, и зарисовки образцовых фермерских хозяйств. Время от времени я поглядывал на его матушку, любопытствуя, как ей нравится эта внезапно возникшая близость, и по ее беспокойному взгляду понял, что она испытывает неловкость за сына.

– Артур, поди сюда! – позвала она наконец. – Ты мешаешь мистеру Маркхему – он хочет читать.

– Вовсе нет, миссис Грэхем, прошу вас, позвольте ему остаться. Мне и самому интересно, – вступился я за своего маленького друга.

И все же она молча, жестом и взглядом, велела ему подойти.

– Нет, маменька, – возразил малыш. – Давай я сначала досмотрю картинки, а потом подойду и все тебе расскажу.

– В понедельник, пятого ноября[22]22
  5 ноября 1605 года английскими католиками была совершена попытка взрыва здания Парламента и покушения на жизнь короля Иакова I. Так называемый «Пороховой заговор» был раскрыт, а его зачинщики во главе с Гаем Фоксом казнены. Вскоре парламент принял закон, предписывающий отмечать 5 ноября как «радостный День благодарения за спасение». Праздник стал известен как «Ночь Гая Фокса» (Guy Fawkes Night) или «Ночь фейерверков» (Bonfire Night). В этот день было принято приглашать гостей на праздничный ужин, запускать петарды и фейерверки, жечь костры. (Примеч. автора).


[Закрыть], мы собираемся устроить маленькую пирушку, – сказала моя матушка, – и я надеюсь, миссис Грэхем, вы не откажетесь к нам присоединиться. Берите с собой сынишку – уверяю вас, мы найдем, чем его занять. А вы сможете лично принести свои извинения Миллуордам и Уилсонам – я жду их всех.

– Благодарю вас, но я не хожу на пирушки.

– Да нет же, это будет скромный домашний праздник, почти в семейном кругу. Соберемся засветло, кроме нас должны быть только Миллуорды и Уилсоны – многих из них вы уже знаете – да еще мистер Лоренс, домовладелец, у которого вы снимаете, вам непременно надо с ним познакомиться.

– Я с ним немного знакома; на сей раз вы должны меня извинить: вечера теперь темные, сырые, а я не хочу рисковать здоровьем Артура – он еще слишком мал, чтобы вечерние прогулки проходили для него безболезненно. Подождем, пока дни станут длиннее, а ночи теплее, и тогда уж вволю насладимся вашим гостеприимством.

Роза, по молчаливому указанию матушки, уже достала из дубового буфета графин с вином, рюмки и кекс и, улучив момент, подала угощение гостям. Кекса они отведали, от вина же наотрез отказались, несмотря на все старания радушной хозяйки их попотчевать. Артур при виде рубинового нектара весь как-то съежился и чуть не заплакал от ужаса и отвращения, когда его стали уговаривать сделать глоток[23]23
  В описываемое время не существовало запрета на употребление алкоголя детьми. Вино (часто разбавленное водой) давали детям не только для восстановления сил при усталости или во время болезни, но и как повседневный напиток.


[Закрыть].

– Не бойся, Артур, – сказала его маменька, – миссис Маркхем не собирается тебя заставлять, просто она считает, что тебе было бы полезно выпить вина, так как ты устал с дороги. Но, смею заверить, ты и без него прекрасно обойдешься. Он даже вида вина не переносит, – добавила она, – а от запаха его и вовсе тошнит. Раньше, когда он болел, я давала ему глотнуть либо вина, либо разбавленного джина[24]24
  Джин – английский крепкий спиртной напиток.


[Закрыть] в качестве лекарства, то есть фактически сделала все возможное, чтобы внушить ему отвращение к этим напиткам.

Все засмеялись, кроме молодой вдовы и ее сына.

– Ох, миссис Грэхем, – проговорила матушка, утирая слезы, выступившие от смеха на ее ясных голубых глазах, – ну, вы меня и удивили! Право же, я считала вас благоразумнее. Бедное дитя вырастет совершеннейшей тряпкой! Только подумайте, как вы сможете воспитать его настоящим мужчиной, если будете упорствовать…

– А по-моему, замысел превосходный, – перебила миссис Грэхем с неколебимым спокойствием. – Тем самым я надеюсь уберечь его, по крайней мере, от одного губительного порока. И буду рада, если сумею сделать столь же непритягательными для него и все остальные.

– Но так вы никогда не сделаете его добродетельным, – вступил я. – В чем состоит добродетель, миссис Грэхем? В способности и желании не поддаваться искушению или в отсутствии искушений, которым надо противостоять? Кого считать сильным человеком: того, кто, преодолевая жуткие препятствия, совершает удивительные дела ценой огромных мускульных усилий и последующей усталости, или того, кто просиживает целый день в кресле, не утруждая себя занятиями более серьезными, нежели поворошить угли в камине и поднести ложку ко рту? Если вы хотите, чтобы ваш сын с честью прошел по жизни, вам следует не убирать камни с его пути, а научить его уверенно ступать по ним, и не водить его за руку, а дать ему привыкнуть обходиться без вас.

– Я буду водить его за руку до тех пор, мистер Маркхем, пока он не наберется сил, чтобы обходиться без меня. Я уберу с его пути столько камней, сколько смогу, и научу избегать остальных или, как вы говорите, уверенно ступать по ним, ибо, сколько бы камней я ни убрала, их все равно останется достаточно для того, чтобы он смог проявить ловкость, выносливость и осторожность, которые разовьются у него с годами. Да, все это прекрасно – рассуждать о доблестной стойкости, об испытаниях добродетели, но покажите мне хотя бы одного мужчину из пятидесяти, ну, или из пятисот, поддавшихся искушению, который обладал добродетелью и устоял. И почему я должна принять как должное, что мой сын будет этим единственным из тысячи, вместо того, чтобы подготовиться к худшему, предположив, что он может стать таким же, как его… как все остальные, если я не позабочусь о том, чтобы этого не допустить?

– Лестного же вы мнения обо всех нас, – заметил я.

– Вас я совсем не знаю, а говорю о тех, кого знаю хорошо; и если я вижу, как все представители мужского племени, за редким исключением, спотыкаются и оступаются на жизненной стезе, попадают в каждую западню, ломают ноги о каждое препятствие, лежащее у них на пути, то неужели я не использую все доступные средства, чтобы сделать путь своего сына более гладким и безопасным?

– Да, но самое верное средство – это постараться закалить его, сделать неуязвимым для искушений, а не убирать их с его пути.

– Я буду делать и то и другое, мистер Маркхем. Видит Бог, на его долю еще хватит искушений, которые будут подстерегать его, после того как я сделаю все возможное, чтобы порок стал для него столь же непривлекательным, сколь он омерзителен по сути своей. Разумеется, у меня и у самой бывали побуждения к тому, что свет называет пороком, однако я прошла через искушения и испытания иного рода, и зачастую, чтобы им противостоять, требовалось гораздо больше бдительности и твердости, нежели я могла в себе найти. И в том же, я уверена, может признаться большинство из тех, кто привык думать и кто желает побороть в себе пагубные наклонности.

– Но вы не должны судить о мальчике по себе, – вступила моя матушка, не поняв и половины из сказанного. – Позвольте, дорогая моя миссис Грэхем, своевременно предостеречь вас от ошибки, роковой ошибки, я бы сказала, которую вы совершите, взяв на себя воспитание и образование сына. Вы умны, прекрасно образованы и поэтому можете думать, что такая задача вам по плечу, но на самом деле это не так. Поверьте, если вы будете упорствовать в своей затее, то горько раскаетесь, когда ничего уже нельзя будет исправить.

– Выходит, я должна отдать его в школу, чтобы он научился презирать авторитет своей матери и ее любовь! – воскликнула молодая леди с довольно горькой улыбкой.

– О нет, напротив! Если мать хочет внушить сыну презрение к себе, пусть она держит его взаперти и всю свою жизнь тратит на то, чтобы баловать его и раболепно потакать всем его прихотям и капризам.

– Совершенно с вами согласна, миссис Маркхем, но, смею заметить, ничто так сильно не расходится с моими принципами и поступками, как та преступная слабость, о которой вы говорите.

– Да, но вы же будете обращаться с ним, как с девочкой, значит, сломите его дух, превратите его в настоящую «мисс Нэнси»[25]25
  Мисс Нэнси – разговорное обозначение изнеженного или женоподобного мужчины.


[Закрыть], точно вам говорю, что бы вы там ни думали. Но я попрошу мистера Миллуорда побеседовать с вами об этом, и он расскажет о последствиях, разложит все по полочкам, посоветует, как себя вести, ну, и все такое прочее. Не сомневаюсь, он убедит вас в два счета.

– Нет никакого повода беспокоить викария, – сказала миссис Грэхем, глядя на меня, – должно быть, я улыбался безмерному доверию, с которым моя матушка относилась к этому достойному джентльмену. – Мистер Маркхем тут полагает, что в способности убеждать он по меньшей мере не уступает мистеру Миллуорду. Скажет еще, пожалуй, что если б я его не послушала, то и если бы кто и из мертвых воскрес, не поверила бы. Вот вы, мистер Маркхем, настаиваете на том, что мальчика надо не оберегать от зла, а посылать на борьбу с ним одного, без посторонней помощи, не учить его обходить ловушки, которые расставляет жизнь, а смело бросаться в них или перепрыгивать через них – как получится, искать опасности, а не избегать ее, и подкармливать свою добродетель искушениями, тогда почему бы вам…

– Прошу прощения, миссис Грэхем, но вы забегаете вперед. Я еще не говорил, что мальчика нужно учить бросаться в ловушки жизни или умышленно искать искушений, дабы упражнять свою добродетель путем их преодоления. Я лишь сказал, что лучше вооружить и укрепить вашего героя, нежели обезоружить и ослабить зло: ведь если вы захотите вырастить дубок в теплице, ухаживая за ним денно и нощно и оберегая его от каждого дуновения ветра, то не следует ожидать, что деревце будет таким же крепким, как дуб, выросший на горном склоне, открытый буйству стихий и не защищенный даже от ударов молний.

– Пусть так, но стали бы вы приводить те же доводы в отношении девочки?

– Нет, конечно.

– Ну да, вы бы холили и лелеяли ее, как тепличное растение, учили бы цепляться за других, дабы иметь в них опору и поддержку, и, по мере возможности, ограждали бы ее от самого понятия зла. Но не будете ли вы любезны объяснить мне, почему вы делаете это различие? Или вы считаете, что девочка в принципе лишена добродетели?

– Вовсе нет!

– Да, но вы убеждены, что добродетель выявляется только через искушение, и при этом настаиваете, что женщину никоим образом нельзя ни подвергать искушению, ни давать ей представление о пороке и обо всем, что с ним связано. То есть, по-вашему, женщина настолько порочна и слабоумна по своей природе, что не способна устоять перед искушением и может быть чиста и невинна, пока ее держат в неведении и строгости, но, будучи от природы лишенной истинной добродетели, она тут же станет на путь греха, как только ей о нем расскажут. И чем больше будет ее осведомленность, чем неограниченней свобода, тем глубже пустит корни ее порочность, тогда как благородному полу свойственна природная склонность к добродетели, которая защищена нечеловеческой силой духа и которая, чем больше подвергается угрозам и испытаниям, тем больше…

– Упаси меня бог от подобных мыслей! – перебил я ее.

– В таком случае вы, должно быть, полагаете, что оба пола одинаково слабы и склонны к прегрешениям, то есть малейший промах, ничтожнейшая тень разврата может погубить одного, но укрепить и украсить характер другого, чье образование прекрасно завершится коротким практическим знакомством с запретными вещами. Такой опыт, прибегая к банальному сравнению, будет для него как ураган для дуба, который, хотя, может, и сорвет с него листья, обломает мелкие ветви, но тем самым лишь укрепит корни, упрочит и напитает древесные волокна. Вы хотите, чтобы мы подталкивали наших сыновей к познанию всего на их собственном опыте, тогда как нашим дочерям возбраняется учиться даже на чужом. Так вот я бы хотела, чтобы и те и другие, извлекая пользу из чужого опыта и наставлений старших, заранее научились отвергать зло и выбирать добро и чтобы им не требовалось познавать зло прегрешения путем проб и ошибок. Я бы не выпустила бедную девочку в мир безоружной против враждебных сил и не ведающей о ловушках, подстерегающих ее на жизненном пути, но и не стала бы так уж оберегать ее и защищать, чтобы, лишившись самоуважения и уверенности в собственных силах, она утратила и способность, и желание саму себя беречь и защищать. А что до моего сына… если бы я узнала, что, повзрослев, он станет так называемым светским человеком – человеком, «повидавшим жизнь» и познавшим ее прелести на собственном опыте, пусть даже это пошло бы ему на пользу и в конце концов он остепенился бы и стал полезным и уважаемым членом общества, я бы скорее предпочла, чтобы он умер завтра! Тысячу раз предпочла бы! – повторила она с жаром, крепко прижимая сына к себе и с чрезмерной нежностью осыпая его лоб поцелуями.

Мальчик давно уже покинул своего четвероного друга и стоял возле матери, заглядывая ей в лицо и в молчаливом изумлении слушая ее непонятные речи.

– Что ж, вы, дамы, всегда предпочитаете, чтобы последнее слово оставалось за вами, – сказал я, увидев, что она встает из-за стола, намереваясь попрощаться с матушкой.

– Можете оставить за собой сколько угодно слов, только у меня уже нет времени их выслушать.

– Да, вот это в вашем духе: выслушать ровно столько доводов, сколько сочтете нужным, а остальные пусть летят на ветер.

– Если вам не терпится высказать еще какие-то мысли на эту тему, – ответила она, пожимая руку Розе, – вы должны в один прекрасный день наведаться ко мне вместе с вашей сестрой, и я терпеливо выслушаю все, что вам будет угодно сказать. Я бы скорее предпочла выслушивать нотации от вас, нежели от викария, ибо вам я могла бы, не мучаясь угрызениями совести, ответить в конце беседы, что мое мнение осталось в точности таким же, каким было в начале, – а так оно и будет, я убеждена, в обоих случаях.

– Ну конечно, – ответил я с твердым намерением быть таким же колким, как она, – ведь когда леди не желает принять какой-либо довод против ее точки зрения, она заранее готова от него отгородиться, выслушав его только телесными ушами, оставив умственные органы закрытыми для самых сильных доказательств.

– Всего доброго, мистер Маркхем, – сказала моя прекрасная соперница, изобразив на лице сочувственную улыбку, и, не соизволив ответить на мой выпад, чуть наклонила голову и уже хотела удалиться, но тут мальчик остановил ее, воскликнув с детским прямодушием:

– Маменька, но ты ведь не пожала руку мистеру Маркхему!

Она со смехом обернулась и протянула мне руку. Пожал я ее довольно злобно, потому как был раздосадован несправедливостью, которую она допускает по отношению ко мне с первой минуты нашего знакомства. Не имея ни малейшего представления ни о моем характере, ни о моих принципах, она, по-видимому, изначально была расположена против меня и, похоже, собиралась дать мне понять, что ее мнение обо мне по всем пунктам гораздо ниже моего собственного. Разумеется, меня это задело, иначе я бы так не мучился. Возможно, я и вправду малость испорчен матушкой с сестрицей и кое-кем из моих знакомых дам, но хлыщом и фатом я отродясь не был, в чем твердо убежден, что бы ты ни думал.