Текст книги "На небеси и на земли… Чувства и думы мирянина"

Что дают нам святоотеческие творения?

Одно из самых несомненных и интересных явлений душевной жизни – это свойство души впитывать в себя настроение окружающих лиц и самой сообразно тому настраиваться: «С преподобным преподобен будеши, с нечестивым развратишися».

Люди впечатлительные особенно сильно отражают на себе влияние среды, уподобляясь как бы термометру, который всегда показывает холод или тепло окружающего воздуха.

Замечательным, ярким примером такого отражения в своей жизни чувств и поступков окружающих людей является, например, тот знаменитый юноша, который был в одном из азиатских городов обращен ко Христу и крещен апостолом Иоанном Богословом. То был человек чрезвычайно впечатлительный и пылкой души. Когда апостол находился при нем, он был образцом христианина. Апостол ушел – и он, попавши в общество испорченной молодежи, вскоре сам превзошел эту молодежь в смелости зла и в безудержности страстей. В погоне за средствами, необходимыми для роскошной и развратной жизни, он наконец стал предводителем шайки разбойников. Такую печальную весть получил о нем апостол Иоанн, когда, возвратясь в тот город из своего благовестнического путешествия, спросил у местного епископа о судьбе юноши. Апостол сумел встретиться со своим учеником, ставшим разбойником, и вернул его ко Христу.

При таком в высшей степени важном значении в душевном деле окружающей нас среды, усилия сознательного христианина должны быть направлены к тому, чтобы держать себя в обществе людей, которые укрепят его веру, поддержат его в его нравственных стремлениях и будут открывать пред ним все более широкие нравственные горизонты.

Добро в человеке праведном достигает иногда такого напряжения, ощущается иногда столь ясно всяким подходящим к нему человеком, что вы чувствуете, будто какие-то лучи духовные распространяются из внутреннего существа праведника, подобно тому как солнце не переставая источает из себя животворные лучи. Жар и сила солнца от этого не умаляются; так и источение из души праведного этих лучей не умаляет его духовной силы. Вы стоите пред ним, за несколько еще минут до того полные скверных мыслей, гадких чувств, полные пошлости, а теперь – вдруг почувствовав себя чистым и светлым, способным на все доброе, умершим для зла, для блага воскресшим и счастливым в этом внезапном возрождении духовном.

Блажен тот, кто на земном пути своем, и особенно в юные годы, когда так свежи и глубоки впечатления, встречал людей великой духовной силы, входил с ними в общение, переживал тогда нравственный подъем. Незабвенны эти дни. Память о них не разрушат никакие разъярившиеся волны мутного и злого моря житейского. И во дни грубых измен Богу, во дни глубоких падений вдруг блеснет им, как луч светлый, образ отрадный, чистый, благословляющий и разом разгонит всю тьму и потянет за собой в высоту…

Счастлив тот, кому в бесплодной и унылой пустыне мира блеснули такие люди, как оптинский старец Амвросий или могучий духом отец Иоанн, кто видел на себе их заботливый и сочувственный взор и сберег память о них…

Но многие ли могли видеть этих людей и близко подойти к ним? Между тем душа просит высокого и жаждет общения со святыми душами.

А вот пред нами широко открыт чудный мир духовный, и ждут в нем нас люди, которые ради Бога готовы тотчас стать нашими друзьями, как только мы их позовем.

Сколько чрезвычайных усилий, изворотов и подходов употребляют люди для того, чтоб добиться расположения нужных им или нравящихся им людей! А люди неба как скоро и легко берут протянутую им с земли руку!.. Берут и делом отвечают на призыв.

Они говорить не могут, то есть, вернее, мы слышать их не можем. Зато мы можем войти во «святая святых» души их, узнать сокровенные мысли их и чувства, которые они завещали человечеству. Это «святая святых» их, этот мир их дум и чувств, оставшийся бессмертным, сияющий огнями неугасимыми, – это те творения их, в которых они излагали свою веру во Христа, свои взгляды на жизнь, выражали верования церкви. В этих творениях заключена как бы лучшая часть души тех великих иерархов и Божьих людей первых веков, которых мы называем «святыми отцами».

Произведения всякого искреннего писателя являются тем самым лучшим, высшим и святым, что он может дать от себя людям.

Бывает даже так, что человек, в своих произведениях парящий высоко, способный подхватить и унести с собой читателя в мир прекрасной мечты и идеала, при личном знакомстве с ним оказывается обыденным и даже пошлым человеком. Все, что скрыто в нем доброго: все высшие стремления, честные мысли, светлые порывы, – все перелилось в написанные им строки, а для жизни и для себя ничего не осталось…

 
«Из всех детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он…»
 

У святых отцов жизнь их соответствовала их словам, они жили, как учили, жили даже выше того, чем требовали от других. И тем не менее, лучшая часть их души, души тех святых отцов, которые оставили после себя святоотеческие творения, – заключена в этих творениях.

Когда мы в них вчитываемся, мы как бы присутствуем при той их проповеди, которую они произносят не своим одним современникам, не верующим своего града или своей епархии, а всем векам и всему человечеству.

Сколько дорогих воспоминаний встает пред нами, когда живые и дорогие голоса людей, отошедших тысячу с лишком лет назад, беседуют с нами о том, что им было всего дороже и что нам должно быть всего ценней.

Вот Иоанн Златоуст поучает нас милосердию и простоте жизни; Василий Великий развертывает пред нами захватывающую картину счастья уединенной в Боге жизни. Амвросий Медиоланский гремит восторженными похвалами Вседержителю Богу; блаженный Августин дает нам вглядеться в ошибки своей молодости, в преследования его, овцы погибавшей, неутомимым Пастырем душ, победу Пастыря, в искупительный подвиг и горючие слезы возвращенной овцы…

Какие люди, какие характеры, и чрез то какие слова!

Эти люди верили верой великой, двигающей горы, и жизнь их всякий миг отражала их веру. Они были друзьями Бога, и в Нем друзьями человечества. Их мысль вместила в себя всю мудрость, до которой мог дойти их век, и эта мудрость была увенчана святым вдохновением и Божественным познанием всего сущего.

Всякая строка, какую начертала их освященная рука, была написана ими с такой крепкой убежденностью и с такой великой искренностью, что за всякое слово свое они готовы были отдать свою жизнь. В них горел великий талант, гений, от земли достигавший до неба. И, перечитывая их, невольно вспоминаешь, как жители мятежной, развратной, но восприимчивой Антиохии прерывали проповедь Иоанна Златоуста громом рукоплесканий…

Да и одни ли антиохийцы!..

Вот картинка недавнего русского прошлого, которую мы однажды уже рисовали пред читателями. Одна из пустых обширных аудиторий Петербургской Духовной Академии. Студенты разбрелись по городу. Кое-где кучками жарко спорят о вопросах жизни и мира, а в этой аудитории углубился в чтение толкований св. Иоанна Златоуста на апостола Павла студент из северян Иван Ильич Сергиев. Душа переполнена восторгом. И вот в пустой комнате раздаются громкие, от счастливо-восхищенной души, рукоплескания словам, прозвучавшим полторы тысячи лет тому назад…

Или вот пасека священника Орловской епархии. Кличут и не могут сыскать батюшкиного сынка. Зашли на пасеку, видят: в траве лежит он, 8-летний мальчик, припав губами к раскрытым в Четьих-Минеях Димитрия Ростовского страницам жития Филарета Милостивого…

Какая святыня в этих страницах! Точно Божия десница взяла руку писавшего и водила ею… Недаром же видали за плечами святых отцов, когда они проповедывали, ангелов, которые нашептывали им на ухо те слова, что сказывали они народу…

И вот в мир этой святой мысли, в мир этих дивных чувств мы вступаем всякий раз, как погружаемся в чтение святоотеческих творений…

Счастливый мир, счастливые часы!..

«Верую, Господи, помози моему неверию…»

Как стар, как постоянен вопрос о вере, как стара жажда души человеческой найти Божество и в восторге поклониться Ему! Как стара внутренняя борьба, многими переживаемая, когда сердце уже чувствует Бога, а ум еще Ему противится!

Я недавно присутствовал при оживленном разговоре – споре между сыном, который считал себя верующим, и матерью, которая утверждала, что она атеистка. И я уловил в этом разговоре несколько интересных мыслей.

– Не веровать нельзя, – говорил сын. – Не веруя, жить прямо-таки невозможно. Можно против Бога враждовать, можно стараться, насколько то человеку доступно, Его унизить, доказывать Ему свое противление и ненависть. Но ведь этот поход против Бога предполагает прежде всего убеждение в наличности Бога. Ведь там, где есть борьба и вражда, там уже непременно есть две стороны. Самые лютые богоборцы по какому-то противоречию являются как бы исповедниками Бога, только в обратном смысле.

На что уже Юлиан Отступник! Он боролся с молодым христианством более тонко, чем другие римские цезари. Он старался заменить идеал христианства другими, все же не низкими, идеалами. А последним его словом в этой жизни было исповедание Христа: это его знаменитое «Ты победил, Галилеянин!

Отчего воинствующие атеисты исполнены такой ненависти ко Христу и к верующим? Прежде всего потому, что их раздражает и заставляет страдать это реальное, живущее в их душе чувство того Бога, против Которого они воюют.

Заметьте, как равнодушно, хладнокровно относятся люди, одинаково верующие и неверующие, к религиям лживым. Может ли какой-нибудь буддийский идол вывести вас из состояния покоя? Испытываете ли вы ожесточение перед обломками древнего римского или греческого божества?

Нет, вы судите об этих вещах лишь с их внешней стороны. Они могут вам нравиться или не нравиться, именно как вещи, и не возбудят в вас той ненависти, какую в невере возбудит христианская икона, потому что за этой иконой вы чувствуете наличность или Божества, или святого, символом которого она является.

И вот эта неустранимость, это, может быть, предчувствие, что когда-нибудь, помимо своей воли, вы станете с этим явлением лицом к лицу, станете так, что уже и слов тогда не будете в состоянии произнести, какими теперь выражаете свое неверие, – вот это все вас и мучит.

Мать, качая головой, повторяла:

– Я атеистка.

Сын кротко и твердо говорил ей:

– Ты не атеистка, потому что атеистов нет. Это положение психологически невозможное и недопустимое… Вот ты себе представь, что ты бы мне стала говорить, будто не видишь неба. Раз у тебя есть глаза и ты не обладаешь никакими пороками шеи, которая не позволяет тебе смотреть кверху, ты не можешь не видеть неба, ни уверять меня, что ты никогда неба не видала и что ты поэтому сомневаешься в его существовании. Ты можешь, – но это будут слова, – утверждать, что неба не видишь. Ты небо видишь, во-первых, потому, что небо существует, а во-вторых, потому, что у тебя есть зрение.

Точно так же и с твоей душой. Твоя душа создана для того, чтобы ощущать бытие Божие. Не чувствовать Бога душа не может, так же, как глаза не могут не видеть неба, которое является во всем мире самым видимым и заметным для взора предметом. Твоя душа Бога видит. Только на словах ты можешь говорить, что не допускаешь Его существования, и опять-таки это будут только слова, слова лживые и нехорошие, но одни слова.

– Я вовсе не признаю, что душа моя создана для того, чтобы чувствовать Бога. У нее есть и другие задачи – поважнее, – заметила мать.

– Опять-таки ты можешь говорить, что тебе небо не нравится и что ты с большим удовольствием будешь разглядывать в видимом мире все, кроме неба. Но как ты не можешь неба не заметить, как это для твоих глаз физически невозможно, так для твоей души невозможно не чувствовать Бога.

– Да отстань ты от меня с этими доказательствами. Я раз навсегда просила не разговаривать со мной на религиозные темы.

– А я тебе опять скажу, что это совершенно невозможно. Раз я к тебе привязан, меня интересует твоя загробная судьба. А твоя загробная судьба зависит от того – будешь ли ты признавать Бога на земле…

– Ах, какие отдаленности, – воскликнула мать.

– Эта отдаленность, – так же ровно и спокойно возразил сын, – гораздо реальнее всего, что нас окружает, и единственное ценное во всем нашем существовании. Но я тебе скажу вот что. Я желал бы для тебя, чтобы ты почувствовала Бога сейчас, потому что это тебе даст минуты высокого счастья. Но в твоем будущем я не сомневаюсь, потому что ты принадлежишь к числу тех отрадных аномалий, когда люди, на словах отрицая Бога, служат Ему на деле.

– Я никакому Богу не служу. Повторяю тебе еще раз, я Бога не признаю, о Нем нисколько не думаю и прошу еще раз, чтобы ты меня оставил с этими разговорами в покое.

Однако разволновавшаяся собеседница, не вставая с места, продолжала сидеть и слушать те самые речи, от которых она просила сына избавить ее. Слушала внимательно и, от времени до времени, отвечала.

– Да, как это бывает странно и как это запутанно! – говорил между тем он. – Ты вот на словах отрицаешь Бога, а исполняешь Его волю и Его завет лучше других, которые только языком твердят: «Господи, Господи». И живешь гораздо ближе к Евангелию, чем я, который вот теперь препираюсь с тобой о вере. Ты во многом отказываешь себе для разных твоих бедных. Бегаешь по утрам по всяким вонючим лачугам, подвалам и чердакам, возишься с падшими женщинами, хлопочешь о сборе денег для разных благотворительных кружков. Одним словом, ты убежденно и усердно работаешь для ближнего и тем исполняешь высшую заповедь Христова закона. Ты скажешь, что ты не во имя Его это делаешь. Но так или иначе – это заколдованный круг, и тебе не вырваться из него, а ты должна признать, что, совершая это, ты творишь Божью волю, потому что Он сам сказал, что Ему служат не те, кто зовет Его словами, а которые творят то, что Он заповедывал людям творить.

– Я делаю это, – возразила мать, – потому что оно мне нравится.

– Да, да, ты проявляешь в этом свой высокий душевный порыв, но кто в тебя этот порыв вложил? Тот же Бог, Который дал тебе средства к выполнению твоих порывов. Куда ты ни оглянешься в своей жизни, ты от Него не уйдешь, потому что ты окружена со всех сторон Его атмосферой, и у тебя нет ни благой мысли, ни благого средства, ни хорошего порыва, ни доброго дела, которое бы ни принадлежало прежде всего Ему.

И вот, мне кажется, людей, которые задумали бороться против Бога, особенно угнетает это ясное, всеми ими чувствуемое, но никогда, никогда не высказываемое ощущение, что они, так сказать, обвешаны, взлелеяны, окружены, обременены и как бы плывут среди Божьих даров и Божьих благодеяний: ничего своего, все от Него, все через Него. И странно в неверующих вот что: ты, например, считаешь себя атеисткой, и Бога отрицаешь, а зачем ты ездила к блаженной Ксении?

– Да, я ездила и должна признаться, что то, зачем я туда ездила, исполнилось, – сказала мать.

– Вы не знаете, – обратилась она затем к одному из присутствующих, – эту очень странную историю. Одна моя воспитанница была замужем за провинциальным чиновником. Когда у них стали подрастать дети, им непременно надо было переехать в губернский город. Имея разные связи в министерстве этого господина, я за него долго хлопотала, и мне обещали содействие очень влиятельные лица, но дело вперед не шло. Ко мне как-то пришел мой сын и сказал, что блаженная Ксения, схороненная на Смоленском кладбище в Петербурге, помогает в приискании мест. Как раз моя воспитанница была в то время у меня. Я и предложила, что мы ничего не теряем, если поедем туда к ней. Съездили на ее могилу и, как мне сказал мой сын, отслужили панихиду. Через несколько недель ее муж был переведен в один из крупных западных городов. Я этого не отрицаю; может быть, это случайность, но я рассказала вам, как было дело.

– Мало того, – с улыбкой заметил сын, – я раз застал матушку, обсуждавшую с ее племянником вопрос о том, куда им идти перед экзаменами. Один советовал в Казанский собор, а она говорила: «Нет, поезжай к Спасителю. Когда моя дочь была маленькой, я всегда ездила к Спасителю, и она всегда прекрасно выдерживала экзамены…»

С одной стороны, – продолжал сын, – все это глубоко нелогично: отрицать Бога и обращаться к блаженной Ксении, отрицать Христа и ездить за помощью к иконе этого Христа. Но все это, особенно происходя в существе таком передовом, развитом и образованном, как моя мать, показывает, до какой степени мысль о Божьем вседержительстве, о непрекращаемости жизни, о вечном отклике святых людей, до какой степени эта мысль в нас неистребима, несмотря на все недомыслие относительно религии, какое бывает в наших мозгах.

И сам Вольтер, и другие более его глубокие люди чувствовали, как отрицание мелко, ничтожно и бессильно перед такой реальностью, как Божество.

Счастливы те, которые веруют, не прося доказательств, как просил их Фома. Счастливы, кто слишком верит, для того, чтобы нуждаться в доказательствах религии лично для себя и над собой, те, кто – мало того – терпя скорби, посылаемые от Бога, целуют Его руку за страдания, которые им рука эта наносит. Счастливы будут они в будущем веке перед великой неотрицаемой реальностью, лицом к лицу с Богом, в вечном царстве.

Но я дерзаю верить, что на Страшном Суде уже не будет людей, которых можно будет упрекнуть во грехе неверия. Мне верится, что есть минуты перед смертью, когда дух человека еще в теле, но этим духом уже охватываются потусторонние дали, и душа, отрицавшая десятками лет, исповедует Христа.

А для Бога, мерящего время иначе, чем мы, – убежденно закончил он, – не все ли равно – секунда горячей веры или долгие годы ее. И не будет неверия, и все мы согласно будем исповедовать того Бога, Которого одни почувствовали раньше и яснее, Которого другие увидали позже, после долгих мук сомнения и отрицания.

«Аз с вами есмь во вся дни»

Чудное время переживали апостолы и ученики Христовы в те сорок дней, когда Христос по воскресении Своем оставался еще на земле.

Дело спасения было совершено. Проклятие снято. Ад побежден. Двери райские отворены, сокровище нового учения преподано и запечатлено в сердцах тех, кто должен был разнести это учение по вселенной.

Поэтому Христос не оставался уже более, как в последние три года жизни, постоянно со Своими учениками, беседуя с ними. Он лишь являлся им чудесным, внезапным образом: так, что они могли думать, что и до таких явлений Он невидимо среди них был и после таких явлений невидимо среди них остается. И, когда Он отходил на небо, к Отцу в вечную славу, Он произнес им и нам великое обетование: «Аз с вами есмь во вся дни до скончания века!»

Итак, Он с нами. Только мы не чувствуем этого присутствия Его, – не чувствуем потому, что не умеем Его достаточно любить. Любить Его готовы, но вот именно не умеем. Не можем довести свою любовь к Нему до такой полноты и сосредоточенности, чтобы ничто более уже не заслоняло Его от нас, чтобы Он царствовал над нашими мыслями, чтоб наши чувства были заняты Им одним.

Свойство всякой глубокой, исключительной любви в том, что она привлекает к любимому существу все душевные силы. Мир словно делится на двое: «он» или «она», все заполняющие, все поглощающие, и затем остальная вселенная, которая вся кажется чуждой и ненужной. Для людей, сумевших возвыситься до полноты любви Христовой, именно так и представляется жизнь: ненужный, чуждый мир, ими отвергнутый, с одной стороны, а с другой – Христос, предел желаний, единственно любимый, наполнивший Собой все естество человеческое до забвения всего на свете. И как трудно нам возвыситься до такой полноты чувства ко Христу, нам, в то же время испытывающим эти исключительные чувства к людям.

 
«До тебя далеко, высоко,
Но везде и всегда ты со мною:
Ты со мной невидимка в трудах,
В размышлении, в радости, в скуке,
В дуновеньи весны и в цветах,
И в звезде на ночных небесах,
В аромате и свете, и звуке».
А вот можем ли мы сказать о Христе:
«Везде и всегда Ты со мною».
Но как же достичь этого?
 

Прежде всего постоянно о Нем думать, направлять к Нему свои мысли.

Вот мы встали и, когда нам блеснет в глаза радостное солнце, скажем себе, что ослепительно радостным солнцем Он залил через Свое воскресение наш внутренний мир. Пробуждение от сна – ведь это тоже воскресение. Будем же в эти минуты думать о Нем. В это утро нашей жизни представим себе то полное ликования утро, когда все обновилось после священной ночи, в начале первого благодатного дня. Представим себе запечатанную пещеру, от которой слетевший с неба ангел отваливает тяжелый камень, как бы песчинку. Встает обвитый пеленами трехдневный Божественный Мертвец, и ангел подает Ему белое знамя – знамя вечного торжества над грехом и смертью. О, этот первый день обновленного мира, более прекрасный, чем тот день, когда земля вышла из рук Творца! Как светит солнце, как чист и благовонен воздух! Все освящено, со всего снят налет греха, смерти.

Нет язв на руках и ногах Воскресшего, и на челе нет следов терния и запекшихся капель крови. Так мгновенно от прикосновения ко Христу воскресшему исчезают бесследно язвы и с нашей души, больной и измученной.

Вспомним же всякое утро о Христе воскресшем и, идя к дневным делам, унесем с собой в сердце этого Христа.

Вот мы вышли на улицу. Чувствуем себя потерянными и одинокими в громадной, равнодушно мимо нас стремящейся куда-то толпе. Неправда, одиночества нет: «Аз с вами есмь». Тут вспомним картину одного немецкого художника: идет юноша с высокой палкой в руках, какие употребляются при тяжелых переходах по горной местности. Чуть сзади, превышая его ростом, идет Христос, осеняя юношу приподнятой рукой. И вот сейчас, тут, на улице, Христос с нами, только бы мы чувствовали Его близость.

Так ничего, что вокруг кипит мирская жизнь: и тут можно с Ним говорить в тишине своего духа к Его всеслышащему духу.

«Ты создал землю и человека и дал ему заповедь труда; и силы дал, и разум, чтоб исполнить эту заповедь. И в вечном движении жизни, в деятельности человеческого мозга, в напряжении его рук, – во всем, что возникает и созидается в мире, чую Твою невидимую, творческую руку и Тебя благословляю».

Льет ли дождь, свищет ли ветер, дышит ли мороз – вспомним, как Он терпел за нас холод и непогоду, не имея, где главу подклонить, и скажем Ему тотчас: «Сейчас вспомнил о Твоих за нас лишениях, и благодарю и величаю».

Вот церкви стоят на улицах, вознося к небу кресты: места Божьей славы, места ежедневно возобновляющейся Тайной вечери, где напояет Он нас нескончаемым потоком Своей Божественной Крови. Только подумайте о том, что там совершается, и с великой силой вспомнятся вам слова: «Аз с вами есмь во вся дни». И когда вы, сняв шапку, осените себя крестом, вы ощутите Его близость.

Вы приглядываетесь к уличным сценам. Бедный протянул руку, и «Христа ради» ему подали. Знайте, что тут, в эту минуту, стоял невидимо Сам Христос и протянутую монету принял Сам в Свои Божественные руки.

Думайте, думайте же о Нем в суете большого города, спеша по делам, и вы можете даже и тогда дойти до блаженного ощущения, что Он тут, рядом с вами идет, смотрит на вас, охраняет.

Только попробуйте, только заставьте себя когда-нибудь именно в шумихе жизни, в самой, казалось бы, неподходящей обстановке, под пленительные звуки оркестра, в размахе большого праздника, в торжественной обстановке богатого обеда, вспомнить о Христе и сказать Ему в это мгновение, что Он вам всего дороже, что вы Его нигде не забудете, – и, пока ваше тело будет окружено совершающимся вокруг праздничным шумом, ваша душа прильнет вся к святыне Христа, расширяясь несказанным счастьем, и в обстановке многопопечительной Марфы вы в ту минуту будете Марией, не отходящей от ног Спасителя.

Один великий старец сказал про одного человека, по-видимому занятого светской жизнью, но имевшего глубокие религиозные переживания: «Он и на балу, во фраке не забывает Христа».

И есть какая-то бесконечная сладость вспоминать Христа именно в эти минуты: сознание верности, сознание, что мир не победил, а Христос в душе царствует…

Как прекрасен был заведенный апостолами обычай всегда оставлять за трапезой место для Иисуса Христа!

Это было для них видимым символом неложного слова Христова: «Аз с вами есмь»; и казалось им тогда, что опять Учитель сидит меж них и, по Своему обычаю, преломляет и раздает им хлебы, как бы кормя их из Своих рук.

И мне чудится во время трапезы людей, тяжелым трудом заработавших свой хлеб, что около них стоит в те минуты Христос и подслащивает им благодатью Своей грубую их пищу.

А природа! Какая великолепная и великая икона Божества, и сколько случаев дает она вам вспомнить о жизни Христа!

Летом вы идете поздней порой под ночным небом с горящими звездами в пустынной каменистой местности. Тишина…

 
«Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит…»
 

И вспомнятся вам вдруг Его «сорок дней в пустыне» – дней самоуглубления, молитвы и поста, – и захочется вам в те минуты глубже взглянуть в себя, и почувствуете вы, что Он тут с вами и глядит вглубь вашей души.

Летний жаркий день, уже к осени. Солнце жжет. Теплый ветер чуть колышет легкой волной золотистую поверхность спеющей ржаной нивы. Вы идете узкой межой, любуясь наливающимися колосьями, синеющими во ржи васильками… вспомните вдруг, как и Он ходил по нивам, говорил о сеянии, об урожае, о жатве. И близок станет вам в ту минуту Жнец Божественный.

Ночь сошла. Вы одни. И пред тем, как уснуть, хочется вам прислушаться к немой тишине, объявшей мир. Все спит. И кажется вам, что в этой тишине слышны шаги Божества, обходящего в этот час Свой мир дозором.

Он входит в бедные лачуги, где, как убитые, отдыхают труженики ручного труда, и в богатые хоромы, где часто сквозь золото льются невидные горькие слезы. И ловит Он всякий затаенный вздох, и останавливается, как великое сокровище, принимая на руки молитву молящихся Ему Склоняется к больным и, прикасаясь к сердцам измученным, вливает в них новые силы…

Так дозирает Христос Свой мир.

Все тихо, тихо…

И слышно, – чудно отдается в этой проникновенной тишине шепот святых, спасающих слов:

«Аз с вами есмь!»