Текст книги "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла"

Глава LI. Нежданный случай

А теперь перенесемся в холодный, спокойный и облачный полдень в начале декабря. Первый снег лежал тонкой пеленой на пустых полях и замерзших дорогах и собирался в кучи в выбоинах и глубоких колеях; на грязи, оставшейся после проливных дождей и ныне превратившейся в камень, отпечатались следы ног и копыт. Я хорошо помню тот день, ибо шел домой из дома викария вместе с мисс Элизой Миллуорд – ни больше ни меньше. Мне пришлось нанести визит ее отцу – своеобразное жертвоприношение на алтарь вежливости, предпринятое, чтобы доставить удовольствие моей матушке, ибо сам я не любил даже проходить недалеко от этого дома, и не только из-за антипатии к когда-то обожаемой Элизе, но и потому что я не забыл, как плохо старый джентльмен отзывался о миссис Хантингдон. Сейчас, когда ему пришлось признать, что его прошлое суждение было ошибочным, он по-прежнему утверждал, что она не должна была покидать мужа, что она пренебрегла своим священным долгом жены и искушала Провидение, оставив себя открытой его соблазнам, и никакое физическое плохое обращение с ней (даже самое ужасное) не может извинить такой шаг: в этом случае она должна была прибегнуть к защите закона. Но я собираюсь рассказать не о нем, а о его дочери, Элизе. Буквально в то мгновение, когда я распрощался с викарием, она вошла в комнату, одетая для прогулки.

– Я собралась в гости к вашей сестре, мистер Маркхем, – сказала она, – и, если вы не возражаете, провожу вас до дому. Я люблю ходить в компании с кем-либо, а вы?

– Да, если это приятная компания.

– Конечно, – ответила юная дама и лукаво улыбнулась.

Вот так мы пошли вместе.

– Найду ли я Розу дома, как вы думаете? – спросила она, когда мы закрыли ворота парка и повернули к Линдон-Кару.

– Да, как мне кажется.

– Я тоже надеюсь, ибо у меня есть для нее новость, если вы, конечно, не опередили меня.

– Я?!

– Да. Вы знаете, куда уехал ваш друг мистер Лоуренс?

Она с нетерпением ждала моего ответа.

– А он уехал? – спросил я, и ее лицо прояснилось.

– А! Значит, он ничего не сказал вам о своей сестре?

– Что с ней? – с ужасом спросил я, решив, что на нее обрушилось какое-то новое несчастье.

– О, мистер Маркхем, вы так покраснели, – злобно засмеялась она. – Ха-ха-ха, вы еще не забыли ее? Но вам лучше сделать это как можно скорее: она, увы! в следующий четверг выходит замуж!

– Нет, мисс Элиза, это ложь.

– Вы обвиняете меня во лжи, сударь?

– Вас неправильно информировали.

– Неужели? Значит, вы знаете лучше?

– Да, лучше.

– Тогда почему вы так побледнели? – сказала она, очевидно наслаждаясь моими чувствами. – Значит, вы разгневались на меня, бедную, за то, что я якобы соврала вам? Ну, «рассказы других я поведал вам». Я бы не поручилась за правдивость этого известия, но не вижу, с какой стати Сара – или лакей, который все рассказал ей, – должны врать: миссис Хантингдон выходит замуж в четверг, и мистер Лоуренс поехал на свадьбу. Она сказала мне имя этого джентльмена, но я забыла его. Возможно, вы знаете. Вроде бы он один из тех, кто живет поблизости или часто посещает ее, и давным-давно влюблен в нее. Мистер… О, дорогой… мистер…

– Харгрейв? – предположил я с горькой улыбкой.

– Верно, вы правы! – крикнула она. – То самое имя.

– Невозможно, мисс Элиза! – воскликнул я таким голосом, что она вздрогнула.

– Однако именно это сказали мне.

Она спокойно посмотрела мне в лицо, а потом пронзительно рассмеялась, и я чуть не сошел с ума от ярости.

– Вы должны извинить меня! – крикнула она. – Я знаю, что веду себя очень грубо, но, ха-ха-ха! Не думаете ли вы, что она выходит замуж за саму себя? О, дорогой, как жаль, ха-ха-ха! Пощадите, мистер Маркхем, уж не собираетесь ли вы упасть в обморок? О, должна ли я позвать кого-нибудь? Эй, Джейкоб…

Я остановил ее, схватив за руку и так сильно сжав, что она вскрикнула, то ли от боли, то ли от ужаса. Однако она не собиралась сдаваться и, мгновенно придя в себя, продолжила с хорошо продуманной заботливостью:

– Что я могу сделать для вас? Воды, а может, немного бренди? Здесь недалеко паб, наверняка у них есть, если вы разрешите мне сбегать…

– Хватит уже нести вздор! – резко крикнул я. Она смущенно поглядела на меня и на мгновение снова почти испугалась. – Вы знаете, как ненавижу такие шутки!

– Шутки? Я не шучу!

– Во всяком случае, вы смеетесь, а я не люблю, когда надо мной смеются, – ответил я, делая отчаянные усилия, чтобы говорить с достоинством и самообладанием и не ляпнуть какую-нибудь глупость. – А поскольку вы в таком веселом настроении, мисс Элиза, то можете составить хорошую компанию самой себе, а я оставляю вас заканчивать прогулку в одиночестве. Кроме того, у меня есть дела. Спокойной ночи!

Оставив ее задыхаться от язвительного смеха, я бросился в поле, перепрыгнул через канаву и пролез через дыру в живой изгороди. Решив доказать истинность – или скорее лживость – ее истории, я со всех ног побежал в Вудфорд окольным путем, однако, как только оказался вне поля зрения моей мучительницы, помчался прямиком через пастбища, аллеи, живые изгороди, канавы и плетни и остановился только у ворот дома сквайра. До этого я даже не подозревал о такой пылкости моей любви, о силе моих надежд, не совсем разбитых отчаянием и всегда тесно связанных с мыслью, что однажды она все-таки будет моею, или, если нет, по меньшей мере что-то навсегда останется в ее памяти: какое-нибудь слабое воспоминание о нашей дружбе и несостоявшейся любви. Я вошел в дверь, решив, что, если увижу хозяина, смело спрошу его о сестре – нечего больше ждать и колебаться, пришло время отбросить фальшивую деликатность и глупую гордость и узнать судьбу.

– Мистер Лоуренс дома? – с жаром спросил я слугу, открывшего дверь.

– Нет, сэр. Хозяин вчера уехал, – встревожено ответил тот.

– Куда?

– В Грасдейл, сэр, неужели вы не знаете? Он такой замкнутый, хозяин-то, – сказал лакей с притворной улыбкой. – Я полагаю, сэр…

Но я уже повернулся и ушел, не желая слышать, что он там полагает. Я не собирался стоять здесь и открывать свои истерзанные чувства наглому и неуместному любопытству парня вроде него.

Но что мне делать сейчас? Может ли такое быть, что она оставила меня ради этого человека? Я не мог в это поверить. Меня она могла покинуть, но отдать себя ему… Нет! Я должен узнать правду: пока меня крутит ураган из сомнений и страхов, ревности и гнева, я не могу жить, ибо повседневная жизнь потеряла для меня всякий интерес. Утром я возьму карету из Л. (уже настал вечер) и полечу в Грасдейл: я должен там быть до свадьбы. И почему? Потому что я должен не допустить ее, а если я этого не сделаю, мы оба будем оплакивать это мгновение до конца наших дней. Мне пришло в голову, что кто-то оболгал меня в ее глазах, может, ее брат… Да, без сомнения, это брат убедил ее, что я лжив и не заслуживаю доверия, и, воспользовавшись ее естественным негодованием и, возможно, разрушенными надеждами на будущее счастье, ловко и жестоко уговорил на новый брак, чтобы спасти от меня. В случае, если она узнает об ошибке слишком поздно и не сумеет исправить ее, мы оба осуждены на жизнь в страданиях и напрасных сожаления. С каким раскаянием я думал, что виной всему мои глупые колебания и щепетильность! О, я должен увидеть ее, и она должна узнать правду, даже если я скажу ей это у дверей церкви! Меня могут посчитать сумасшедшим или наглым, ее может даже оскорбить такое вмешательство, но пусть она по меньшей мере скажет мне, что уже слишком поздно. А если я спасу ее, если она станет моей… О, какая сладостная мысль!

Окрыленный надеждой и подгоняемый страхом, я поторопился домой и занялся приготовлениями к отъезду. Матушке я сказал, что срочные дела, которые я сейчас не в состоянии объяснить, требуют моего немедленного отъезда.

От материнских глаз не укрылось мое беспокойство, и мне пришлось приложить много усилий, чтобы успокоить ее опасения относительно некой ужасной тайны.

Ночью начался сильный снегопад, настолько усложнивший наш путь на следующий день, что я едва не сошел с ума от беспокойства. Конечно, я ехал весь день и следующую ночь, ибо знал, что завтра утром будет свадьба. Но зимой ночи долгие и темные; снег прилипал к колесам и ногам лошадей; ленивые животные никуда не торопились, осторожные кучера их не подгоняли, а пассажиры сидели равнодушно и не обращали внимания на скорость поездки. Никто из них и не подумал помочь мне побудить кучеров ехать быстрее: все с усмешкой наблюдали за моим беспокойством, один из них даже попытался подшутить надо мной, но я так посмотрел на него, что он осекся на полуслове и молчал всю оставшуюся дорогу; когда же в самом конце пути я хотел взять вожжи в свои руки, они все дружно запротестовали.

Только в полдень мы въехали в М. и остановились возле гостиницы «Роза и Корона». Я спрыгнул на землю и громко потребовал дилижанса в Грасдейл. Не нашлось ни одного: единственный в городе испортился. «Двуколку, одноколку, телегу – что угодно, только быстро!» Двуколка нашлась, но не было свободной лошади. Я послал в город на поиски, только неизвестно, сколько времени это могло занять, я же не мог ждать и решил, что мои собственные ноги донесут меня до Грасдейла намного быстрее. Так что, попросив послать повозку за мной следом, если она будет готова через час, я пошел так быстро, как только мог. До имения было не больше шести миль, однако дорога была мне незнакома, и постоянно приходилось останавливаться, чтобы спросить возчиков или грубиянов прохожих и время от времени вторгаться в дома, ибо мало кто отваживался выйти наружу в это холодное зимнее утро. Иногда я даже поднимал ленивых хозяев из постелей, ибо ради всяких мелких дел – развести огонь и что-то приготовить – они не собирались сокращать свой сон. Я, однако, не успевал думать о них, ибо торопился вперед, снедаемый отчаянием и усталостью. Двуколка не догнала меня – как хорошо, что я не стал ее дожидаться: неприятно чувствовать себя глупцом, ожидавшим слишком долго.

Наконец я оказался в окрестностях Грасдейла. Я подошел к маленькой сельской церкви: около нее стояла вереница карет, и не надо было ни белых бантов, украшавших лошадей и слуг, ни веселых голосов крестьян, собравшихся поглазеть на зрелище, чтобы я понял, что здесь свадьба. Я ходил и спрашивал, задыхаясь от нетерпения, началась ли церемония? Они только таращили на меня глаза. В отчаянии я пробился сквозь них и уже был готов войти в ворота церкви, когда стайка оборванных мальчишек, висевших, как пчелы, на окнах, спрыгнула на землю и бросилась к крыльцу, горланя на своем грубом диалекте что-то вроде: «Кончено, они выходят!»

Вот бы обрадовалась Элиза Миллуорд, если бы увидела меня сейчас! Я схватился за столб ворот, чтобы не упасть, и стоял, напряженно глядя на дверь, – последний взгляд блаженства, с которым душа смотрит на мир… Отныне я обречен на смертную муку, которая вырвет ее образ из моего сердца и, я был уверен в этом, осудит ее на жизнь в страданиях, пустоте и напрасных сожалениях, ибо каким счастьем она может наслаждаться с ним? Я не хотел, чтобы она упала в обморок при виде меня, но не было сил уйти. Первыми вышли невеста и новобрачный. Я не смотрел на него – только на нее. Длинная вуаль окутывала, но не скрывала ее изящную фигуру; голову она держала прямо, глаза были опущены, но ее лицо буквально лучилось улыбкой, и даже через белизну вуали сверкали… золотые локоны! О, Небеса, это была не моя Хелен! Первый же взгляд на невесту заставил меня вздрогнуть, но я боялся, что плохо вижу от отчаяния и усталости. Осмелюсь ли я поверить своим глазам? Да, это не она! Более молодая, более худощавая, в расцвете красоты – действительно прелестная, но менее статная и, очевидно, не с такой глубокой душой и без не поддающейся объяснению грации – этого ласкового духовного очарования, этой непобедимой силы, которая привлекает и порабощает сердца, – во всяком случае, мое. Я перевел взгляд на жениха: Фредерик Лоуренс! Смахнув со лба капли холодного пота, я шагнул назад, когда они приблизились, однако он увидел меня и узнал, хотя, признаюсь, моя внешность очень изменилась.

– Это вы, Маркхем? – Он вздрогнул и смутился, как если бы увидел привидение, возможно, из-за моего дикого взгляда.

– Да, Лоуренс. Это вы? – ответил я, собрав все душевные силы.

Он улыбнулся и покраснел, словно и стыдился, и гордился собой одновременно, и хотя у него была причина для гордости – прекрасная дама, державшаяся за его за локоть, была причина и для стыда: он скрыл от меня свое счастье.

– Разрешите представить вас моей невесте, – сказал он, пытаясь скрыть замешательство и казаться беззаботным и веселым. – Эстер, – это мистер Маркхем; Маркхем, – это миссис Лоуренс, бывшая мисс Харгрейв.

Я поклонился невесте и с жаром сжал руку жениха.

– Почему вы мне ничего не сказали? – с упреком сказал я, делая вид, что охвачен негодованием, хотя на самом деле был охвачен радостью, что так счастливо ошибся, и переполнен любовью к нему за это. Себя же я корил за низкие подозрения относительно него. Быть может, он действительно повел себя дурно со мной, но не до такой степени; а ведь последние сорок часов я вообще считал его демоном, вышедшим из ада, и ненавидел изо всех сил. Теперь, в искупление, я простил ему все и любил всей душой.

– Я сообщил вам, – виновато ответил он. – Разве вы не получили мое письмо?

– Какое письмо?

– То, в котором я объявляю о предстоящей свадьбе.

– Не получал ничего даже с отдаленным намеком на такое событие!

– Значит, вы с ним разминулись: его должны были доставить вам вчера утром – довольно поздно, признаюсь. Но что заставило вас примчаться сюда, если вы ничего не знали?

Пришла моя очередь смутиться, но юная дама, деловито шедшая рядом во время нашего короткого разговора, очень удачно пришла мне на помощь, ущипнув супруга за руку и прошептав, что лучше пригласить меня в карету.

– Не очень-то приятно, – добавила она, – стоять под столькими взглядами и заставлять ждать своих друзей.

– Да, пойдем! – согласился он, с некоторым испугом посмотрел на ее легкую одежду и немедленно подсадил в карету.

– Маркхем, вы идете? Мы едем в Париж, но можем высадить вас где-нибудь между ним и Дувром.

– Нет, спасибо. До свидания, ибо нет нужды желать вам приятного путешествия, но я со временем жду от вас более основательного извинения, а еще множества писем, пока мы не увидимся снова.

Он пожал мою руку и поспешил сесть рядом со своей дамой. Было не время и не место для объяснений или споров – мы и так стояли слишком долго и успели возбудить интерес всех деревенских зевак, а также, возможно, гнев ждущих гостей, хотя, откровенно говоря, все произошло намного быстрее, чем я здесь рассказывал или ты читал. Я остался стоять рядом с каретой, окно было опущено, и я увидел, как мой счастливый друг ласково обнял стан жены, а она опустила голову ему на плечо – истинное признание в любви и верности. Пока лакеи закрывали дверь и занимали места сзади, она подняла на него карие улыбающиеся глаза и игриво заметила:

– Боюсь, вы может посчитать меня бесчувственной, Фредерик, ведь в таких случаях даме полагается плакать, но я за всю свою жизнь не смогла выжать из себя ни одной слезинки.

Он только поцеловал ее и прижал посильнее к груди.

– Что это? – прошептал он. – Эстер, ты плачешь!

– О, это ничего: слишком много счастья и еще желание, – всхлипнула она, – чтобы наша дорогая Хелен была так же счастлива, как я.

«Благослови тебя Бог за такое желание! – мысленно ответил я, когда карета тронулась с места, – и пусть небеса сделают так, чтобы оно не пропало втуне!»

Однако мне показалось, что при этих словах лицо ее мужа несколько помрачнело. Что он подумал? Может ли он не хотеть счастья своей дорогой сестре и другу – того самого счастья, которое испытывает сейчас сам? Нет, это совершенно невозможно. Скорее, его счастье омрачается разницей между его судьбой и ее. Или он подумал обо мне? Возможно, если он действительно не интриговал против нас, то теперь сожалеет, что мешал нашему союзу, не помогая нам. Я больше не подозревал его ни в каких заговорах и глубоко сожалел о своих прошлых подозрениях, но все равно он был виноват перед нами и, надеялся я, должен это понимать. Он не пытался поставить запруду на пути нашей любви, но безучастно смотрел на два потока, текущих через сухую пустыню жизни и не пытался убрать препятствия, разделяющие их, втайне надеясь, что они потеряются в песках раньше, чем соединятся. И тем временем спокойно занимался своими собственными делами, так что вполне возможно, его сердце и голова были настольно заняты прекрасной дамой, что в них не осталось места для других. Без сомнения, он познакомился с ней – во всяком случае, близко – во время трехмесячного пребывания в Ф., ибо я вспомнил, что однажды он случайно упомянул юную подругу своей сестры, все это время жившую с ней и ее теткой. И только теперь я понял, почему он почти ничего не говорил о том, что там происходило. И, конечно, понял причину еще множества мелких событий, которые так удивляли меня, в том числе его постоянных отлучек из Вудфорда, более или менее продолжительных, о которых он никогда ничего не говорил и буквально извергал ненависть, если я об этом спрашивал. Да, слуга совершенно правильно назвал его «замкнутым». Но почему он был таким странно скрытным по отношению ко мне? Отчасти из-за своей замечательной черты характера, о которой я только что сказал, а отчасти из деликатности: он не хотел волновать или расстраивать меня, касаясь такой деликатной темы, как любовь.

Глава LII. Колебания

Наконец меня догнала опоздавшая двуколка. Я сел и попросил кучера отвезти меня в имение Грасдейл: я был так занят своими мыслями, что не хотел править сам.

Я должен был увидеть миссис Хантингдон, и в этом нет ничего непристойного, ибо ее муж умер около года назад. Ее равнодушие или радость при моем неожиданном появлении мгновенно подскажут, принадлежит ли мне ее сердце. Но мой разговорчивый нахальный спутник не собирался оставлять меня на милость моих раздумий.

– Они уехали! – сказал он, когда кареты проехали впереди нас. – Сегодня им будем чем заняться, а завтрева тем более. Вы знаете что-нибудь об этом семействе, сэр? Или вы чужой здеся?

– Только по рассказам.

– Хм! Лучше всего им было уехать, чесслово. А старая миссис тоже собирается смотаться, когда вся эта суматоха закончится, и жить где-нибудь на свою долю имущества; а молодая хозяйка – ну, новая, так-то она не шибко молода, будет жить в Гроуве.

– Значит, мистер Харгрейв женился?

– Ага, сэр, несколько месяцев назад. Он бы давно оженился на вдовушке, да они никак не могли поделить кошелек: он у нее очень длинный, и мистер Харгрейв хотел все зацапать себе, а она не захотела, вот у них и не сладилось. А эта-то не шибко богатая или красивая, зато замужем еще не была. Говорят, она совсем уродина и годов ей уже сорок или поболе, так что ежели б она не прыгнула за него, так уже все, каюк. Ну, она и решила, я думаю, что такой смазливый молодой муж на дороге не валяется и стоит всего, чо у ней есть. Он взял ее за «здрассьте», но, зуб даю, скоро она пожалеет. Вроде она уже разглядела, что он не такой нежный и добрый джентльмен, как она, небось, считала до свадьбы: он стал таким властным, и все такое. Ну, она еще увидит, что он любит вильнуть хвостом, – не как она думает.

– Похоже, вы хорошо его знаете, – заметил я.

– Ага, сэр, еще когда он был хорошеньким мальчишкой. А ныне он надулся, что твой петух, и такой упрямый – жуть! Я тама служил несколько лет, но они все такие скупердяи, а старая миссис – она все хуже и хуже: щипается, шипит и орет, подсматривает… Ну, я покумекал маненько и нашел новую работу.

– Мы разве уже не приехали? – прервал я его.

– Ага, сэр, – вона парк.

У меня сердце екнуло, когда я увидел величественный особняк, окруженный огромным парком. В зимнем наряде он был не менее красивым, чем в летнем великолепии: подъемы и спуски только подчеркивались ослепительным белым, без единого темного пятнышка, покрывалом, за исключением длинной вьющейся тропинки из красно-коричневого кирпича. Ярко сверкал снег на ветвях высоких стройных деревьев, устремивших верхушки в серое, скучное небо. Парк окружал густой лес; замерзшее широкое озеро спокойно спало в тишине, плакучие ивы склонились над ним, нагруженные снегом, – все вместе являло собой поразительную картину, порадовавшую бы любого, но не меня сейчас. Одно меня утешало: все это – наследство маленького Артура и, строго говоря, не может ни при каких обстоятельствах принадлежать его матери. А чем владеет она? Мне очень не хотелось упоминать ее имя, но выхода не было, и я, преодолевая отвращение, заставил себя спросить своего словоохотливого возницу, не знает ли он воли покойного мужа миссис Хантингдон и кому принадлежит поместье. О да! Он знал об этом все: имение осталось под ее полным управлением, вплоть до совершеннолетия сына; кроме того, она полностью располагает своим собственным состоянием – я знал, что отец оставил ей не так много – и небольшой дополнительной суммой, выделенной ей перед свадьбой в качестве приданого.

Он еще не успел закончить объяснение, а мы уже подъехали к воротам парка. Здесь меня ждало испытание: если я найду ее в доме… Но она может быть в Стейнингли – во всяком случае, ее брат не намекнул на обратное. Я спросил у привратника, дома ли миссис Хантингдон. Нет, она у тетки, в …ском графстве, но должна вернуться к Рождеству. Она проводит бо́льшую часть времени в Стейнингли и приезжает в Грасдейл только тогда, когда этого требуют интересы поместья или арендаторов.

– А где этот Стейнингли? – спросил я и немедленно получил нужную информацию. – Тогда, приятель, давайте мне поводья, мы возвращаемся в М., я позавтракаю в «Розе и Короне» и первым же дилижансом еду в Стейнингли.

В М. я первым делом восстановил силы обильным завтраком, принял обычную утреннюю ванну; потом я переоделся в более подходящую одежду и послал короткую записку моей матушке – вот какой я замечательный сын! – уверив ее, что со мной ничего не произошло, и извинившись, что не вернусь в обещанное время. В те дни кареты никогда не торопились, и я ехал в Стейнингли долго, даже очень долго, однако на этот раз я не забывал подкрепляться и даже отдохнул ночью в придорожной гостинице, решив лучше немного задержаться, чем предстать перед моей любимой и ее тетей усталым, растрепанным и измученным дорогой: они и без того достаточно удивятся. На следующее утро, несмотря на расстроенные чувства, я не только плотно позавтракал, но и потратил какое-то время на собственный туалет: надел чистую рубашку, извлеченную из моего саквояжа, выглаженную одежду, вычищенные сапоги и новые перчатки, потом сел в «Молнию» и поехал дальше. До цели оставалась два перегона – кучер собирался проехать через окрестности Стейнингли и остановиться как можно ближе к Холлу, и мне ничего не оставалось, как только сидеть сложа руки и размышлять о том, что меня ждет в ближайшие часы.

Стояло ясное морозное утро. Одно то, что я смотрел на бескрайний снежный пейзаж и солнечное небо, вдыхал свежий морозный воздух, подбодрило меня, а если к этому добавить то, ради чего я торопился и с кем собирался увидеться, ты можешь представить себе мое состояние в это время, хотя и не совсем, конечно. Мое сердце было переполнено невыразимым восторгом. Да что там! – я едва не сходил с ума от радости, хотя благоразумно пытался не забывать о неоспоримой разнице нашего положения в обществе, о том, через что она прошла после нашего расставания, о ее долгом молчании – ни одного письма! – и, самое главное, о ее холодной осторожной тетке, чьими советами она, несомненно, не станет пренебрегать на этот раз. Эти соображения заставляли мое сердце болеть и трепетать от беспокойства, грудь беспокойно вздыматься, но ничто не могло стереть ее образ из моей души, испортить воспоминания о наших разговорах и взаимных чувствах или уничтожить радостное предчувствие грядущего счастья, ибо я на самом деле не мог заставить себя поверить в несбыточность своей мечты. Тем не менее, к концу путешествия пара моих попутчиков неожиданно пришла мне на помощь и спустила с небес на землю.

– Прекрасные поля, – сказал один из них, указывая зонтиком на широкие поля с правой стороны, живые изгороди, глубокие канавы и прекрасные строевые деревья, растущие кое-где по их краям, однако главным образом за оградой. – Замечательная земля – жаль, что вы не видели ее летом или весной.

– Да, – ответил другой, грубоватый пожилой человек в застегнутом до подбородка пальто тусклого коричневого цвета и с зонтиком, зажатым между коленями. – Это же старика Максуэлла, а?

– Так было, сэр, но он не так давно умер и оставил все своей племяннице, знаете ли.

– Все?

– Каждый клочок земли, включая особняк и все в нем, – и вообще все свое состояние, кроме некоторых мелочей, которые завещал племяннику из …кого графства. Ну, и еще ежегодную ренту жене.

– Очень странно, сэр!

– Так, сэр; кстати, она даже не его племянница. У него вообще нет близких родственников, кроме племянника, с которым он поссорился, а эту всегда любил. И, говорят, поступил так по совету жены: она принесла ему бо́льшую часть всего имущества и хотела, чтобы та дама получила его.

– Хм! Прекрасная добыча, а?

– Конечно! Она вдова, довольно молодая и невероятно красивая, да еще и богата сама, и у нее всего один ребенок, который должен унаследовать прекрасное имение в… О! Можно много чего сказать о ней, но, боюсь, такой лакомый кусочек не для нас, а? – Он шутливо подтолкнул локтем меня и второго попутчика. – Ха-ха-ха! Никаких обид, сэр, я надеюсь? – обратился он ко мне. – Гм-м! Я думаю, она выйдет замуж за какого-нибудь благородного, вроде нее. Смотрите, сэр, – продолжил он, поворачиваясь ко второму попутчику и указывая зонтиком на большой особняк. – Это Холл. Видите, вокруг большой парк, а там еще леса, где полным-полно древесины и отличная охота. Эй, что такое? – внезапно воскликнул он, поскольку карета остановилась у ворот парка.

– Джентльмен в Стейнингли-Холл? – крикнул кучер.

Я встал и бросил свой саквояж на землю, потом спустился сам.

– Сэр, вам плохо? – спросил мой разговорчивый спутник, глядя на меня: осмелюсь сказать, я был белым, как привидение.

– Нет. Кучер, держи!

– О, спасибочки, сэр!

Кучер положил в карман деньги, которые я ему дал, и уехал, оставив меня около ворот. Я ходил взад-вперед с заложенными за спину руками и смотрел в землю, ошеломленный силой образов, мыслей и чувств, толпившихся в моей голове. Наконец над ними возобладала одна мысль: я напрасно лелеял свою любовь… надежды нет… я должен немедленно уехать и запретить себе даже думать о Хелен или считать ее дикой сумасшедшей мечтой. Я бы с удовольствием провел здесь много часов в надежде хотя бы издали увидеть ее, прежде чем я уеду, но нет: при виде меня она будет страдать… Но что же еще привело меня сюда, как не надежда воскресить ее чувства и в дальнейшем получить ее руку? И смогу ли я жить дальше, если она решит, что наше знакомство – или любовь, если хочешь, – произошло случайно, или даже против ее воли, когда она была никому не известной беженкой, зарабатывающей на жизнь собственным трудом, без состояния, семьи или связей? Как появиться перед ней сейчас, когда она сверкает «в своей собственной сфере», и предложить разделить с собой богатство, которое, если бы не печальные обстоятельства, никогда бы не позволило нам познакомиться? И, кстати, шестнадцать месяцев назад, когда мы расставались, она запретила мне надеяться на союз в этом мире и с того дня не прислала мне ни слова, ни строчки. Нет! Сама мысль об этом была невыносима!

И даже если она еще сохранила какие-то чувства ко мне, должен ли я тревожить ее покой, заставляя выбирать между долгом и желанием, каким бы привлекательным не было второе или настоятельным первый? Посчитает ли она своим долгом рискнуть пренебречь суждениями света – к печали и недовольству тех, кого она любит и кто любит ее, – ради романтической идеи верности мне? Пожертвует ли она своими желаниями ради друзей и собственного чувства благоразумия и пристойности? Нет! Я не заставлю ее выбирать! Я должен уехать немедленно, и она никогда не узнает, что я был рядом с ее домом, ведь даже если я поклянусь, что никогда не буду домогаться ее руки или просить для себя места в кругу ее друзей, уже одно мое появление возмутит ее покой и поразит ее сердце при виде моей верности.

«Прощайте, моя дорогая Хелен! Прощайте навсегда!»

Так я сказал и, тем не менее, не смог оторвать себя от этого места. Я сделал несколько шагов прочь, потом повернулся, чтобы в последний раз посмотреть на величественное здание и хотя бы запечатлеть его в памяти так же прочно, как и ее, ибо – увы! – я никогда не увижу его снова, и прошел еще немного. Потом, погрузившись в грустные мысли, остановился и оперся спиной на ствол старого дерева, росшего у дороги.