Текст книги "Незнакомка из Уайлдфелл-Холла"

Глава VI. Развитие событий

В последующие четыре месяца ни я ни разу не заходил к миссис Грэхем, ни она ко мне, однако дамы не переставали ее обсуждать, а наше знакомство, хотя и медленно, продолжало развиваться. Что до пересудов, то я пропускал их мимо ушей (в смысле, когда они касались прекрасной отшельницы) и вынес из них лишь то, что в один прекрасный морозный день она отважилась вместе с мальчиком дойти аж до дома викария, но, к сожалению, никого, кроме мисс Миллуорд[30]30
  Имеется в виду Мэри Миллуорд, т. к. старшую дочь было принято называть по фамилии, а младшую по имени. (Примеч. пер.).


[Закрыть], не застала. Тем не менее, она просидела у нее довольно долго, и, по слухам, они нашли общий язык и расстались с обоюдным желанием повидаться как-нибудь еще. Но Мэри обожала детей, а чадолюбивые мамаши с симпатией относятся к тем, кто способен по достоинству оценить их сокровище.

Иногда я и сам ее видел – не только в церкви, но и на холмах, когда они с сыном либо выходили по каким-нибудь делам, либо, если выдавался особенно погожий день, неспешно бродили по вересковым пустошам и унылым пастбищам, окружавшим старый дом: она с книжкой в руке, а мальчик – резвясь и прыгая рядом. Всякий раз, едва завидев ее во время своих одиноких прогулок, то пеших, то верхом, или занятий сельскохозяйственными делами, я ухитрялся либо догнать ее, либо выйти ей наперерез, потому что мне очень нравилось и смотреть на миссис Грэхем, и говорить с нею, а с ее маленьким компаньоном и подавно, тем более что, когда лед его застенчивости был окончательно сломан, он оказался весьма приветливым, умным и занятным мальчуганом, и вскоре мы стали прекрасными друзьями, правда, не берусь сказать, к большому ли удовольствию его маменьки. Поначалу я подозревал, что она была бы не прочь окатить нашу растущую близость ушатом холодной воды – погасить, так сказать, едва вспыхнувшее пламя нашей дружбы, но, обнаружив, вопреки своему предубеждению, что я совершенно безобиден и помыслы у меня самые добрые, а общение со мной и моей собакой доставляет сыну огромную радость, которой иначе он бы не изведал, она перестала выказывать неодобрение и даже встречала меня с улыбкой.

Что до Артура, то он уже издали приветствовал меня радостными криками и бежал навстречу, удаляясь от маменьки шагов на пятьдесят. Если мне случалось ехать верхом, я брал его к себе в седло и мы скакали рысцой или галопом; если же поблизости паслась упряжная лошадь, ему позволялось проехаться на ней шагом, что тоже его устраивало, но матушка всюду следовала за ним, устало шествуя рядом, думаю, не столько для страховки, сколько из опасений, как бы я не заморочил ребенку голову какими-нибудь завиральными идеями. Она ни на минуту не теряла бдительности и всегда следила, чтобы мальчик был на виду. Особенно ей нравилось, когда мы шли рядом, глядя, как он возится с Санчо, бегает с ним наперегонки, но, боюсь, не из-за моего присутствия (хотя иногда я тешил себя такой мыслью), а из-за удовольствия, которое она испытывала, видя, сколько радости приносят сыну эти подвижные игры на воздухе, так необходимые для укрепления его хрупкого организма, но слишком редкие за неимением товарищей подходящего возраста. Удовольствие это, пожалуй, в немалой степени подслащивалось тем, что я был с ней, а не с мальчиком, и, следовательно, не мог причинить ему никакого вреда, вольно или невольно, умышленно или нет – ну, да и на том спасибо!

Но иногда, наверное, она и впрямь находила какое-никакое удовлетворение в беседах со мной. В одно ясное февральское утро, во время двадцатиминутной прогулки по вересковым пустошам, она, оставив свою обычную сухость и скрытность, с легкостью вступила со мной в разговор, причем ее рассуждения отличались необычайным красноречием и глубиной мысли и чувства, на удивление совпадавших с моими; да и сама она была так хороша, что домой я возвращался воодушевленным и по дороге (практически) поймал себя на мысли, что, пожалуй, лучше все-таки было бы провести остаток дней с такой женщиной, нежели с Элизой Миллуорд, а потом (теоретически) покраснел за свое непостоянство.

Войдя в гостиную, я застал там Элизу – они с Розой сидели вдвоем. Сюрприз этот, против обыкновения, оказался не таким уж приятным. Мы долго болтали, но Элиза показалась мне какой-то легкомысленной и даже несколько пресноватой по сравнению с более зрелой и искренней миссис Грэхем. Увы, таково человеческое непостоянство!

«Так или иначе, – подумалось мне, – на Элизе я жениться не могу, коль скоро матушка решительно против, а значит, не должен вводить барышню в заблуждение относительно своих намерений. Стало быть, если и дальше так пойдет, мне будет проще освободиться от привязанности к ней, сбросить с себя мягкие, но прочные оковы ее власти. Хотя миссис Грэхем может оказаться столь же неприемлемой для матушки, я сумею, как это делают доктора, излечить большее зло меньшим: я же не предполагаю всерьез влюбиться в молодую вдовицу, как, впрочем, и она в меня – тут никаких сомнений, – но раз общение с ней доставляет мне какое-то удовольствие, я, конечно же, буду к нему стремиться, и если звезда ее божественности воссияет так ярко, что затмит блеск звезды Элизы, тем лучше, хотя это сложно представить».

С тех пор я старался чуть не каждый погожий день наведаться в Уайлдфелл примерно в то время, когда моя новая знакомая имела обыкновение покидать свою обитель, но так часто не оправдывались мои надежды на очередной разговор, так непредсказуема она была в выборе времени и места своих прогулок, были так мимолетны случайные взгляды, которые мне удавалось поймать, что я начал склоняться к мысли, что она с таким же упорством избегает моего общества, с каким я ищу встреч с нею. Это была не та приятная мысль, которую хотелось бы смаковать, так что я благополучно ее отогнал.

Но однажды в ясный, тихий мартовский день, проверяя, как идут работы по укатыванию почвы на лугах и починке изгороди в долине, я увидел на берегу ручья миссис Грэхем: она сидела с альбомом в руках, занимаясь любимым делом, Артур же коротал время, сооружая плотины и запруды на каменистом мелководье. Мне очень хотелось развеяться, и я решил не пренебрегать такой редкой возможностью, а посему, оставив луга и изгородь, поспешил туда. Санчо, едва завидев своего маленького друга, одним махом преодолел разделявшее их пространство и с бешеной радостью набросился на мальчика, отчего тот отлетел чуть не на середину ручья – благо, выступавшие из воды камни не дали ему сильно промокнуть, а их гладкая поверхность уберегла от серьезных ушибов, так что это маленькое происшествие даже его развеселило.

Миссис Грэхем изучала характерные особенности разных видов деревьев в их зимней наготе, зарисовывая быстрыми тонкими штрихами замысловатые переплетения ветвей. Она почти все время молчала, а я стоял рядом и следил за движениями карандаша по бумаге, ибо смотреть, как ловко управляют им ее красивые, изящные пальцы, было истинным наслаждением. Вскоре, однако, движения замедлились, стали неуверенными, штрихи ложились невпопад, пальцы слегка задрожали и, наконец, замерли, а их обладательница подняла ко мне смеющееся лицо и заявила, что мой надзор не лучшим образом сказывается на ее работе.

– Что ж, – сказал я, – тогда я пока побеседую с Артуром.

– Если маменька позволит, я лучше покатаюсь на лошади, мистер Маркхем, – промолвил мальчик.

– Где ж я тебе ее возьму, малыш?

– А вон там, в поле, разве не лошадь? – ответил хитрец, махнув рукой в том направлении, где крепкая черная кобыла тащила каток.

– Нет-нет, Артур, это слишком далеко, – возразила маменька.

Но я пообещал вернуть мальчика в целости и сохранности, прокатив раз-другой по лугу туда и обратно, и, взглянув на горящее от нетерпения детское личико, она улыбнулась и дала согласие. Такого еще не бывало, чтобы миссис Грэхем позволила мне увести от нее сына аж до середины поля!

Восседая на своем чудовищном коне, как на троне, и торжественно шествуя взад-вперед по широкому полю, мальчуган казался воплощением тихого ликования, довольства и восторга. Вскоре, однако, пришло время спешиваться, но, когда я привел бравого наездника к матери, особой радости она не проявила, словно ей было неприятно, что я провел с ним так много времени. Альбом был закрыт, и, вероятно, она уже несколько минут в нетерпении ожидала нашего возвращения.

– Пора домой, – сказала она и хотела было со мной попрощаться, но, коль скоро у меня такого желания не возникло, я вызвался проводить ее до середины холма.

По дороге миссис Грэхем заметно повеселела, стала дружелюбнее, и я ощутил прилив счастья, но, как только впереди показался унылый старый дом, она остановилась и на полуслове повернулась ко мне, словно полагала, что дальше я не пойду, что разговор будет закончен здесь и мы расстанемся. Да и на самом деле пора было прощаться, ибо холодный ясный вечер быстро клонился к ночи, солнце уже зашло и на бледно-сером небосводе явственно проступила ущербная луна. Но чувство, близкое к состраданию, приковало меня к месту. Тяжело было оставлять ее в этом пустом, неуютном доме. Я снова взглянул на него. Безмолвный и мрачный, он хмуро высился впереди. В нижних окнах одного крыла тускло мерцал красноватый свет, остальные были погружены во тьму или зияли глухими черными провалами, лишенные и стекол, и рам.

– Вам не кажется, что это богом забытое место не слишком подходит для жилья? – спросил я после нескольких минут раздумья.

– Иногда, – ответила она. – Особенно зимними вечерами, когда Артур уже спит, а я сижу одна, слушая, как студеный ветер воет за окном и стонет в разрушенных старых комнатах, и ни книги, ни занятия не помогают избавиться от гнетущих мыслей и дурных предчувствий, которые меня одолевают… хотя я понимаю, что глупо поддаваться этой слабости. Если Рейчел довольна такой жизнью, то и мне грех жаловаться. Да я и за это пристанище бесконечно благодарна, раз уж оно мне досталось. Благо, пока хоть такое есть.

Последние слова были произнесены вполголоса, словно предназначались не столько собеседнику, сколько себе самой. Затем она попрощалась и пошла к дому.

Не пройдя и сотни шагов, я заметил мистера Лоуренса, который верхом на своем сереньком пони поднимался по ухабистой дороге, ведущей к вершине холма. Я немного отклонился от своего маршрута, дабы с ним пообщаться, так как мы давно не виделись.

– Не с миссис ли Грэхем вы только что говорили? – спросил он после обмена приветствиями.

– Да, с ней.

– Хм! Так я и думал. – И он озабоченно уставился на гриву своей лошадки, будто у него появилась веская причина быть недовольным ею.

– А что тут такого?

– Да ничего! – ответил Лоуренс. – Только я думал, она вам не нравится, – добавил он, чуть скривив свои классической формы губы в саркастической улыбке.

– Допустим. Но разве человек не может изменить мнение о другом человеке при более близком знакомстве?

– Конечно, может, – согласился он, осторожно распутывая пряди густой пегой гривы. И вдруг резко повернулся ко мне и, вперив в меня проницательный взгляд застенчивых карих глаз, спросил: – Так вы его изменили?

– Точно сказать не могу. Нет, пожалуй, я придерживаюсь о ней того же мнения, что и раньше, правда, оно слегка улучшилось.

– О! – Он посмотрел по сторонам, словно искал, о чем бы еще поговорить, и, увидев луну, бросил какое-то замечание о красоте вечера, на которое я не ответил, сочтя его неуместным.

– Лоуренс, вы влюблены в миссис Грэхем? – спросил я, спокойно глядя ему в глаза.

Против моего ожидания, этот беспардонный вопрос вовсе его не оскорбил: в первый момент он несколько оторопел от моей наглости, после чего захихикал, словно эта мысль крайне его развеселила.

– Я?! Влюблен в нее? – воскликнул он. – С чего вы взяли?

– С того, что вы проявляете неуемный интерес к развитию нашего знакомства с этой леди и изменению моего отношения к ней. Впору подумать, что вы ревнуете.

Он снова засмеялся.

– Ревную? О нет! Просто я думал, вы собираетесь жениться на Элизе Миллуорд.

– Ну и зря. Я не намерен жениться ни на той, ни на другой, уж это точно!

– В таком случае вам не следует за ними волочиться.

– А вы не собираетесь жениться на Джейн Уилсон?

Он покраснел и снова занялся конской гривой, но потом ответил:

– Пожалуй, нет.

– В таком случае вам не следует за ней волочиться.

«Это она за мной волочится!» – мог бы сказать Лоренс, но смолчал, сделав глупые глаза, а спустя полминуты предпринял очередную попытку переменить разговор, и на сей раз я решил ему не мешать – он и так достаточно намучился; еще одно слово на прежнюю тему возымело бы эффект лишней соломинки, сломавшей спину верблюда.

К чаю я опоздал, но матушка любезно оставила чайник и булочку на полке для подогрева пищи в камине и, слегка пожурив меня для порядка, с готовностью приняла мои оправдания, а когда я пожаловался на неприятный привкус передержанного чая, вылила остатки в полоскательницу, а Розе велела вскипятить чайник и заварить свежего. Сии указания выполнялись в страшной суматохе, с грохотом и кое-какими любопытными замечаниями:

– Прекрасно! Вот если бы я сейчас была на твоем месте, то и вовсе осталась бы без чая, если Фергус – даже ему пришлось бы удовольствоваться тем что есть, да еще и выслушивать, что он и за это должен быть благодарен, мол, для него и это великая милость, но ты… Мы на все готовы, лишь бы тебя уважить. И так всегда! Подадут что-нибудь вкусненькое, так маменька будет подмигивать мне и кивать, мол, не смей притрагиваться, а если я не послушаюсь, прошепчет: «Не увлекайся, Роза, оставь Гилберту на ужин!» Я тут вообще никто! В гостиной слышно: «Ну-ка, Роза, убери свои вещи, надо к приходу мальчиков порядок навести, да растопи камин хорошенько – Гилберт любит, когда огонь весело горит», на кухне: «Испеки-ка, Роза, пирог побольше – мальчики, небось, голодные придут, да смотри не переперчи, а то им не понравится» или «Роза, не клади в пудинг так много специй, Гилберт их не любит», а то и «Не забудь добавить изюма в кекс, Гилберт любит, когда его много». А если я скажу: «Зато я не люблю, маменька!» – мне тут же заявят, что негоже думать только о себе: «Знаешь, Роза, во всем, что касается домашнего хозяйства, мы должны помнить только две вещи: первое – делать все как положено, второе – как лучше угодить мужчинам в доме. А женщинам и так сойдет!»

– И очень даже правильная теория, – вступила матушка. – Вот и Гилберт скажет.

– Во всяком случае, весьма для нас удобная, – сказал я. – Но если, маменька, вы и впрямь радеете о моем удовольствии, то будьте любезны и себе ни в чем не отказывать. Что касается Розы, то она-то уж точно себя не забудет, а если сподобится пойти ради меня на жертву или совершить беспримерный акт преданности, то всегда позаботится о том, чтобы я узнал, сколь они велики. А по вашей милости, маменька, я бы давно впал в состояние вопиющего себялюбия и безразличия к нуждам других, привыкнув к тому, что обо мне постоянно заботятся, стараются угадать и тотчас же исполнить все мои желания, оставляя меня в полнейшем неведении относительно того, чего вам это стоило. Благо, Роза иногда меня просвещает, иначе я принимал бы вашу доброту как должное, так и не узнав, скольким вам обязан.

– Ха, да ты и так не узнаешь, пока не женишься. А попадется какая-нибудь заносчивая вертихвостка вроде Элизы Миллуорд, безразличная ко всему, кроме собственного удовольствия и личной выгоды, или какая-нибудь испорченная упрямица вроде миссис Грэхем, пренебрегающая своими прямыми обязанностями и сведущая лишь в том, что и знать-то необязательно, вот тогда и почувствуешь разницу.

– Именно это мне и нужно, маменька, я ведь послан в этот мир не только для того, чтобы пользоваться умственными способностями и добрыми чувствами других, не так ли? но и чтобы проявлять по отношению к ним свои собственные. И, когда женюсь, я буду находить удовольствие в том, чтобы делать жену счастливой и заботиться о ее благополучии, а не в том, чтобы она делала это для меня. Я больше склонен давать, нежели получать.

– Все это чепуха, мой милый, мальчишеские бредни! Вскоре тебе надоест нежничать с женой, потакать всем ее прихотям, будь она хоть трижды прекрасна, вот тогда-то и придет расплата.

– Что ж, значит, мы должны будем нести бремя друг друга.

– В таком случае каждый из вас должен знать свое место. Ты будешь заниматься своими делами, она своими, но твое дело – угождать себе, а ее – угождать тебе. Я убеждена, что твой любезный покойный батюшка был самым хорошим мужем на свете, и если бы по прошествии полугода после свадьбы ему взбрело в голову мне угодить, я бы решила, что он собирается сбежать. Он всегда говорил, что я хорошая жена и безупречно выполняю свой долг, да и он исправно выполнял свой, упокой, Господи, его душу! Был степенный, обязательный, редко придирался по пустякам и всегда отдавал должное моим прекрасным обедам: не помню, чтобы он хоть раз испортил мою стряпню, с опозданием явившись к столу. Вот все, чего женщина может ждать от мужчины.

Так ли это, Холфорд? Такова ли мера твоих семейных добродетелей? И неужели твоя счастливая женушка не требует большего?

Глава VII. Экскурсия

Через несколько дней, в одно мягкое солнечное утро – особенно мягкое под ногами, ибо как раз сошел последний снег, оставив там и сям тонкие полоски, задержавшиеся на свежей зеленой траве у подножия изгородей, но возле них, из-под намокшей прошлогодней листвы, уже проглядывали первоцветы, а в вышине заливался жаворонок, возвещая о весне, надежде, любви и прочих божественных вещах, – я, наслаждаясь этими прелестями, вышел на склон холма проведать своих овец с их новорожденными ягнятами и тут, оглянувшись по сторонам, увидел трех человек, поднимавшихся на холм со стороны долины, – это были Элиза Миллуорд, Фергус и Роза. Я догнал их, пройдя напрямик через поле, а узнав, что они держат путь в Уайлдфелл-Холл, объявил, что не прочь к ним присоединиться, и, предложив руку Элизе, которая охотно ее приняла, сказал Фергусу, что дальше сам буду сопровождать барышень, так что он может возвращаться домой.

– Нет уж, позволь! – воскликнул тот. – Это не я их сопровождаю, а они меня. Вы все успели поглазеть на эту загадочную особу, один я терзался в жалком неведении. Будь что будет, решил я, но терпение мое должно быть вознаграждено! Сегодня я попросил Розу пойти со мной в старый дом и срочно представить меня хозяйке. Она заявила, что без мисс Элизы туда ни ногой. Я сбегал за той в дом викария, и мы всю дорогу шли под ручку, как двое влюбленных, а теперь ты мало того, что отнял ее у меня, так хочешь еще лишить меня и прогулки, и намеченного визита. Шел бы ты к своим полям да скотине, деревенщина неотесанная, – не место тебе в обществе благородных дам и джентльменов вроде нас, которым больше делать нечего, кроме как шнырять по соседям и, заглядывая в их тайные углы, вынюхивать их секреты и гадить им исподтишка, если они сами себе еще не нагадили. Не способен ты оценить столь изысканные источники наслаждения!

– А что, обоим пойти нельзя? – поинтересовалась Элиза, игнорируя заключительную часть его пламенной речи.

– Правильно, идите оба! – воскликнула Роза. – Вместе веселее, а уж веселье нам точно понадобится, чтобы мы могли наполнить им ту огромную, мрачную комнату с узкими решетчатыми окнами и зловещей старинной мебелью, если, конечно, хозяйка снова не примет нас у себя в мастерской.

Так что мы заявились в полном составе, и костлявая старуха-служанка, открывшая дверь, проводила нас в то самое помещение, которое так красочно описала мне Роза после своего первого визита к миссис Грэхем. Это была довольно просторная комната с высоким потолком, но плохо освещенная из-за старинных окон; зловещий вид ей придавала потемневшая дубовая обшивка стен и потолка; под стать им была каминная полка, украшенная замысловатой, но не слишком изящной резьбой, а также столы, стулья, старый книжный шкаф с собранием пестрых книг, стоявший по одну сторону камина, и еще более старое фортепиано – по другую.

Хозяйка дома сидела в жестком кресле с высокой спинкой возле круглого столика с пюпитром[31]31
  Пюпитр – настольная подставка для книг и тетрадей.


[Закрыть] и рабочей корзинкой. Рядом, прислонившись к ее ногам, стоял Артур и на удивление бегло читал вслух книжку, лежавшую у нее на коленях, а она, положив руку ему на плечико, рассеянно перебирала его длинные локоны. Эта трогательная сценка, приятно контрастирующая со всеми окружающими предметами, поразила меня, однако при нашем появлении картина моментально изменилась – я углядел ее лишь в то краткое мгновение, когда Рейчел распахивала перед нами дверь.

Не думаю, что миссис Грэхем была чрезвычайно рада нас видеть: от ее спокойной, сдержанной вежливости веяло каким-то неописуемым холодом, но я с ней почти не разговаривал. Усевшись у окна, чуть в стороне от остальных, я подозвал Артура, и мы весело резвились с ним и Санчо, пока юные леди изводили его матушку пустой болтовней. Фергус сидел напротив, откинувшись на спинку стула, руки в брюки, нога на ногу, то глядя в потолок, то уставившись на хозяйку дома (с такой наглостью, что мне хотелось дать ему пинка и вышвырнуть вон), то насвистывая себе под нос отрывок из любимой арии; иногда он встревал в разговор или заполнял паузу (если таковая возникала) каким-нибудь нелепейшим вопросом или замечанием. Один раз он заявил:

– Диву даюсь, миссис Грэхем: как вы могли избрать для жилья эти ветхие развалины? Если средства не позволили вам занять особняк целиком и хоть как-то его отремонтировать, то неужели нельзя было арендовать какой-нибудь скромный, опрятный домик?

– Возможно, все дело в моей гордости, мистер Фергус, – ответила она, улыбаясь. – А возможно, это жилище привлекло меня своей романтической стариной, к тому же оно имеет немало преимуществ перед обычным домиком: во-первых, комнаты, как видите, гораздо просторнее и в них больше воздуха, во-вторых, свободные помещения, за которые я не плачу, могут служить кладовыми, если мне будет что там держать, а кроме того, они удобны для моего малыша – там он бегает в дождливые дни, когда нельзя выйти на улицу; и еще есть сад, где он может играть, а я работать. Посмотрите, я уже произвела кое-какие улучшения, – продолжала она, повернувшись к окну. – В том углу овощная грядка, здесь уже расцвели подснежники и первоцветы, а вон там, на солнце, вот-вот распустится желтый крокус.

– И как вы можете жить здесь, на отшибе? До ближайших соседей две мили пути – ни заглянет никто, ни мимо не пройдет. Роза бы озверела здесь от одиночества. Она не переживет, если не увидит за день с полудюжины новых нарядов и капоров, не говоря уж о личиках под ними, а вы можете днями напролет сидеть у окна и не высмотреть даже какой-нибудь старой торговки с корзиной яиц.

– Я не уверена, что уединенность этого места не явилась для меня одним из главных его достоинств, ибо я не нахожу удовольствия в том, чтобы сидеть у окна, выжидая, не пройдет ли кто мимо, и не люблю, когда меня беспокоят.

– О! Надо ли понимать, что вы нас гоните? Мол, не суйтесь в чужие дела и оставьте меня в покое.

– Нет, я не люблю заводить обширные знакомства – они меня раздражают, но с друзьями я, конечно же, рада видеться время от времени. Вечное одиночество никого не сделает счастливым. А посему, мистер Фергус, если вы пожелаете войти в мой дом как друг, то милости прошу! В противном случае, должна признаться, я бы предпочла, чтобы вы держались от меня подальше. – Тут она повернулась к Розе с Элизой и поделилась с ними каким-то наблюдением.

– Кстати, миссис Грэхем, – снова заговорил Фергус пять минут спустя, – по дороге сюда мы обсуждали один вопрос, прояснить который вам не составит труда, ибо касается он, главным образом, вас. Признаться, между нами часто возникают споры по вашему поводу, ведь некоторым тут и заняться-то больше нечем, кроме как соседям косточки перемывать, а мы, исконные детища этой земли, так давно узнали друг о друге всю подноготную и так часто обсасывали ее и перемалывали, что забава эта изрядно всем надоела, и поэтому появление какого-либо нового лица пополняет наши иссякшие источники развлечений бесценными запасами живительной влаги. Да, так вопрос, или вопросы, требующие вашего разъяснения…

– Хватит болтать, Фергус! – закричала Роза в пылу гнева и ужаса.

– Нет уж, дослушай! Вопросы, требующие вашего разъяснения, суть следующие: первый – касательно вашего рождения, происхождения и прежнего местожительства. Одни считают вас иностранкой, другие англичанкой, третьи спорят, с севера вы или с юга, четвертые…

– Что ж, мистер Фергус, я вам отвечу. Я англичанка и не вижу причин в этом сомневаться. Местность, откуда я родом, лежит ни на самом севере, ни на самом юге нашего благословенного острова; в тех краях я и провела бо́льшую часть своей жизни. Теперь, надеюсь, вы удовлетворены, ибо на прочие вопросы я сейчас отвечать не расположена.

– Только еще…

– Нет-нет, никаких «еще»! – ответила миссис Грэхем со смехом и, тотчас поднявшись с кресла, поспешила к окну, где сидел я, искать спасения. В порыве отчаяния, лишь бы избавиться от расспросов моего братца, она решилась завязать со мной разговор.

– Помните, мистер Маркхем, некоторое время назад мы с вами говорили о прекрасном виде на море? – Торопливая речь и краска, заливавшая лицо, слишком ясно свидетельствовали о ее волнении. – Теперь, думаю, мне придется воспользоваться вашей любезностью и расспросить о короткой дороге: если такая прекрасная погода удержится, я, возможно, смогу туда отправиться и сделать наброски; здесь я уже перерисовала все что могла, и мне не терпится там побывать.

Я уже готов был исполнить ее просьбу, но Роза не дала мне и рта раскрыть.

– Погоди, Гилберт, не надо ничего рассказывать! – воскликнула она. – Мы возьмем ее с собой. Должно быть, вы имеете в виду бухту ***-Бей, миссис Грэхем. Это очень далеко, слишком далеко даже для вас, а для Артура и подавно. Но мы и сами подумывали отправиться туда в один прекрасный день и устроить пикник, так что если вы подождете, пока окончательно не установится хорошая погода, то, уверяю вас, мы все будем рады, если вы составите нам компанию.

Бедняжка миссис Грэхем в смятении попыталась отказаться, но Роза, то ли сочувствуя ее замкнутой жизни, то ли желая укрепить знакомство, твердо решила ее заполучить, и все возражения были отклонены. Компания будет небольшая, только друзья, а уж какой вид открывается со скал ***-Клиффс! Но до них целых пять миль пути.

– Джентльмены прекрасно прогуляются пешком, – продолжала Роза, – а дамы будут поочередно то ехать, то идти: у нас есть довольно большая коляска с пони, в которой поместятся и Артур с тремя дамами, и ваше приспособление для рисования, и наша провизия.

В итоге предложение было принято, и после недолгих переговоров относительно времени предстоящей экскурсии и кое-каких практических соображений, мы попрощались с хозяйкой и покинули ее дом.

Но это было в марте. Прошел холодный, сырой апрель и две недели мая, прежде чем мы смогли отважиться на этот поход, имея все основания полагать, что удовольствие, которое мы рассчитываем получить от приятных видов, теплой компании, свежего воздуха, здорового веселья и движения, не будет омрачено распутицей на дорогах, холодными ветрами и грозными тучами. И вот в одно славное утро мы собрались с силами и двинулись в путь. Компания состояла из госпожи и господина Грэхемов, Мэри и Элизы Миллуорд, Джейн и Ричарда Уилсонов, Розы, Фергуса и Гилберта Маркхемов.

Был приглашен и мистер Лоренс, но по причине, лучше всего известной ему самому, он отказался удостоить нас своего общества. Я сам просил его об этой чести. Поколебавшись, он спросил, кто будет. При упоминании мисс Уилсон, он чуть было не согласился, но, когда я назвал среди прочих миссис Грэхем, ошибочно полагая, что ее имя послужит еще большей приманкой, он отказался наотрез, и, сказать по правде, его решение не было для меня неприятным, хотя я вряд ли смогу объяснить, почему.

Было около полудня, когда мы добрались до места назначения. Миссис Грэхем всю дорогу до скал шла пешком, да и Артур немалую часть пути прошагал с ней рядом: за эти месяцы он окреп, стал гораздо подвижнее и не хотел трястись в коляске с чужими людьми, когда все его друзья – маменька, Санчо, мистер Маркхем и мисс Миллуорд – брели пешком, то шагая где-то позади, то срезая путь через дальние поля и луга.

У меня сохранились весьма приятные воспоминания о той прогулке по утоптанной, белой от солнца дороге, кое-где затененной весело зеленеющими деревьями, с каймой из цветов по обочинам и живыми изгородями, благоухающими изысканными ароматами, или по дивным лугам и полям, радующим взор прелестным душистым цветением и восхитительной майской зеленью. Правда, Элиза была не со мной, а с подругами в коляске, и, надеюсь, не менее счастлива, чем я; но даже когда мы, пешие, сойдя с большой дороги, чтобы срезать путь через поле, увидели, как малюсенькая коляска исчезает вдали за деревьями, я не возненавидел эти деревья за то, что они спрятали от меня милый капор и шаль, как не почувствовал, что за этой преградой осталось мое счастье, ибо, признаться, я был слишком счастлив в обществе миссис Грэхем, чтобы жалеть об отсутствии Элизы Миллуорд.

Правда, поначалу она была вызывающе неприступна, видимо, твердо решив не разговаривать ни с кем, кроме Мэри Миллуорд и Артура. Они с Мэри шли чуть впереди, чаще с мальчиком посередине, но, если дорога позволяла, я пристраивался сбоку от нее, Ричард Уилсон – сбоку от мисс Миллуорд, ну а Фергус брел сам по себе где ему заблагорассудится. Но через некоторое время миссис Грэхем стала приветливее, и в конце концов мне удалось почти безраздельно завладеть ее вниманием – еще бы я не был счастлив! – и всякий раз, когда она снисходила до разговора, я слушал ее с удовольствием. Восхищало меня все: в тех случаях, когда наши мнения и переживания совпадали, это был ее непомерный здравый смысл, изысканный вкус и чуткость, а когда расходились – та дерзкая непреклонность, с которой она защищала или отстаивала свои взгляды, та страстность и увлеченность, которые дразнили мое воображение, и даже если меня задевало какое-нибудь ее недоброе словцо, суровый взгляд или убийственное суждение о моей персоне, это вызывало у меня лишь крайнее недовольство собой, оттого что я произвел на нее столь неприятное впечатление, и растущее желание обелить себя в ее глазах, защитить свою репутацию и, если возможно, заслужить ее одобрение.

И вот наш путь подошел к конечной цели. Холмы стали выше и круче, на какое-то время заслонив от нас перспективу, но, когда мы, преодолев крутой подъем, забрались на гребень и глянули вниз, там, в расщелине, нашим взорам открылось море – темно-фиолетовое, с голубизной. По его отнюдь не безмятежной глади бежали крохотные белые барашки, которые с такой высоты даже самый зоркий глаз вряд ли отличил бы от круживших над ними чаек, чьи белые крылья ослепительно сверкали в лучах солнца; суденышек было всего два, да и те далеко.