Текст книги "На небеси и на земли… Чувства и думы мирянина"

Круче поворот!

В одном доме я часто любуюсь прекрасной скульптурой работы профессора Лаврецкого – «Амур и Психея».

Амур, обняв Психею, стремительным, мощным полетом, возносит ее к небесам… Амур означает любовь, Психея – душа. И в этом смелом, счастливом полете мне чудится символ, полный значения. Это человек, ради сожигающей его любви Божественной, возносящий свою душу в высоту, к источнику правды и счастья.

И какой-то духовный урок – урок отношения человека к собственной душе, дает мне эта фигура.

Как смело поднята к небу голова Амура! Каким стремлением в высоту он охвачен! Ничто не удержит его в его полете. Смело и прямо несется он в высоту, в родную священную область…

Так и мы должны возносить свой дух к Богу, не боясь препятствий, быстро минуя все то, что старается отвратить нас от Бога. Мощен, прям и смел должен быть полет наш в Божью высоту.

Дальше я вижу, как заботливо, крепко и при этом нежно обхватил Амур Психею. По всей фигуре его разлито чувство покровительства и помощи возносимой на его руках в небо Психее.

Так и мы должны бы оберегать свою душу, не допуская в нее ни одного вредного впечатления, стараясь, чтоб не упала на нее ни одна соринка… А вместо того, как человек жестоко насилует свою душу, как скупо дает ей то, чего она хочет и жаждет, и ставит ее постоянно в самую неподходящую для нее обстановку.

Невольно приходит на ум пример. Один человек, получив себе жену, в заботах о ней нашел себе счастье. Где бы он ни был, только о ней и думает. И одна ему радость – свидеться с ней, как бы коротка ни была разлука. Ничего он большего не желает, как сидеть с нею вдвоем, и всякий лишний человек ему в тягость, потому что этот человек нарушает тайну их единения. Чем бы он ни был занят, его деятельность клонится к тому, чтоб доставить больше удобств и больше радости любимой душе. И он как бы несет ее чрез жизнь на своих руках с тою же заботою, с тою же ласкою, с какою Амур возносит к небесам Психею во вдохновенном произведении Лаврецкого… И, если бы кто задумал оскорбить эту возлюбленную душу, – какой резкий и твердый отпор встретил бы обидчик в самоотверженном защитнике!

Теперь другого рода отношение.

Человек совсем не думает о врученной ему подруге, и они живут разной жизнью. Не думает он о ней с утра, когда принимается за свой дневной труд, не думает и вечерами, в часы развлечений, когда жена скучает одна без него, и нет ему дела до того, что она сейчас делает и думает, как тоскует вдали от него, как призывает его к себе… Никогда не думает он о том, что могло бы доставить ей радость. И живет она прикованной к нему, как рабыня, неснимаемыми цепями. И, может, сам того не понимая и сам того не зная, томит он и теснит ее душу…

Вот таково и отношение наше к нашей душе. Она ведь поручена нам с тем, чтобы мы дали ей все способы к свободному развитию, обороняли ее от всякого зла, питали ее здоровою пищею, окружали ее благодатным воздухом… И всю жизнь нашу должны мы устраивать с думой о нашей душе, чтоб ничем ее не обидеть, не стеснить, ничем ей не повредить.

А, между тем, – странно и страшно сказать, – мы живем с нашей душой врозь. И то, что нужно ей, ошибочно кажется ненужным нам – и происходит постоянный тяжелый разлад. И мы бьем нашу несчастную душу многими нашими поступками. Мы постоянно наносим ей раны.

Представьте себе мужа, который насильно ведет с собою жену в места разгула и в ее присутствии пьянствует там и безобразничает. И должна все это видеть она, которая только и мечтает о том, чтоб молиться Богу, угождать и служить Ему.

Ужас ведь это! А это верный образ нашего отношения к душе.

Нет, не так надо нам действовать! Иначе надо нам жить.

Пойдем не туда, куда увлекают страсти, а куда хочется идти нашей душе. Не ее будем насиловать, увлекая за собой по темному пути, а себя преодолевать, стремясь за нею в излюбленные ею благородные, высокие области.

Так пустимся же в путь, и – круче поворот.

Когда я смотрю на скульптуру «Амур и Психея», меня восхищает стремительность полета, которым Амур уносит свою Психею к небесам. Там – счастье, туда и стремленье. С ней – счастье, с ней и возносится.

И мы, отрешась от земли, полетим в небеса с нашей душой. Она-туда рвется. Она туда нас зовет.

И – круче поворот!..

Довольно мы пресмыкались по земле. Довольно от нее старались найти удовлетворение, и довольно пережили разочарований.

Круче поворот!

Ставили себя во всем в зависимость от людей, – теперь назовем своим Господином и Распорядителем одного Бога. И, как только мы хорошенько вспомним о Его силе и обещании быть нашим Отцом, Спасителем и Другом, – какой благородною смелостью наполнится наша душа, доведенная раньше нами до чувства постоянной стесненности, зависимости и робости.

Чего нам бояться, кому нам кланяться, когда мы на руках такого заботливого и мощного Господина? И кто может дать нам больше, чем Он?..

Страдали честолюбием, искали в жизни возвыситься, первенствовать над другими… Так есть ли в жизни достоинство выше воина Христова? И стоит ли искать других достоинств, когда они не избавят нас от того, что в Царствии Небесном станем ниже смиренного мытаря и разбойника покаявшегося?

Потеряет для нас свое обаяние всякое земное величие. И одно будет казаться нам великим: Христос, на кресте пригвожденный. И пред этим величием ничтожно и лишено всякого значения все другое.

Круче поворот!..

Стремились к обогащению. Страшная мысль о бедности… Но что значат богатства всего мира пред великолепием Его вековечного престола?.. Как обогащал Он тех, кто волею ради Него обнищали… И допустит ли Он нас терпеть лишения, если потянемся к Нему с чувством ребенка, который тянется к груди матери, чтобы напитаться от нее… А если допустит – смерть голодную примем от Него не только спокойно, но радостно: радостно и благодарно за то, что Он определил нас на такой великий подвиг.

Круче поворот!

В самоуслаждении искали счастья. В упоении страстей думали найти блаженство… Узнаем же другое счастье!..

Круче поворот! Устремимся в высоту!

Землю забудем, небом овладеем!

Наедине с собой
(К Новому Году)

…Опять пришел Новый Год. И все суетятся, придавая особое значение этой грани, будто бы разделяющей времена, тогда как все в области времен неразделимо, тогда как все в жизни меняется и обновляется беспрерывно изо дня в день, из часа в час.

Надо, по крайней мере, радоваться тому, что за последние годы завелся добрый обычай в полночь на Новый Год служить молебен: просить Бога о помощи во всем в предстоящем году – куда понятнее и разумнее, чем с бокалами шампанского в руках говорить друг другу избитые пожелания.

Конец одной полосы жизни, начало другой, казалось бы, должны вызывать в человеке размышление. Так естественно было бы оглянуться назад, посмотреть, что сделано за минувший год, с чем мы вступаем в год начинающийся. Ведь мы еще на год приблизились к вечности, к великому ответу Богу за то, как мы жили, как Ему служили.

Так вот спросим себя, наедине со своей совестью, спросим прямо, без хитростей и уловок, без лукавых самооправданий: что нами в минувшем году сделано для Бога?

Ответа нет. А если есть, то ответ ужасен. Сущность и значение того, как мы прожили этот год, определяется словами Христа: «Кто не со Мною, тот против Меня. И кто не собирает со Мною, тот расточает».

Были ли мы с Ним?

Собирали ли мы с Ним?

Если мы начнем шаг за шагом обсуждать свое поведение, общее расположение нашей жизни и отдельные наши поступки, станет страшно. Страшно потому, что окажется, будто мы вели все время как бы поход на Бога, делали то, что Ему не угодно, – вместо служения Ему.

Между тем, при таких наших поступках нам представляется, что мы Его любим и хотим любить, что мы могли бы сейчас же смертью запечатлеть эту любовь, что мы бы с восторгом отдали нашу жизнь, если бы нам предложили или отречься от Него, или купить ценою жизни право исповедать Его. Умерли бы, как исповедники, мученики.

А вот жить для Бога, служить Ему маленькими, ежедневными делами, будничными усилиями – не умеем…

Так вот, искренне, без самообмана, произнесем над собою суд, посадим самих себя пред собою на скамью подсудимых, всмотримся в наши побуждения, оценим поступки и тогда спросим себя: чьи мы были в нашей жизни, чем мы вдохновлялись и, все получив от Бога, всем Ему обязанные, вспоминали ли хоть изредка о Нем и часто ли руководились мыслью: «Это Ему угодно, это мы должны сделать, хотя бы нам это и было трудно?»…

Отказались ли мы когда-нибудь от какого-либо удовольствия из-за того, что оно не соответствовало нашей вере в Него, и оттого, что, унижаясь до этой нечистой радости, мы тем самым отдаляли себя от Него, топтали, вытравляли в себе непрерывно ниспосылаемую на нас Его благодать?..

Ему ли отдали мы наши силы? Для Его ли дела работали? Имеем ли право вообразить себя Его воинами, воинствующими под Его знаменами, под водительством Его, невидимого небесного Вождя?..

Засыпая ввечеру, трепетали ли тихой радостью, в сознании того, что, вот, есть великий, необъятный мир и есть Он, Великий Творец, умещающий в Своей творческой руке всю бесконечность мироздания?.. И песчинки пред Ним мириады миров. Но для ничтожнейшего из людей это непостижимое Божество сошло на землю и стало человеком, и приняло несказанную муку, и назвало человека Своим другом и братом…

Думали ли, что вот в эти часы тишины и успокоения всякого сознания неусыпный Творец озирает Свое создание и, придя к нам, берет нас на Свои руки, лаская и баюкая нас нежнее и заботливее, чем мать баюкает своего первенца?..

Чувствовали ли мы в эти минуты, что Он, на которого легионы ангелов, трепеща, не смеют поднять взора; что Он, царствующий и владычествующий с вековечного Своего престола, – теперь, отложив страшную славу Свою, робко стоит у души нашей, стуча и прося, чтобы мы впустили Его?..

Отворяли ли тогда Ему дверь нашего сердца, чтобы Он, войдя, мог вечерять в ней с нами, а мы с Ним, и чтобы совершилось слияние нашего человеческого духа с Его Божественным духом, так, чтоб все сущее упразднилось для нас, чтоб забыли мы о земле и о людях и чтоб в счастливой ликующей вечности оставались лишь двое: мы и Бог души нашей?..

А поутру, проснувшись после счастливых грез, где виделся нам Он и Его Небо, – наполнялось ли опять наше сердце новой светлой радостью, в чувстве, что Бог с нами, и над нами, и в нас?.. И шли ли мы в жизни на наше дело полные Им, поглощенные Им так, чтобы жизнь, с ее горем и радостями, казалась нам чем-то далеким, не имеющим над нами власти, царством теней, над которым возвышается единственною сущностью Он, один только Он?..

* * *

И вот, вспомнив о том, какое счастье могла бы дать нам верность Ему, и чем бы мы могли быть тогда, посмотрим на себя хорошенько, кто мы теперь, – и ужаснемся. Для кого и на что променяли мы Его, желавшего стать нашим другом, единственною любовью нашей души! Как жестоко надругались над нами люди, которым мы поклонялись и из которых мы сотворили себе кумир!..

Но не поздно еще. Ведь мы еще живы. И жив Бог. Он ожидает нас, – подойдем к Нему. «Приступите к Нему и просветитеся».

Кому служить, как не Ему, единому сильному?

Кому поклоняться, как не Ему, всех прекраснейшему и высочайшему?

Кому открыться, как не Ему, единому все понимающему?

Кому довериться и отдаться, как не Ему, единому правому?

Люди будут желать нам в этот день Нового Года нового счастья, а мы прошепчем тогда себе, в чем заключается для нас это счастье: Бог – вот единственное счастье! Бог и мы, и наша с Ним тайна…

Пожелаем себе не счастья, пожелаем себе – Бога!

Мистерии в Обер-Аммергау
Из впечатлений очевидца

I

У души бывает одна затаенная мечта – увидеть воочию события, совершившиеся в Палестине.

Иногда, когда читаешь о них в Евангелии или слушаешь о них в церкви, вдруг там, где-то далеко внутри своего существа, ощущаешь развернувшиеся, отжившие картины, и робко, и трепетно в них всматриваешься. Священные лица приняли живой образ, ходят, говорят и действуют.

Есть двоякое отношение к этому воплощению вовне лиц и событий священной истории.

И отношение это зависит от характера человека.

Одного жжет с детства жажда видеть святую землю, ходить по дорогам Палестины, где ступали ноги Христа, видеть тот «святый город», где прозвучали и навсегда замерли в воздухе слова Его проповеди, где в Него так горячо верили и где Его так люто ненавидели, где совершился над Ним неправедный суд, где Он принял невыразимую муку, умер, вознесенный на кресте, был погребен и, трехдневный, воскрес.

Эти люди жаждут подышать воздухом той Вифлеемской пещеры, где в холодную ночь был положен в кормушку для скота Младенец Христос. Они жаждут видеть тот Назарет, где слетел архангел Гавриил к чистой Деве с благовестием, где впоследствии протекло убогое и трудовое детство и юность Христа.

Есть люди иного взгляда. Их не тянет в святую землю, потому что то, как представляется она им в мечтах, во дни Спасителя, – так высоко, что увидеть эту землю воочию было бы для них разочарованием.

Тяжело человеку, который в счастливые дни детства оставил страстно любимую родовую усадьбу, перешедшую потом в чужие руки и потерпевшую потом громадные изменения; тяжело такому человеку взрослым возвратиться туда. Там когда-то все принадлежало ему и его семье, и никогда уже более к ним не вернется; там все нарушено, а все уцелевшее только сильней говорит о том и о тех, что навсегда погибло, кто навсегда исчез.

Этих людей не удовлетворяют никакие попытки величайших, проникновеннейших художников изобразить события, им столь дорогие, залитые там, в их внутреннем мире, таким чудотворным, ослепительным светом. Все вовне для них бедно, все ничтожно и слабо.

Только там, в сердце, в недосягаемых никому тайниках, живут и светятся, двигаются чудные, заветные образы.

Замечали ли вы иногда, что образы тех людей, которых мы особенно любим, живут в нашем внутреннем мире гораздо более возвышеннее и совершеннее того, чем они являются в действительности?

Та тоска, которую очень сильно чувствующие сердца испытывают даже в присутствии этих беззаветно любимых людей, объясняется тем, что мы словно ловим и хотим обнять тот ускользающий от нас и нам недоступный образ этих людей, который выше и лучше того, чем сама их явная и доступная нам действительность.

Не приходилось ли вам после недели страдания в разлуке, когда все ваши сознательные минуты, все мысли и чувства были посвящены до исключительности, до боли одному существу, спрашивать себя:

«Да неужели же, если я люблю вот это, нет ничего более совершенного и замечательного?»

В отношении же предметов и лиц религиозного культа – самая возможность видеть их воспроизведение как-то профанирует, срывает ореол в глазах таких людей с этих лиц и этих событий.

Самая даль времени, самая невозможность видения как-то возвышает и поэтизирует то, что уже далеко от нас. И последующее поколение чтит святых с большим огнем и большим усердием, чем люди, современные этим святым.

И такие люди глубокого внутреннего содержания, воздвигшие у себя в душе алтарь живому Христу, внутренним взором всматривающиеся в этот живой образ, живущий в них там, в этой душевной глубокой святыне, таким людям, может быть, не только не приятно, но и больно видеть воспроизводимые воочию евангельские события.

Есть другие люди, не менее, чем первые, верующие, как и те, носящие в глубине души образ Христа и всех тех, которые в жизни своей поработали для Христа, и счастливые при всяком внешнем напоминании о Нем.

Они собирают повсюду картины евангельской истории, и для них было бы чрезвычайно дорого видеть воспроизведенные воочию евангельские лица.

Вот эти-то люди и составляли те сотни тысяч зрителей, что со всех сторон мира стремились этим летом в Обер-Аммергау, где происходило представление Страстей Господних. В этих сотнях тысяч было, конечно, немало тех досужих и богатых людей, которые колесят по всему миру в погоне за разнообразием и оригинальными впечатлениями. Но самая серьезная часть этого общества были, конечно, люди, искавшие тут высоких религиозных переживаниях.

II

Было бы грубо принимать зрелище, происходящее в Обер-Аммергау, за простой театр.

Чтобы понять его значение, надо вжиться в верования средних веков.

У православной церкви и у просто, сосредоточенно, по-детски верующих людей есть убеждение, что церковный крестный ход обладает благодатной силой, что в то время, когда представители земной церкви подымают иконы Христа, Богоматери и святых и несут их в торжественном ходе с пением молитв – на помощь людям подымаются небесные силы.

Точно такое убеждение было распространено в средние века относительно воспроизведения священных, спасительных для рода человеческого событий.

Верили, что эти события имели такую благодатную, очистительную, оздоровляющую для рода людского силу, что одно воспроизведение их должно излить на то место, где оно происходит, помогающую Божию благодать.

Когда являлась какая-нибудь страшная болезнь, с которой трудно было справиться столь низко стоявшей тогда врачебной науке, поражала какая-нибудь другая казнь, происходили другие стихийные бедствия, угрожала война, тогда люди с верой изображали в лицах те или другие священные события, и эти зрелища получили название мистерий, то есть таинств, «таинственных действ».

Несколько лет тому назад любители театрального искусства могли видеть в Петербурге воспроизведения старинных мистерий.

К этим мистериям был написан молодым драматургом Евреиновым пролог, в котором ярко изображалось, как измученные несчастием люди вложили свою последнюю надежду в благодатную силу мистерии.

Мистерия, таким образом, достигала сразу двух целей: она подавала Божию благодать той местности, где ее играли, и она живей освещала в глазах людей спасительные события Нового Завета, будила и укрепляла их веру.

По удивительной непосредственности своей средневековый зритель относился к мистерии чрезвычайно своеобразно. Он до слез и рыданий умилялся трогательными событиями и ярко негодовал на попрание правды.

Описанный пролог Евреинова кончается яркой сценой, где народ, с трудом сдерживающий свое негодование при виде Ирода, замышлявшего избиение младенцев, бросается на лицо, исполняющее роль Ирода, готовый разорвать его на куски в ту минуту, как Ирод дает окончательный приказ приступить к этому страшному делу.

На этой обычной, мистической почве получили свое начало и мистерии в Обер-Аммергау.

В первой половине семнадцатого века при нашествии шведских войск деревня эта была поражена чумой. Для избавления от чумы, по единогласному решению старшин, было постановлено принести Богу обет: навсегда, через каждые десять лет, представлять трагедию страстей Христовых.

Предание говорит, что с того дня, как обет был произнесен, зараза совсем исчезла, и со времени произнесения обета уже заболевшие от чумы и носившие на себе все признаки этой болезни – все выздоровели.

Со следующего года, именно с 1634-го, началось исполнение через каждые десять лет мистерии страстей Христовых.

К мистериям не всегда относилось благоволительно католическое духовенство. Дело в том, что текст мистерий совершенно не соответствовал важности и достоинству представляемых событий.

Громадное место было отведено сатане, который, например, принимал большое участие в сцене самоубийства Иуды.

Кроме того, по тексту были рассыпаны совершенно несоответствующие прибаутки на то, чтобы посмешить утомленного серьезностью представления зрителя.

Мистерии были запрещены и разрешались только после больших хлопот. Но, наконец, Обер-Аммергау получил беспрепятственное право к воспроизведению мистерий, которые в настоящее время и сохранились только в одной этой деревне, среди высоких гор.

Что касается самого текста мистерии, то он ни в каком случае не является образчиком наивной и оригинальной литературы средневековья. После различных изменений, вносимых в него временем, современный текст мистерии написан заново в 1850 году местным священником Дайзенбергером, и написан без таланта.

Вообще, Обер-Аммергауская мистерия могла бы производить гораздо более сильное впечатление, если бы она была значительно сокращена.

Люди, пристально изучавшие движения души человеческой, знают прекрасно, что для всяких впечатлений (в числе их и эстетический театр, музыка, наслаждение картинами) есть известный предел, после которого утомленные нервы в высшей степени слабо воспринимают хотя бы и самые возвышенные впечатления.

Так и в Обер-Аммергау. Невозможно с одинаковым чувством следить за представлением, которое продолжается в течение восьми с лишком часов, с одним только перерывом. Особенно сокращения требуют бесконечные хоры, предшествующие всякому действию и объясняющие значение этого действия.

С каждым десятилетием количество посетителей мистерии увеличивается. В этом году на 70-ти представлениях перебывало 280 тысяч зрителей, причем 80 % составляли американцы и 15 – англичане. Эта громадная толпа оставила в Обер-Аммергау до 10-ти миллионов рублей.

Деньги идут на церковь и на общеполезные цели, из которых главная – борьба с речкой Аммер, часто разливающейся от дождей и приносящей тогда жителям громадные убытки. Одно из таких наводнений было последнею весной и, надо думать, без него число посетителей было бы еще больше.