Текст книги "На небеси и на земли… Чувства и думы мирянина"

Тишина

Когда в чисто-русских городах начинаются посты, особенно пост Великий, какая-то задумчиво-сосредоточенная тишина сходит на город. Печальный перезвон колоколов как бы напоминает людям о том, что, кроме земной суеты, в которую они погружены, есть другой мир – явлений непреходящих, неизменных, неподвижных.

Как укор и, вместе, зов душе нашей, погруженной в назойливую, неотвязную, докучливую суету, раздаются с колоколен эти однообразные удары колокола и точно вещают: «Мы звоним, звоним, напоминая вам о Боге. Много веков висим мы тут, на высоких колокольнях, и многим поколениям людей мы вещали о Боге, и они не слушали нас, а потом мы звонили над их гробами. Не остался живым ни один человек, пришедший в мир век тому назад, и через век не останется живым ни один из теперешних детей. Все рушится, все идет к гибели, все исчезает, с веками меняются поколения, с тысячелетиями изменяются страны. Прах покрывает в пространстве безмолвной пустыни места, где в великих раньше городах были кипучие средоточия людской жизни. И имена народов забываются… Все гибнет, все проваливается, все сокрушается. Не гибнет лишь Божество и достояние Божества. Идите же к Нему, слабые, обреченные на исчезновение люди, и, слившись с Ним, вы обретете бессмертие. Мы звоним, звоним… вещаем вам и смерть, и воскресение…»

И благодатная работа совершается в душе под этот печальный перезвон. Словно крылья вырастают у нее, и свободно возносится она в какую-то счастливую высоту.

И с этой высоты, близкой к Богу, она взирает на мир и свою жизнь и тоскливо сознает, как напрасно она думала о земле, об одной только земле, забыв небо, столь доступное и дающее ей такую верную отраду. И всякая измена Богу вспоминается и чувствуется больно. Встают в памяти чистые дни детства, недоступные для греха, счастливая юность, с безупречными, светлыми мечтами, – и верится, что не все в жизни пропало, что доступно возрождение.

А колокола звонят там, на высокой колокольне, говоря о тщете земного, призывая людей к Богу, к вечности.

И со всех сторон душу объемлет тишина…

Умалилось уличное движение, по вечерам уже черной пустотой зияют места увеселений, обычно сверкающие множеством огней. Никто не ходит друг к другу в гости, все задумчиво и тихо.

Но… это не тишина смерти, это тишина обновления!.. Случалось ли вам когда-нибудь в марте месяце после солнечного дня стоять, во время надвигающейся ночи, на дороге у полей, близ опушки леса? Прислушивались ли вы к легкому треску, раздающемуся то здесь, то там в почерневших пластах снега и к клокочущему журчанью бегущей со всех сторон талой воды? Этот легкий шум спящей, по-видимому, природы говорит о том, что там, под этими сковывающими еще землю снежными и ледяными пластами началась жизнь, что там копятся силы, что оковы спадут – и начнется великая работа произрастания и цветения.

Так и эта тишина русских постов. Все сильное, производительное требует тишины для своего роста. В тишине вырастали наши древние богатыри. В тишине недоступных чужому глазу детских комнат, в задумчивых старых дворянских усадьбах росли те орлы Екатерины, которые вознесли потом Россию на верх мировой славы. Переживите душой ужас великой смуты на Руси, когда все разваливалось и царству, казалось, приходил конец; и вот, для спасения его поднялись, как говорит летописец, «последние люди». То были силы, созревшие там, в глубоких, недоступных взору недрах народной жизни, неспешные, крепкие, сияющие правдой и невиданным вдохновением люди, которые часто остаются незамеченными и неизвестными, а тут, по требованию отчаянных дней, встали, пришли и спасли…

Если вам приходилось ездить много по России по грунтовым дорогам, вас должно было поражать чувство окутывающей нашу родину тишины. Вы едете долго безлюдными пространствами, полями и зеленеющими весной всходами или уныло щетинящимися остатками выцветающих золотистых стеблей осенью. Иногда подымется издали колокольня, вы минуете ее – и тихо все в селе вокруг этой стоящей на страже села колокольни. Тишина… тишина… тишина…

Но вы знаете, что тут, в этой задумчивой тишине, созрели эти неповторившиеся у других народов чудные, единственные люди, заветные Александры Невские, Сергии Радонежские, Серафимы Саровские. И вы невольно начинаете прислушиваться к этой загадочной тишине, ожидая, что она расскажет вам чудные тайны, споет неслышную, значительную, дивную песнь.

Так поймите, вдумайтесь в нее, в эту священную тишину русской жизни; не избегайте, а ищите ее, и в священные дни поста не жалуйтесь, не тоскуйте среди охватившего вас затишья жизни. Вспомните одно мудрое слово благочестивого тайновидца: «Слова – орудие этого века; тишина – тайна будущей жизни».

И не только не нарушайте гомоном мирской суеты священные дни духовного сосредоточения церковных постов, но и в обычное время старайтесь уходить в тишину…

Ее ищите, ею питайтесь, и она много вам откроет и многому вас научит.

Отрада и утешение

Чтобы знать и понимать жизнь, надо знать и понимать людей, а мы мало стараемся это делать. В большинстве случаев мы проходим мимо людей, как мимо каких-то неодушевленных предметов, нисколько не заинтересованные их внутренним миром, и через то лишаем себя одного из интереснейших и благороднейших знаний: познания души человеческой.

Быть может, чужая душа в виду равнодушного к себе отношения как бы сжимается, уходит в себя, держится непроницаемой, когда же чувствует направленные на нее токи симпатии, интереса, желания рассмотреть и разгадать ее, тогда эта самая душа как бы приветливо раскрывается навстречу такому сочувствию и обнаруживает перед ним свои тайны.

Есть великое наслаждение входить внутрь человеческих душ.

Мысленному взору тогда представляются человеческие души обширными дворцами, в которых великолепие перемешано с нищетой и сияющие светом громадные залы сменяются темными, сырыми, смрадными закоулками, но в общем впечатление какого-то величия, бесконечности.

Особенно ценно, когда люди открывают нам тайны своих религиозных переживаний.

Такие откровения окрыляют вашу веру. Снова и снова вы, как бы руками, осязаете небо, получаете реальное подтверждение тому, во что вы верите, верите, пока не видите и не понимаете вполне, дожидаясь видения и полного понимания в будущей жизни.

Мы на земле, мы во плоти, мы внешние люди, и потому, чтобы говорить с нами, Бог избирает внешние знаки.

Кто из верующих не испытал на себе тот чудный и таинственный язык икон, которым Господь и святое население неба говорит с нами!..

Что такое икона?.. Доска с изображением, но на эту доску, как на видимый символ невидимого Духа, изливается чистейшая любовь, несутся надежды, льются слезы, и Господь избирает икону орудием Своих безглагольных разговоров с людьми.

Надо обрадовать, подкрепить, указать, – и для лиц, тепло чтущих иконы, Господь избирает путь чрез эти иконы.

Помню, в одном из писем своих доныне живущий в Оптиной Пустыни старец Иосиф, преемник и ученик дивного старца Амвросия, писал мне: случайности нет; случайность на языке верующего человека есть пустой звук, слово без содержания и значения».

И вот, в чем маловерный увидит случайность, в том верою дышащий человек слышит глас Божий.

Утешительница людей земных в их печалях, Сама понесшая на земле неимоверно тяжкий крест, Пресвятая Богородица особенно часто для помощи людям избирает Свои иконы.

Вот один из доверенных мне душой человеческих рассказов.

Рассказчик был верующий с детства человек, который не раз имел живые подтверждения своей веры в заботу о нас Христа и Богоматери, в предстательство и близость святых, в общность небесных и земных миров.

Вера поддерживала его в его испытаниях. Жизнь его не устроилась так удачно, как, по многим данным, должна была бы устроиться. Он успокаивал себя той мыслью, что все недочеты его существования заставляют его ближе прижиматься к Богу. В полном счастье человек часто черствеет, тогда как глаза, полные слез, невольно обращаются к небу. Живя в избранном кругу, обеспеченный, он тем не менее не получил от жизни и малой доли того, что она ему сулила в начале, и без сожаления о том, спокойно и сознательно ждал желанного конца.

Жизнь приучила его переносить свои надежды в вечность, и это прозрение небесной доли было для него непроницаемой броней, защищавшей его от всех жизненных недочетов.

Семейные неурядицы, отсутствие в детстве материнской ласки, невольно образовали в его душе теплое чувство к Матери Божией, Которую он, наконец, привык считать как бы родной себе матерью, и на эту веру его Богоматерь ему отвечала.

«Я не раз видел Ее во сне, – взволнованно рассказывал он мне. – Мне снились иногда крестные ходы с чудотворною иконой Богоматери, и голос мне называл имя этой иконы. Но раз я видел Ее Саму… Мне снилось, что я нахожусь в небе и что в небе собираются праздновать торжество Воскресения Христова. Небесные силы идут в какой-то великий храм, и вот подымается какое-то движение, суета, как перед приходом великих мира. Я слышу голоса: «Царица, Царица», и понимаю, что то грядет Пречистая Дева. И после суеты повсюду легла какая-то тишина и молчание. И, окруженная этим молчанием и тайной, появилась Пречистая.

Я стоял в стороне и не видел лика Ее. Она только прошла мимо, одна и медленно, высокая ростом, в большой короне на голове, в золотой парчевой одежде с каменьями, с омофором на плечах. Я не видел лика Ее, но ощущение, которое я испытал тогда, делает это видение лучшими минутами во всей моей жизни.

И часто потом я вспоминал это небо, готовящееся к торжеству, и слова невидимых голосов: «Царица, Царица», и среди тайны и тишины появление Пречистой.

И как понимаю я, что любовь к Пречистой Деве может наполнять до утеснения человеческое сердце и заставлять его жить и биться одной мыслью о Ней!.. Я часто думаю об одном образе, созданном Пушкиным в его известном всем меланхолическом «Романсе», и мне рисуется этот рыцарь Девы Марии, наполнивший после неведомого видения любовью к Ней всю свою жизнь.

И сколько таких рыцарей Пречистой Девы знала одна русская жизнь, рыцарей разных званий и положений.

Вот, например, Исидор, митрополит Петербургский, Новгородский и Финляндский… Сын бедного причетника Тульской губурнии, он родился в день Покрова Богоматери и был поручен своею матерью Ее особому заступничеству. Когда эта бедная женщина уходила в поле надолго на работу, она оставляла сына в колыбели под образом Пресвятой Богородицы и, запирая избу, бросала просящий взгляд на икону, чтобы Та хранила младенца. И Богоматерь не обманула ожидания матери. Митрополит Исидор остался благодарен своей Заступнице и Покровительнице. Когда нужно было чего-нибудь просить у него, то легче всего было добиться, прося именем Пречистой. Этим пользовались иногда недобросовестные люди, рассказывая, что Богоматерь указала просить им у митрополита того или другого.

Митрополиты Филарет Московский и Филарет Киевский…

Достаточно привести несколько начальных слов Филарета Московского в проповеди на день Благовещения, чтобы понять утеснившую его сердце любовь: «Наконец, безмолвная Мариам говорит, и слово Ее исполняется Духом, как солнце сияет и озаряет, как ручей течет и играет, как фимиам восходит и благоухает».

«Антоний Воронежский, который в тайном видении венчался с Пречистой Девой, старец Серафим, к которому приходила Владычица для беседы с ним, как с близким и родным человеком, и которого после церковного прославления его, называет в хвалебных гимнах Церковь: «Избранник возлюблен Божия Матери явился еси». Старец Амвросий Оптинский, заливавшийся слезами, когда детские голоса запевали тихо хвалу Богоматери. Наконец, Парфений Киевский, из души которого излетали такие вдохновенные похвалы: «Возлюбленная Бого-Отца дщерь, святогласная горлице, белолилейный Творца ковчеже, благородное гнездо Орла Небесного, несгораемая свеще мирови…» Он провел несколько лет в тесной келии, окно ее загородил иконою Владычицы, озаренной лампадой, и говорил: «На что мне свет чувственный?.. Пречистая – свет очей и души моей».

Кто верит в Нее и любит Ее, – тихо продолжал мой собеседник, – с тем Она говорит понятным для них языком… Не забуду до смерти случившегося со мной события. Это было в дни невидной, но страшной душевной драмы.

Я уже старел, и в это время встретил девушку, к которой необыкновенно привязался. С моей стороны это было безумием. Она была полна сил, жизни и свежести. Я отживал. Она любила говорить со мной, как с человеком бывалым, много испытавшим, много поездившим по свету, видавшим множество людей. Я чувствовал, что ей легко говорить со мной, а мне было с ней невыразимо отрадно.

По моему сочувствию к ней я желал ей спутника такого же, как она, – нетронутого жизнью, с искренним изумлением открывающего на мир молодые глаза, отдающего ей свое первое чувство. А между тем в мечтах я становился рядом с нею, и эти мечты доставляли мне чрезвычайную сладость и терзание.

Когда я изредка бывал у них один, мы дружелюбно и долго беседовали. Когда же я ее видел на праздниках, которые давали для нее ее богатые родители, или на которые ее возили, и она весело смеялась среди окружавшей ее молодежи, – как я тогда терзался, хотя она и меня не обделяла своим вниманием и иногда между танцами подходила сказать мне несколько ласковых слов… И вот эта доброта ее ко мне заставляла меня относиться к себе особенно строго. Я понимал, что не имею права крепче привязывать ее к себе, на что, быть может, я и имел основание надеяться. Перед ней лежал долгий жизненный путь, и ей надо было спутника на весь этот путь. Мне надо было волею от нее отстраниться и забыть ее, потому что видеть ее изредка, как чужой, я не мог. А так как на ней сосредоточились в то время все мои привязанности, надежды и мечты, то порвать с ней было для меня все равно, что порвать с жизнью.

Приближался день моих именин, который мне предстояло провести в воспоминаниях о той поре, когда его праздновали в кругу многочисленной, веселой семьи, и я, подрастающий мальчик, был окружен со всех сторон вниманием и лаской.

Дня за три до этого дня я утром ехал по довольно малолюдной улице и обогнал монахиню в черном платке.

Издавна любя подавать на церковное строение, я подумал: «Следовало бы ей подать…» Но книжки, с какими ходят обыкновенно сборщицы, в ее руках не было, и я проехал мимо. Однако какой-то голос твердил мне: «Подай». Я велел извозчику остановиться, обождал, пока она поравнялась со мной, и подозвал ее к себе.

– Вы собираете, матушка?

– Собираю.

Я подал ей мою лепту и спросил: «Какой же у вас храм?»

– Мы Калужской губернии, батюшка, – Богоматери «Отрада и Утешение».

«Какое приятное, сладостное название иконы», – подумал я, и с радостью, что мне удалось подать, поехал дальше.

В тот же день я получил письмо. Одна из наших давних знакомых, сохранившая ко мне неизменное доброжелательство, как всегда, написала мне к моим именинам. Между прочим она спрашивала в письме: «Знаете ли вы, что в день вашего ангела празднуется икона Богоматери «Отрада и Утешение»? Есть ли у вас эта икона? Если нет, то я вам ее пришлю».

Я был поражен, я почти не верил…

За несколько часов до того я по какому-то необъяснимому чувству останавливаю на улице монахиню и слышу от нее в первый раз название неизвестной иконы – и в тот же день получаю весть, что расположенный ко мне человек желает меня порадовать присылкой этой иконы, которая празднуется с моим праздником!..

Я понял тогда, что все это значит: Богоматерь советовала мне отложить мои мечты о земном счастье, которое было уже не для меня, и за это обещала утешить меня. Она как бы говорила мне: «Сосредоточь теперь на Мне одной свои привязанности. За то, что ты дашь Мне, Я тебе дам невыразимо больше. Отдай же Мне свои мечты и свои чувства. Тебе нечего уже бояться, что когда-нибудь тебя разлюбят и от тебя отвернутся, потому что Я никогда не отрекалась о тех, кто Мне все отдал… В привязанности твоей к любимой женщине ты будешь стареть и трепетать этой старости, в привязанности ко Мне ты будешь юнеть и становиться духовно прекрасным… Меня избери, Мне доверься, и Я буду тебе Отрада и Утешение…»

Я поверил звавшей меня Пречистой Деве и пошел на Ее зов.

Ее дивная сила помогла мне пережить ужасы отказа от дорогой моей заветной мечты… И я теперь почти не жалею, и я жду уже от Нее призыва к Ней в вечность…»

Вечная весна

Кто из людей чувствующих не испытал стремления на юг – к солнцу в светлые места, к чудной природе? Жажда солнца, жажда благорастворенного тепла и счастливых красот юга заложена во всякой душе. Не видав юга, мы тоскуем по нему так же, как Миньона у Гете, похищенная из сказочной Испании и завезенная в Германию, тосковала по родному дворцу и родным садам с чудными цветами и лимонными деревьями.

Какие-то чары овевают счастливый юг, и когда вы с севера переноситесь к нему, вы чувствуете себя потрясенными, умиленными, душа ваша переполняется счастьем до какого-то утеснения.

Мне пришлось провести две весны около великолепной, роскошной, залитой солнцем, утопающей в благовонных ветвях распускающейся белой акации, Одессы. В первый раз я полюбил этот город и зимой часто вспоминал о нем. Потом, когда в середине мая я снова очутился на бойких улицах, на тротуарах, где толпятся продавщицы цветов, куда вылезают лавки со всевозможными свежими фруктами юга, привезенными из близкого Царьграда; когда я прошел к чудно-красивому Николаевскому бульвару с белевшею там в глубине пристанью, покрытой кораблями с разноцветными флагами; когда я встал у памятника кардинала Ришелье, основателя Одессы, и на меня глянула счастливая даль моря, красовавшаяся под теплым небом, под раскаленным солнцем, и со всех сторон ветерок доносил до меня благовонное дыхание цветущей акации, – что-то из груди подступило к горлу, и на глазах выступили слезы.

Я слыхал рассказы впечатлительных людей о красотах французской Ривьеры. Попадая туда, чуткий человек спрашивает себя: на небе ли он или на земле, и не сказка ли – эти скалы, нависшие над синим морем, деревья, усыпанные цветами, блеск солнца, блеск моря? Тепло, тепло… И блаженная радость переполняет существо при виде этой несказанной красоты Божьего творения.

Когда вы, вырвавшись с севера с его однообразными бледными красками, промчитесь к югу России, и из Севастополя направитесь на лошадях по южнобережному шоссе и взберетесь до Байдарских ворот, то, проехав их, вы будете пленены, смущены, осчастливлены.

Пред вами бесконечность неба, моря и скал. Сзади вас высокие отвесные скалы, вверху которых клубятся туманы, с реющими в них горными орлами. Впереди нагромождены другие скалы, обломки гор и в них цветущие леса, деревья с листьями и деревья с крупными цветами, и за всей этой тихой природой, там, за несколько верст впереди, лежит и нежится ласковое море. Я видел эту картину в тот час, когда счастливое солнце весны топило в нем вечерние лучи свои, мягко озаряя и берег, и беспредельность моря, далеко-далеко слившегося, смешавшегося с неясным горизонтом. Сбоку, в глубине, возвышалась словно игрушечная на полированной площадке светлая церковь Фороса, и все вокруг было проникнуто какой-то торжествующей и умиленной красотой. Было чудно, было странно; забывал спросить себя, сон ли это или действительность? Только вся душа млела, восторгалась, созерцала, благодарила…

Вот в такие минуты душа молится без слов. Ничем лучше, чем такими картинами, не пробуждается религиозное чувство: бесконечное восхищение пред Творцом, Который посылает в мир, как весть о Себе, как обещание лучших и вечных благ, эти искры, эти отблески несказанной небесной красоты.

Я видел Киев, где не перечесть изумительных картин. Идете вы по какому-нибудь закоулку, вдруг вам навстречу при повороте открывается вид Днепра, лежащего в зеленых берегах, сел с колокольнями, там, далеко, верст за тридцать, в раме пирамидальных тополей, словно свечей Божьих, горящих и несгорающих перед этим в природе заключенным чудом, нерукотворным ликом Спасителя.

Случалось ли вам переживать сильно, до радостной боли, ощущение весны? Случалось ли вам чувствовать, что животворное солнце, растопившее снега и взломавшее льды, оживившее поля с прорастающими теперь зелеными побегами и деревья с пахучими почками, – что это всемогущее солнце есть только символ иного, высшего, негаснущего, духовного Солнца?.. Когда, уйдя из пыльного, шумного города, я в одиночестве, никем не рассеиваемый, брожу в пустынных красивых местах, и природа стоит вокруг в своей таинственной умиленной красоте, – я постигаю эти тайны и умиление. Тайны эти – отражение творческой мысли, умиление – это немое славословие Творцу.

«Ты нас задумал, Ты нас создал, – шепчут горы и леса, реки и моря, луга и долины, недра земли и края небес… – Ты нас задумал, Ты нас создал, Ты нас одел в торжество и красоту. Но послужив Тебе, исполнив Твою волю, мы уйдем, исчезнем, растаем, как растает, исчезнет все земное. Но человек, для которого Ты нас создал, – человек насладится такой красотой, перед которой ничто красота наша, а пока мы хвалим Тебя, поля и луга, моря и недра земли, небеса и цветы, и трава, живая и молчаливая тварь».

Я как-то после страшно тревожных дней, ясным апрельским днем посетил места, мне знакомые, где предполагал провести лето.

Там не было еще суетливых людей, все было тихо, одна природа внимала себе и Богу. Меня поразила эта тишина и сосредоточенность, и я чувствовал, что тут происходит какое-то таинственное служение; я чувствовал, что служение природы Богу в том, что она не пошла против Него, не нарушила Его завета, как нарушил их человек; она не исказила Его мысли и стоит перед Ним в своей первозданной красоте, чистая, стыдливая, как невеста перед женихом.

Я знаю в окрестностях Петербурга, в стороне от Финляндской дороги, одно место. Вы стоите на краю проезжей дороги, и у ваших ног, уходя в даль на много верст, тихо качаются верхушки деревьев. Вы оглянетесь, и за вами сквозь дымку видна столица, возвышаются трубы, блестит иногда купол «Исаакия». И вам бывает тогда тоскливо, что сзади, как призрак, грезится этот город, где столько труда, нужды, отчаяния и скорби, и вы жаждете в такие минуты другого, вечного, непреходящего Града…

О, Творец и Благодатель! Мы живем среди тяжких испытаний, и редко навещает нас праздник весны, праздник обновления. Когда же он приходит, в его свете мы ловим отблеск несказанных небесных красот. Сияй же нашей измученной, робкой душе, жаждущей гармонии и красоты, отблесками этих райских согласий. И когда со слезами на глазах мы созерцаем красоту земной весны Твоей, прошепчи нашему сердцу ясную весть об иной, незаходящей весне и призови нас всех туда на нескончаемый праздник в Твоем рае.