Текст книги "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла"

Глава LIII. Заключение

Пока я стоял там, погруженный в мрачные размышления, из-за угла дороги показался нарядный экипаж. Я даже не посмотрел на него; он тихо подкатил ко мне, но я по-прежнему не обращал на него внимания, и тут раздался детский голос, который заставил меня очнуться:

– Мамочка, мамочка, это мистер Маркхем!

Ответа я не услышал, но тот же детский голос раздался опять:

– Да, это он, мамочка! Посмотрите сами!

Я все еще стоял, не поднимая глаз, но, наверное, мама мальчика посмотрела и ясным мелодичным голосом, чей звук ударил по моим нервам, воскликнула:

– О, тетя! Это же мистер Маркхем, друг Артура! Остановите, Ричард!

Откровенная радость и сдерживаемое возбуждение, прозвучавшие в этих немногих словах – особенно в трепетном «О, тетя!» – застали меня врасплох. Карета остановилась, я посмотрел вверх и встретился со светлыми серьезными глазами старой дамы, смотревшей на меня через открытое окно. Она поклонилась – я ответил. Голова тут же исчезла, а Артур закричал лакею, требуя его выпустить, но еще до того как приставная лестница опустилась на землю, из окна кареты высунулась рука. Я знал, чья это рука, хотя черная перчатка скрывала ее нежную белизну и изящные очертания, быстро схватил ее и с чувством сжал, но тут же пришел в себя и отпустил – она мгновенно исчезла.

– Вы приехали повидать нас или только проезжали мимо? – спросил тихий голос, обладательница которого, я чувствовал, внимательно разглядывала меня из-под густой черной вуали, целиком скрывавшей ее лицо.

– Я… я приехал повидать место, – запинаясь, ответил я.

– Место… – повторила она тоном, который выдавал скорее разочарование и неудовольствие, чем удивление.

– Тогда не хотите ли войти?

– Если вы не против…

– Вы колеблетесь?

– Да-да, он должен войти! – крикнул Артур, выскочил из другой двери и, схватив мою руку, сердечно встряхнул. – Вы помните меня, сэр?

– Да, прекрасно помню, мой милый, хотя ты сильно изменился, – ответил я, глядя на довольно высокого худощавого юного джентльмена, чье прекрасное лицо повторяло облик матери, хотя излучающие доброту глаза были голубыми, а локоны, выбившиеся из-под шляпы, – светло-каштановыми.

– Я вырос? – спросил он, вытягиваясь в полный рост.

– Вырос! Три дюйма, честное слово!

– Мне уже семь, – последовал гордый ответ. – Еще семь лет – и я буду не ниже вас.

– Артур, – сказала его мать, – попроси мистера Маркхема пройти в дом. Ричард, поезжайте.

В ее голосе была нотка печали и холодности, и я не знал, чему приписать ее. Карета въехала в ворота, а мы пошли следом за ней. Мой маленький товарищ вел меня по парку, весело болтая. Вскоре мы дошли до двери дома; я остановился перед крыльцом и огляделся, желая восстановить самообладание или, во всяком случае, вспомнить свое только что родившееся решение и принципы, на которых оно было основано. Артур мягко тянул меня за пальто и раз за разом повторял приглашение, пока я не сдался и не вошел в дом, где уже были дамы.

Хелен внимательно и серьезно оглядела меня, и вежливо спросила о миссис Маркхем и Розе. Я почтительно ответил. Миссис Максуэлл попросила меня сесть, заметив, что сегодня достаточно холодно, и выразив надежду, что этим утром мне не пришлось далеко путешествовать.

– Действительно, не больше двадцати миль, – ответил я.

– Пешком?

– Нет, мадам, в дилижансе.

– Рейчел, сэр, – вмешался Артур, этот единственный, по-настоящему счастливый человек среди нас, и я увидел сию достойную личность, которая принесла вещи хозяйке.

Рейчел соизволила почти дружески улыбнуться мне – милость, потребовавшая по меньшей мере вежливого приветствия с моей стороны, таким же образом принятого и почтительно возвращенного: она признала неправильную оценку моего характера в прошлом.

Хелен сняла траурный капор и вуаль, а также тяжелый зимний плащ и стала выглядеть настолько похожей на ту себя, что я не знал, как это выдержать. Я был особенно рад увидеть ее прекрасные черные волосы, по-прежнему роскошные и блестящие.

– Мамочка сняла вдовью шляпку в честь свадьбы дяди, – по-детски непосредственно заметил Артур, поймав мой взгляд. Его мать укоризненно посмотрела на него, а миссис Максуэлл неодобрительно покачала головой. – А тетя Максуэлл никогда не снимет свою, – продолжал шаловливый мальчик, однако, увидев, что его дерзость обидела тетю, молча обнял ее за шею, поцеловал в щеку и отбежал к окну, где принялся играть с собакой, пока миссис Максуэлл серьезно обсуждала со мной такие интересные темы, как погода, светский сезон и дороги. Я считал ее присутствие очень полезным: мне надо было смирить свои естественные побуждения и беспорядочные чувства, которые могли вырваться наружу против моего желания и воли, хотя и понял уже, что почти не могу сдерживаться и с трудом заставляю себя слушать ее замечания и вежливо отвечать на них: все мои мысли и чувства были направлены на Хелен, стоявшую в нескольких футах позади меня, у камина. Я не осмеливался смотреть на нее, но чувствовал, что она не спускает с меня глаз. Ухитрившись все-таки незаметно взглянуть на молодую женщину, я заметил, что ее щеки слегка порозовели, а трепещущие пальцы, которыми она теребила цепочку от часов, выдают сильное возбуждение.

– Скажите мне, – сказала она тихим голосом, воспользовавшись небольшой паузой в оживленном разговоре между тетей и мной, не отрывая взгляд от золотой цепочки, – как дела в Линден-хоупе? Ничего не случилось с тех пор, как я уехала?

– Да ничего, – ответил я, осмеливаясь бросить на нее еще один взгляд.

– Никто не умер? Не женился?

– Никто.

– Но… быть может, кто-то собирается жениться? Какие-нибудь старые связи разорвались, а новые образовались? Старые друзья забыты и их место заняли новые?

Последнюю фразу она сказала так тихо, что только я мог услышать заключительные слова; одновременно она подняла глаза и посмотрела на меня с нежной лучистой улыбкой и так вопросительно-тревожно, что мои щеки закололо от невыразимых эмоций.

– Я думаю, что нет, – ответил я. – И другие изменились так же мало, как и я.

Ее лицо запылало.

– И вы действительно не собирались посетить нас? – спросила она.

– Я боялся вторгаться без приглашения.

– Без приглашения! – воскликнула она, возмущенно взмахнув рукой. – Что… – но осеклась, внезапно вспомнив о присутствии тетки, и, повернувшись к старой даме, продолжила: – Тетя, наш гость – единственный близкий друг моего брата и мой тоже – по крайней мере, мы тесно общались несколько месяцев. Он очень любит моего сына и, проходя мимо нашего дома, находящегося во многих десятках миль от его, отказывается заглянуть к нам: дескать, его не приглашали!

– Мистер Маркхем просто излишне скромный молодой человек, – заметила миссис Максуэлл.

– Скорее, излишне церемонный, – сказала ее племянница, – излишне… Не имеет значения.

И, отвернувшись от меня, уселась на стул около стола, вынула книгу в красивом переплете и начала энергично переворачивать страницы.

– Если бы я знал, – сказал я, – что вы окажете мне честь, не забыв наше тесное общение, я не стал бы лишать себя удовольствия посетить вас, но я думал, что вы давно уже не вспоминаете обо мне.

– Не судите о других по себе, – пробормотала она, не поднимая глаз от книги, но покраснела и быстро перевернула десяток страниц.

Все замолчали, и тут маленький Артур рискнул представить своего красивого сеттера и показал мне, как тот вырос и поумнел, затем спросил о здоровье его отца, моего Санчо. Миссис Максуэлл вышла, чтобы переодеться. Хелен отбросила книгу, несколько мгновений молча смотрела, поочередно, на сына, на меня и собаку, а потом отослала Артура, попросив его принести мне последнюю книжную новинку. Ребенок с готовностью подчинился, а я продолжал ласкать собаку. Молчание, если бы это зависело от меня, могло бы продлиться до возвращения ее хозяина, однако не прошло и полминуты, как Хелен нетерпеливо вскочила, встала между мной и камином и с чувством воскликнула:

– Гилберт, вы так изменились, что с вами случилось? Я знаю, это нескромный вопрос, – поспешила добавить она, – возможно, даже грубый – не отвечайте, если не хотите, но я ненавижу тайны и секреты!

– Я не изменился, Хелен; к сожалению, я так же горю страстью, как прежде… Не я – обстоятельства изменились.

– Какие обстоятельства? Расскажите мне!

Ее щеки побледнели от мучительного беспокойства или – может ли такое быть? – от страха, что я поклялся другой в вечной любви.

– Я расскажу вам, – кивнул я. – Признаюсь: я приехал сюда увидеться с вами не без опасений в своей самонадеянности и не без страха, что меня не ждут и не слишком хорошо примут, но я не знал, что это поместье принадлежит вам, пока меня не просветил разговор двух пассажиров в дилижансе. И вот тогда я увидел всю глупость надежд, которые лелеял так долго, и безумие оставаться здесь на мгновение дольше; поэтому, хотя и вышел у ваших ворот, решил не входить в них и задержался только на несколько минут, чтобы посмотреть на дом и уйти, не повидав его хозяйку.

– И если бы мы с тетей не вернулись с утренней прогулки, я бы не увидела и не услышала вас никогда?

– Для нас обоих было бы лучше, если бы мы не встретились, – ответил я так спокойно, как только мог, хотя и не решился сказать это громко, ибо не мог говорить и смотреть ей в лицо из боязни лишиться своей твердости. – Я подумал, что наш разговор только нарушит ваш покой и сведет меня с ума. Но я рад, что мы увиделись: теперь я знаю, что вы не забыли меня и могу уверить вас, что ваш образ никогда не изгладится из моей памяти.

Наступило молчание. Миссис Хантингдон отошла к оконной нише. Не рассматривает ли она мои слова как признание в том, что только скромность запрещает мне искать ее руки? Быть может, она ищет слова, чтобы отказать мне с минимальным ущербом для моих чувств? Прежде чем я смог заговорить и снять с нее эту тяжкую ношу, она сама прервала молчание, внезапно повернувшись ко мне и заметив:

– Вы имели такую возможность раньше – уверить меня в вашем постоянстве и убедиться в моем, если бы написали мне.

– Я бы обязательно это сделал, но я не знал адреса и не хотел спрашивать у вашего брата, ибо считал, что он будет возражать против нашей переписки. Но это даже на мгновение не удержало бы меня, если бы я осмелился поверить, что вы ждете известий обо мне или что не оставили мысль о вашем неудачливом друге, а ваше молчание убедило меня в том, что я забыт.

– Неужели вы ждали, что я напишу вам?

– Нет, Хелен… простите, миссис Хантингдон, – сказал я, покраснев, – конечно, нет. Но если бы вы послали мне пару слов через вашего брата или хотя бы спросили его обо мне…

– Я часто спрашивала его, но не собиралась делать это впредь, – продолжала она, улыбаясь, – ибо он всегда говорил, что вы только вежливо справляетесь о моем здоровье.

– Ваш брат никогда не говорил о том, что вы упоминали мое имя!

– А вы его спрашивали?

– Нет. Я видел, что он не хочет отвечать ни на какие вопросы о вас и даже в самой малой степени одобрять мою упорную привязанность… И уж тем более помогать мне.

Хелен молчала.

– И он, оказывается, был совершенно прав, – добавил я.

Но она ничего не говорила, только глядела на покрытый снегом газон.

«Сейчас я избавлю ее от моего присутствия», – подумал я, встал и подошел к ней, собираясь проститься с решительностью, в основе которой лежала гордость: еще чуть-чуть – и я бы не выдержал.

– Вы уже собрались уезжать? – спросила она, взяла руку, которую я подал ей, и не отпустила.

– Почему я должен остаться?

– Подождите, пока не придет Артур, по крайней мере.

Я с радостью подчинился и остался стоять рядом с ней, только облокотился на другую половину окна.

– Вы сказали, что не изменились, – проговорила моя собеседница, – но вы изменились, и очень сильно.

– Нет, миссис Хантингдон, и не должен был.

– То есть вы хотите сказать, что относитесь ко мне точно так же, как в последний раз, когда мы виделись?

– Да. Но не стоит даже говорить об этом.

– Нет, Гилберт, не стоило говорить об этом тогда, а сейчас… только в том случае, если вы грешите против истины.

От волнения я не мог вымолвить ни слова. Не дожидаясь ответа, она отвернулась от меня, распахнула окно и выглянула наружу, то ли успокаиваясь, то ли от смущения, а может, чтобы сорвать полураспустившуюся рождественскую розу с маленького куста, который выглядывал из-под снега, защищающего его от мороза и ныне растаявшего на солнце. Сорвав цветок, она осторожно стряхнула сверкающие снежинки с его лепестков, поднесла к губам и сказала:

– Эта роза не такая ароматная, как летняя, но она устояла в испытаниях, которые не смог бы перенести ни один летний цветок: ее питал холодный зимний дождь и согревало слабое солнце, суровый ветер не лишил ее красоты, и даже жестокие морозы не смогли убить ее. Посмотрите, Гилберт, она свежая, как и положено быть цветку, несмотря на снег на ее лепестках. Хотите ее?

Не осмеливаясь говорить, я протянул руку – эмоции захлестывали меня. Она положила розу мне на ладонь, а я мучительно пытался понять смысл ее слов и думал о том, что должен сделать: открыть ей свои чувства или продолжать сдерживать их дальше. Ошибочно приняв мои колебания за безразличие – или даже нежелание – принять ее подарок, Хелен внезапно выхватила розу из моей руки, бросила ее в снег, с грохотом захлопнула окно и отошла к камину.

– Хелен, что это значит? – крикнул я, пораженный таким ее порывом.

– Вы не поняли смысла моего подарка, – сказала она, – или, еще хуже, вы отвергли его. Простите, но поскольку я совершила ошибку, то забрала цветок обратно – единственное, что смогла придумать.

– Вы неправильно поняли меня, – ответил я, мгновенно открыл окно, выскочил наружу, подобрал цветок и отдал его ей, умоляя опять вручить мне, поклявшись, что сохраню его навсегда и буду ценить выше всего, чем обладаю в этом мире.

– И этого вам будет достаточно? – сказала она, взяв розу из моих рук.

– Да.

– Тогда возьмите.

Я с жаром прижал цветок к губам и спрятал на груди. Миссис Хантингдон смотрела на меня с немного саркастической улыбкой.

– Теперь вы уйдете? – спросила она.

– Да, если… должен.

– Вы изменилась, – медленно сказала она, – вы стали слишком гордым или совершенно равнодушным.

– Ни то, ни другое, Хелен… миссис Хантингдон. Если бы вы заглянули ко мне в сердце…

– Вы должны быть либо горды, либо равнодушны, а может, и то и другое одновременно. И почему миссис Хантингдон? Почему не просто Хелен, как раньше?

– Хелен, да! Моя дорогая Хелен! – прошептал я.

Мою душу жестоко терзал вихрь из любви, надежды, восторга, неуверенности и тревоги.

– Цветок, который я дала вам – эмблема моего сердца, – сказала она. – Неужели вы заберете его и оставите меня одну?

– Но отдадите ли вы мне свою руку, если я попрошу ее?

– Разве я недостаточно сказала? – ответила она с очаровательной улыбкой.

Я схватил ее руку и горячо поцеловал бы, но внезапно сдержал себя:

– Вы учитываете все последствия?

– Нет, иначе я бы не предложила себя тому, кто слишком горд или слишком равнодушен и не может заставить свою любовь перевесить мое богатство.

О, каким глупым и упрямым болваном я был! Я с трепетом сжал ее руку, но пока еще не осмеливался поверить в свое счастье и, не удержавшись, спросил:

– А вы не раскаетесь?

– Только по вашей вине, – ответила она. – Никогда, если вы не разочаруете меня. И если вы не верите в силу моей любви, немедленно оставьте меня.

– Мой ангел, моя дорогая Хелен! – воскликнул я, страстно целуя ее руку и обнимая ее. – Вы никогда не раскаетесь, если это будет зависеть от меня! Но вы подумали о вашей тете?

Я с трепетом ждал ответа, инстинктивно прижимая ее ближе к сердцу, как будто боялся потерять наконец-то найденное сокровище.

– Тетя не должна ничего знать, – ответила она. – Она сочтет это поспешным и опрометчивым шагом, ибо не может себе представить, насколько хорошо я знаю вас; она должна сама познакомиться с вами поближе и полюбить вас. Сегодня же, сразу после ленча, вы должны уехать, но вернуться весной и остаться у нас погостить – вот тогда она сможет узнать вас, и вы попробуете понравиться друг другу.

– И вы будете моей, – сказал я и запечатлел поцелуй на ее губах, потом еще и еще, ибо я стал настолько смелым и страстным, насколько робким и сдержанным был раньше.

– Нет, через год, – ответила она и мягко высвободилась из моих объятий, все еще нежно держа меня за руку.

– Еще год! О, Хелен, я не могу ждать так долго!

– И где ваша хваленая верность?

– Я хочу сказать, что не вынесу пытку такой долгой разлукой.

– Это будет не разлука: мы будем писать друг другу каждый день, моя душа всегда будет с вами, а иногда вы будете видеть меня. Я не собираюсь лицемерить, утверждая, что рада отсрочке, но моя свадьба – удовольствие не только для меня, и я должна посоветоваться с друзьями, прежде чем назначу точную дату.

– Ваши друзья не одобрят!

– Мои друзья одобрят, дорогой Гилберт, – сказала она, нежно целуя мою руку. – Они не смогут не одобрить, когда узнают вас поближе, иначе я не буду считать их настоящими друзьями и без колебаний порву с ними. Теперь вы удовлетворены?

И она посмотрела на меня, ласково улыбаясь.

– Неужели может быть иначе, если вы любите меня? А вы любите меня, Хелен? – спросил я, не сомневаясь в ее любви, но желая услышать ее признание.

– Если бы вы любили, как я, – серьезно ответила она, – вам бы не пришлось добиваться меня в последнюю секунду, ибо сомнения, ложная деликатность и гордость никогда не волновали бы вас, и вы бы знали, что самое большое неравенство между людьми в происхождении, богатстве и положении – всего лишь пыль, в сравнении с единством мыслей и чувств и с любящими по-настоящему сердцами и душами.

– Вот теперь я счастлив, – сказал я, опять обнимая ее. – Я не заслужил такого, Хелен, и не осмеливаюсь поверить в свою удачу! Но чем больше я буду ждать, тем больше буду бояться, как бы что-нибудь не оторвало вас от меня, – подумайте, сколько всего может случиться за год! – и все это время я буду дрожать как в лихорадке от страха и волнения. Кроме того, зима – страшное время года!

– Я тоже так считаю, – тяжело вздохнула она. – Я никогда не выйду замуж зимой, во всяком случае, в декабре, – добавила она содрогнувшись: именно в этом месяце состоялась свадьба, привязавшая ее к покойному мужу, и его ужасная смерть, освободившая ее. – Поэтому я и сказала, что на следующий год, весной.

– Следующей весной?

– Нет-нет, следующей осенью.

– Может быть, летом?

– Хорошо, ближе к лету. Теперь наконец вы довольны?

Не успела она закончить последнюю фразу, как в комнату вернулся Артур – добрый мальчик и так оставил нас наедине достаточно надолго.

– Мамочка, я не нашел книгу в тех местах, где ты сказала мне поискать (мамина улыбка говорила: «Да, дорогой, я знаю, что ее там нет»), но Рейчел нашла ее. Взгляните, мистер Маркхем, это книга по естественной истории с чудесными картинками зверей и птиц, и читать ее так же приятно, как разглядывать!

В отличном настроении, я уселся, поставил его между своими коленями, и мы вместе стали листать книгу. Приди он минутой раньше, я принял бы его намного менее приветливо, но сейчас я ласково погладил вьющиеся волосы мальчика и даже поцеловал в лоб: он был сыном моей Хелен и, следовательно, моим тоже – с тех пор я смотрел на него только так. Сейчас хорошенький ребенок стал достойным джентльменом, оправдав все ожидания матери, и живет в Грасдейле с юной женой – счастливой маленькой Хелен Хэттерсли.

Мы не просмотрели и полкниги, как появилась миссис Максуэлл и пригласила меня в соседнюю комнату на ленч. Вначале холодные сдержанные манеры леди сковывали меня, но я сделал все, чтобы расположить ее к себе, и не без успеха, как мне кажется, несмотря на очень короткий визит: я разговаривал с ней весело и легко, и она постепенно стала добрее и сердечнее. Когда я уходил, она любезно простилась со мной и сказала, что надеется вскоре опять увидеть меня.

– Но вы не можете уйти, пока не увидите оранжерею – тетин зимний сад, – сказала Хелен, когда я подошел, чтобы попрощаться с ней, призвав на помощь всю свою выдержку и самообладание.

Я с удовольствием воспользовался отсрочкой и направился вслед за ней в большую прекрасную оранжерею, буквально набитую цветами – это зимой-то! – но, конечно, я почти не замечал их. Однако моя любимая привела меня сюда еще и ради доверительной беседы.

– Тетя очень любит цветы, – заметила она, – и Стейнингли тоже. Я привела вас сюда, чтобы попросить за нее: я бы хотела, чтобы Стейнингли остался ее домом на всю жизнь и – даже если мы будем жить не в нем, – я могла бы часто видеться с ней и бывать у нее: боюсь, ей будет тяжело потерять меня, и, хотя она ведет уединенную жизнь, погрузившись в религиозные размышления, может пасть духом, если будет одна слишком долго.

– Разумеется, моя дорогая Хелен! Делайте все, как считаете нужным! И ни при каких обстоятельствах я не заставлю вашу тетю уехать отсюда; мы будем жить здесь или в любом другом месте, которое вы и она выберете, и вы сможете видеть ее так часто, как вам захочется. Я представляю, насколько больно ей будет расстаться с вами, и готов сделать все, что в моей власти. Я полюблю ее всей душой, и ее счастье будет так же дорого мне, как счастье моей матушки.

– Спасибо вам, дорогой! Вот вам поцелуй за это. До свидания… О, Гилберт, отпустите меня… Артур зайдет, не смущайте его детский разум вашим безумием.

* * *

Пришло время завершить мое повествование. Ты можешь сказать, что я и так слишком много наговорил. Но, чтобы совсем удовлетворить тебя, добавлю еще пару слов: я знаю, что ты питаешь к старой даме самые сердечные чувства и захочешь узнать окончание ее истории. Весной я вернулся и, согласно желанию Хелен, изо всех сил пытался ее очаровать. Она очень любезно принимала меня, ибо ее племянница, без сомнений, обрисовала ей мой характер в самых лучших красках. Угрюмость моя исчезла, я веселился, и мы замечательно провели время. А когда мои честолюбивые намерения стали известны ей, она восприняла их более разумно, чем я даже смел надеяться. Вот ее единственное замечание на эту тему:

– Итак, мистер Маркхем, насколько я понимаю, вы собираетесь похитить мою племянницу. Что ж делать! Надеюсь, Творец благословит ваш союз и наконец-то моя дорогая девочка станет счастливой. Должна признаться, что мне бы больше понравилось, если бы Хелен решила остаться одна, но уж если она должна выйти замуж, я не знаю ни одного молодого человека подходящего возраста, которому бы я охотнее вручила ее, чем вам, или который сумел бы лучше оценить ее достоинства и сделать ее по-настоящему счастливой.

Конечно, я пришел в восторг от такого комплимента и надеялся доказать ей, что она не ошиблась в своем суждении.

– Я, однако, хочу кое о чем попросить вас, – продолжила она. – Я все еще смотрю на Стейнингли как на свой дом и хочу, чтобы вы тоже считали его своим, ибо Хелен привязана к этому месту и ко мне, а я к ней. С Грасдейлом у нее связаны очень болезненные воспоминания, которые не так-то просто преодолеть, я же не собираюсь надоедать вам своим обществом или мешать вам: я очень спокойный, тихий человек и обычно провожу время в своих комнатах, занимаясь собственными делами, как вы сами видите.

Разумеется, я охотно согласился, и мы жили в любви и согласии вплоть до ее смерти, которая последовала несколько лет спустя – к печали немногих друзей и благодарных слуг, но не самой тети, ибо она спокойно приняла ее и даже была рада достичь конца жизненного пути.

Вернусь, однако, к моим делам. Мы повенчались летом, в солнечный августовский день. Потребовалось восемь месяцев, а также вся доброта и доброжелательность Хелен, чтобы преодолеть предубеждение матушки против моей невесты: она с трудом смирилась с мыслью, что мне придется уехать из Линдена и жить так далеко. Тем не менее, ее обрадовало мое счастье, которое она с гордостью приписала моим собственным заслугам. Я передал ферму Фергусу, который находился в таких же обстоятельствах, что и я год назад: он влюбился в старшую дочь викария из Л. – даму, чьи достоинства и происхождение пробудили в нем скрытые таланты. Он начал усиленно работать, и не только для того, чтобы завоевать ее любовь и уважение и приобрести состояние, которое позволит ему просить ее руки, но и чтобы стать достойным ее как в собственных глазах, так и в глазах ее родителей, и в конце концов добился своего, как ты знаешь. Разумеется, мне не нужно рассказывать тебе, как счастливо мы с Хелен живем вместе, как мы рады находиться в обществе друг друга и наших многообещающих юных отпрысков – и это после стольких лет брака! Сейчас мы ждем, когда вы с Розой приедете к нам, бросив ваш город – закоптелый, пыльный и шумный, – и все лето проведете с нами, отдохнете и наберетесь сил.

А пока прощай.

Гилберт Маркхем.

Стейнингли, 10 июня 1847 года