Текст книги "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла"

Глава XXXIII. Два вечера

7-ое.

Да, я буду надеяться! Сегодня вечером я слышала, как Гримсби и Хэттерсли жаловались на негостеприимность хозяина. Они не знали, что я неподалеку: так получилось, что я стояла за занавесом в оконной нише, глядела на луну, поднимающуюся над рощей высоких вязов, и спрашивала себя, неужели Артур так сентиментален, что неподвижно стоит и тоже смотрит на луну, опираясь на внешнюю колонну портика?

– Ну, похоже, мы видели последнюю веселую попойку в этом доме, – сказал мистер Хэттерсли. – Недолго же длилась его дружба! Но, – добавил он и засмеялся, – я никак не ожидал, что все закончится именно так. Я считал, что наша хорошенькая хозяйка растопырит иголки дикобраза и будет угрожать вышвырнуть нас из дома, если мы не изменим свои манеры.

– Ага, значит и ты не предвидел этого? – со смешком ответил Гримсби. – Но он опять изменится, когда она надоест ему. Если мы приедем сюда через год-два, мы все устроим по нашему, увидишь.

– Не знаю, – ответил другой, – она не из тех женщин, от которых быстро устаешь. Как бы то ни было, меня чертовски раздражает, что мы не можем как следует повеселиться: он, видите ли, решил стать пай-мальчиком!

– Все эти чертовы бабы! – пробормотал Гримсби. – Они настоящее проклятие мира! Они, с их фальшивыми красивыми лицами и лживыми языками, всегда и везде приносят тревоги и неприятности.

В это мгновение я решила ретироваться и, пройдя мимо Гримсби, улыбнулась ему, вышла из комнаты и отправилась на поиски Артура. Увидев, как он пошел к кустарнику, я последовала за ним, и увидела, что он ступил на тенистую дорожку. У меня было так легко на сердце, меня настолько переполняла любовь к нему, что я подбежала и закрыла его глаза руками. Такой необычный для меня поступок произвел очень странный эффект: сначала он прошептал: «Благослови тебя Бог, моя дорогая!» и с жаром обхватил меня, как в старые времена, потом вдруг вздрогнул и с видом абсолютного ужаса воскликнул:

– Хелен! Что за ч…товщина!

И я увидела при слабом лунном свете, струившимся сквозь нависшие над нами деревья, что он побелел от потрясения.

Как странно, что первым пришел инстинктивный импульс любви, а потом шок от удивления! Во всяком случае, любовь была настоящей, значит, я ему еще не надоела.

– Я напугала тебя, Артур, – сказала я, засмеявшись от радости. – Какой ты нервный!

– Что, ко всем ч…ртям, ты делаешь здесь? – крикнул он, довольно резко высвобождаясь из моих объятий и вытирая лоб шейным платком. – Возвращайся в дом, Хелен, и как можно быстрее. Здесь дьявольски холодно, ты простудишься.

– Нет, пока я не скажу, зачем пришла. Они ругают тебя, Артур, за твою умеренность и трезвость, и я пришла поблагодарить тебя за это. Они говорят, что все это из-за «ч…ртовых баб» и что мы – проклятие мира, но ты не должен дать им насмешками или ворчанием отвлечь себя от правильного пути и любви ко мне.

Он засмеялся. Я опять сжала его в объятиях и крикнула сквозь слезы радости:

– Да-да, сохрани себя, и я буду любить тебя еще больше, чем раньше!

– Хорошо, хорошо, обязательно! – сказал он, поспешно целуя меня. – А теперь иди. Ну разве ты не сошла с ума, выйдя холодной осенней ночью в легком вечернем платье?

– Какая великолепная ночь! – сказала я.

– Она подарит тебе смерть, если ты проведешь здесь еще минуту. Беги немедленно!

– Неужели ты видишь мою смерть в тех кустах, Артур? – спросила я, ибо он так напряженно всматривался в них, как если бы увидел, что кто-то идет. Мне не хотелось покидать его: я чувствовала себя так, будто вновь обрела счастье – во мне ожили надежда и любовь. Но он рассердился на меня, так что я поцеловала его и побежала к дому.

В тот вечер у меня было исключительно хорошее настроение. Милисент сказала мне, что я была душой общества, и прошептала, что никогда не видела меня такой сверкающей. Безусловно, я говорила за двадцать человек и улыбалась всем. Гримсби, Хэттерсли, Харгрейв, леди Лоуборо – все получили мою сестринскую ласку. Гримсби сидел, пораженно вытаращив глаза; Хэттерсли смеялся и шутил, хотя выпил совсем мало вина и вел себя так хорошо, как только мог. Харгрейв и Анабелла по разным причинам и разными способами подражали мне, и, без сомнения, оба превзошли меня, первый – в разносторонней образованности и красноречии, последняя – в смелости и воодушевлении. Милисент, видя своего мужа, брата и подругу в таком хорошем настроении, тоже стала оживленной и веселой, но по-своему, тихо. Даже лорд Лоуборо подхватил эту инфекцию: его темно-зеленые глаза под угрюмыми бровями загорелись радостным светом, мрачное лицо похорошело от улыбок; все следы уныния, высокомерия и холодности исчезли, во всяком случае, на время, и он поразил нас всех не только бодростью и оживленностью, но и вспышками недюжинного ума, которые он испускал время от времени. Артур говорил не слишком много, но смеялся, слушал остальных и был в великолепном настроении, хотя и не подогревал себя вином. Так что в целом это была очень веселая и невинная вечеринка, затянувшаяся допоздна.

9-ое.

Вчера, когда Рейчел пришла одевать меня к ужину, я увидела, что она плачет. Я хотела узнать причину, но ей, похоже, не хотелось рассказывать. Была ли она нездорова? Нет. Услышала ли плохие новости о своих друзьях? Нет. Кто-то из слуг рассердил ее?

– Нет, нет, миледи! – ответила она. – Не из-за себя.

– Но что тогда, Рейчел? Быть может, ты читала роман?

– Благослови вас Бог, нет! – сказала она, печально тряхнув головой, потом вздохнула и продолжила: – Но, если сказать правду, мне не нравится, как ведет себя хозяин.

– Что ты хочешь сказать, Рейчел? Сейчас он ведет себя очень хорошо.

– Хорошо, миледи, если вы так думаете, значит, все в порядке.

И она занялась моими волосами, очень торопливо, а не так как обычно – спокойно и сосредоточено, – прошептав себе под нос: «Это прекрасные волосы; хотела бы я видеть еще таковские». Закончив, она ласково погладила их и нежно коснулась моей головы.

– Эта нежность предназначена для моих волос или для меня, няня? – сказала я, повернулась к ней и увидела, что в ее глазах до сих пор стоят слезы.

– Что это значит, Рейчел? – воскликнула я.

– Ну, миледи, я не знаю, но…

– Что?

– Ну, будь я на вашем месте, я бы ни минуты не потерпела присутствия леди Лоуборо в доме, ни одной минуты, вот!

Меня как гром ударил; но прежде чем я смогла придти в себя после шока и потребовать объяснения, в комнату вошла Милисент, как часто бывало, если она одевалась быстрее меня. Обычно она оставалась со мной до тех пор, пока не надо было спускаться вниз, но на этот раз ей досталась очень малообщительная собеседница, ибо слова Рейчел все звенели у меня в ушах. Я еще надеялась, верила, что они основаны только на пустых сплетнях служанок, видевших поведение леди Лоуборо в последний месяц, или, возможно, на чем-то, что было между ней и хозяином год назад, во время ее прошлого визита. За ужином я пристально наблюдала за ней и Артуром, но не увидела ничего необычного в их поведении – буквально ничего, что могло бы вызвать подозрения даже у очень недоверчивого человека, и успокоилась.

Почти сразу после ужина Анабелла с мужем отправились побродить по залитому луной парку, ибо стоял такой же чудесный вечер, как и вчера. Мистер Харгрейв вошел в гостиную немного раньше остальных и предложил мне сыграть в шахматы. Он сделал это без тени печали, но с гордым смирением, с каким обычно обращался ко мне, если не был возбужден вином. Я посмотрела ему в лицо, чтобы понять, в каком настроении он сейчас. Он, поймав мой взгляд, пристально посмотрел на меня, и было в нем что-то, чего я не поняла, но, во всяком случае, он был достаточно трезвым. Не решившись бросить ему вызов, я отослала его к Милисент.

– Она очень плохо играет, – сказал Уолтер. – Я хочу проверить свое мастерство на вас. Вперед! Вы не можете утверждать, что вам не хочется отложить в сторону вашу работу. Я знаю, что вы занимаетесь ею только тогда, когда нечего делать и ничего лучшего нет.

– Но играть в шахматы не слишком вежливо по отношению к остальным, – возразила я. – Игроки общаются только друг с другом.

– Здесь нет никого, кроме Милисент, и она…

– О, мне будет приятно посмотреть на вас! – воскликнула та. – Два таких игрока – это будет настоящее сражение! Я уже спрашиваю себя, кто победит.

Я согласилась.

– Сейчас, миссис Хантингдон, – сказал Харгрейв и расставил фигуры на доске; он говорил отчетливо, с каким-то особым ударением, как если бы хотел придать своим словам двойной смысл. – Вы хороший игрок, но я еще лучший; мы будем играть долго и вы, возможно, доставите мне неприятности, но я буду терпелив с вами и в конце концов, безусловно, выиграю.

Он устремил на меня взгляд, который мне не понравился: острый, хитрый, дерзкий, даже почти бесстыдный – торжествующий от будущего успеха.

– Надеюсь, что нет, мистер Харгрейв, – ответила я с такой горячностью, что Милисент должна была вздрогнуть, но он только улыбнулся и прошептал:

– Время покажет.

Мы начали играть. Уолтер полностью погрузился в события на доске, но оставался спокойным и уверенным, сознавая свое превосходство; я изо всех старалась обмануть его ожидания, ибо уже сообразила, что это намного более серьезный бой, чем я представляла, и чувствовала почти суеверный страх перед поражением; во всяком случае, я вовсе не хотела, чтобы нынешний успех добавил еще один кусочек к его осознающей себя силе (и наглой самоуверенности, должна я сказать) или поощрил мечту о будущей победе. Он играл осторожно и вдумчиво, но я сражалась с полным напряжением сил. Какое-то время исход партии был неясен; наконец, к моей радости, победа склонилась на мою сторону: я забрала у него несколько важных фигур и не позволила ему осуществить свой план. Он поднял руку ко лбу и задумался в замешательстве. Я наслаждалась своим преимуществом, но пока не осмеливалась праздновать. В конце концов он поднял голову, сделал ход, и, взглянув на меня, спокойно сказал:

– Вы думаете, что победили, не правда ли?

– Надеюсь, – ответила я и побила его пешку, которую он поставил на пути моего слона с таким беззаботным видом, что я решила, будто он ошибся; однако я посчитала, что в данном случае не стоит обращать на это его внимание, так как слишком рано предвидеть последствия моего хода.

– Да, эти слоны, они тревожили меня, – сказал он, – но храбрый конь может перескочить через сего почтенного джентльмена.

И он забрал моего последнего слона конем. Теперь, когда эта святая персона исчезла с доски, я точно выиграю.

– О, Уолтер, как ты можешь так говорить, – крикнула Милисент, – у нее же фигур все равно больше, чем у тебя!

– Я собираюсь доставить вам еще неприятность, – сказала я, – и возможно, сэр, вы получите мат намного быстрее, чем того ожидаете. Посмотрите на вашу королеву.

Сражение продолжилось, стало еще жарче. Игра длилась долго, я отчаянно сопротивлялась, но он действительно лучший игрок, чем я.

– Вы оба сильные игроки! – воскликнул мистер Хэттерсли, который некоторое время назад вошел в гостиную и наблюдал за нашей игрой. – Миссис Хантингдон, ваша рука дрожит, как если бы вы поставили на игру все ваше состояние! А ты, Уолтер, пес, глядишь холодно и сосредоточенно, будто уверен в успехе, а также остро и жестко, как будто хочешь выпить кровь из ее сердца! Но, будь я на твоем месте, я бы побоялся у нее выигрывать: она возненавидит тебя, клянусь небесами! Ты только посмотри в ее глаза!

– Сэр, не могли бы вы придержать язык? – сказала я.

Его слова разозлили меня, потому что я держалась из последних сил. Еще несколько ходов – и я попала в ловушку, подстроенную мне противником.

– Шах! – крикнул Уолтер.

Я быстро попыталась найти, куда убежать.

– И ма-ат! – добавил он с очевидным ликованием, еще и растянув этот последний слог, чтобы насладиться моим унижением.

Почему-то я сильно расстроилась, хотя это и глупо. Хэттерсли засмеялся, а Милисент обеспокоилась, увидев меня расстроенной. Харгрейв накрыл своей рукой мою, оставшуюся на столе, и крепко, хотя и нежно, сжал ее, прошептав:

– Проиграла, проиграла.

Он посмотрел мне прямо в глаза взглядом, в котором смешались страсть и нежность, что было еще более оскорбительно.

– Нет, никогда, мистер Харгрейв! – воскликнула я, быстро отдергивая руку.

– Вы отрицаете? – ответил он, с улыбкой указывая на доску.

– Нет-нет, – ответила я, приходя в себя и сообразив, насколько странным может показаться мое поведение. – Вы победили меня, но только в этой игре.

– Хотите другую?

– Нет.

– Вы признаёте мое превосходство?

– Да, как шахматиста.

Я встала, чтобы вернуться к своей работе.

– Где Анабелла? – серьезно спросил Харгрейв, оглядев гостиную.

– Ушла с лордом Лоуборо, – сказала я, когда он посмотрел на меня в поисках ответа.

– И еще не вернулась! – с ударением ответил он.

– Похоже, нет.

– А Хантингдон? – опять огляделся он.

– Сам знаешь, ушел с Гримсби, – сказал Хэттерсли, подавляя смех, который, однако, все равно прорвался наружу, как только он договорил.

Почему он засмеялся? Почему Харгрейв связал их вместе? И что за страшную тайну он хотел открыть мне? Я должна узнать, и немедленно. Я тут же встала и отправилась на поиски Рейчел, собираясь заставить ее объяснить свои слова, но мистер Харгрейв последовал за мной в прихожую, и прежде чем я открыла наружную дверь, положил руку на засов.

– Могу ли я сказать вам пару слов, миссис Хантингдон? – тихо сказал он, потупив взгляд.

– Только если их стоит послушать, – ответила я, трепеща и стараясь овладеть собой.

Он молча подтолкнул ко мне стул. Я оперлась на него рукой и попросила продолжить.

– Не волнуйтесь, – сказал он. – То, что я хочу сказать, само по себе ничего не значит; и я оставлю вам самой делать выводы. Вы сказали, что Анабелла еще не вернулась?

– Да-да, продолжайте, – сказала я, боясь, что мое с трудом давшееся спокойствие исчезнет до того, как он откроет свою тайну, в чем бы она ни состояла.

– И вы слышали, – продолжал он, – что Хантингдон ушел с Гримсби?

– И?..

– И я слышал, как этот, последний, сказал вашему мужу, или человеку, который называет себя так…

– Продолжайте, сэр!

Он покорно поклонился и продолжил:

– Я слышал, как он сказал: «Я справлюсь с этим, увидишь! Они спустились к воде; я встречу их там, и скажу ему, что хочу поговорить с ним о делах, которые даме не интересны, а она скажет, что пойдет обратно в дом; потом я извинюсь, и все такое, и подмигну ей, чтобы она шла к кустарнику. Я буду занимать его разговором о всяких делах, обо всем, что смогу придумать, и так долго, как только получится, а потом поведу его обратно другим путем, останавливаясь посмотреть на деревья, поля – короче, везде, где будет только возможность остановиться».

Мистер Харгрейв замолчал и посмотрел на меня.

Без дальнейших вопросов, не говоря ни слова, я встала и бросилась из комнаты и из дома. Я больше не могла терпеть пытку неопределенностью: я не хотела подозревать своего мужа ложно лишь на основании слов этого человека, которому не полностью доверяла, поэтому должна была немедленно узнать правду. Я побежала к кустарнику и едва достигла его с перехватывающей дыхание скоростью, как меня остановили голоса.

– Мы слишком долго пробыли здесь – он вернется, – сказал голос леди Лоуборо.

– Да нет, моя самая дорогая, – последовал ответ, – но ты можешь пробежать через лужайку и совершенно спокойно войти в дом, а я последую за тобой спустя несколько минут.

Колени подо мной подогнулись, перед глазами все поплыло. Я была готова упасть в обморок. Однако она не должна увидеть меня такой. Я проскользнула в середину кустов и спряталась за ствол дерева, чтобы дать ей пройти.

– Ах, Хантингдон, – укоризненно сказала Анабелла, останавливаясь там, где я стояла с ним прошлым вечером. – Здесь ты поцеловал ту женщину! – И она посмотрела в гущу листвы.

Выйдя оттуда, он беспечно рассмеялся:

– Ну, дорогая, тут ничего не поделаешь. Ты же понимаешь, что я должен не выдавать своих истинных чувств так долго, как только это будет возможно. Разве я не видел множество раз, как ты целовала своего болвана-мужа? И разве я жалуюсь?

– Тогда скажи мне, что больше не любишь ее, даже чуть-чуть, – сказала она, положив свою руку на его и пытливо глядя ему в лицо.

Я отчетливо видела их, потому что луна ярко освещала всю эту сцену сквозь ветви дерева, скрывавшего меня.

– Ни на йоту, клянусь всем, что есть святого! – ответил он, целуя ее в щеку.

– Слава небесам, но я должна идти! – воскликнула она, внезапно оторвалась от него и унеслась прочь.

Он остался стоять прямо передо мной, но у меня не было сил говорить с ним сейчас – язык приклеился к небу. Я едва держалась на ногах, и мне казалось, что, несмотря на тихие вздохи ветра и судорожный шорох падающих листьев, он слышит, как бьется мое сердце. Чувства подвели меня, и я увидела, как его темная фигура прошла мимо меня, и сквозь шум в ушах я отчетливо услышала, как он сказал:

– О, идет этот дурак. Беги, Анабелла, беги! А он не видит! Отлично, Гримсби, заставь его повернуться! – и до меня донесся его негромкий удаляющийся смех.

– Да поможет мне Бог! – прошептала я, падая на колени среди мокрой травы и кустов, окружавших меня, и через редкую листву над головой глядя на освещенное луной небо.

Передо мной все качалось и плыло. Мое пылающее, разрывающееся на куски сердце хотело выплеснуть свою боль Создателю, но не могло перевести горе в молитву. Наконец порыв ветра закружил вокруг меня и, швыряя в воздух листья, как отравленные надежды, охладил мой лоб, слегка оживив мое поникшее естество. Потом, пока моя душа стремилась вверх в безмолвной горячей мольбе, некая небесная сила укрепила меня: я задышала свободней, зрение мое прояснилось, и я отчетливо увидела сверкающую чистую луну; легкие облака разошлись, открыв ясное темное небо, и я увидела вечные звезды, глядящие на меня сверху вниз. Их создал тот же Бог, что и меня, и всемогущий Создатель – я знала! – мгновенно услышит и спасет меня. «Я не оставлю тебя и не покину тебя»[75]75
  Евреям 13:5.


[Закрыть] – казалось, прошептал кто-то, находящийся выше мириадов светящихся точек. Да, почувствовала я, Он никогда не оставит меня без поддержки – несмотря на земной ад, у меня всегда будут силы на борьбу со всеми моими бедами, и в конце концов я причалю к мирной гавани…

Освеженная, подбодренная и почти успокоившаяся, я встала и вернулась в дом. Однако, признаюсь, бо́льшая часть моей новообретенной силы покинула меня, когда я вошла внутрь и захлопнула дверь перед свежим ветром и чудесным небом. Все, что я увидела и услышала, вызвало у меня сердечную боль: холл, лампа, лестница, двери в разные комнаты, звуки разговоров и смех в гостиной. Как я смогу выносить такую жизнь в будущем?! В этом доме, среди этих людей… О, как я вытерплю такое?!

В холл как раз вошел Джон и сказал, что его послали на поиски меня, и добавил, что подал чай и хозяин хочет знать, приду ли я.

– Джон, спроси миссис Хэттерсли, не будет ли она так добра и не заварит ли мне чай, – сказала я. – Скажи, что я нехорошо себя чувствую и прошу меня извинить.

Я уединилась в большой пустой столовой, тихой и темной, где за окном негромко вздыхал ветер, а через жалюзи и шторы пробивались слабые лучи лунного света. Я начала ходить взад-вперед, в голове крутились горькие мысли. Как все изменилось со вчерашнего вечера! Похоже, то была последняя вспышка моего счастья. Бедная слепая дура, я была так счастлива! Только теперь я поняла, почему Артур так странно вел себя в кустарнике: выражение любви предназначалось для его любовницы, а ужаса – для жены. И теперь я лучше понимала разговор между Хэттерсли и Гримсби: без сомнения, они говорили о его любви к ней, а не ко мне.

Я услышала, как открылась дверь в гостиную и из холла донеслись легкие быстрые шаги, пересекли холл и поднялись по лестнице. Это была Милисент. Бедная Милисент! Она пошла посмотреть, что со мной – больше никому не было до меня дела, только ей… До сих пор я не пролила ни одной слезинки, но сейчас они хлынули, быстро и свободно. Она помогла мне, даже не заходя ко мне. Я услышала как, не найдя меня, она стала спускаться вниз, более медленно. Придет ли она сюда и найдет ли меня? Нет, она пошла в противоположном направлении и вернулась в гостиную. Я обрадовалась, ибо не знала, как встретиться с ней и что сказать. В моем несчастье мне не нужна была наперсница. Я ее не заслужила и не хотела. Я взяла это бремя на себя и буду нести его одна.

Пришел обычный час расставания. Я осушила слезы и попыталась очистить мысли и укрепить голос. Сегодня вечером я увижу Артура и поговорю с ним, но при этом я должна быть спокойной: никаких сцен, ничего, на что он может пожаловаться или чем похвастаться перед своими друзьями – ничего, над чем он смог бы посмеяться со своей любовницей. Когда все разошлись по своим комнатам, я тихонько скользнула в холл и, когда он шел мимо, подозвала его.

– Что с тобой, Хелен? – спросил он. – Почему ты не пришла к нам на чай? И какого ч…рта ты таишься здесь, в темноте? Да что с тобой?! Ты выглядишь как привидение! – продолжал он, внимательно рассматривая меня при свете свечи.

– Не имеет значения, – ответила я, – по крайней мере, для тебя: ты больше для меня никто, а я – для тебя.

– О-о! А это еще что за ч…ртовщина? – прошептал он.

– Завтра я уеду, – продолжала я, – и больше никогда не войду под эту крышу, только ради ребенка… – На мгновение я остановилась, чтобы выровнять голос.

– Во имя всех демонов ада, Хелен! – выкрикнул он. – К чему ты клонишь?

– Вы совершенно точно знаете, к чему. Давайте не тратить время на бесполезные объяснения, просто скажите мне вы…

Он неистово поклялся, что ничего не знает, и закричал, что, наверное, я услышала бредни выжившей из ума старухи, которая чернит его имя, и что все это бессовестная ложь, и я дура, коли верю в нее.

– Не трудитесь отрекаться и напрягать мозги, пытаясь заглушить правду ложью, – холодно сказала я. – Я доверяю не словам кого-то третьего, а самой себе. Этим вечером я была в кустарнике и видела и слышала все.

Этого было достаточно. Он издал подавленное восклицание ужаса и испуга и прошептал:

– Теперь я понял!

Затем он поставил свечу на ближайший стол, оперся спиной на стену и уставился на меня, сложив руки на груди.

– Хорошо, и что теперь? – спросил он со спокойной наглостью, смешанной с бесстыдством и безрассудством.

– Только одно, – ответила я. – Разрешаете ли вы мне забрать моего ребенка и то, что осталось от моего состояния, и уехать?

– Уехать куда?

– В любое место, где на Артура не будет действовать ваше пагубное влияние и где я буду избавлена от вашего присутствия, а вы от моего.

– Нет.

– Быть может, вы разрешите мне забрать только ребенка, без денег?

– И даже саму себя без ребенка. Неужели вы думаете, что из-за вашей брезгливости я позволю говорить о наших делах всему графству?

– Значит, я должна остаться здесь, ненавидимая и презираемая. Но с этого мгновения мы будем мужем и женой только на словах.

– Очень хорошо!

– Я мать вашего ребенка и ваша домохозяйка, и не более того. Так что можете уже не притворяться, что любите меня: мне больше не нужны ваши бессердечные ласки, поэтому не предлагайте их мне, и вам самому не придется их терпеть. Я не дам себя обмануть пустой шелухой супружеских ласк, когда их суть отдана другой.

– Очень хорошо, как вам угодно. Увидим, кому надоест первому, миледи.

– Мне может надоесть только одно: жить с вами на одной планете; а жить без насмешки над любовью мне не надоест никогда. Но, если вам надоест ваша греховная жизнь и вы искренне раскаетесь, я прощу вас, и, быть может, попытаюсь полюбить опять, хотя вот это действительно будет очень трудно.

– Хм! А тем временем вы побежите и расскажите обо мне мистеру Харгрейву и напишите длинное письмо тетушке Максуэлл, в котором пожалуетесь на испорченного негодяя, за которого вышли замуж?

– Я не пожалуюсь никому. Раньше я изо все сил старалась скрыть ваши пороки от чужих глаз и наделяла вас добродетелями, которыми вы не обладаете; но сейчас я предоставляю вас самому себе.

Он забормотал какие-то дурные слова, но я оставила его и отправилась наверх.

– Вы очень бледны, миледи, – сказала Рейчел, с беспокойством глядя на меня.

– Это правда, Рейчел, – ответила я, скорее, на ее взгляд, чем на слова.

– Я совершенно точно знала это, иначе никогда бы ничего не сказала.

– Но не расстраивайся из-за этого, – улыбнулась я, целуя ее бледную, иссохшую щеку. – Я могу это перенести намного лучше, чем ты себе представляешь.

– Да, вы всегда «переносите». Но, будь я на вашем месте, я бы не стала «переносить»: я бы все высказала, и очень громко, и я бы заплакала… и я бы ему сказала, кто он такой и…

– Я уже говорила с ним и сказала вполне достаточно.

– Но я бы поплакала, – упрямилась она. – Я бы не выглядела такой бледной и такой спокойной и не стала бы разрывать себе сердце.

– Я уже отплакала, – сказала я и улыбнулась, несмотря на все свои беды. – А сейчас я действительно спокойна, и не расстраивай меня опять, нянюшка; давай не будем больше говорить об этом и посвящать в это дело слуг. Ты можешь иди. Спокойной ночи; и не волнуйся из-за меня: я буду спать спокойно, если смогу.

Тем не менее, несмотря на свое решение, я поняла, что не в состоянии лежать в кровати. В два часа ночи я встала и зажгла восковую свечу от свечки с фитилем из сердцевины ситника, которая еще горела, взяла свой пюпитр и прямо в пижаме села и записала события прошедшего вечера. Все лучше, чем лежать в кровати, мучая себя воспоминаниями о далеком прошлом и предчувствиями ужасного будущего. И мне стало легче, когда я описала события, уничтожившие мой мир, и мелкие подробности, сопровождавшие мое кошмарное открытие. Никакой сон не дал бы мне прийти в себя и подготовиться к испытаниям, ждавшим меня завтра. Так мне казалось, по крайней мере; однако, перестав писать, я почувствовала, что голова нестерпимо болит, и, посмотрев в зеркало, вздрогнула при виде своего изможденного лица.

Рейчел пришла одевать меня и сказала, что, как она понимает, у меня была бессонная ночь. Милисент заглянула и спросила, как я себя чувствую. Я ответила, что мне стало лучше, но, объясняя свой вид, созналась, что ночью не спала. Как я хочу, чтобы этот день скорее закончился! Я вздрагиваю от мысли, что мне надо идти вниз на завтрак. Как я могу встретиться с ними? Тем не менее, надо помнить, что я ни в чем не виновата и мне нечего бояться, а если они будут насмехаться надо мной, как жертвой их вины, я буду жалеть их за глупость и презирать их насмешки.