Текст книги "Constanta"

Спортивная юность. Яркая почти забытая зарница прошлого. Спустя время, зрелым и возмужавшим, стоя над поверженным врагом, Степан переживал волнующую встречу с ней. Чудесная пора исполнила своё предназначение. Охотник за бессмертными подковами самбо недвижим лежал перед ним.

Постепенно чувства возвращались. Поверженный пошевелился. Заговорил шёпотом. Степан наклонился.

Слова были неразборчивы.

– Что? – переспросил он.

– Больше не надо, – вдруг внятно донеслось до него.

Поединок кончился. Больше здесь делать было нечего. Степан выпрямился, развернулся и, слегка пошатываясь, отправился по пустому коридору в столовую.

Вокруг не было ни души. Тишина. Стучали костяшки домино. Обеденный перерыв был в разгаре.

Казалось бы, всё обошлось без постороннего внимания, но, как всегда в таких случаях, глаза и уши Палыча видели и слышали всё. Происшествие потрясло начальника до глубины души. То было нечто сродни землетрясению, пострадал не один Ладков – внезапному неконтролируемому воздействию подверглись основы иерархии всего цеха.

Шли дни. О поединке знали только трое. Победа оставалась личной. Неразделённой. Мальчишка рос. Сквозь стёкла своих очков Палыч начинал видеть в нём опору.

Глава восемнадцатая

Рой выполз из конуры. Потянулся, зевнул. Весна на дворе. Кругом радостный птичий щебет. Чуть поодаль возле свежей лужи, греясь на солнышке, расположился зверь с пятаком вместо носа. Чужак, назойливо пытающийся лезть в братья. Он появился с началом холодов – в предзимье. Маленький, лопоухий, голый щенок, тыкающийся во всё тёплое и живое. Путание под лапами нового обитателя двора беспокоило Роя, но кусаться было запрещено. Дед велел обращаться с пятаком по-дружески, как с меньшим братом.

Поначалу у брата было плохо с аппетитом. Встревоженный дед решил сделать кормёжку общей, надеясь заразить мальца собачьим аппетитом. Рой был не против. Есть за двоих пришлось недолго. Вскоре брат познал вкус пищи.

Шло время. Миска сменилась корытом. Маленький щенок превращался в лоснящуюся надутую тушу. Началась борьба за территориальные права во дворе. И это было ещё пол-беды.

Килограммы веса, день за днём прирастая живым мясом, воздвигали барьер между псом и дедом.

Причин любить брата у Роя не было.

Мимо быстрым шагом прошёл дед. Вид его был озабоченный. Он покружил по двору, подошёл, отомкнул цепь, взмахнул рукой: гуляй!

Рой потряс головой, расправляя шерсть, смятую ошейником, и остался на месте. Он не спешил воспользоваться свободой, чуя: что-то затевается.

Нехорошее предчувствие охватило и брата. Спокойный и ласковый, он вдруг забеспокоился.

Хлопнула калитка. Во дворе, шумно голося, появился старый приятель деда. Краснолицый. Внимательно понаблюдав за ним, Рой успокоился. Очередная песенная сходка. Все опасения напрасны. С лёгким сердцем, поднявшись, он перемахнул через лежащую цепь, выбежал за калитку и устремился в посёлок.

Когда пёс исчез из виду, дед и Леонтий уставились на свинью. Взгляды людей не предвещали ничего хорошего. Инстинкт угадал начало охоты. Свинья поднялась и бросилась наутёк. Они – за нею.

Гонки изрыли весь двор. Свинья спасалась от напасти, проявляя чудеса прыти и изворотливости. Неукротимая страсть к жизни управляла ей. Однако силы были не бесконечны – спустя время усталость дала знать о себе. Измотав себя и людей, она остановилась посреди двора и заняла позицию для последней схватки. Отдуваясь, охотники начали обходить её с обеих сторон. Туша не шевелилась. Маленькие глазки настороженно следили за вражьим манёвром, рыло, подрагивая, принюхивалось. Вдруг свинья всхрапнула и ринулась на Леонтия. Тот отпрянул. Свинья немедленно развернулась, встречая деда. Дед сходу прыгнул ей на спину, схватился за бока. Леонтий кинулся под неё, вцепился в заднюю ногу. С рёвом, негодуя, свинья крутанулась. Дед слетел наземь. На трёх ногах, волоча за собой Леонтия, свинья устремилась в галоп.

Забор остановил движение. Леонтий торжествующе закричал… Свинья подалась назад на человека и, заглушая крик, опорожнилась прямо перед ним.

Когда Леонтий очнулся, всё было кончено. Свинья, задрав ноги вверх, неподвижно лежала на спине. Рядом с ней, тяжело дыша, сидел дед.

– Извини, Леонтий, – прерывающимся голосом сказал он. – Некогда было тебя оживлять. Чушка взбесилась.

– Как ты её? – изобразил искреннее недоумение Леонтий.

– Дрыном меж ушей. А по-другому никак.

– А она точно, того? – спросил Леонтий, с опаской косясь на свинью. – Готовая?

Дед вытер окровавленный длинный тесак, искоса глянул на тушу.

– Если сердце одно у неё, запаски нет, то – готовая.

Участливо посмотрел на Леонтия.

– Ты сам как? Оклемался?

– Да, – махнул рукой Леонтий. – Нервы всё. Не ждал я такой прыти от свиньи.

– Все жить хотят. Свинья – не исключение.

– Да-а, – протянул Леонтий. – А вроде бы с виду – беззащитное животное.

Внезапные судороги сотрясли свинью. Леонтий вздрогнул, отвернулся и поморщился.

– Раз всё кончено, пойду за женой, – сказал он.

– Давай, – согласился дед. – Пора. Втроём управимся скоро.

Вечером от лежащей посреди двора туши не осталось и следа. Освежеванная и разделанная, она заняла место в подвале. В знак благодарности дед пригласил своих помощников за стол, разделить плоды труда, полакомиться свежатиной.

– Семья твоя в городе поди соскучилась по таким деликатесам? – спросила жена Леонтия, пробуя жареное мясо.

Дед кивнул.

– Как колбаса будет готова, пригласишь на пробу, – пунцовея от выпитой рюмки, сказал Леонтий. – Я тебе свой сертификат качества выдам.

– Договорились, – улыбнулся дед.

– Вот жизнь настала, – сокрушённо вздохнул Леонтий. – Знай только, день-деньской крутись, как белка в колесе. Сплошная маета.

Дед взглянул на него, покачал головой.

– Маета маетой, а без работы не прожить. Жизнь, Леонтий – это аванс. За неё расплачиваться надо.

– А что в конце? Я всю жизнь пахал как проклятый, не жалея себя. Какая мне теперь на старости лет от этого выгода?

– Но ведь дожил же до своих лет, не сгинул в расцвете сил. Ну, и гордись, удовлетворяйся прожитым. Ты – настоящий человек.

– Правильно говоришь, Серафим, правильно, – поддакивая, закивала головой половина Леонтия. – Работа – всему голова. Живи с пользой, работай пока можется, а там – как и положено, Бог тебе за всё воздаст.

Уже почти глубокой ночью дед проводил соседей. Закрыл калитку. Потом вспомнил о Рое, отомкнул засов. И отправился спать.

Изголодавшийся уставший Рой появился к утру. Проник во двор, насторожился и принялся кружить, обнюхивая многочисленные следы. Кутерьма воображаемых образов мельтешила перед его глазами. Не в силах разобраться в ней, он подбежал к дому, замер у порога, стремясь убедиться в самом главном. Убедился – дед жив. Тогда, встряхнув головой, он отогнал всё лишнее и, свободный, устремился к своей конуре. Здесь, рядом с пустой миской, его ждала большая свежая кость. Он лёг, положил морду на лапы и неподвижным взглядом уставился на неё.

Жизнь возвращалась на круги своя.

Собачий нюх не обманешь.

Под шкурой брата, как и следовало ожидать, пряталась чужая личина.

Они лежали рядом, приходя в себя после бурного излияния чувств. Рома был где-то на седьмом небе, Вика убеждала себя, что тоже, старательно принимая его ощущения за свои. Всё началось с того раза, как он впервые по-настоящему овладел ею. Открылись препоны. Они породнились. Пришла пора жить одной жизнью на двоих. Что-то не нравилось, иногда хотелось совсем не того, порой настроение портила гордая девичья натура, но всё искупала близость с человеком, которого Вика полюбила. В том, что это была любовь, настоящая, как в старом хорошем советском фильме, она не сомневалась.

Поначалу мешала привязанность к Коле. Она прекратила переписку, пытаясь сжечь все мосты с этой частью прошлого. Каждая встреча, затмевая Колин образ, служила оправданием. И постепенно навязчивые воспоминания и угрызения совести оставались позади, рассеивались, уступая место новым отношениям. Героем её романа становился другой.

Он был хорошо сложен, мускулист, тренирован. Рождённый быть её защитой и опорой.

Наедине с собой им постоянно не хватало времени, оно летело слишком быстро, пытаясь продлить мгновения, оба жертвовали часами из личного НЗ. Она отказывалась от домоводства, он – от учёбы.

Найти подходящее временное убежище для Ромы было не проблемой. Квартира, комната, подвал, чердак и даже неисправный лифт. Место, площадь и роскошь декораций абсолютно не волновали Вику, ей было хорошо с любимым везде.

Счастье улыбалось им. Не успели оглянуться, как минула зима, растаял снег, городские улицы запели весенней капелью.

Спасаясь от хронической неуспеваемости в институте, Рома был вынужден воспользоваться академическим отпуском. Всё бы ничего – армии вечных студентов прибыло, но шёл весенний призыв и Рома, как военнообязанный, попал под его гребёнку. Вереница повесток, одна грознее другой, призывала в военкомат. Реагируя, Рома предстал перед военкомом. Строгий начальник слыл опытным стратегом. Не успел Рома моргнуть глазом, как был ошарашен, разоблачён и сагитирован в морскую пехоту. Данный зигзаг судьбы Рома воспринял как должное. Служба так служба. Он нашёл свою любовь. Теперь пришёл черёд стать настоящим мужчиной.

Впереди маячила разлука. Долгая. Вика привыкала к мысли, что любимого придётся делить с армией. Не потому ли так горячи последние часы вдвоём? Успеть запасти тепла впрок от своей неделимой половины.

Она придвинулась ближе, приподнялась, положила голову ему на грудь. Начала слушать дыхание.

– Зачем ты признался, что занимаешься борьбой? Хвастун.

– Пусть знают, с кем имеют дело, – ответил он. – Если служить, так с пользой. Красить зелёнкой траву я не согласен.

– Ну и заработал три года вместо двух.

– Всё равно. По любому самый тяжёлый год первый. Остальное время летит незаметно. Так друзья говорят. Я им верю.

Вика замолчала. Продолжать разговор расхотелось. Слова лишали покоя. Тишина, под шум лишь одного дыхания, его сохраняла.

День призыва выдался пасмурным. Низкие свинцовые тучи закрывали небосвод. Ветер – буян предпринимал попытку за попыткой разогнать их. Тщётно. Полная безысходность царила вокруг.

Хмуры были лица призывников. И лишь одно было исключением, весёлого и беззаботного, словно случайно оказавшегося среди всех шального гуляки. Рома был верен себе.

Вика находилась рядом, вторя ему. Никаких переживаний, как будто нет и в помине впереди никакой разлуки. Между ними связь сильнее любых рассстояний. Куда бы не забросила служба, они всё равно будут вместе. Шёпотом на ухо Вика обещала навещать, пусть ждёт свиданий.

Крикнули сбор. Пёстрый призывной сброд поспешил организоваться подобием строя. Провожающие, сбившись в кучу, притихли. Началась перекличка.

Вскоре подошёл поезд. Пришла пора общего гомона, всхлипов, последних напутствий.

Рома и Вика обнялись.

Дорога домой. Небеса разверзлись, стремясь утопить землю. Сойдя с автобуса, она моментально промокла насквозь. Однако, не колеблясь, продолжила путь пешком. Потоки ручьёв текли с волос по лицу. Улыбка была на её лице. Прятаться не было никакой нужды. Дождь весной – живая вода, от которой всё только расцветает…

В канун майских праздников Степан отмечал первые сто дней пребывания в должности старшего мастера. Начальник преисподней двадцати пяти лет от роду.

Всё произошло нежданно-негаданно спустя неделю после памятной схватки с Ладковым. Внезапно он понадобился Палычу. В этот раз начальник смотрел на него по-особому – просто буравил взглядом, словно пытаясь свести несколько разных противоречивых образов в ясный и простой один.

Задав несколько вопросов по текущим снабженческим делам, Палыч выдержал паузу и без каких-либо предисловий предложил ему стать заменой Цыпко. При этом начальник заявил, что идёт навстречу мнению рабочего коллектива, которое надо уважать.

Всего лишь неделю назад нечто подобное могло Степану только присниться. Однако победа над Ладковым изменила всё – невозможное стало возможным. В свете произошедшей чудесной перемены он принял предложение начальника как должное – наградой. Без раздумий.

Довольный исходом разговора, Палыч снял очки. Свято место обрело хозяина. Пришло время большого откровения.

Главный секрет преисподней был всем секретам секрет. Оказывается, внутри неё водилась огненная вода, желанная добыча и мечта всех пьяниц «Арсенала». Никто не мог докопаться до сути и природы этого явления, как функционировал источник, где прятался, кому подчинялся – на виду всегда лишь были проходящие сквозным потоком пьяницы-контактёры.

Разрешение тайны огненной воды было навязчивой идеей Цыпко. Однако как он ни старался, ни засады, ни облавы, ни допросы пьяниц желаемого результата не принесли. Тайна осталась тайной. Грех – грехом.

Как новому старшему мастеру Степану доставалось тяжёлое наследство. Первая радость мешала оценить, насколько оно было тяжело.

В новом качестве Степан был представлен интеллигенции цеха – «белым воротничкам».

Реакция была разной. Ладков смотрел в пол, Мяатэ от души радовался, Кротов выражал сожаление. Остальные – прятали всё внутри себя. Под конец представления слово от технологов взял Бакин.

– Греков, а ты, оказывается, летун, – сказал он. – Порхаешь с места на место. Совесть есть?

Повисла гнетущая тишина.

– Василий Палыч предложил, – нашёлся Степан. – Я согласился.

Бакин озадаченно уставился на начальника. Тот встал и, пресекая все дальнейшие провокации, объявил представление законченным. Сдвинув брови, ледяным тоном призвал всех любить и жаловать нового старшего мастера.

Представление Степана преисподней было куда теплее. Вопросов не было. Не успела закрыться дверь за Палычем, как мужики облепили Степана и повели в чайную – небольшую изолированную комнату без окон – пить чай с сухарями.

Вглядываясь в лица мужиков, Степан чувствовал их безоговорочную поддержку. Казалось, все как один, они были готовы повиноваться ему. Разительная перемена была налицо. Преображённый властью, он воплощал собой разум, волю и силу всего коллектива.

Выходя из чайной, Степан обратил внимание на аппарат газированной воды.

– Работает? – спросил он, останавливаясь.

– Нет, – ответили ему. – Давно стоит. Память о прошлом. Он никому не мешает.

Некое беспокойство ожило и тут же растаяло внутри. Пожав плечами, Степан хмыкнул и продолжил путь. Руководить – значит, предвидеть. Однако он только учился руководить.

Возглавив преисподнюю, Степан обзавёлся личным кабинетом, мягким креслом, столом, телефоном, уважительным обращением по имени-отчеству и множеством проблем.

«Арсенал» выживал за счёт гражданских заказов. Коммерсанты, неизвестными путями проникшие на территорию режимного предприятия и организовавшие здесь свои лавочки, на фоне умирающей государственной монополии внедряли в жизнь частную конверсию. Палыч, откровенничая со Степаном уже на равных, признавался, что вынужден подчиняться обстоятельствам и браться за любую халтуру, и правую, и левую, лишь бы сберечь кадры, платить людям зарплату, пережить время до светлого будущего. В том, что оно придёт, всё вернётся на круги своя, возродятся былые мощь и величие «Арсенала» – флагмана оборонной промышленности, Палыч не сомневался.

Товарно-денежные отношения. Передний край. Условия, приближенные к боевым. Не жалуют здесь простых мастеров. Имеет вес и ценится лишь одно – слово полевого командира.

Всё началось с затоваривания преисподней. Хитря и экономя на складских услугах, коммерсанты не спешили забирать готовые изделия. Продукции всё прибавлялось, постепенно она заполоняла всё вокруг, угрожая свободе труда и передвижения. Воплощением всех неудобств был огромный – размером с гараж – металлический короб. В паре со своим хозяином – франтоватым мужчиной средних лет по фамилии Корчагин, он причинял Степану наибольшее беспокойство.

Однажды, скользя ужом между коробом, печками и грудой дымоходов, пожилой начальник ОТК не удержался на ногах, споткнулся и упал, расквасив себе нос. Одновременно в ходе контрольного осмотра Корчагин вляпался внутри короба в нечто, идентифицированное им чуть позже на свету бешеным криком:

– Дерьмо!

Ситуация вышла из-под контроля. Всё смешалось – льющаяся кровь, стоны раненого, беснование Корчагина. Короб, эта розовая мечта о чистогане, осрамлённый и обгаженный, вдруг превратился в позорище, годное отныне только в утиль. Угрозы небесной кары, суда и штрафных санкций обрушились на голову Степана. Преисподнюю ждали тяжёлые последствия.

Пришло время действовать.

Утром следующего дня Степан объявил о срочной и безоговорочной эвакуации всех посторонних грузов с территории участка. Первым был приговорён короб. Под руководством Бадяниса, буксируемая дизельным погрузчиком, волоком, елозя из стороны в сторону, злополучная махина покинула пригретое местечко и отправилась восвояси. Ближайший перекрёсток дорог стал её новым прибежищем. Здесь груз и остался, меченый яркими свежими надписями на боках: «СОБСТВЕННОСТЬ КОРЧАГИНА. Телефон такой-то.»

Скучать долго в одиночестве коробу не пришлось – подобная реклама в самом центре оживлённого заводского движения просто не могла остаться незамеченной.

Больше Корчагина Степан не видел. Слух о постигшей коммерсанта напасти с быстротой молнии распространился среди его собратьев. Эвакуация обрела организованный характер – силами и средствами самих хозяев грузов. Через три дня территория преисподней была очищена полностью.

Успехи были очевидны. Но оставался фронт, где всё было без перемен. Таинственный источник алкоголя бил ключом внутри преисподней, контактёры шли, шли и шли, припадая и сливаясь с ним втихую – без шума, координат и следов.

Обращения к коллективу, призывы о помощи были бесполезны. Мужики молча отводили глаза в сторону. Степан понимал: круговая порука, орудует кто-то свой.

Он решил бороться в одиночку, избрав своим союзником время. Всё тайное рано или поздно становится явным. Возможно ему повезёт больше, чем Цыпко.

В редкие минуты отдыха его посещал Мяатэ. Он живо интересовался проблемами и заботами участка, делился своими, просвещал относительно обстановки в стране, попутно подсмеиваясь над политической безграмотностью Степана.

Степан искренне радовался визитам бородача. Благодарность Мяатэ – человеку, проводившему его в настоящую жизнь цеха, открывшему ему самого себя, не знала границ. Их первый совместный проект – преображённые туалеты – работал без сучка и задоринки, с точностью хорошо отлаженного надёжного часового механизма, грея славой и служа залогом яркого плодотворного будущего.

Близился общегородской митинг трудящихся. Мяатэ, как один из активистов ОФ Т, оппозиционер действующей власти и существующего порядка готовился дать волю языку. Пламенные речи прирождённого оратора сотрясали стены цеха с утра до вечера. Предкушая минуту своей славы, Мяатэ тренировался без всякой жалости к себе. Угнетённые всей страны стояли перед ним.

И вот, наконец, пришёл тот день, когда голосу Мяатэ было суждено вырваться из стен цеха.

Многотысячная толпа.

Прямая трансляция с Дворцовой.

Трюм и преисподняя прекратили работу, прильнув к динамикам радиоточек. Все обратились в слух, ведь должен был говорить родной общий голос.

Оратор представил Мяатэ, перечислил все его заслуги и регалии, зажёг пространство предчувствием чего-то сверхъестественного и уступил микрофон.

Начиная свою речь, Мяатэ кашлянул.

Выступление бородача застало Степана в пути. Порожняя кара неслась к трюму. Обоим – и Бадянису, и ему – хотелось услышать хотя бы одно слово. Когда они добрались до ближайшей радиоточки, вокруг было пусто. Из динамика доносились звуки чужого голоса. Растерявшись, они уставились друг на друга. Проходящий мимо седой рабочий прояснил ситуацию.

– Опоздали, – сказал с усмешкой он. – Высказался Мятэ. Одним словом.

Степан и Бадянис переглянулись.

– Крикнул: долой! И сгинул. – Махнув рукой, рабочий продолжил путь, рассуждая уже сам с собой:

– Мятэ! Какой он Мятэ – мята огородная. Тьфу.

Мяатэ был непохож на себя. Таким Степан его ещё не видел. Поникший, белый, с поредевшей, словно ощипанной бородой. Растерянно глядя куда-то перед собой, он попросил закрыть дверь в кабинет, задёрнуть занавеску на окне и не отвечать на телефонные звонки. Нащупав рукой стул, сел. Ему было худо. Так, как, вероятно, ещё не бывало никогда.

Степан, сочувствуя, молчал.

– Конец, – произнёс бородач.

– Что случилось? – спросил Степан.

– Конец, – повторил Мяатэ. – Это море голов у меня до сих пор перед глазами. – Он нервно поднёс раскрытые ладони к лицу и умылся ими.

– Не нашли общий язык?

– Да. У меня он просто прирос к нёбу. Не ожидал я от себя такого. Эх…

– Ничего. Ты уже учён. В следующий раз всё получится.

– Не будет следующего раза. Это море сильнее меня. Я как увидел его, так и обмер. Вся речь вылетела вон. Вот такой конец политической карьеры. – Бородач горько вздохнул.

Наступила пауза.

– А как твои товарищи из ОФТ? – спросил Степан, прерывая молчание.

– Они дюжие. Их языки – настоящие, без костей. Немота им неведома.

– Людей судят по делам.

– Это точно. – Бородач взглянул в окно. – Нет худа без добра. Главное – открылись глаза. Я на своём месте, не надо лезть мне в это пекло. – Посветлевшим взором он уставился на Степана.

– Слушай, к лешему эту политику. Давай сменим тему. Вернёмся к нашим делам. Я тебя давно хочу спросить насчёт Ладкова. Похоже, его озверин на тебя уже не действует? Что между вами произошло?

– Мы с ним породнились, – ответил Степан, улыбаясь. – Вот так! – потряс он соединёнными в замок руками. – На всю оставшуюся жизнь.

Мяатэ озадаченно вытаращил глаза.

– Будет обижать, – продолжил Степан, – обращайся. – И ободряюще подмигнул.

Теряя дар речи, бородач замер. Мир преображался. Революция вершилась на глазах. Кто был ничем, тот становился всем. Без бунта, баррикад и лишнего публичного красноречия.

Встречая старшим мастером свою первую весну, Степан был счастлив. Каким бы усталым, приходя домой, он не ложился спать, утром неизменно просыпался раньше будильника, свеж, бодр и полон сил – его ждала любимая работа.

Кадровая замена осуществилась. Палыч пожинал плоды. Мальчишка работал, оправдывая доверие, неустрашимо шёл вперёд, брал на себя ответственность, боролся и одерживал победы.

Боец.

Один из трёх старших мастеров.

Один за всех.

Один из неродных сыновей, кому прямая дорога в родные.