Текст книги "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла"

В выражениях он не стеснялся, но я пожал ему руку, и мы разошлись. Слово он свое сдержал, и с того дня, насколько мне известно, впредь являл собой образец приличия, но до недавнего времени мы с ним почти не виделись. Иногда он искал моего общества, но чаще уклонялся от встреч со мной, опасаясь, как бы я снова не увлек его на путь гибели, да и я не находил его общество приятным, особенно когда он пытался взывать к моей совести, желая уберечь от вечных мук, которых сам он, по его разумению, уже избежал. Однако при встрече я почти никогда не упускал случая поинтересоваться его успехами на матримониальном поприще и как продвигаются поиски супруги, но ответы, в основном, были малоутешительными: матушек отпугивали его пустые сундуки и репутация заядлого игрока, доченек – угрюмая физиономия и меланхоличный нрав, к тому же он их не понимал; а ему самому не хватало воодушевления и уверенности в том, что он своего добьется.

С тем я его и оставил, когда отправился на континент, а по возвращении, в конце года, нашел все таким же безутешным холостяком, хотя он, бесспорно, стал несколько меньше похож на про́клятого изгнанника с того света. Барышни перестали его бояться и даже находили интересным, но маменьки были непреклонны по-прежнему. Как раз тогда мой добрый ангел свел меня с вами, Хелен, и на других у меня не осталось ни глаз, ни ушей. А Лоуборо между тем познакомился с нашей очаровательной подругой мисс Уилмот – благодаря вмешательству его доброго ангела, сказал бы он вам, хотя и не отваживался связывать свои надежды с особой, столь избалованной всеобщим восхищением и обожанием, пока они не сблизились здесь, в Стейнингли, и она, в отсутствие других поклонников, бесспорно, привлекла к себе его внимание и всячески поощряла его робкие ухаживания. Так у Лоуборо появилась надежда, что и на его небосклоне заалела заря светлых времен, а если я ненадолго и омрачал его виды на будущее, вставая между ним и его солнцем – тем самым чуть не ввергая его в бездну отчаяния, – то это лишь подогревало его пыл и укрепляло надежду, особенно когда я предпочел покинуть поле брани в погоне за более ценным сокровищем. Словом, как я вам уже сказал, Лоуборо искренне влюблен. Вначале он смутно осознавал недостатки мисс Уилмот, и они причиняли ему некоторое беспокойство, но теперь его страсть вкупе с ее искусством затмила для него все, кроме ее совершенства и осознания своей неожиданной удачи. Вчера вечером он зашел ко мне, сияя новообретенным счастьем.

«Хантингдон, я не отвергнут! – воскликнул он, хватая меня за руку и сжимая ее, как в тисках. – Досталось и на мою долю счастья, причем в этой жизни… Она меня любит!» – «Да что ты! Она так тебе и сказала?» – «Нет, но как я могу сомневаться! Разве ты не видишь, что она со мной подчеркнуто нежна и любезна? А ведь она знает всю меру моей нищеты, и это ничуть ее не волнует! Знает обо всех безумствах и грехах моей прежней жизни и не боится мне довериться… а мое звание и титул не то что ее не прельщают – она ими пренебрегает. Это самое благородное, самое возвышенное существо, какое только можно себе представить! И она спасет меня от гибели – и душу мою, и тело. Ей уже удалось облагородить меня в моих собственных глазах, сделать меня втрое мудрее, добрее и достойнее, чем я был. Ох, знай я ее раньше, от скольких бед и несчастий я был бы избавлен! И чем я только заслужил такое великолепное создание?»

– Но самый смак шутки в том, – со смехом продолжал мистер Хантингдон, – что эта хитрая бестия не видит в нем ничего, достойного любви, кроме титула, происхождения и «восхитительного родового гнезда».

– Откуда вы знаете? – спросила я.

– Она сама мне поведала, сказала: «Что до него самого, то я глубоко его презираю, но, вероятно, пришла пора сделать выбор, а то ведь, если я буду ждать суженого, способного добиться моей любви и уважения, глядишь, придется коротать свой век в девичестве – все одинокой, потому что я всех вас ненавижу!» Ха-ха-ха! Подозреваю, тут она кривит душой, но, как ни крути, совершенно очевидно, что она совсем не любит его, бедолагу.

– В таком случае вы должны его предупредить.

– Да? И разрушить все планы бедной девушки и лишить ее будущего? Ну нет, ведь это значит злоупотребить доверием, не так ли, Хелен? Ха-ха-ха! К тому же это разобьет ему сердце. – И он снова рассмеялся.

– Право же, мистер Хантингдон, не знаю, что вас так забавляет в этой истории: лично я не вижу тут ничего смешного.

– Сейчас я уже смеюсь над вами, любовь моя, – сказал он и разразился безудержным хохотом.

Предоставив ему веселиться в одиночестве, я тронула Руби хлыстом и легким галопом поскакала догонять наших спутников: все это время мы ехали шагом и в результате очень отстали. Артур вскоре вновь поравнялся со мной, но, не будучи расположена с ним разговаривать, я снова пустила лошадь в галоп. Он последовал моему примеру, и мы не замедляли ход, пока не нагнали мисс Уилмот и лорда Лоуборо, когда до ворот парка оставалось меньше полумили. До конца прогулки я избегала разговоров с мистером Хантингдоном и рассчитывала спрыгнуть с лошади и скрыться в доме до того, как он успеет предложить мне помощь, но, пока я пыталась высвободить амазонку[61]61
  Амазонка – женское платье для верховой езды.


[Закрыть], зацепившуюся за луку седла, он подхватил меня, снял с лошади и продолжал держать на весу, заверяя, что не отпустит, пока я его не прощу.

– Мне нечего прощать, – сказала я. – Вы ничем меня не обидели.

– Нет, нет, душа моя, упаси Бог, чтобы я вас обидел! Но вы сердитесь, потому что Анабелла именно мне призналась в непочтительном отношении к своему обожателю.

– Нет, Артур, не это вызвало мое недовольство, а вся система вашего поведения по отношению к друзьям, и если вы хотите, чтобы я вам это простила, то немедленно пойдите и расскажите ему, что собой представляет женщина, которую он до безумия обожает и с которой связывает свои надежды на будущее счастье.

– Хелен, я же говорю: это разобьет ему сердце, убьет его… и вдобавок будет вопиющей подлостью по отношению к бедняжке Анабелле. Ему уже не помочь: он безнадежен. И, как знать, возможно, она сумеет поддерживать в нем эту иллюзию до «конца главы», и тогда он будет счастлив в своем заблуждении или догадается об обмане, только когда ее разлюбит; в противном случае гораздо лучше, если истина будет открываться ему постепенно. Теперь-то, ангел мой, надеюсь, я досконально все объяснил и полностью убедил вас, что не смогу искупить вину поступком, коего вы от меня требуете. Будут ли другие пожелания? Скажите – я с радостью их исполню.

– Только одно, – проговорила я, ничуть не смягчившись, – чтобы впредь вы не позволяли себе насмехаться над чужими страданиями и всегда употребляли свое влияние на друзей им во благо, избавляя от дурных наклонностей, а не потворствуя им.

– Обещаю всегда помнить и исполнять приказания моего ангела-наставника, – сказал он и, поцеловав обе мои затянутые в перчатки руки, дал мне уйти.

Войдя в свою комнату, я с удивлением обнаружила там Анабеллу Уилмот, которая стояла у моего туалета и без смущения разглядывала себя в зеркале, одной рукой придерживая шлейф амазонки, а другой поигрывая хлыстом.

«Спору нет, она поистине великолепное создание», – подумала я, любуясь ее высокой, прекрасно сложенной фигурой и отражением красивого, разгоряченного быстрой ездой смуглого лица, обрамленного блестящими темными волосами, слегка и не без изящества растрепанными после скачки, и черными глазами, сиявшими незнакомым блеском. Увидев меня, она обернулась и со смехом, скорее злым, чем веселым, воскликнула:

– О, Хелен! Где это вы пропадаете? А я пришла поделиться с вами своим счастьем, – продолжала она, невзирая на присутствие Рейчел. – Лорд Лоуборо сделал мне предложение, и я любезно соблаговолила его принять. Вы не завидуете мне, дорогая?

– Нет, милая, – ответила я, а мысленно добавила: «Ни вам, ни ему». – А он нравится вам, Анабелла?

– Нравится?! Не то слово – я влюблена по уши!

– Что ж, надеюсь, вы будете ему хорошей женой.

– Благодарю, душа моя! А на что еще вы надеетесь?

– На то, что вы будете любить друг друга, и пусть эта любовь сделает вас обоих счастливыми.

– Спасибо. А я надеюсь, что вы будете хорошей женой мистеру Хантингдону! – ответила она с королевским поклоном и удалилась.

– Ох, барышня, как вы могли такое ей сказать? – воскликнула Рейчел.

– То есть?

– Ну, что, мол, надеетесь, она будет ему хорошей женой, – вот чего не слышала, того не слышала!

– Но я ведь и правда надеюсь… или, вернее, очень бы этого хотела… а надежды на нее мало.

– Скажете тоже! Я-то как раз надеюсь, что это он будет ей хорошим мужем. О нем внизу такое болтают! Говорят, он…

– Знаю, Рейчел… Я все о нем знаю, но он уже исправился. Только не дело слугам судачить о своих господах.

– Так-то оно так, госпожа… но они ведь и о мистере Хантингдоне кой-чего порассказали.

– Не желаю ничего слушать, Рейчел, – все это выдумки.

– Слушаюсь, госпожа, – ответила она тихо и занялась моей прической.

– А ты веришь им, Рейчел? – спросила я, немного помолчав.

– Нет, барышня, не очень. Слуги ведь как вместе соберутся, то их хлебом не корми – дай господам косточки перемыть; бывает, кто и приврет для блезиру, лишь бы цену себе набить, вот и отпускает намеки всякие да шуточки, давая понять, будто знает больше других. Только я бы на вашем месте, мисс Хелен, триста раз отмерила, прежде чем отрезать. В этом деле, уж поверьте, лишняя осторожность никогда не помешает: юная леди должна знать, за кого замуж идет.

– Разумеется, Рейчел, – сказала я, – но будь добра, поторопись, мне еще нужно одеться.

На самом деле я хотела поскорее избавиться от этой доброй женщины, ибо мне было так грустно, что я с трудом сдерживала слезы, когда она меня одевала. Но плакать мне хотелось не из-за лорда Лоуборо, не из-за Анабеллы, не из-за себя, а из-за Артура Хантингдона.

13-е.

Они уехали… он тоже. Впереди было два с лишним месяца разлуки – более десяти недель! Долго-долго жить и не видеть его… Правда, он обещал часто писать, а с меня взял обещание писать еще чаще, так как он будет занят улаживанием своих дел, а мне ничего другого и не остается. Что ж, я всегда найду, о чем написать… Но скорее бы наступило время, когда мы всегда будем вместе и сможем обмениваться мыслями без таких бесчувственных посредников, как перо, бумага и чернила!

22-е.

Я получила от Артура уже несколько писем. Немногословных, но чрезвычайно милых и таких же, как он сам, пылких, шутливых, остроумных, но… – не обойтись в нашем несовершенном мире без этого вечного «но» – все-таки мне бы хотелось, чтобы иногда он был серьезен. Никак не могу добиться от него, чтобы он писал или говорил искренне, убежденно, не переводя в шутку все на свете. Пока что меня это не особенно беспокоит, но если так будет всегда, то что мне делать с серьезной частью моей натуры?

Глава XXIII. Первые недели супружества

18 февраля 1822 года.

Сегодня рано утром Артур оседлал своего гунтера[62]62
  Гунтер (англ. hunter) – порода крупных верховых лошадей.


[Закрыть] и в полном восторге поскакал с гончими травить лис. Его не будет целый день, так что я могу вернуться к заброшенному дневнику, если можно так назвать мои беспорядочные записи. В последний раз я открывала его ровно четыре месяца назад.

Теперь я замужняя дама – миссис Хантингдон, хозяйка поместья Грасдейл. За плечами у меня восемь недель опыта супружеской жизни. Жалею ли я о том, что совершила этот шаг? Нет… хотя в тайниках души должна признать, что Артур совсем не тот, за кого я принимала его вначале, и если бы я в первые дни знакомства узнала его так же хорошо, как знаю сейчас, то, наверное, ни за что бы не полюбила, а если бы сначала полюбила, а потом сделала это открытие, то, боюсь, сочла бы своим долгом отказаться от брака с ним. Разумеется, я могла узнать его и тогда, ибо все вокруг изъявляли желание раскрыть мне глаза, да и сам он не был законченным лицемером, но я упорно не хотела ничего видеть. Теперь, вместо того чтобы сожалеть о том, что не разглядела его истинную сущность до того, как связала себя с ним нерасторжимыми узами, я только радуюсь, ибо это в значительной мере избавило меня от борьбы с совестью, а также от тех неприятностей и боли, коими чреват всякий разрыв; но, каких бы ошибок я ни наделала, теперь мой долг – просто любить его и прилепиться к нему, что вполне соответствует моим желаниям.

Он очень меня любит, пожалуй, даже слишком. Мне бы поменьше нежностей и побольше рассудочности; будь у меня возможность выбора, я бы, скорее, предпочла быть другом, а не предметом страстного обожания, но я не сетую – боюсь только, что глубина его чувства ко мне проигрывает пылкости. Временами оно кажется мне похожим на костер из сухих сучьев и хвороста – очень жаркий и буйный, в отличие от горения каменного угля, но что я буду делать, если костер этот выгорит дотла и от него останется лишь горстка пепла? Но нет, до этого не дойдет – не должно, я уверена, – у меня хватит сил его поддерживать. А посему надо немедленно отогнать эту мысль. Но Артур себялюбив, и я вынуждена это признать; правда, его себялюбие причиняет мне гораздо меньше боли, чем можно было ожидать: ведь раз я сама так сильно его люблю, то мне ничего не стоит простить ему его любовь к себе; он любит, когда ему угождают, – а мне в радость угождать ему, и если порой эта его склонность и заставляет меня переживать, то переживаю я за него, а не за себя.

Первый пример себялюбия Артур преподнес мне во время свадебного путешествия. Он хотел совершить его наспех, так как все достопримечательности континента были ему давно известны – многие потеряли для него интерес, а другим и терять было нечего. В результате, галопом промчавшись по части Франции и Италии, я вернулась почти такой же несведущей, какой уезжала: не познакомившись ни с людьми, ни с обычаями этих стран, получив о них лишь самое поверхностное представление. В голове царила полная сумятица из-за калейдоскопической смены пейзажей и образов – некоторые, правда, оставили глубокое и приятное впечатление, но и оно было отравлено воспоминаниями о том, что Артур не только не разделял моего восторга, но даже сердился, когда я выказывала повышенный интерес к тому, что видела или хотела увидеть, поскольку ему было неприятно мое восхищение тем, что никак не связано с ним самим.

Что касается Парижа, то мы побывали там лишь проездом, а в Риме Артур не дал мне осмотреть и десятой доли его чудес и красот: мол, он хочет поскорее увезти меня домой, где я буду безраздельно принадлежать ему одному, и увидеть меня надежно водворившейся хозяйкой Грасдейла – такой же наивной и соблазнительной, как раньше. И еще он опасался выводить меня в свет, словно я была хрупкой бабочкой и от соприкосновения с обществом, особенно парижским и римским, с моих крылышек сойдет серебристый налет. Мало того, он не постеснялся заявить, что и там, и там есть дамы, которые готовы будут выцарапать ему глаза, если увидят его со мной.

Конечно же, я была раздосадована, однако больше меня беспокоило не то, что я разочаровалась в собственных ожиданиях, а то, что я разочаровалась в нем, и еще раздражала необходимость объяснять друзьям, почему я так мало увидела и узнала, не уронив при этом ни тени вины на своего спутника. Но, когда мы вернулись домой – в мой прекрасный новый дом, я была так счастлива, а он так нежен, что я с легкостью все ему простила и начала было тешить себя мыслью, что судьба слишком ко мне благосклонна, а муж слишком хорош для меня – даже если не слишком хорош для мира сего, – как вдруг во второе воскресенье по приезде он страшно возмутил меня очередным проявлением беспричинной взыскательности.

Мы возвращались домой после утренней службы, а поскольку был чудесный морозный день и жили мы недалеко от церкви, я предложила пройтись пешком.

– Хелен, – сказал он с необычайно серьезным видом, – я не очень тобой доволен.

Я пожелала узнать, что не так.

– А ты обещаешь исправиться, если я скажу?

– Да, если смогу… и не погрешив перед Всевышним.

– Ах, так! Вот видишь – ты не любишь меня всем сердцем.

– Я не понимаю тебя, Артур… во всяком случае, думаю, что не понимаю. Изволь объяснить, что дурного я сделала или сказала.

– Причина не в том, что ты сделала или сказала, – причина в тебе самой: ты чересчур религиозна. Да нет, мне нравится, когда женщина религиозна, и меня восхищает твое благочестие, но в нем, как и в прочих добродетелях, можно зайти слишком далеко. По моим представлениям, любовь женщины к Богу не должна возобладать над любовью к ее земному супругу и повелителю. Довольно и того, что любовь к Богу очищает душу, делает ее бесплотной, невесомой, как эфир, но не следует допускать, чтобы она лишила женщину сердца и возвысила ее над всеми человеческими страстями.

– Это я-то выше всех человеческих страстей?!

– Нет, моя радость, но ты гораздо быстрее продвигаешься по пути святости, чем мне бы хотелось. Все эти два часа в церкви я не переставал думать о тебе, старался поймать твой взгляд, а ты была настолько поглощена молитвами, что ни разу на меня не посмотрела… Уверяю тебя, тут кто хочешь воспылает ревностью к Создателю, а это ведь очень дурно; так что будь добра, пощади мою душу и умерь свой религиозный пыл.

– Всю душу свою, все сердце отдам я Создателю, если смогу, – ответила я, – вам же – ни скрупулом[63]63
  Скрупул (лат. scrupulum, от scrupulus – маленький острый камешек) – британская аптекарская единица массы, равная 1,24 грамма. Здесь иносказательно: мельчайшая частица.


[Закрыть] больше, чем Он позволит. Кто вы такой, сударь, чтобы возводить себя в боги и позволять себе оспаривать мое сердце у Того, Кому я обязана всем, что имею: и тем, кто я есть, и всеми благодеяниями, которые я когда-либо совершила, и теми благами, коих удостоена сама, в том числе и вами, если, конечно, вы являетесь благом, в чем я отчасти склонна сомневаться?

– Не будь ко мне так жестока, Хелен, и пощади мою руку: твои пальцы впились в нее чуть не до кости.

– Артур, – продолжала я, исполнив его просьбу, – ваша любовь ко мне не так велика, как моя к вам, но, даже если бы вы любили меня еще меньше, я бы все равно не жаловалась, при условии, что Создателя вы любили бы больше. Мне в любое время дня и ночи было бы радостно видеть вас настолько поглощенным молитвой, что для меня не оставалось бы ни единой мысли. И уж, конечно, я бы ничего не потеряла от такой измены, ибо, чем больше вы любили бы Господа, тем глубже, чище и преданнее становилась бы ваша любовь ко мне.

На это он лишь засмеялся и, поцеловав мне руку, назвал меня прелестной фанатичкой. Затем, сняв шляпу, добавил:

– Но взгляни, Хелен, что человеку делать, если у него такая голова?

«Голова как голова», – подумала я, но, когда он приложил к макушке мою ладонь, она как-то пугающе глубоко потонула в толще кудрей, особенно в середине.

– Вот видишь, я не рожден быть святым, – сказал он со смехом. – Если Господь уготовил мне религиозное поприще, то отчего же Он не снабдил меня необходимым органом – шишкой благочестия?[64]64
  Френология – популярное в XIX в. псевдонаучное учение; предполагало связь психических особенностей человека с формой его черепа. Существовала френологическая карта, указывающая, где именно на черепе расположены «шишки способностей» к разным видам деятельности.


[Закрыть]

– Вы как тот раб, – ответила я, – который, вместо того чтобы употребить в дело полученный от господина один талант, вернул его ему, не приумножив, а в оправдание заявил, что знал его как человека жестокого, который жнет, где не сеял, и собирает, где не рассыпал. Кому меньше дано, с того меньше и спросится, но каждому – по его силе[65]65
  Отсылка к евангельскому стиху «И от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут», Лука 12:48.


[Закрыть]. Вы не лишены ни способности к благочестию, ни веры, ни надежды, ни совести, ни разума, ни всех прочих слагаемых характера истинного христианина – надо лишь ими воспользоваться; но наши таланты возрастают, когда мы употребляем их в дело, и все наши способности, как к хорошему, так и к дурному, укрепляются тренировкой, а посему, если человек предпочитает использовать свои способности к дурному (либо нацеленные на зло), пока он не сделается их рабом, или пренебрегает способностями к хорошему, пока они не иссякнут вовсе, то ему некого в этом винить, кроме самого себя. Но у вас есть таланты, Артур, – природные способности сердца, ума и характера, которыми рады были бы обладать и многие более убежденные христиане, – надо лишь употребить их на службу Господу. Я вовсе не рассчитываю увидеть вас истово верующим, но ведь можно быть добрым христианином, оставаясь при этом счастливым человеком и весельчаком.

– Ты вещаешь, как оракул, Хелен, и все сказанное тобой – истинно и неоспоримо, но вот смотри: я голоден, и передо мной – добрый, сытный обед, а мне говорят, что если сегодня я от него откажусь, то завтра меня ждет роскошное пиршество, где будет видимо-невидимо всякой снеди, изысканных лакомств и яств. Так вот, во-первых, я вовсе не желаю терпеть до завтра, если могу без труда утолить голод прямо сейчас; во-вторых, целый поднос здоровой, сытной еды мне гораздо больше по вкусу, нежели обещанные лакомства; в-третьих, я не вижу, чем будут кормить меня на завтрашнем пиру, так откуда мне знать, что это не басни, выдуманные тем жирным типом со слащавой физиономией, что советует мне отказаться от стоящих передо мной кушаний, дабы самому прибрать их к рукам; в-четвертых, стол ведь для кого-то накрыт, а как говорит Соломон, кто может есть и кто может наслаждаться без Него?[66]66
  Екклезиаст 2:25.


[Закрыть]; и, наконец, последнее: сяду-ка я, с твоего позволения, и удовлетворю свои сегодняшние потребности сегодня, а завтрашние оставлю на завтра – кто знает, может, мне достанется и то, и это.

– Но никто и не требует, чтобы вы отказывались от сытного обеда сегодня, вам всего лишь советуют не переедать нынешней грубой пищи, чтобы завтра вы были в состоянии насладиться более изысканными яствами. Если же, пренебрегая этим советом, вы все-таки предпочтете уподобиться животному, объевшись и упившись настолько, что здоровая пища обратится в отраву, то кого же надо будет винить, если завтра, испытывая мучения от вчерашнего обжорства и пьянства, вы будете смотреть, как более умеренные в еде люди садятся за стол, дабы насладиться теми великолепными кушаньями, которых вы не в состоянии отведать?

– Истинная правда, святейший мой заступник, но опять же наш друг Соломон говорит, что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться.

– И опять же, – парировала я, – он говорит: «Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд».

– Да, Хелен, но, по-моему, последние недели я был молодцом. Что ты видишь во мне дурного, и чего бы ты от меня хотела?

– Ничего более, чем вы делаете, Артур: пока что все ваши поступки безупречны, но я была бы рада, если бы вы изменили ваш образ мыслей, если бы укрепились против соблазнов и не называли зло добром, а добро – злом; и еще мне бы очень хотелось, чтобы вы думали глубже, смотрели дальше и целили выше, чем сейчас.

Между тем мы дошли до дверей нашего дома, и я умолкла, но пылко и со слезами обняла его и вошла в дом, затем поднялась к себе снять капор и мантилью. Больше я не хотела говорить на эту тему, дабы не вызвать у него отвращения ни к ней, ни к себе.